сентября 1989 года 4 страница

Света гладила меня по руке.

— Все станет по-другому. Ведь все меняется. Ты увидишь.

Оставшиеся до «пивного» вечера четыре часа мы провели дебильно и прекрасно. Крутанулись на колесе обозрения, покатались на лодке, покормили булкой лебедей. Отобедали в «Варшаве» (хотите непредвиденных расходов? Получите!) Катер с коньяком и заезженной «Полицейской академией» в буфете провез нас по Москве-реке.

От Киевского вокзала — снова на «моторе» — добрались до Коломенского. Побродили по аллеям, посидели над обрывом. Я учился говорить Свете комплименты. Только это была чистая правда.

В «Золотой дракон» опоздали на час. Ресторан новый, кооперативный. Корейский. Окрестным аборигенам неизвестный. У дверей толпились разгоряченные мужчины. Курили и шумно обсуждали анестезиологические казусы, домашние проблемы и московских девочек.

К нам подошел высокий крепкий парень моих лет в тертом джинсовом костюме.

— Привет, Ну, вы загуляли!

— Олег, познакомься, мой муж Генрих. Генрих, это Олег из Боткинской. Я тебе о нем рассказывала.

Мы пожали друг другу руки.

Закуски уже не осталось. Если верить ординаторам, была она скудной и весьма паршивой. Корейской. Груз сосисок и соленых крендельков из Мюнхена задержали на таможне. Зато пиво — настоящее баварское — наличествовало в изобилии. Я смешался с коллегами, многие из которых прихватили напитки покрепче. Так и кочевал по двум залам от группки к группке. Неумолимо нагружаясь и стреляя сигарету за сигаретой.

В конце концов, мне это надоело — не люблю «Цу-зи-е». Вкус не тот.

Сережа Песцов и Гоша Лупихин снаряжали Хануманова — раскаявшегося и условно помилованного — в ближайшую «табачку».

— Минуточку!

Повторяясь и промахиваясь, я шарил по своим многочисленным карманам. Ага, вот они!

— У вас упало, — незнакомый курсант поднял с пола и протянул мне бумажку из Мишкиного отрывного блокнота «ICI». «Если хочешь, позвони, — номер, — Снежана».

— Мерси, — я аккуратно сложил листок и засунул его в самый узкий и глубокий пиджачный карман.

— Олег, куда ты запропастился? А мы тебя ищем. Света.

Я попытался увидеть перед собой другую женщину — любящую супругу и заботливую мать (чем черт не шутит!) Хранительницу семейного очага. И не смог. Для меня она оставалась той же девчушкой — серьезной и смешливой, мудрой и наивной, независимой и доверчивой, доброй и… в общем, такой же, что и два часа назад.

— Пойдем. Генрих хочет сыграть с ансамблем. Уже отвоевал гитару и договаривается о репертуаре.

— Он у тебя музыкант?

— Нет, страховой агент. Это просто хобби.

Генрих на самом деле перебирал струны. Он тоже прилично «накатил».

— А, Олег! Ну, заказывай музыку.

С серьезной миной я достал «четвертной» и положил его на барабан.

— «Вальс Бостон».

Володя улыбнулся и знаком показал ребятам, что настало время покурить и оправиться. «Вальс Бостон» он исполнил без ансамбля. Сам, бля. Не как Розенбаум, но тоже хорошо.

Я танцевал со Светой и прощался с мечтою — светлой и слабой.

Потухшей, едва зародившись.

— Почему ты молчишь? Тебе плохо?

— Нормально. Думаю.

— О чем?

— О Роберте Скотте.

— Кто это?

— Был такой человек. Хотел покорить Южный полюс, но опоздал — там уже стояла палатка Амундсена. «Бороться, искать, найти и не сдаваться».

Света отвела глаза. Бесполезное признание.

Пиво иссякло, а моча все прибывала. У единственного туалета на первом этаже выстроилась интернациональная очередь. Я отметился и засеменил к телефонному автомату. Меня обогнал предупредительный Хануманов и вручил две пачки «Космоса» со сдачей. Кажется, собирался снять трубку и набрать номер. Я отправил его разобраться с очередью, которая уже достигла невероятных размеров и продолжала разрастаться. «Двушки», «двушки»… ага, гривенник. Нет, целых три!

— Снежана? Здравствуй, это Олег.

— Добрый вечер.

— А добрый ли? Было очень приятно получить твое послание, но я позвонил бы намного раньше, окажись оно в боковом кармане. А так больше суток маялся, ломал голову, как тебя найти.

— Но все-таки нашел?

— Пока еще нет. А хотел бы. Ты свободна сегодня вечером?

— То есть ночью?

На моих без пяти восемь. Конечно, супернаглость, но кто кому оставил записку? Причем с весьма прозрачным намеком.

— Снежана, прости! Ты имеешь полное право послать меня на три буквы. Мне ужасно стыдно за тот инцидент у Мишки.

— Стыдно за что? Что спал с Марьяной? Но ведь она твоя девушка.

А ей не чужда ирония, переходящая в сарказм.

— Снежана, милая, я ничего не могу объяснить тебе по телефону. Но я должен… я очень хочу с тобой встретиться!

— Сейчас?

— Сейчас! Ради Бога…

— И где? Опять у этого… как его?

— У меня.

Короткая пауза.

— Не пойдет. Я сама что-нибудь придумаю. Ты можешь перезвонить минут через десять?

Очень кстати. Хануманов растолкал аденоматозную профессуру и подавал мне знаки из первого ряда.

— Перезвоню обязательно.

Я облегчился и врастяжку выкурил сигарету.

— Привет, это опять я.

— У моей подруги квартира на «Октябрьском поле». Сейчас там гости, уйдут не раньше одиннадцати.

— Куда подъехать?

Мы подробно обсудили процедуру рандеву. Еще полных три часа.

Я набрал Пашин номер.

— Алло?

— Ты спишь что ли?

— После тяжелого дежурства.

— Ладно свистеть. Ты дежурил позавчера. Небось опять пьяный?

— Да, пьяный! Бутылка «красного» за обедом — в жопу пьяный.

— Один?

— Нет, прибыла телега блядей.

— А серьезно?

— А серьезно… голова болит. Устал. Работа зае**ла.

— Она всех зае**ла.

— Ну, конечно! Ты у нас — будущее светило советское науки.

Есть за что бороться.

— За что боролись, на то и напоролись.

— А ты поплачь.

— И поплачу.

— Ты откуда? — Паша услышал за моей спиной недовольные возгласы на фоне треска лопающихся мочевых пузырей.

— Из ресторана «3олотой дракон».

— По ресторанам ходишь… Растешь.

— Немцы организовали «пивной вечер».

— Немцы… Пиво-то немецкое?

— Баварское.

— Захвати на мою долю.

— Уже все выпили.

— А чего тогда звонишь?

— Вино на пиво это диво… Помнишь?

— Помню. А какое вино?

— Еще не знаю. Ну так как?

— Ты же все равно приедешь. Только, пожалуйста, не в одиннадцать.

— За это я ручаюсь.

— Ладно, жду.

Я поднялся в зал, поймал узкоглазого официанта и объяснил суть проблемы. Через пять минут в моем «дипломате» плескались четыре бутылки «советского шампанского».

Света и Генрих оживлено беседовали о чем-то с тем толстым, который чуть не осчастливил аспиранта Мальского двумя сотнями немецких марок.

Подняв воротник, я проскользнул к выходу.

В церкви «Нечаянная радость» шла служба. Отмолившиеся импотенты, бесплодные и просто старые девы сменялись новыми. Я не отношусь ни к одной из вышеперечисленных категории, поэтому гордо прошагал мимо.

В прихожей мы обнялись — не видели друг друга недели полторы.

— Ну, что стряслось?

— Сейчас расскажу, Я открыл «дипломат» и приготовился засунуть огнетушители в холодильник.

— Бросай свои интеллигентские замашки.

— Может, прямо из горла?

— Зачем из горла? Посуда в стенке.

С закуской было хреново. То есть вообще никак — Паша опять поругался с мамой.

— Мог бы захватить из ресторана-то.

— И ключ от квартиры, где деньги лежат?

— Остряк-самоучка.

В стенке красовались недобитки трех или четырех сервизов. Я выбрал стаканы для крюшона — самые крепкие и вместительные. На кухне Паша дробил засохший батон.

— Ну, выкладывай.

Я освободил пробку и осторожно стравил газ.

— А чего выкладывать? Обломался. Глупо так обломался, — и вкратце обрисовал ситуацию.

Паша в курсе моих амурных дел, а я осведомлен о его подвигах. Случалось привозить ему сестер из Боткинской, снятых под себя. Своих девушек предупреждал заранее. В предвкушении жестокой забавы они терпеливо ждали у подъезда. Иногда обманутые в лучших чувствах, дублерши закатывали сцены и уходили, хлопнув дверью. Но чаще оставались.

Вообще Пашина половая жизнь до сих пор остается для меня загадкой. Раз в месяц он общается с «покойной» (по его меткому выражению) супругой. Дома или у нее на даче — в зависимости от сезона. Однажды Паша познакомился с официанткой из кафе «Космос». Через полгода позвонил по вышеозначенному номеру — его любимый тест на «девичью память». И трахался с ней, пока эта мелкая, наглая и довольно страшная баба не эмигрировала в Литву.

Как-то подцепил «провалившуюся» на экзаменах в педвуз абитуриентку, которая в глубокой депрессии бесцельно бродила по Москве. Накормил, заманил домой, раздел. Абитуриентка оказалась девушкой и, после долгих уговоров, согласилась на миньет, который сотворила неумело, исцарапав Паше зубами весь член.

Апофеозом этой систематической эпизодичности стала хохлушка из Днепропетровска.

Оксана прибыла в столицу нашей Родины за покупками, остановилась у друзей мужского пола и — закономерно — подверглась групповому изнасилованию под клофелином. И все бы ничего, но с клофелином друзья переборщили. «Скорая помощь» доставила пострадавшую к Паше, который так быстро справился с коллапсом, что утром Оксана чувствовала себя прекрасно и рвалась домой. Вообще-то из реанимации выписывать не положено. Положено переводить в профильные отделения. Но, как и я, Паша нарушает приказы, когда того требуют обстоятельства. А обстоятельства веские — вечером поезд обратно в Хохляндию.

Паша выписал ее домой.

Но куда — «домой»? К друзьям-приятелям (гадам-предателям, хотя от расследований и преследований Оксана отказалась)?

Двадцать два года, смазливая. Но ему верить! Впрочем, о вкусах не спорят.

Галантный Паша провел даму по магазинам и помог потратить наличность. Между делом пополнил свои продуктовые запасы, потом всплакнул: мол, доктор одинокий, холодный, голодный, «мясо в морозилке, а приготовить некому».

С мясом — тоже своего рода тест. На способность к состраданию.

Оказалось, способна.

Я не искал сострадания. Не ждал, что Паша обхватит меня сильными руками и зарыдает на моем плече.

— Олег, я все понял. Встречи на ебле закончились личной трагедией. Бывает. И на «а» бывает, и на «я» бывает, и на «ё» бывает. А на что ты рассчитывал? «Прощай немытая Россия», немецкий паспорт, чистенькие детки — а они все сопливые, — устроенный быт?

Я пожал плечами.

— Ни на что не рассчитывал. Просто влюбился.

Паша налил по новой.

— Выпей. И не надо про святое. Нет ничего святого. Необычная ситуация. Необычная обстановка. Окажись на ее месте соотечественница — пусть добрая, умная, красивая, — ты первым делом затащил бы ее в кровать. И сразу бы успокоился.

— Не то…

— Нет? Тогда дерзай! Муж не стенка — подвинется. Не упускай девку, дожми. Судя по бесконечным звонкам твоих баб, ты не самый плохой мужик в Москве. Или боишься получить по морде?

— Это подло.

— Что подло? А с тобой всегда поступали по-джентельменски?

Паша закурил «беломорину» и поморщился.

— Мы пешки. Все решается там, — он поднял вверх указательный палец, — И наследство из Австралии, и кирпич на голову. И мораль. Здесь, — он топнул ногой по вытертому линолеуму — Нет морали. Что мы со своим жалким умишком понимаем в морали? «Не убий, не укради»? Конечно — в тюрьму посадят.

— Но ведь есть что-то…

— Что? Ты пишешь никому не нужною диссертацию — валяй, защищайся. Останешься на кафедре, потом дорастешь до доцента, даст Бог, и профессора. Будешь читать никому не нужные лекции, получать ба-альшую зарплату.

Ездить по загранкам, как Батыриха. Ты этого хочешь?

— Хотел.

— Отлично! Будут бабы — много баб. Всех по очереди в одно и то же место…

— Можно в разные.

— Или во все сразу. Зачем терять голову, связываться с иностранкой, отказываться от партийной карьеры…

— Но ты же решил выйти? — Паша полгода не платил взносы, а в ночь событий на Вильнюсском телецентре публично (дело было в компании) сжег свои партбилет.

Горел, как порох.

— А мне не надо.

— А тебе ничего не надо.

— У меня все есть.

Я обвел глазами убогую мебель и трескучий черно-белый телевизор.

— Это предел твоих мечтаний?

— Предел моих мечтании — мои мечтания. По-твоему, «тачка» последней модели, квартира на Кутузовском, вилла на Южном берегу с двухмоторным катером что-то меняют? Не это делает человека счастливым. Там, за бугром, они имеют больше. А процент депрессивных состояний, суицидов, импотенции, разводов выше, чем у нас…

Я слушал вполуха и внимательно рассматривал Пашину лысину.

Говорят, что люди, лысеющие с затылка, сексуальны; на висках — много думают, а по всему черепу — много думают о своей сексуальности. Паша лысеет со лба. Он гений афоризмов.

— И какое же твое кредо в жизни?

Мы ополовинили вторую бутылку.

— Не торопиться. Не загадывать. Не переживать каждую неудачу как поражение. Все, что от нас уходит, нам не нужно. Расслабься, Найдешь еще что-нибудь.

— И искать не надо.

— Ну, ты у нас заслуженный мастер спорта. По отжиманию от женского пола. Даже до нашей провинции слухи доходят. Кстати, как там Маша?

— Уволилась.

— И где теперь?

— Фуй ее знает.

— А раньше были времена…

Паша прошел в маленькую комнату. Из горы хлама в углу — рваные чемоданы, «амбушка», сломанный ларингоскоп, нунчаки, сеи — извлек расстроенную гитару. Гитару я одолжил у врача кабинета рефлексотерапии Люды Федоровой. И четвертый месяц собираюсь вернуть. Помнится, тогда Маше захотелось продемонстрировать свои музыкальные способности. Я позвонил Люде и — бухой — поперся через всю Москву. Люда баба добрая, хоть и не в моем вкусе. Дала без звука. Гитару то есть. Правда, и сама была хороша.

— Возьми гетеру, она расскажет…

— Бабушки на столе, синенькие на белом, что же мне с вами делать, с бабушками на столе? — подхватил Паша.

— И, Мальский, — я откупоривал третий «огнетушитель» — Спасибо тебе за Глашу. Умела работать… И такая у-узенькая. Мышиный глаз.

— А помнишь анекдот про холодильник? Номер один.

Паша заржал. Его старенький «УПО» при работе тихо поскрипывает. Ни дать, ни взять койка. Днем не обращаешь особого внимания, а ночью… Однажды за завтраком мы смерили друг друга протяжным уважительным взглядом.

— Ну ты силен!

— Ты, вроде, тоже ничего.

А дело было после смертоубийственной попойки, когда все четверо завалились спать, как бревна.

Паша погрустнел и задумался.

— Ты с ней окончательно завязал?

— Звонила пару раз… Ну, на фуй, себе дороже будет.

— Это точно… Какие новости на личном фронте?

— На личном фронте без перемен. Почти. Лечил тут старушку в бронхостатусе. Астма уже лет сто, сердечная недостаточность…

— И трахнул?!

— Дочку. В процессе познакомились.

— Уже интереснее.

— Ничего интересного. Как сырники.

— Сырники?

— Меня в детстве бабушка сырниками кормила. «Кушай-кушай, я еще подложу». А сама умиляется. Получение удовольствия исключительно через насыщение противоположной стороны. Чувствуешь себя гнусным потребителем. И — всегда в короткой комбинации. Сисек ее ни разу не видел.

— Может, висят до пупа.

— Может быть. Да ты всегда обсираешь моих баб.

— А ты моих.

— Сужу по твоим рассказам. Лично знаком только с Русенковой, — Паша осушил стакан и вытер усы, — Больше курить нет?

Я вытащил новую пачку.

— Предлагаю раз и навсегда положить конец разногласиям.

Оценка прелестей своей дамы — дело субъективное. Даже заинтересованное лицо толком их описать не может. Да и зачем описывать? «Густые волосы цвета воронова крыла, большие карие глаза, очки в роговой оправе (Паша мечтает поиметь учительницу, но пока безрезультатно), пышная грудь, осиная талия, стройные ноги». Долго и расплывчато. Кто-то предпочитает редкие седые волосы, раскосые глаза и контактные линзы. Есть идея, — мы закурили, — Переведем все на язык цифр. То есть баллов. Всё: контактность, «вывеску», «станок», мозги и «квалификацию». Ниже среднего — один балл, выше — два. Суммируем…

— Не согласен. Десятибалльная шкала — громоздко. К тому же самая что ни на есть замухрышка получает пять баллов. А насчет «квалификации»…

Как быть с теми, кто тебе не дал? Пока или вообще.

— Да, ум не пропьешь! За доморощенную Вирджинию Апгар[22]! — мы сдвинули бокалы.

— Кстати, она недавно умерла. Если верить Нелли Алиевне.

— Батырихе виднее. Информацию получает из первых рук. Тоже повод, — Паша снова налил, — Царствие небесное выдающемуся акушерскому… акушерской… в общем, анестезиологу.

— Итак, про что я?

— Про баллы. Баллы-баллы, зае…

— Да. Сделаем, как в кибернетике…

— К-ебени-матике.

— Ага. Есть качество — один, нет — ноль. Вместо квалификации — «прикид».

На том и порешили. Паша исчез на пару минут и вернулся с двумя ампулами рогипнола.

— Где взял?

— Из тумбочки.

— А серьезно?

— Где взял, там уже нет. Давай по одной, чтоб спать без сновидений, — и проглотил свою порцию.

— Нет, Пашуль, я…

— Опять блядки? Опять меня бросаешь?

— Так получилось. Обо всем уже договорились.

— А у меня нельзя было?

— Везти девку к двум мужикам? Я сам с ней едва знаком.

— Первая ходка?

— В том-то и дело.

— На сколько потянет?

Я на мгновенье задумался.

— Твердые три с половиной.

— Что так?

— Вывески я видел и получше.

О прочих отсутствующих достоинствах Паша, наверное, и сам догадался.

— Тогда ладно. Желаю удачи. Дверь захлопни, — он уже прикимарил.

Остаток вечера и большая часть ночи прошли без сучка, без задоринки. Снежана удивила меня своей пунктуальностью. Гости уже освободили территорию. Под объедки с барского стола мы раздавили последний пузырь. Подруга по имени Антонина Васильевна — больше про нее добавить нечего — благоразумно удалилась. О чем ей думалось там, за стенкой? И спала ли она вообще?

Не чувствуя обычной для меня «скованности первой палки» (психиатры называют это неврозом ожидания) — ведь позавчера все уже почти свершилось, — я раскрылся, как бутон. Точнее, батон за шестнадцать копеек. Мой разум, мои нервы, мышцы, кости, кровь и прочие жидкости организма (исключая мочу) сосредоточились на обладании телом, которое без одежды добавило лишние полбалла к общему счету. Они ликовали и пели, когда на рассвете Снежана мягко отстранила мой натруженный таз. Ее глаза стонали: «Не убей лежачего!» Мои глаза кричали: «Но я хочу еще!»

Девушка легко, непринужденно, пожалуй, даже профессионально перевернула меня на спину. Губы, ярко-красные даже без помады, скользнули по члену идентичной окраски и остановились в нескольких сантиметрах от моего лобка. Да, такое увидишь нечасто!

Мне показалось, что сейчас в мой задний проход засосет простыню.

И никакого насилия — укусов, царапин…

Когда совсем рассвело, за дверью кашлянули. Ибо все трудящиеся по утрам ходят на работу, и я отношусь к их числу, правда, весьма скептически.

— Голубки, вам завтрак в постель?

Вмешательство Антонины Васильевны оказалось очень своевременным. Еще немного, и мои пещеристые тела покрылись бы мозолями. Или мозолистое тело растрескалось бы от переизбытка чувств.

Закрытие — самый короткий день симпозиума.

Света не расспрашивала меня о вчерашнем исчезновении. От имени четы Фройндов пригласила в ресторан. Так сказать, официально.

Дуров, окинув меня критическим взглядом, посоветовал, не теряя времени, ехать домой.

Терзаемый тщеславным стремлением к «золотому дублю», я направил стопы свои в сторону Венериной квартиры. Девушки дома не оказалось. Не особо огорчившись, я приехал домой, высосал пару бутылок «Клинского», поставил будильник на полпятого и отрубился.

В «Центральном» вино лилось рекой, тренькала балалайка, полуголые девочки в кокошниках присаживались на колени к фирмачам. Холодное сменялось горячим. Национальный колорит в ассортименте.

Нам зарезервировали большой стол у самой сцены.

Гостей представили друг другу. Гена снимает документальные фильмы. У Аллы — учительницы пения по профессии — год назад умер ребенок. Безутешная мать ударилась в спиритизм, парапсихологию, индийскую философию. Кажется, снова беременна. На вскидку — месяцев шесть.

Генрих метал купюры. Света внимала рассказам Аллы о переселении душ и невозможности жить в этой стране. Мы с Геной налегали на «Столичную» и «Винстон». Алла не обращала на мужа вообще никакого внимания. «Вот почему он такой худой», — подумал я.

Мы пропустили «Калинки», «Малинки» и «цыганочки». На медленный танец я пригласил Свету, Генрих Аллу. Гена подцепил какую-то размалеванную телку.

Света рассказывала об их ближайших планах. Два дня в Ленинграде и нах хаус. Я поймал себя на мысли, что ревную. Не ее, а их обоих к этой «левой» супружеское чете, ненавязчиво приклеившееся к русскоязычным иностранцам в ходе их короткого визита на историческую родину.

В одиннадцать мы с трудом выползли на улицу Горького. То есть выползли я и Гена. Дамы держались бодро. Генрих настаивал на продолжении.

Он родился и вырос в «совке», первые двадцать лет жизни занимался исключительно физическим трудом и приобрел некоторый опыт употребления алкоголя.

До часу ночи компания гуляла по Москве, разыскивая несуществующее (по всей видимости) кооперативное кафе, отрекомендованное Геной в начале вечера. Наверное, он давно пожалел о своих необдуманных словах, но молчал, как рыба об лед. Только периодически бился головой о фонарные столбы.

Мало-помалу я оклемался. И даже взял у каких-то подозрительных личностей близ закрытого ларька четыре бутылки пива.

Расстегивая на ходу ширинку, Гена обошел ларек сзади и чуть не угодил в лапы недремлющих блюстителей порядка. Положение спасли два зеленых паспорта. Менты почтительно козырнули и оставили Гену (и огромную лужу под ним) в покое.

Женская половина валилась с ног от усталости. Генрих уверенно вышел на середину улицы и остановил «тачку». Гену загрузили вперед, остальные разместились сзади. Света подсела на колени к Генриху.

Первыми вышли Гена с Аллой. Света расположилась между двумя своими кавалерами и до самого теткиного подъезда мешала им, то есть нам, прихлебывать из горла. Потом мы мучительно искали Светину сумочку. Уже собирались поворачивать назад в «Центральный». Сумочка нашлась только за «Войковской».

У подъезда я долго отбивался от мускулистой руки Генриха с зажатым в кулаке «полтинником». Отбился.

— Ш-шеф, — плачу я.

Шеф вздохнул и попилил в Балашиху. Фиг он у меня больше четвертака получит.

В полшестого зазвонил телефон.

Суббота, еж твою мать!

Собрав остатки воли, я прошаркал к аппарату. Ничего не разбил.

— Слушаю.

— Олег, извини пожалуйста…

— Света?

— У нас небольшая проблема. Потерялись паспорта. С билетами на поезд. Генрих обзвонил все таксопарки…

— Когда поезд?

— В десять. В посольстве сказали, что дня за два…

— Но Ленинград накрывается?

— Что? — с русским сленгом у нее плоховато.

— То есть в Ленинград вы уже не попадаете?

— Получается так.

В дверь осторожно постучали.

— Подожди секунду, я дверь открою.

С улыбкой во все лицо на пороге стоял вчерашний, то бишь сегодняшний, таксист. Нежно прижимая к груди две заветные книжечки, которые даже обезьяну могут превратить в человека. Прямо как в сказке.

— Все нормально. Нашлись.

— Ой, правда? Как здорово!

Я пролистал паспорта.

Билеты на месте. Пакуйте багаж. Без четвёрти десять буду ждать на платформе. У вас пятый вагон.

— Спасибо. Олег, ты совсем не спал, — спать-то спал, но за две последние ночи меньше, чем ты думаешь — Нам так неудобно. Может, Генрих заедет к тебе в…

— Не стоит беспокойства. Мне будет приятно вас проводить.

Как ни странно, но это чистая правда.

Таксист переминался с ноги на ногу. Еще один «четвертак» сменил хозяина. Справедливость была восстановлена.

На Ленинградском вокзале моросил дождь.

Генрих забрал паспорта и подхватил легкую дорожную сумку.

— Ну, бывай. Спасибо за все. Даст Бог, свидимся.

— Бог даст…

Мы отменялись крепким мужским рукопожатием.

— Я пойду в купе. Скоро отправляемся.

Света кивнула.

— Олег, ты извини, если…

— За что? Было очень приятно познакомиться.

Проводник поднялся в тамбур.

— Тебе пора, — я протянул Свете руку, — Не поминай лихом.

Света прижалась влажными губами к моему подбородку. Я поправил ее ошибку.

На этот раз Венера была дома. Накормила меня домашними разносолами, которые прислала ей мама из Днепропетровска. Потом мы, стараясь не разбудить соседа по коммуналке — старого алкаша с тайными притязаниями на живущее за стенкой молодое тело, — проскользнули в ванную и помыли друг друга в ржавой лохани. С теми же предосторожностями пробрались в Венерину комнату.

Я завалился на диван. Венера вынула из шкафа какое-то суперсексуальное белье. Почему она думает, что можно надевать это в моем присутствии и еще рассчитывать на эффект?

— Ради Бога, не надо. Иди ко мне.

Девушка скинула махровый халатик. Я еще раз восхитился ее формами.

Инвертную позу упоминают среди ста пяти причин падения Рима.

И я понимаю, почему. Для Венеры, как и для многих других женщин, она самая выгодная. Ритмично вздымаются мячики грудей с торчащими сосками, кошачья спинка и округлая попка попеременно выгибаются, животик с пупком оригинальной формы сокращается — все в оптимальном ракурсе. Копна каштановых волос (она подкрасилась?) словно паранджа закрывает чуть-чуть восточное лицо с миндалевидными глазами под длинными дрожащими ресницами. Чувствуешь себя эдаким Capдарапалом.

В тусклом свете, пробивающемся сквозь тюлевые занавески, ее кожа казалась еще смуглее, еще бархатистей. Я развел в стороны темные пряди, чтобы увидеть, как в последние мгновения перед оргазмом раскроются пухлые губки и на меня обрушится шквал отборного мата:

— Е*и меня, е*и, е*и, е*и мою п**ду!

Мы кончили одновременно. Я не фанат синхронности в сексе, но Венера свято верит в дешевую символику. Насчиталась популярной литературы.

Неплохо. Но это — не «золотой дубль».

В электричке я не мог заснуть и остервенело тер глаза. Это неправильно. Если молодое мужчина по-настоящему хочет спать, он будет спать — под грохот канонады, стоя на голове или по шею в ледяной воде. Неужели старею?

У Мишки собралась разношерстная компания. Пейсатые ортодоксы из тех, кто марширует перед отделениями милиции с транспарантами провокационного содержания, добиваясь привода с автоматическим получением статуса политбеженцев. Медработники. Богема. Куда ни глянь, всюду сидели, стояли, пили, закусывали и спорили незнакомые или малознакомые люди. Ира и в самом деле оказалась очень эффектной дамой. И хорошей хозяйкой — в салонном понимании этого слова. Она переходила от группки к группке, для каждой находя пару добрых слов. Стол был шведским по форме, но отнюдь не по содержанию — шла вторая неделя «отходняка» в режиме стендбай и третий день — нон-стопа.

Я примостился в уголке, съел ложку «оливье», пригубил «Салюта» и перекинулся несколькими дежурными фразами с докторами «кардиореанимации». И музыку, и телик уже упаковали. Так что придется обходиться без танцев. Да и пространства для танцев маловато.

Мишка тщетно пытался вырваться из цепких лап борцов за свободу евреев. Проводы все больше и больше напоминали поминки. Я вытащил сигарету. А, черт! Зажигалку дома забыл.

Вокруг одни некурящие. Поборники здорового образа жизни и безопасного секса. И это правильно — зануды не должны размножаться.

Зевая и натыкаясь на гостей, я побрел на кухню. На кухне дым стоял коромыслом. Нашлись-таки родственные души. То есть даже не души, а три широкие спины в почти идентичных, но, бесспорно, аутентичных, джинсовых куртках.

— Огоньку не найдется?

Спины повернулись на девяносто градусов, и в образовавшемся проеме моему взору предстала фантастическая мулатка в цветастой блузке и короткой юбке. Она оккупировала единственный свободный табурет таким образом, чтобы каждый входящий мог рассмотреть ее полутораметровые ноги во всех деталях — от черных полусапожек до бежевых трусиков.

Я ощутил вкус шоколада во рту и небывалый прилив сил. «Коренной» кавалер, блокирующий прекрасную панораму, нехотя протянул мне зажигалку. Захват предмета перевел в рукопожатие.

— Олег Мальский, врач. «Коренной» оказался вольным фотографом, «пристяжные» — иконописцами с Арбата.

— Дездемона.

В левой руке вспотела сигарета. Я переложил зажигалку в карман брюк («коренной» поморщился) и припал губами к маленькой ручке с длинными пальцами. Разворот протянутой мне кисти исключал возможность любого другого приветствия.

Ее кожа пахла пармскими фиалками. Мне так показалось, хотя я и не знаю, как они должны пахнуть.

⇐ Предыдущая 2 3 4 5 678 9 10 11 Следующая ⇒