Максим. Валентина

Максим

Бронированная дверь тяжело закрылась – как будто лязгнула решетка замковых ворот. И куда повели его принцессу?

Макс задрал голову, чтобы посмотреть, в каком окне зажжется свет. Дом был узкий, высокий, темный. Макс хмыкнул: башня! Это страшная черная башня, и в ней теперь заточили его принцессу. Как в компьютерной игре! И он был готов карабкаться вверх по отвесной стене к светящемуся окну, сражаться с драконом и победить.

Только вот для героя он как‑то плохо экипирован.

Прав был мальчик: достаточно взять телефон и позвонить. Макс потопал ногами и вытащил из кармана мобильный – мерзнуть ему оставалось теперь совсем недолго.

Через полчаса он уже сидел в своем Буцефале (так Макс звал свой автомобиль) и пил горячий кофе, не забывая при этом поглядывать на окна. Окна в доме‑башне загорались нечасто, и Макс давно уже выбрал одно – то, в котором появился свет через несколько минут после того, как за Катей закрылась железная дверь. И чем больше он смотрел на это окно, тем более наглым ему казался яркий свет. И штора кремовая. Просто отвратительно.

Теперь, когда Максу не надо было заниматься физкультурой на берегу лужи, перед глазами его стали разворачиваться картинки одна другой неприятнее.

Вот потеющий толстяк склоняется над работающей Катенькой, трясет усами и блеет козлиным тенором: «Не угодно ли чашку чая?» Катеньке, конечно, не угодно, но она соглашается из вежливости, робко улыбается. Идет на кухню, аккуратно ставит свои ножки в ярких полосатых носочках. Толстяк трясет усами и блестит лысиной, открывает перед ней двери, указывает, слащаво улыбаясь, на угловой диван. У толстяка готов уже коварный план. Он хочет сесть рядом с Катей! Она не садится, конечно, на диван. Умница Катенька выбирает отдельно стоящую табуретку, чтобы никто не мог к ней поближе подсесть. Толстяк трясет своими усами: рухнул его коварный план, но у него есть другой. И вот уже, заслонив от Кати чашку своей толстой спиной, он сыплет туда порошок из белой бумажки. Снотворное! Теперь Катя в его власти! Нужно ее спасать!

Макс резко открыл дверцу машины, выпрыгнул наружу и подышал. «Мы же так не договаривались, – скомандовал себе он, – это же была компьютерная игра, а не черно‑белое кино! Это, наверное, от темноты и духоты. Лучше уж на улице мерзнуть!»

Макс принялся ходить вокруг Буцефала. Подмораживало, и под ногами вкусно хрустели льдинки. Здорово, наверное, возвращаться из дальней прогулки на лыжах домой совсем уже под вечер. Когда голова легкая, кровь кипит и дышится легко!

Макс живо представил себе кудрявого прожигателя жизни со сноубордом, как он входит, отряхивая снег, к себе домой, глядь – а вдалеке, в глубине его квартиры, в теплом свете лампы, работает Катенька. Ого! – говорит себе прожигатель жизни. Сноуборд его больше не интересует. Катенька! Вот теперь цель его жизни! Он медленно идет к освещенному кабинету. Подходит и останавливается у Катеньки за спиной. Дышит ей прямо в макушку, негодяй! Катенька, умница, отстраняется. А он хвалит ее работу, она улыбается – о, как она улыбается! Робко и весело. Но, черт возьми, она улыбается ему! Прожигатель предлагает ей чаю, коварный злодей! Но Катя все знает, она отказывается. Тогда коварный злодей, негодяй, прожигатель жизни достает из кармана маленький пузыречек и дает Кате понюхать. Катя падает в обморок. Она теперь в его руках! Ее нужно спасать!

Макс осознал, что он медленно, но неуклонно, как бандерлог в пасть удаву Каа, идет к тяжелой подъездной двери, скрывшей от него его Катеньку. Ног своих он при этом уже не чувствовал. Быстрее! Обратно в машину!

Макс полез на заднее сиденье. Включил печку. Укрылся пледом. Вытянул ноги. Пусть еще будет радио. Вот теперь хорошо.

Из радио лилось танго. Бередил душу, томился, звал куда‑то маленький оркестр Астора Пьяццолы. «Разве в нашем климате могло бы родиться такое танго? – думал Макс. – Ночь южная, небо звездное, цикады поют – вот почему такие звуки».

И вот уже знойный красавец с гитарой поправляет, завидев Катю, набриолиненный кок. Катенька его не видит, она умничка, делом занята! Красавец медленно идет к ней, бряцая струною! Он хочет увлечь ее под сень струй! Ах, Катя на него посмотрела. Будь осторожна, Катенька! Они все обманщики! Они под этой сенью знаешь что норовят выкинуть? Страшно даже подумать! А красавец уже поет. Что‑то он поет, кстати, странное? «On this night of a thousand stars». А, это «Эвита», – хотел было тряхнуть головой Макс, но красавец уже откупоривал бутылку, вращал глазами. Катя качает головой! Молодец, Катя! «Один глоток, – воздевает руки к небу темпераментный красавец, – неужели это так страшно? Ах, да вы на севере пьете чай. Тогда чашку чая?» Катя растерянно пожимает плечами. А коварный злодей под полой черного плаща уже сыплет сонный порошок.

– Катя, я спешу к тебе на помощь! – крикнул Макс, проснулся, выключил радио («…песня из мюзикла «Эвита» – последней совместной работы великих Тима Райса и Ллойда Вебера…» – успело сказать радио, прежде чем замолкло).

Снежную вечернюю тишину прорезал звук сирены. Озарив тревожным мерцающим светом подножие темной башни, подъехала и остановилась «Скорая помощь». Макс насторожился. Сердце тяжело бухало в груди. Вот из подъезда вышли санитары и понесли кого‑то на носилках. Кого? Макс выскочил и побежал туда, пытаясь протиснуться через невесть откуда взявшуюся толпу. Кто‑то маленький и хрупкий на носилках. Неужели Катя? Черт, лица не видно.

– Ох, повезли нашу Катю, – сказал где‑то старческий голос.

– Что? Катю? – взвыл Макс и даже подпрыгнул, чтобы разглядеть того, кто сказал.

«Скорая» уже отъезжала. Макс сломя голову помчался к верному Буцефалу. Ну, верный друг, не подведи! Макс давил на газ, и Буцефал мчал вперед, не отставая от «Скорой». Дома, фонари, витрины, машины – все неслось, качаясь у Макса перед глазами. Иногда они останавливались на светофоре или в узком переулке, и тогда Максу становилось совсем худо. Что делать? Бежать разгонять машины перед «Скорой»? Откатить вставших во втором ряду? Но «Скорая» как‑то справлялась с ситуацией, и Макс ехал за ней дальше.

Вот и приехали к приемному отделению. Макс выпрыгнул из Буцефала и побежал к «Скорой». Из нее выносили и укладывали на каталку миниатюрную старушку. На низкой подушке лежала изящная головка с короткой стрижкой. Сморщенная маленькая ручка на казенном одеяле была покрыта кольцами.

– Сказали же «Катю повезли», – крикнул Макс, задыхаясь.

– Молодой человек, вы кто? Родственник?

– Я? – спросил Макс. – Нет. Да. Не знаю. Где Катя?

– Тогда не мешайте, – сказали медики, поворачиваясь к нему спинами.

Сморщенная ручка в кольцах похлопала по плечу санитара, взявшегося за ручки каталки. Всё остановилось. Макс одним прыжком подскочил поближе.

– Я Катя, – сказала старушка, не открывая глаз. – Екатерина Семеновна.

Каталка снова двинулась. Старушка хлопнула по руке санитара. Махнула рукой: «одну секунду!» Открыла глаза и внимательно посмотрела на Макса. Максу показалось, что глаза у нее смеялись.

– А ты, значит, за своей Катей ехал, да? Думал – это я? – Старуха как‑то хрипло каркнула. – Тха!

Ну, точно, старуха смеялась над ним! Одной ногой в могиле, а туда же!

– Все у тебя будет хорошо с твоей Катей. Я тебе предсказываю, – проговорила она и закрыла глаза.

– Ну, что же мы стоим? Поехали! – закончила она совершенно сварливо. Рука с кольцами снова поднялась и махнула. И весь старухин кортеж тронулся с места и скрылся из глаз Макса.

Макс стоял, не замечая, что Буцефал остался брошенным с заведенным мотором и открытой дверцей, не замечая снега, который падал ему на брови и ресницы.

– И что это было? – наконец сказал он вслух. – И как это называется?

– Это называется, довезли и успели, – ответили ему из темноты. – И значит, есть шанс. Вы, кажется, совсем о другом думаете и не поверите мне, конечно, но на самом деле все просто: пока мы живы, есть шанс.

– Почему не поверю? Поверю. Есть шанс. Есть шанс! – повторил Макс со вкусом.

– Есть! – Сигарета в темноте на миг осветила ухмылку старого врача.

Макс махнул на прощанье рукой и побежал к машине. «Есть шанс, – повторял он себе. – И даже если его нет, то он все равно должен быть».

Катя

Склонившись над инкунабулой форматом ин‑фолио, Катя думала совсем не о работе. Обычно окружающий мир переставал для нее существовать, отрезанный светом настольной лампы. Старые книги были Катиной машиной времени, они переносили ее из одной эпохи в другую, а она была путешественником, внимательным и благодарным.

– Прости. – Катя погладила книгу.

Как только Катя увидела эту шикарную, поражающую воображение инкунабулу, она сразу же решила сделать закладку к ней. То есть сразу решила, но не стала сразу делать, конечно. Сначала надо было выполнить основное, а работа с книгой – это работа очень кропотливая и совсем небыстрая. Но сегодня она будет делать закладку, потому что с книгой работать в таком настроении нельзя. О книге нужно думать во время работы, а Катя думала совершенно о другом. Катя отложила книгу и взялась за карандаш – она всегда что‑нибудь рисовала, когда думала.

Прав был ее начальник. Абсурдно, нереально, невозможно, но правда: начальник был прав. Потому что непонятно, как? КАК ей удавалось быть такой идиоткой?

Как можно было целоваться на эскалаторе с незнакомым человеком, похожим на скандинавского бога? Это же опасно, это очень опасно, боги шутят, а у нас, смертных, качается мир, и его надо придерживать за колонну.

– Да, – оправдывалась Катя, – но раньше я не была знакома с богами и героями. Поэтому я не знала, как надо с ними обращаться.

– Ты и с этим не знакома, – возражала она самой себе, – и это тебя никак не смутило. Неважно, что ты знаешь о богах и героях, но о том, как обращаться с незнакомыми людьми, ты же знала? Им надо вежливо говорить «спасибо» и «извините», а не целоваться с ними!

– Да, но дело не в этом, – возвращалась к самому‑самому важному Катя, – уже тысячу лет никто не пытался меня поцеловать – ни боги, ни герои, ни голодранцы. А почему тогда он? Почему меня?

На это Кате ответить было нечего, и она только задумчиво трогала кончиками пальцев свои губы. Мягкие.

– Не хотите ли чашку чая?… гм… Екатерина Александровна? – раздалось за ее спиной.

Катя вздрогнула и уронила карандаш, которым рисовала. На узкой полоске картона (видимо, она первая попалась ей под руку) стремилось вверх, соединяя три мира, дерево ясень, и в его ветвях проступали лица богов и героев.

– Оригинально. – Сергей Сергеевич указал подбородком на рисунок на картонной полоске. – Очень интересно.

– Эммм, это только эскиз, – сказала Катя, отклоняясь и подтягивая к себе картонку.

– Я не знал, что вы и такое умеете. – Сергей Сергеевич пришпилил твердым пальцем рисунок.

– Да, – ответила на это Катя. – О да!

И отодвинулась вместе со стулом.

Сергей Сергеевич с напряженным вниманием изучал рисунок. Кате было немножко не по себе. Ее работа оплачивалась не по часам, а по результату, но все же…

– Я понимаю, что рано спрашивать, но не могли бы вы сказать мне, что это должно… – Заказчик не смог подобрать термина и покрутил пальцами.

– Закладка. – Катя встала и отступила на шаг от стола – так ей было чуть‑чуть спокойнее. – Это эскиз закладки.

Сергей Сергеевич оторвался от созерцания рисунка и вперил свой взгляд василиска в нее. Бр‑р‑р!

Катя сделала серьезное лицо и принялась фантазировать:

– Закладки раньше изготавливались вместе с книгой и, конечно же, были выполнены в едином стиле. Повторяли узор виньетки или орнамент обложки. Это мог бы быть и сквозной персонаж, которого оформитель отправлял путешествовать со страницы на страницу. Я пыталась понять, какой орнамент подошел бы для этой книги.

Катя остановилась. Может, хватит? Но заказчик молчал, и Катя продолжила:

– Материал закладки, разумеется, не картон. Я думала сделать полоску кожи с тиснением. Тиснение я умею делать.

Заказчик продолжал смотреть на нее в упор ничего не выражающими прозрачно‑голубыми глазами. Катя не знала уже, что добавить.

– Не здесь, конечно. Я хочу сказать: тиснение – не здесь, а в музее. У нас там есть… все необходимое.

Пауза затягивалась, но добавить Кате было решительно нечего.

– А когда же вы собирались мне сказать, что вам нужны будут… гм… средства… на новые материалы, дополнительную работу? – поинтересовался Сергей Сергеевич тусклым голосом.

– На что? – удивилась Катя. – За работу вы мне и так платите, то есть я надеюсь, что заплатите, – поправилась она, – а полоску кожи проще найти, чем купить…

Катя развела руками. Вся эта ситуация, весь разговор – все это вместе начинало ее раздражать.

– С вашего позволения, – она с грохотом подтянула к себе стул и уселась спиной к заказчику, очень непрофессионально растопырив локти на столе, – мне надо дальше работать.

– Я только хотел сказать, что мне очень нравится, мне показалось, что вот этот эскиз – больше чем закладка, значительнее… – неожиданно сказал ей в затылок Сергей Сергеевич. – Я понимаю, что в процессе работы не надо расспрашивать, но я, видите ли, впервые могу наблюдать… творческий процесс вблизи, и это… новое для меня переживание.

Катя, выпучив глаза (благо Сергей Сергеич был у нее за спиной), переваривала услышанное.

– Собственно, я не хотел вам мешать. Я пришел только спросить, не устали ли вы и не хотите ли чашку чаю.

С ее заказчиком произошли такие стремительные перемены, что они никак не хотели укладываться в бедной Катиной голове.

– А почему вы со мной разговариваете? – спросила Катя напрямую.

Вот это называется выйти из неловкого положения, махом поставив в него другого. Где‑то у классиков об этом было.

Но Сергей Сергеевич почему‑то не смутился.

– А с вами обычно не разговаривают ваши заказчики? – поинтересовался он.

– Вы у меня первый! – выпалила Катя и покраснела.

– Я польщен, – в голосе Сергея Сергеевича звучала усмешка. – Это честь. И ответственность.

Кате было очень досадно, что ее промах не прошел незамеченным.

– Ну хорошо! – сказала она, резко вставая. Сергей Сергеевич не отстранился, и снова она очутилась чрезвычайно близко от него.

– Я с удовольствием выпью чашку чаю, – отчеканила Катя, глядя ему прямо в глаза, – если ваше предложение еще в силе.

– Вот и славно… – ответил без всякого выражения Сергей Сергеевич и снова (в который раз за сегодня!) удивил Катю, прибавив, – трам – пам – пам.

– Но в чем‑то вы правы, – говорил Сергей Сергеевич, удаляясь от Кати и совершенно не заботясь, идет она за ним или нет. – Так называемые деловые отношения – разве это разговор? Разве мы разговариваем?

Катя воровато схватила свой эскиз, сунула в сумку и, независимо посматривая по сторонам, отправилась вслед за заказчиком.

– В теории это называется «вступать в коммуникацию»… Что вы смеетесь?.. А впрочем, вы правы, это, конечно, смешно… но тем не менее назовем ее коммуникацией. И что это такое? Десяток или два десятка кодовых фраз, именно для того, чтобы не общаться и не разговаривать. Поэтому вы правы – можно было сказать, что я с вами не разговаривал.

– А с другой стороны, – перебил сам себя Сергей Сергеевич, – наша с вами ситуация (Катя споткнулась на совершенно гладком полу на словах «наша с вами») – молодая привлекательная девушка (Катя споткнулась еще раз) оказывается в ситуации, когда работать нужно в доме у… (Катя остановилась, чтобы уж совсем не упасть) – у меня , – не сразу, но нашелся Сергей Сергеевич. – Значит, это моя задача – задать тон деловых отношений, вы согласны?

Сергей Сергеевич внезапно остановился.

Катя с размаху уткнулась носом ему в спину.

– Да, – прогундосила она.

– Простите, – сказал, отступая, Сергей Сергеевич, пропуская Катю вперед. – Чай… это (он опять сделал неопределенный жест рукой) здесь.

– А что же вы теперь не задаете тон? – спросила Катя, потирая нос.

– Присаживайтесь, – махнул рукой Сергей Сергеевич и задумался. – Да, не по правилам. Может быть, потому что мне просто интересно с вами разговаривать?

За окном заголосила сирена «Скорой помощи». Катя обрадовалась, что можно не отвечать. Она встала и подошла к окну, чтобы можно было потом легче попрощаться и уйти. Все равно работа сегодня не задалась.

В толпе вокруг «Скорой» (почему в подобных случаях всегда так быстро собирается толпа?) потешно подпрыгивал и вытягивал шею ее герой. Катя улыбнулась. Рядом с ее призрачным отражением в зеркальной черноте окна возникло еще одно – Сергея Сергеевича.

– Ой, – сказала Катя, – мне нужно идти.

– Срочно! – пояснила она уже из коридора.

– Потому что очень поздно уже! – добавила Катя, надевая ботинки.

– Боюсь, что работа вечером совершенно непродуктивна, – закончила она, заслоняясь входной дверью, как щитом. – Я спрошу у своего начальника, когда он меня отпустит. Может быть, даже вы с ним напрямую договоритесь.

– До свидания! – вспомнила она уже в лифте.

Но даже когда створки лифта за ней закрылись, Кате казалось, что вслед ей продолжают смотреть голубые глаза василиска.

Валентина

Вадик Безрядин выполнял упражнения с гантелями. Гантели были больше похожи на гири, а сам Вадик в своем спортивном костюме, туго обтягивавшем его тренированное тело, напоминал циркового силача. Тина дула в воротник шубки и ждала, когда же он начнет перекидывать гантели, как силовой жонглер.

От незамерзшей воды на пруду шел пар. Бледное зимнее солнце только‑только поднималось сквозь морозную дымку. Снег, выпавший вчера ночью, весело блестел прямо Тине в глаза, она щурилась и смотрела сквозь ресницы.

Как, оказывается, красиво утром! Вот и польза от встреч с бывшими одноклассниками. Когда бы еще Тина собралась встать и выйти поутру на прогулку? Когда она вообще выходила утром на прогулку? Пожалуй, что никогда. Нет, был один раз в ее жизни, когда муж, тогда еще не бывший, позвал ее на рыбалку (ее! на рыбалку!). Тина не стала отказываться – у них по умолчанию было принято не отказываться от предложений друг друга, – но приложила все силы, чтобы до внезапно спятившего супруга дошло, что такие предложения ни в какие ворота не лезут! А потом сидела на высоком крутом берегу и смотрела сквозь смеженные ресницы на золотой туман над рекой. Он был почти прозрачный и светился каждой своей микроскопической каплей. Получалось золотое сияние везде и отовсюду. В нем можно было ходить, и его можно было трогать. Оно продолжало светиться и наполняло душу ликованием. Вниз к реке Тина спустилась бегом, чтобы рассказать о чудесном тумане, но наткнулась, как на стену, на холодный взгляд супруга – результат ее стараний «донести» и «дать понять». Никогда потом они подобного опыта не повторяли. «А жаль», – внезапно поняла Тина.

– Ты очень плохо делаешь, что не тренируешься! – твердо сказал Вадик Безрядин над ухом у Тины.

– Я тренируюсь, – задумчиво ответила она, все еще глядя на морозную утреннюю дымку в небе, напоминавшую ей тот золотой туман.

– Фитнес какой‑нибудь! Аэробика! – презрительно прокомментировал Вадик. От Вадика и его гантелей шел пар. – Ненавижу всю эту физкультуру в клубах! Бронхи расширяются, и ты дышишь не свежим воздухом, а испражнениями немытых тел.

Тина закрыла глаза, пережидая, пока прокатится волна тошноты (она и вправду была очень чувствительной, но уже давно не гордилась этим). Выдохнула, посмотрела на Вадика, решая, стоит ли спрашивать его, насколько чистым может быть воздух в пятидесяти метрах от Садового кольца. Решила, что не стоит.

– Ну что? Ты позанимался? И заслужил свой завтрак?

– Пожалуй, – расправил плечи Вадик. И сразу же чуть не споткнулся о маленькую собачку. – У‑у, крыса!

Тина сделала вид, что ничего не слышала, и пошагала в сторону своего любимого кафе. Вадик шел рядом. Сейчас кофе, свежевыжатый сок и круассан. Банально, но так вкусно! И никогда не надоедает. Наверняка это неправильный завтрак. Интересно, а что едят по утрам правильные физкультурники?

– А что ты ешь на завтрак? – Она лукаво посмотрела на Вадика снизу вверх, пряча улыбку в воротнике шубки.

– Пророщенные зерна.

– М‑м‑м! Какое продвинутое кафе у нас на Патриарших, готовят пророщенные зерна для любимых клиентов! А я…

– Ненавижу это кафе! Вообще кафе ненавижу!

Тина не знала, что нужно отвечать в таких случаях. Спрашивать, почему? Или делать вид, что не слышала? Все‑таки ненавидеть – это так… неправильно. Правильно – ко всему относиться легко, и все правильные люди делали неимоверные усилия, чтобы эту внешнюю легкость поддерживать.

– А куда же мы идем? – догадалась наконец, что можно спросить, Тина.

– Мне сначала надо в душ, поэтому домой. Мой дом – вон там, во дворе с аркой.

«Ого!» – подумала Тина.

– Я помню, Вадик, – взмахнула она ресницами, – но утренние визиты… это как‑то неудобно… Мне не хотелось бы никого смущать.

Немножко посмущаться, чуть‑чуть пококетничать – это очень полезно. Тина помнила, что Вадик не женат. С кем‑нибудь он, конечно, встречается периодически, но если скажет сейчас, что до утра у него никто никогда не остается, то можно из пешек сразу пройти в дамки!

– Действительно, – подумав, ответил Вадик, – лучше не смущать. Но ты меня можешь подождать у подъезда и проводить меня потом на работу.

Тина потеряла дар речи.

– Я хожу на работу пешком. Это очень полезно, – все так же твердо заявил Вадик.

– Мне срочно нужен кофе! Да‑да! Совершенно срочно! – Тина даже не пыталась представить свое паническое отступление как грамотную ретираду. Главное – ноги унести.

Она махнула, не глядя, рукой (как Лайза Миннелли в финале фильма «Кабаре») и упорхнула, скрылась из глаз.

Ну а что еще можно было сделать?

И только развернув на коленях крахмальную салфетку, она расхохоталась. Официант принес ее сок, а Тина вместо «спасибо» простонала сквозь смех:

– Гири! Гантели! Свежий воздух! Пророщенные зерна!

– Вы хотели пророщенные зерна? – вежливо осведомился официант. – Мы как раз вводим их в утреннее меню. Многие спрашивают.

– Я хочу свой круассан, – перестала смеяться Тина. – А вы что едите на завтрак? – спросила она у официанта.

– Я? – испугался тот.

– Да‑да, вы! – покивала Тина и подбодрила его улыбкой.

– Мюсли, хлопья, – как‑то неуверенно затянул он. – Но я не успеваю вообще‑то. Бутерброд с колбасой! – вдруг выпалил он. И оглянулся по сторонам – никто не слышал? – Ну и здесь кофе, если успеваю пораньше прийти.

– И я кофе! – подмигнула Тина. И сама себе удивилась: что это за эгалите и фратерните?

Официант тоже смутился и быстро ушел, сутулясь и косолапя. Потом бегом вернулся:

– А зерна нести?

– Какие зерна? – удивилась Тина.

– Пророщенные! – с энтузиазмом воскликнул официант. – Вы же спрашивали? Или я не понял?

Мальчик фантастически быстро переходил от энтузиазма к смущению.

– Вы все правильно поняли. Только это не для меня. Мой одноклассник хотел зерна. Но потом решил, что в кафе их быть не может. И ушел.

– Зря! – доверчиво улыбаясь, воскликнул официант. – Вы скажите ему тогда, что у нас есть как раз. И зерна. А потом еще будет соя… разная. Это новое меню, я пока не очень хорошо выучил… – тут он опять засмущался и замолк на полуслове.

– А мне только кофе и круассан, – выручила его Тина.

– Да, точно! – выкрикнул он и убежал.

«Сказать, что ли действительно Вадику, что здесь есть зерна?» – размышляла между тем Тина, и тут же ей стало смешно от этой мысли. Легко было представить его реакцию: «Зерна? Разве это зерна? Они подают отвратительный ибсинг ибсонг, от которого желудок скукоживается, а нужно употреблять только ибсинг ибсунг, который желудок расширяет!» Ну, или наоборот.

«Жалко только, что я не поднялась к нему домой, – продолжала размышлять она. – Вот бы посмотреть на его подругу жизни. КАК? Как она все это переносит? Она тоже верит в ибсинг и ибсонг? И в гантели на свежем воздухе? Тогда почему он один делает свою гимнастику на морозе, а не с ней? Наверное, она говорит «Да, милый! «Конечно, милый!» и спокойно занимается своими делами».

– Это, конечно, вариант, – подытожила Тина, – только я ей не завидую.

А тут и кофе подоспел.

И Тина занялась своим любимым делом: стала пить кофе и смотреть в окно. А там полыхал бриллиантовыми огнями снег, и солнце весело забиралось все выше и выше по небу. «Жизнь прекрасна вне зависимости от нас, – решила Тина. – Прекрасна сама по себе. А мы иногда видим это, иногда – нет».

И отпила еще кофе. Неполезного. Но очень вкусного.

⇐ Предыдущая 1 2 3 4 567 8 9 10 Следующая ⇒