ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ

ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ

Было первое апреля, и ребенок решил по-своему подшутить над ними, появившись на свет в этот день ранним утром, хотя Пола по-прежнему не была уверена в точной дате. Кормак открыл окно, поставил магнитофон, включил какую-то расслабляющую мелодию и зажег палочку с благовониями.

— Дыши глубоко, Пола. Вдыхай как можно глубже, — скомандовал он, когда схватки, похоже, достигли своей кульминации. Он присел на край кровати и сделал несколько глубоких вдохов, чтобы продемонстрировать, как нужно выполнять упражнение. — Пой свою песенку. «Вот мы идем за шелковицей, за шелковицей, за шелковицей. Вот мы…» — К несчастью, Кормак был напрочь лишен слуха.

Пола пронзительно вскрикнула.

— Я не думал, что все будет так плохо, — пошутил Кормак.

Пола снова закричала. На лбу у нее выступил пот, а тело напряглось от страха и ожидания.

— Тужься, — приказал он, стараясь сохранить спокойствие. — Нет, не тужься. Боже, где эта чертова книжка с инструкциями?

— На столе, — заорала Пола. — Кормак, по-моему, мне нужно в больницу.

— Но мы же собирались сделать это сами!

— Нет, Кормак. Я собиралась сделать это сама. Ты должен был помогать, а ты ни капельки не помогаешь. О-о-о! — застонала она. — Никогда не думала, что будет так больно. Приведи свою Фиону. Может, она знает, что делать.

— Она ушла на утренний прием с кофе. — Кормак почувствовал, как в нем поднимается волна паники. — Я вызову «скорую».

— Побыстрее, Кормак. Пожалуйста!

Через два часа Пола родила чудесную девочку весом шесть фунтов и две унции. Из неожиданно сурового испытания, которым обернулись роды, мать и дочь вышли с честью, без видимых повреждений.

— На кого она похожа? — спросила Пола у Кормака, когда тому разрешили навестить ее и ребенка. — На Уолли, Фрэнка Янки или на тебя?

Кормак считал, что для него это не будет иметь никакого значения, но, увидев маленькое, круглое, сморщенное личико, с удивлением обнаружил, что это для него очень даже важно.

— На меня. Она похожа на меня, — заявил он, хотя у девочки были рыжие волосы, совершенно такие же, как у Фрэнка Янки.

Пола дотронулась пальцем до крохотного подбородка дочки.

— Поздоровайся с мамой и папой, Жаворонок.

Кормак застонал:

— О нет, Пола. Только не Жаворонок. — Он-то думал, что они покончили с жаворонками. Последнее имя, которое они обсуждали для девочки, было Лютик.

— Это чудесное имя — Жаворонок.

— Если не считать того, что ты в Ливерпуле. Здесь, в отличие от Сан-Франциско, мало детей цветов. В школе над ней будут просто смеяться. Предлагаю назвать ее как-нибудь по-другому, скажем… — Он назвал первое же имя, которое пришло ему в голову. — Шарон! А Жаворонок пусть будет ее вторым именем.

— Хорошо, Кормак, — неожиданно легко сдалась Пола.

* * *

— Эта девушка Кормака, она родила сегодня утром, — сообщил Билли сыну, заглянув в их компанию «Покрышки Лэйси» во время обеденного перерыва. Снаружи красовалась новенькая вывеска: «Замена покрышек на месте».

Морис судорожно втянул в себя воздух.

— Кто у нее родился?

— Девочка. Такая маленькая симпатичная крошка, если верить Элис. Они собираются назвать ее Шарон.

— Хорошее имя.

— Как сегодня дела? — Они рассчитывали, что Билли будет продолжать работать на прежнем месте, пока их фирма не встанет на ноги, чтобы дела хватило для обоих.

— Так себе. — Морис поморщился. — Всего-то две машины, и на двоих получилось три покрышки.

— Ничего, дела улучшатся, сынок, — уверенно сказал Билли. — Пусть только станет известно, какие низкие у нас цены.

— На это потребуется время, папа. Нам нужно дать рекламу.

— Мы не можем себе это позволить, мой мальчик. Мы истратили весь банковский кредит на то, чтобы купить инвентарь и привести в порядок двор. Они ожидают, что мы скоро начнем погашать.

— Я знаю, папа. — Морис с содроганием оглядел двор мастерской, где раньше размещалась компания «К.Р.О.В.А.Т.И.». Вдоль стены аккуратными штабелями были сложены дешевые восстановленные протекторы из Венгрии — покупка их в таком количестве обошлась совсем недешево. Дальше стояла маленькая лачуга, возведенная на месте сгоревшего здания, потому что им нужна была хоть какая-нибудь контора. Пришлось купить подержанный фургон, поскольку старый грузовичок Джона не подлежал ремонту, и соорудить крышу из проволочной сетки, так как двое мальчишек уже пытались украсть покрышки, подцепив их гигантским крючком.

Морис не зарабатывал даже на жизнь, не говоря уже о том, чтобы начать выплачивать кредит. Отец не понимал, что в тюрьму можно угодить и за то, что не можешь вовремя вернуть долг — а ведь это он , а не Морис, сядет туда, потому что заем был оформлен на его имя. Со времен похорон дяди Джона они очень даже неплохо ладили с отцом. Раньше у Мориса не было возможности узнать, какой отец на самом деле добрый — он работал, как проклятый, чтобы привести двор в порядок. В последние несколько месяцев отец был для Мориса надежной опорой.

Морис почувствовал, как к горлу подступила тошнота. Во всем был виноват он, он один. Ему казалось, что для того чтобы начать свое дело, нужно только найти помещение, запастись всем необходимым для продажи, и вперед — вы стали успешным бизнесменом, клиенты стоят в очереди, чтобы попасть к вам. Может, все так бы и было, если бы в прессе появились рекламные объявления или если бы их мастерская не располагалась у черта на куличках. О ее существовании знали единицы. С каждым днем Мориса охватывало все большее отчаяние, а тошнота не проходила вовсе.

— В какой больнице лежит Пола? — спросил он, когда из лачуги появился Билли с двумя кружками чая в руках.

— В Доме матери и ребенка в Ливерпуле. А что? Хочешь повидать ее?

— Может быть, — пробормотал Морис. Думы о Поле тоже не прибавляли ему счастья. Морис не был уверен, но ему казалось, что он влюблен в нее. Они впервые встретились на рождественской вечеринке у Элис, и с тех пор Пола не шла у него из головы. У Мориса стало привычкой заходить в дом на Стэнли-роуд под тем предлогом, что ему нужно повидаться с Фионой, но на самом деле он ходил туда из-за Полы. Ее детская хрупкость задела какие-то чувствительные струны в его душе. Ему хотелось заботиться о ней, баловать ее, согревать своим теплом по ночам. Его посещали глупые мечты о том, как они старятся вместе, — глупые потому, что она принадлежала его двоюродному брату, Кормаку. Хоть и говорят, что в любви и на войне все средства хороши, но Морис любил Кормака и не мог увести у него девушку, даже если предположить, что Пола согласится на то, чтобы ее увели.

Кстати говоря, Кормак был уже не тем, что раньше. Он выглядел настоящим жиголо в своих идиотских нарядах и даже не пытался найти работу. Морис же, хотя и безуспешно, все-таки пробовал устроиться куда-нибудь и поэтому теперь не испытывал былого преклонения и трепета перед своим кузеном.

— Думаю закрыться сегодня пораньше, папа. — «Покрышки Лэйси» были открыты двенадцать часов в день, с семи утра до семи вечера.

— Нет, — упрямо возразил Билли. — Давай все-таки придерживаться распорядка дня, который мы указали на своей вывеске. Ты можешь быть свободен, сынок. Я сам все запру.

* * *

Элис с дочерьми как раз уходили, когда в больницу явился Морис с тощим букетом цветов — это было все, что он мог себе позволить. Ему сказали, что Кормак отправился на поиски чая, а малышка Шарон лежит в детской.

— Можешь составить Поле компанию до возвращения новоиспеченного папаши, — предложила Морису Элис.

— Привет, Пола. Мои поздравления. — Глаза у нее загорелись, когда он подошел к кровати, но так она встречала каждого. На ней была мятая, потрепанная хлопчатобумажная рубашка. Ему захотелось купить ей что-нибудь более подходящее, шелковое и богатое, но дело было не только в том, что у него не было денег, — мужчинам как-то не принято делать подарки девушкам других мужчин.

— Спасибо, Морис. Это для меня? — У нее перехватило дух, словно он вручил ей роскошный букет роз. — Какие красивые. Как они называются?

— Не знаю.

— Они очень красивые, как бы они ни назывались. Когда ты уйдешь, я попрошу сестру поставить их в воду. Как твои успехи?

Пола была одной из немногих, кому Морис признался в действительном положении вещей. Если кто-то другой спрашивал его об этом, он скромно отвечал: «Неплохо».

— Из рук вон, — мрачно изрек он. — Если хочешь знать, я просто не нахожу себе места от беспокойства.

— Ох, бедняжка, — сказала она, и в ее голубых кукольных глазах Морис увидел такое участие, что готов был расплакаться. Больше всего на свете ему хотелось спрятать лицо на ее маленькой груди и излить ей душу. — Все скоро наладится, Морис. Иначе просто не может быть.

— Надеюсь. — Он рассказал ей о том, что они зарабатывают недостаточно, чтобы начать возвращать кредит. — Меня беспокоит отец. Это ведь у него будут неприятности, а не у меня.

— Может, вам стоит расширить свое дело, Морис, и продавать не одни покрышки. — Она сделала неопределенный жест рукой. — Например, другие запчасти для машин: тормоза или что-нибудь в этом роде. — Она похлопала его по руке, хотя все должно было быть наоборот, ведь это она лежала в больнице, в конце концов.

— Господи, Пола, мне это и в голову бы не пришло. — Идея была хорошей, однако у него не было денег даже на то, чтобы купить манометр для измерения давления в шинах. Но все равно она желала ему добра. — Ты очень умная, Пола, — с восхищением произнес он.

— Я! — Она рассмеялась. — Как это мило с твоей стороны. Обычно все считают меня глупой.

— Ты — какая угодно, только не глупая, — искренне сказал он.

Кормак уже собрался войти в палату, когда через стеклянную панель в двери увидел, что рядом с кроватью Полы сидит его двоюродный брат Морис. Он всегда ощущал неловкость в отношениях с Морисом, ему казалось, что он украл у того что-то бесценное. Когда-нибудь, после смерти Элис, он, может статься, расскажет Морису правду об их родителях, что было совершенно немыслимо, пока Элис была жива. Он, Кормак, прожил двадцать один год в свое удовольствие за счет Мориса, в то время как Морис страдал за него у Коры.

Кормак снова собрался открыть дверь и снова остановился. Морис склонился к кровати, смеясь чему-то такому, что сказала Пола, не подозревая, что за ним наблюдают. Его лицо выглядело совершенно незащищенным, открытым, и Кормак с потрясением понял, что его двоюродный брат по уши влюблен в Полу.

Ревновал ли он? Нет, спокойно решил Кормак, отступая в сторону, чтобы пропустить в палату сестру. Какой смысл ревновать к тому, что не можешь исправить?

Имел ли он что-нибудь против? Кормак не был уверен. Он сам был влюблен в Полу и полагал, что когда-нибудь наступит такой день, когда они поженятся, а потом обзаведутся кучей детишек, проживут остаток жизни вместе и будут счастливы. До этой минуты ему и в голову не приходило, что в их отношениях чего-то не хватает: он никогда не смотрел на Полу так, как сейчас глядел на нее Морис, так самозабвенно . Кормак ощутил укол зависти. Будет ли он сам когда-нибудь смотреть на женщину такими вот глазами?

А Пола? Иногда он спрашивал себя, пошла бы Пола так же охотно с Уолли или с Фрэнком Янки, если бы те попросили ее об этом? Пола любила всех. Она была похожа на котенка, которому хорошо там, где тепло и уютно, где ее ласкают и ухаживают за ней. Она с таким же успехом могла любить Мориса, как и Кормака.

Он задолжал своему двоюродному брату слишком много. Справедливость будет отчасти восстановлена, если позволить Морису увести у брата девушку, подобно тому, как Кормак неумышленно украл у Мориса мать.

Из палаты вышел мужчина и едва не ушиб его дверью. «Извини, приятель», — пробормотал он и поморщился от отвращения, заметив разноцветный свитер Кормака с многочисленными прорехами, его зеленые расклешенные штаны, грязные ноги, сандалии. Впервые с тех пор, как он покинул Эмбер-стрит, Кормак устыдился своей одежды. Он печально улыбнулся. У Элис он всегда выглядел таким ухоженным!

Пришло время выпить очередную чашечку чая. Он вернется в палату за пять минут до звонка, возвещающего о том, что время для посещений истекло. И теперь он сам будет подталкивать двоюродного брата в объятия своей девушки. Он станет приглашать Мориса к Фионе, а потом исчезать под благовидным предлогом, оставляя его наедине с Полой.

В конце концов, это будет справедливо.

Однако сейчас, сию минуту, это вовсе не казалось Кормаку справедливым. Он чувствовал себя подавленным. Громко шмыгнув носом, он подумал, что лучше бы Морис вообще не приходил в больницу, а сам он никогда бы не узнал о том, что тот влюблен в Полу.

Господи, он продал бы душу дьяволу за возможность выкурить косячок и успокоить расшатанные нервы. Он с таким удовольствием предвкушал будущую жизнь с Полой и своей дочкой. Ну, один шанс из трех за то, что она действительно была его дочерью, хотя, если вспомнить о ее рыжих волосах, то, пожалуй, ни одного шанса.

Когда-нибудь ему придется уплатить долг Морису.

* * *

— Черт возьми, мама, ты совершенно невозможна в последнее время, — ледяным тоном заметила Лулу. — Стоит кому-нибудь открыть рот, как ты готова оторвать ему голову.

— Не смей ругаться в этом доме! — завизжала Орла.

— Я тебя ненавижу, мама. — Мэйзи презрительно скривилась.

— Ну и пожалуйста. Мне плевать.

— Я тоже. — У Пола дрожали губы. Он был самым чувствительным из всех детей Лэвинов.

— Вступай в один клуб с сестрой, — прорычала Орла.

— Я ухожу из дома, — объявил Гэри. — Я буду жить с бабушкой Лэйси.

— Не буду тебя останавливать. Собрать твои вещи?

Орла и четверо ее детей зло переругивались, сидя за завтраком. Потом Орла смягчилась и протянула к ним руки.

— О, идите сюда. Я люблю вас! Обожаю! Вы — самые замечательные дети в мире, а я — самая ужасная мать. Я недостойна вас. Я в самом деле недостойна вас. Простите меня. Простите, простите, простите. — Она начала осыпать их поцелуями, одного за другим. — Мне очень жаль, — шептала она.

— Ты, случаем, не беременна, мам? — спросила Лулу. — Бабушка Лэвин сказала, что дело может быть в этом.

— Нет, милая, — всхлипнула Орла. — Насколько мне известно, нет.

— Может, это ранний климактерический период? — предположил Гэри. — Бабушка Лэвин полагает, что так оно и есть.

— Не может быть того и другого одновременно, хороший мой. Или одно, или другое, но на самом деле ни того, ни другого. Все дело в том, что в последнее время ваша мать сама не своя.

— То есть?

— То есть вывернута наизнанку, вверх тормашками, шиворот-навыворот, вверх ногами и вниз головой.

— Вот это да! — восхитился Гэри.

— Я обещаю, что больше не буду выходить из себя, по крайней мере сегодня, так что вам придется простить меня и поверить, что я ничего не имела в виду.

Дети ушли в школу. Орла вымыла тарелки, вытерла их, убрала кровати, вытерла в доме пыль, а потом бросилась на кушетку в гостиной и расплакалась, проклиная своего мужа…

— Я ненавижу тебя, Микки Лэвин, — сказала она вслух.

Нет, неправда. Она любила его. Но ей хотелось, чтобы он постарался понять, как она несчастлива , как невыразимо скучна и неописуемо тосклива ее жизнь. Откровенно говоря, Микки был слишком толстокожим, чтобы понять это. Он и представить себе не мог, что кто-то может чувствовать себя иначе, чем он. Он был счастлив, как новорожденный младенец. Ему нравилась его идиотская работа, которая не сулила никаких перспектив, он был совершенно доволен тем, что живет в маленьком убогом домишке. Поездки в Ливерпуль или Эвертон на футбольные матчи по выходным были для него верхом удовольствия, особенно если его команда выигрывала. Микки были не нужны машина, каникулы за границей, модная одежда, современная мебель. Он не возражал посмотреть иногда фильм, где люди стреляли друг в друга и гибли десятками, но театр был для него чем-то совершенно чуждым и непонятным; то же самое можно сказать о книгах, если в них встречались слова, состоящие из более чем одного слога, о любой серьезной телевизионной передаче, о политике и газетах, когда они не пестрели фотографиями обнаженных красоток.

Им не о чем было говорить. Даже секс утратил свою привлекательность и превратился в скучное занятие, как всегда случается, если имеешь дело со слабоумным.

Микки отказался от предложения матери купить для них дом получше, в более престижном районе и с садом, где дети могли бы играть.

— Почему нет? — завизжала Орла. В последнее время она стала что-то слишком много и часто визжать.

— У меня есть собственная гордость, — обиженно заявил Микки.

— Где была твоя гордость, когда ты натащил в дом вещей, которые свалились через задний борт доброй сотни чертовых грузовиков?

— Это совсем другое.

— Почему это другое?

Он смущенно переступил с ноги на ногу.

— Не знаю, но это другое.

Она переросла его. Он хотел прожить жизнь, стоя на месте, а она жаждала двигаться вперед. Орла могла бы получить приличную работу, но тогда ей пришлось бы бросить газету, и тех денег, которые бы она получала, не хватило бы. Было еще нечто, что Орла стала бы отрицать с пеной у рта. Ей чертовски нравилось посещать всевозможные мероприятия, объявляя: «Я — представитель прессы», и время от времени видеть свое имя под заголовками статей, которые она посылала в газету. Она не теряла надежды, что «Кросби стар» снова возьмет ее на работу в офис, чтобы она стала настоящим репортером, но вакантной должности не было и не предвиделось.

Сегодня после обеда она должна была взять интервью у какого-то тупицы — бывшего игрока ливерпульского «Эвертона»; любой, для кого гонять по полю футбольный мячик было профессией, просто обязан быть тупым по определению. Орлу пригласили взять интервью только потому, что Доминик Рейли был родом с Перл-стрит. Его родители по-прежнему жили в доме напротив. У его матери, Шейлы, было двенадцать детей. Орла невольно вздрогнула: двенадцать ! Доминик, которому исполнилось тридцать два, то есть столько же, сколько и ей, приехал из Испании на свадьбу кого-то из своих многочисленных братьев и улетал сегодня же вечером обратно. Она понятия не имела, чем он занимался в Испании, но это был первый вопрос из целого списка, который она заготовила.

Она вышла на улицу, купила «Гардиан» и прочла газету от корки до корки, кроме спортивных новостей. Любопытно, будет ли нашему великому интеллектуалу Микки интересно узнать о том, что война во Вьетнаме набирает обороты? Черт возьми, конечно же нет. Точно так же ему будет наплевать на то, что миссис Ганди стала премьер-министром Индии или что в Великобритании пришли к власти лейбористы, возглавляемые очаровашкой Гарольдом Вильсоном. Орла отправила Микки на избирательный участок проголосовать, но по дороге он встретил приятеля и пошел играть в бильярд.

Кипя негодованием, Орла скомкала газету и швырнула ее в противоположный конец комнаты. Пора было готовиться к интервью.

«Самое время обновить гардероб», — с горечью подумала она, обозревая жалкое содержимое платяного шкафа. Мысль была верная, если не считать того, что денег на это не было. «Ты прекрасно выглядишь и в обносках», — утверждал Микки, когда она жаловалась ему.

Получается, что она просто обязана была выглядеть красивой, потому что на плечиках, кроме тряпья, ничего не было. Орла с мрачным видом вынула из шкафа черную юбку и белую блузку — если их отутюжить, они будут иметь вполне приличный вид. Ей была нужна не просто новая одежда, а новый дом, новый муж и новая жизнь.

Она распустила свои длинные каштановые волосы, тщательно накрасилась и ровно в три часа постучала в дверь дома Рейли. Ей открыла Шейла Рейли. Это была женщина приятной наружности, немного полноватая, хотя, имея двенадцать детей, любая женщина была бы полноватой. Шейла была ровесницей Элис, но ее дети были моложе Орлы. За юбку Шейлы уцепились двое малышей, наверняка ее внуки — разве что она незаметно обзавелась еще детьми, — а внуков у нее было бесчисленное множество.

— Привет, Орла, милая. Полагаю, что ты пришла повидать нашего Доминика.

— Если он не занят, Шейла. Я — представитель прессы.

— Я знаю, милая. Он ждет тебя, вот только не знаю, где вы найдете укромное местечко, чтобы поговорить. У меня здесь собралась орава внуков, чтобы потолковать с дядей Домиником.

— Мы можем пойти к нам домой, если хотите.

— Я уверена, что он с радостью согласится, хотя бы для того, чтобы перевести дух.

В коридор вышел Доминик. Он был в светло-голубых парусиновых слаксах, белой рубашке с короткими рукавами и в белых парусиновых туфлях.

— Всем привет. Я видел вас раньше, но, по-моему, мы не знакомы. Кажется, мы вместе учились в школе.

— Мы переехали сюда уже после вашего отъезда. Я тоже смутно помню вас по школе.

Они пожали друг другу руки. Орла и представить себе не могла, что Доминик Рейли окажется таким симпатичным, высоким, загорелым парнем. Он немного походил на Роберта Редфорда — своими светлыми вьющимися волосами, широкими плечами и очаровательной теплой улыбкой.

— Орла говорит, что вы можете пойти к ней домой для интервью, дорогой.

— Это здорово, потому что я боюсь, что не услышу собственного голоса.

Они перешли улицу к дому Лэвинов. Орла остро почувствовала, как его рука коснулась ее руки, когда она проводила его в гостиную. Она спросила, не хочет ли он чаю или шерри. Шерри осталось с Рождества.

— Чая будет достаточно, спасибо.

Когда она вернулась, он сидел на кушетке, сцепив руки за спиной и вытянув ноги. На его коричневом запястье посверкивали золотые часы, на руках бугрились мускулы, а талия была очень тонкой.

Орла проглотила комок в горле и отвела глаза. Она уселась на жесткий стул, положила на колени блокнот, нацелилась на него карандашом, многозначительно кашлянула и задала свой первый вопрос:

— Что вы делаете в Испании?

Непонятно почему, но Доминик поперхнулся чаем. Она надеялась, что чай окажется не слишком горячим.

— Играю в футбол, — ответил он.

— В Испании играют в футбол? Я не знала этого. А в какой части Испании?

— В Барселоне. — Лицо у него покраснело.

— И у них там есть стадионы, совсем как в Ливерпуле?

— Совсем как в Ливерпуле. — Он кивнул, и она с недоумением подумала, отчего это в его карих глазах светится изумление?

— А почему вы вообще поехали в Испанию? Разве вы не могли получить работу, играя в футбол здесь, в нашей стране?

Он молча рассматривал ее несколько секунд.

— Правильно, — наконец проговорил он. — Я пристрастился к наркотикам, если хотите знать правду. Приглашение в Барселону стало для меня спасательным кругом.

— Бедняжка, — сочувственно заметила Орла, делая пометки в блокноте. Она исподтишка бросила на него взгляд. Он выглядел очень странно, словно собирался лопнуть. Может, он умирал от желания сходить в туалет?

— Это для публикации? — спросил Доминик.

— Разумеется. — Орла с важным видом кивнула головой.

— В таком случае, думаю, нам стоит начать интервью с самого начала, в противном случае вы рискуете выставить себя в дурном свете.

— Даже так? — раздраженно воскликнула она. — Каким же это образом, хотелось бы знать?

— Во-первых, вы совершенно не разбираетесь в футболе. «Барселона» — один из ведущих клубов в мире, и его стадион ни капельки не уступает здешним, если не превосходит их. Во-вторых, там мне предложили сто фунтов в неделю, в два раза больше, чем я получал в «Эвертоне». Я живу в квартире с видом на Средиземное море, езжу в спортивном автомобиле, у меня красивая подружка — хотя и не такая красивая, как вы. В общем, я живу жизнью Рейли — и достойной жизнью. — Он расхохотался и все не мог остановиться, пока по щекам у него не потекли слезы. — О боже! — всхлипывал он, смахивая слезы тыльной стороной ладони. — Давненько не получал такого удовольствия. Приятно для разнообразия встретить репортера, который симпатизирует мне; обычно они настолько льстивы, что меня тошнит.

У Орлы закружилась голова от стыда и растерянности. Если бы только она снизошла до того, чтобы рассказать Микки об этом интервью, он бы просветил ее, кто такой Доминик Рейли.

— Господи! — пробормотала она, не осмеливаясь посмотреть ему в глаза. — Мне хочется провалиться сквозь землю.

— А мне этого совсем не хочется, потому что тогда я не смогу видеть вас.

Орла почувствовала, что в довершение ко всем несчастьям покраснела до корней волос, и вспомнила, как он отозвался о своей подружке, сказав, что та не такая красивая, как она. Воцарилась мертвая тишина. Орла разглядывала носки своих туфель, а Доминик Рейли смотрел на нее , и внутри у нее возникло прохладное, сосущее ощущение, как в самом начале знакомства с Микки. Потом Доминик многозначительно взглянул на нее и похлопал по подушке на кушетке рядом с собой, и Орла поняла, что если примет его приглашение, то все изменится, хотя ей казалось, что все останется по-прежнему, после того как дети вернутся домой из школы, а Микки придет с работы.

Блокнот и карандаш упали на пол, когда Орла встала со стула и пришла Доминику в объятия. Через какое-то время они поднялись наверх в кровать, в которой она почти пятнадцать лет лежала с Микки.

Потом ей стало стыдно — по-настоящему, искренне, глубоко. Вероятно, она не чувствовала бы себя так, не будь все настолько замечательно. На полчаса, на час перед ней предстал другой мир: мир синего моря и золотого песка, мир красивой одежды и приятного времяпровождения, вечеринок и приемов — мир, в котором день предыдущий не был похож на день следующий, где происходили восхитительные, неожиданные вещи. Этот мир разительно отличался от унылого, бесцветного мира, в котором обитала Орла и где каждый день был таким же, как и предыдущий, не исключая и воскресенья, когда она отправлялась сначала в церковь, а потом на чай к матери или к одной из сестер либо они приходили на чай к ней.

Потом Доминик встал с кровати, нежно поцеловал ее на прощание и отправился домой, и этот восхитительный, волшебный мир в одночасье разлетелся на куски.

Через несколько минут она встала сама и улеглась в старомодную ванну, которая тоже свалилась через задний борт грузовика, и высыпала в воду последние остатки соли для ванн, подаренной ей Микки на Рождество. Тогда она еще подумала, что у ее мужа совсем нет воображения: каждый год он дарил ей соль для ванны, тальк, дешевые духи, обычно фирмы «Бутс». Она заметила у себя на запястье царапину от часов Доминика. Он должен был снять их. Она смажет царапину дезинфицирующим средством, когда вылезет из ванны.

События сегодняшнего дня отнюдь не заставили Орлу еще сильнее полюбить Микки и радоваться тому, что имела. Она предпочла бы совсем не заглядывать в тот волшебный мир. По контрасту с ним мир, в котором она жила, стал казаться еще более унылым и гнетущим, еще более бесцветным. Было столько всего, чего Орла никогда не увидит, никогда не сделает, никогда не узнает, проживи она хоть сто лет.

Она была нежна с детьми, когда они вернулись домой. Что бы ни случилось, она никогда не станет любить их меньше. Лулу стала причиной того, что Орла оказалась с Микки, но вины Лулу в этом не было, виновата была она сама.

— В чем дело? — спросил вечером Микки, когда они смотрели телевизор — во всяком случае, он смотрел. Орла же унеслась мыслями далеко-далеко.

— Ничего.

— Ты все время молчишь. Это на тебя непохоже.

— Разве? — Она посмотрела на него и впервые заметила, что у Микки начали редеть волосы на висках и появилось небольшое брюшко. На носке у него красовалась дыра, которую надо было заштопать. — Может, ляжем спать сегодня пораньше?

— Не могу сказать «нет». — Он широко улыбнулся и на мгновение преобразился в того мальчишку, который очаровал ее много лет назад. Возможно, если она сможет научиться жить его жизнью, вернуть волшебство тех дней…

Они поднялись наверх. Было время, когда они укладывались в кровать голыми, но теперь Орла надела ночную рубашку, а Микки — пижаму. Он пошел выключить свет, остановился и заговорил голосом, которого Орла никогда не слышала раньше:

— Чьи это долбаные часы, Орла? И что они делают рядом с нашей кроватью?

* * *

Как-то воскресным вечером на Эмбер-стрит появилась Орла. Элис уже собиралась лечь спать. Орла, которая всегда была раздражена чем-то, на этот раз была необычно молчаливой и выглядела бледной.

Элис усадила ее и приготовила чашку какао.

— Что случилось, дорогая? — с сочувствием спросила она.

Орла, не поднимая глаз, рассматривала носки своих туфель.

— Мама, не сердись на меня, но я сделала кое-что ужасное. — Наступила пауза. — Я спала с одним человеком, и Микки узнал об этом.

— Господи, Орла! — Сочувствие Элис испарилось, на смену ему пришли гнев и тревога. — Ты глупая девчонка, — сердито бросила она. — Кто это был?

— Это не имеет значения, мама.

— Тогда зачем ты пришла сюда? Что ты хочешь, чтобы я сделала?

— Ничего, мама, — тихо и подавленно ответила Орла. — Я просто хотела рассказать кому-нибудь, вот и все. Микки превратил мою жизнь в ад.

— Я не удивлена. Так поступило бы большинство мужчин, узнай они, что их жены спят с другими. — Элис нахмурилась. — Он не бил тебя, случайно?

— Нет, мама. Он просто не разговаривает со мной.

— Вряд ли можно винить его за это, дорогая. — Элис подумала о том, каким бы прекрасным стал этот мир, если бы люди, включая и ее саму, вели себя разумно. — Когда это произошло?

— В прошлый понедельник. С тех пор Микки со мной не разговаривает. Не то чтобы я была так уж против, но атмосфера в доме просто ужасная. Дети все заметили и чувствуют себя очень несчастными.

Элис вспомнила, что в позапрошлую субботу у нее в салоне побывала Шейла Рейли, которая пришла сделать прическу на свадьбу своего сына, Ниала. Она обмолвилась, что Орла должна встретиться с Домиником, ее старшим сыном, перед его отъездом в Испанию. Элис мгновенно сложила два и два. Микки Лэвин был славным, трудолюбивым малым, но скучным до невозможности, и он был начисто лишен шарма, которым сполна обладал Доминик Рейли. Элис не одобряла того, что сделала ее дочь, но понимала, что Орла могла увлечься мужчиной, который так отличался от ее мужа.

— Мне с самого начала не следовало выходить замуж за Микки, мама, — с надрывом воскликнула Орла. — Как бы мне хотелось, чтобы в то время все было по-другому — так, как сейчас. Кормака и Полу никто ведь не заставляет пожениться!

— Тебя тоже никто не заставлял выходить замуж, — напомнила ей Элис.

— Да, но тогда и представить себе было невозможно, что ребенка можно родить вне брака. Ради Лулу я чувствовала себя обязанной выйти замуж за Микки. Если бы я могла повернуть время вспять, то и близко не подошла бы к алтарю. — Она закрыла лицо руками и заплакала. — Я так несчастна, мама. И уже давно. Все мои мечты пошли прахом, и внутри у меня будто все умерло. Мне так хочется, чтобы произошло что-нибудь хорошее, что-нибудь интересное, что доставит мне радость и удовольствие. Мне хочется выйти в свет или поехать на каникулы за границу, например в Испанию. Жаль, что у нас нет машины, а то бы я научилась водить ее и поехала куда-нибудь далеко-далеко, за самый горизонт. Мне хочется… ох, мама! — Она всхлипнула. — Мне так хочется всего!

— Я знаю, милая. — Элис погладила дочь по колену. Она была похожа на прекрасное дикое животное, попавшее в клетку, — полная противоположность своей матери, которая избегала даже намека на то, чтобы развлечься. — Я куплю тебе машину, если хочешь. И если только Микки не станет возражать. — Она знала, что проявляет чрезмерную щедрость, фактически потакает прихоти дочери. В конце концов, за свое плохое поведение Орла заслуживала отнюдь не награды. Но машина может исправить отношения в семье.

— О, правда, мам? — Реакция Орлы была такой, словно Элис наконец-то приоткрыла дверь ее клетки на несколько дюймов. — Это здорово поможет в моей репортерской работе. Я смогу выезжать в другие места, а не быть прикованной к Бутлю. А на выходные буду брать детей в Саутпорт, или в Честер, или куда-нибудь еще. Я бы и на поезде их повезла, вот только у меня нет денег на проезд. Что касается Микки, то мне в высшей степени наплевать, будет он возражать или нет.

— Милая моя, я вовсе не хочу, чтобы ваши отношения стали еще хуже. — Элис вспомнила, как Микки наотрез отказался от ее предложения купить им дом. Вряд ли он с большей снисходительностью отнесется к автомобилю — у него больше характера, чем полагают люди.

— Мам, ну что ты! Машина сделает меня счастливой, а если счастлива я, то будет счастлив и Микки.

По мнению Элис, ее дочь заблуждалась: вне всякого сомнения, Орла с радостью отдалась Доминику Рейли, но это не значит, что ее супруг при этом прыгал от восторга. Однако главной ее заботой оставалась дочь: она пришла к ней бледной и усталой, а теперь выглядела счастливой и радостно взволнованной, словно только что выиграла миллион фунтов стерлингов.

⇐ Предыдущая 10 11 12 13 141516 17 18 19 Следующая ⇒