сентября 1989 года 3 страница

Марьяна ознакомилась с содержимым моего «дипломата», после чего была согласна на все, включая доукомплектацию команды (3ина в кооперативе — решает половой вопрос). Да, она знает симпатичную веселую одинокую особу, готовую провести вечер в компании незнакомых мужчин. Да, они успевают на шестичасовую электричку.

В дверях стоял Омар. Он все понял. То, что задумано и начинается, как мальчишник, впоследствии почти неизбежно перерастает в групповуху или повальное дезертирство. К тому же до гипотетического начала нашего неудавшегося мальчишника оставалось как минимум четыре часа.

Без двадцати семь я сидел в кооперативной забегаловке а-ля русская изба у выхода на платформы Горьковского направления, запивая «Кодрянкой» непрожаренный шашлык. Теплый ветерок трепал мои волосы. Курорт, да и только! Не хватает только моря и девочек.

Девочки опознали на сорок минут.

Марьяна с тоской посмотрела на пустую винную бутылку. Я же не мог отвести глаз от ее спутницы. Снежана Борисовна — маленькая пышная блондинка в стиле Мерилин Монро — смотрелась вполне по вечернему. Я вручил своей девушке пакет с зеленью и взял Снежану под локоть.

Стоянка такси была переполнена людьми с тюками и ящиками.

Мило беседуя, мы двинулись по направлению улицы Чкалова. Через триста метров Марьяне удалось остановить «частника».

В круге света на маленьком овальном столике сияла аккуратно разложенная посуда. «Квин» сменили более подходящие к данной ситуации «Смоуки».

Мягкий П-образный диван из шести секций утопал в полумраке. За считанные минуты диван может превратиться в две «полуторки» или одну четырехспальную кровать — смотря по ситуации.

Хозяин отбивал мясо. Мишка хорошо готовит, что особенно заметно на фоне моего кулинарного убожества.

После общей интродукции Марьяна с зеленью остались на кухне.

Я показал Снежане квартиру. Ирины портреты висели на своих местах. Снежана не задавала лишних вопросов. Черное облегающее платье ей очень к лицу. И не только к лицу.

Внесли яства. Мы сели. Повинуясь законам логики, Миша придвинулся поближе к Снежане, а Марьяна ко мне. Я едва успевал за Марьяной, которая с феноменальной скоростью уничтожала виски. Мишка потягивал свое пиво.

Старгородский никогда не мешает напитки. Снежана пригубила ликер.

Марьяне быстро дало по шарам — все-таки не «кристалловские» сорок градусов. Она затянула обычную песню про искалеченную жизнь. Ее муж был военным инженером. Испытывал секретное оружие, которое в один ненастный день пульнуло не в ту сторону.

В короткую горестную паузу Миша попытался вставить рассказ о своей последней поездке к дяде в Польшу. Снежана заинтересовалась фотографиями витрин и дядиного «мерседеса». 0на работает продавщицей отдела электротоваров хозяйственного магазина. Видимо поэтому душа ее безотчетно тянется к свету.

Марьяна снова забубнила про тяжбу с номерным заводом мужа за служебную квартиру, за размер пенсии по утрате кормильца, за место в детском садике. Закончила «проклятыми спекулянтами» и «жидовско-армянско-немецкой эмиграцией», которая «вывозит из страны последнее». Идейная платформа знакомая.

Когда-то Марьяна возглавляла местную партячейку. Чем я не преминул похвастаться Паше. Паша посмотрел на меня свысока. «Эка невидаль! Я депутата местного Совета е**л».

Как всякий советский еврей, Старгородский привык к подобным разговорам. И просто поменял пластинку (саундтрек к «Эммануэль-1»), после чего пригласил Снежану на танец. Я прикинулся пьяным и прилег.

После кофе и половины торта, оставшейся от вчерашних гостей, хозяин развлекал гостей карточными фокусами. Я так не умею. Еще я не играю на гитаре, не предсказываю будущее и не общаюсь с духами.

— Минутку, — неожиданно для себя я отодвинул на край столика недопитую бутылку «Полара», отошел на пять шагов, — Такого вы еще не видели, — потом медленно повернулся на каблуках, поднял правую руку, растопырил пальцы и грозно нахмурил брови.

Бутылка упала на пол и разбилась. Все оторопели, причем я больше всех.

— Ребята, я не хотел. Там было мокро, она соскользнула.

Мишка расхохотался. Снежана смерила меня оценивающим взглядом. Марьяна взревела от обиды и боли. К тому времени она заметно протрезвела.

— Ребята, ребята! — Миша встал между нами, — Посуда бьется к счастью. Зубы — совсем другое дело. Олегу был знак. Всем пора баиньки. Время позднее.

Не дослушав, Марьяна смешала в моем стакане остатки «Тичерса» и полбутылки «Клинского». Я попытался улыбнуться:

— «Московский мул.

— Что-о-о?

— Так американцы называют ерш.

— Иди ты со своими американцами. „Мул“ упал в бездонный желудок.

— И вообще… Снежанку не трогать! Сегодня мы спим отдельно, а вы, — она обвела мальчиков мутным взглядом, — Отдельно. Там есть кровать?

Мишка отвел гостей в маленькую детскую с яркими фотообоями, кучей потешных заморских игрушек и крохотной банкеточкой в углу.

Марьяна не успокоилась. Падая сама и опрокидывая секции, она практически без посторонней помощи разобрала диван и смонтировала две полуторки. Вот что значит техническое образование!

Мужчин бесцеремонно вытеснили в детскую. Судя по звукам, доносившимся из-за двери, Марьяна удалилась в ванную. „Совет в Филях“ занял не более двух минут.

Согласно разработанному плану я вышел первым, распахнул окна задымленной гостиной и предложил Снежане пройти на кухню. Там осторожно извлек из нежных пальчиков вонючий „СМ“[20] и поровну разделил остатки „Салема“.

Спички лежали у нее за спиной. Я ненароком прижался к сильным бедрам, плоскому животу и бюсту, который, по всей видимости, предназначался для очень высокой женщины. Спички остались лежать на столе.

Руки опустились на талию — не осиную, как у корсетных барышень прошлого века, а мускулистую, как у профессиональных танцовщиц, и сами собой заскользили вверх к застежке. Гладкая ткань чуть слышно потрескивала под ладонями. Все это совершенно не входило в планы, столь тщательно разработанные несколько минут тому назад.

Снежана залезла в карман моих брюк и, ловко обойдя препятствие, извлекла „забытую“ зажигалку. Улыбнувшись друг другу, мы закурили.

Тем временем Миша под прикрытием „Органа для особых случаев“ забрал мой дипломат и кое-что из своего гардероба.

В ванной закрыли кран. Я поцеловал Снежану в дымящиеся губы и потушил свою сигарету.

Мишка отнес в детскую поднос с коньячными бокалами. Лишь только за нами затворилась дверь, из ванной вышла Марьяна. Снежана щелкнула сумочкой, и скоре снова зашумел душ. Мы полностью обнажились, напялили модельную обувь и „удавки“. Причесались. Для храбрости хлебнули „Полара“ из последней бутылки. Остатки разделили на четыре равные части.

Заиграл „Happy Birthday to You“. Пора.

Мишка распахнул дверь ногой, одновременно пытаясь прикрыться подносом. Я шагнул следом. Матюги застряли у Марьяны в горле.

Вошла Снежана. На ней не было даже полотенца, не говоря уже о галстуке. Мы с интересом изучали друг друга. Чтобы не напрягать зрение, я слегка подкрутил реостат люстры.

— Маленький сюрприз! Только что наступил особый день в жизни Михаила Ильича. День рождения. Выпьем за новорожденного!

Девушки молча разобрали бокалы.

— Миша, тебе понравился сегодняшний вечер? — Мишка кивнул, А, по-моему, не хватает концовки. Чего-нибудь веселенького.

Снежана легла у стеночки. Поверх одеяла. Марьяна накрылась чуть не с головой. Кажется, она начала понимать, куда попала. В глазах ее застыл ужас, нижняя челюсть провисла.

— Да что ты, Марьян! Мы не маньяки. Просто хотели предложить игру. Совершенно безобидную.

— Какую? — Снежана не сводила с меня зеленых глаз.

— А вот какую, — я резко сдернул с Марьяны одеяло и плюхнулся рядом с ней.

Марьяна сдавленно взвизгнула. Мишка прыгнул, целясь в щель между дамами. Я сполз на холодный линолеум.

— Во агрессор! — мне удалось втиснуться между стенкой и Снежаной.

Все еще не веря своим глазам и ушам, Марьяна распростерлась на полу.

Мишка целовал белоснежное плечико, я гладил бархатистый животик.

Наконец Марьяна освоила правила. И, взревев дурным голосом, расстроила нашу идиллию. Она чуть не сломала мне руку и спихнула Мишку с кровати.

Подобные забавы быстро приедаются. В то мгновение, когда меня в очередной раз прижали к стенке, а именинник воспарил над девушками, я соскочил с кровати.

Теоретически жизненного пространства теперь хватало всем. Но Снежана раза в полтора легче Марьяны, поэтому начала сползать с края, тщетно пытаясь удержаться за простынку.

Я подхватил девушку на руки и, отшвырнув ногой подушку, отнес в детскую. Затворив дверь, бережно опустил свою добычу на миниатюрное ложе и пал пред ней на колени.

— Олежка, милый, — одной рукой Снежана перебирала мои волосы, другой сдерживала нетерпеливые мужские руки, — Здесь все равно ничего не получится, кроме скандала.

Теряя голову, я развернул Снежану поперек банкетки, протиснулся между бедрами и потянул на себя висящую в воздухе упругую попку.

Снежана ойкнула и обхватила мою поясницу точеными шелковистыми ногами.

В дверь забарабанили кулаками. Чьи-то когти царапали гладкую эмаль, пытаясь ухватить ручку. Слышались приглушенные звуки борьбы.

Не в силах прекратить возвратно-поступательные движения своего таза, я прикрыл Снежану огромным плюшевым бегемотом.

Виновато скрипнули петли. Дверь приоткрылась на несколько сантиметров. Снежана оттолкнула меня и сжала ноги.

Я выбежал из детской. Бой уже откатился в прихожую.

Сидя на полу, полуголая Марьяна натягивала сапоги.

— С меня довольно! Пошли вы все на фуй! Счастливо оставаться!

— Куда ты сейчас пойдешь посреди ночи?

— Отъе**сь!

Не обращая внимания на поток непарламентских выражений в свой адрес, Мишка вцепился в Марьянино пальто.

— Марьян, ты что, шуток не понимаешь?

Дылда на удивление резво вскочила на ноги. Вдвоем с Мишкой мы наглухо блокировали коридор.

— Прочь с дороги!

Марьяна неловко размахнулась и со всей дури брязнула меня по уху. Театрально обхватив голову, я медленно сполз по стене.

Мишка забрал ненужное теперь пальто и усадил злостную каратистку рядом с ее жертвой. Каратистка уткнулась носом в одну из моих макушек и зарыдала. Делать нечего. Я подхватил Марьяну подмышки и повел в гостиную. Бледная и застегнутая на все пуговицы Снежана сидела на кухне. В детской Марьяна рухнула на еще не остывшую банкетку, перекатилась на правый бок и поджала ноги, пытаясь приспособиться к неудобному ложу. Очевидно, намеревалась отрубиться.

Ну уж нет! Меня распирала злоба и неудовлетворенное желание.

Я грубо перевернул Марьяну на живот и с большими техническими трудностями поставил раком, заголив необходимые и достаточные для соития тридцать квадратных сантиметров.

До этого она предпочитала (не знаю, вообще или только со мной) рабоче-крестьянское положение. Так сказать, posa nostra. Что ж, придется потерпеть.

Рыжая тыква ритмично стукалась о шкаф, коленки разъезжались в разные стороны. Марьяна икала и отбрыкивалась.

Образ Снежаны помог мне уложиться в пять минут. Когда все уже было позади, я поправил галстук и завернулся в Инескино одеяло. Марьяна захрапела. Это даже не сон — наркоз какой-то.

В гостиной было пусто. Из кухни доносились голоса. Разговор ни о чем. Я плюхнулся на ближайшую полуторку.

Разбудил меня запах бразильского кофе.

Полседьмого. Я потянулся. На соседней койке, строго по центру, спала Снежана. Патетически розовая от солнечных лучей, которые пробивались сквозь тюлевую занавеску.

Стараясь не шуметь, я оделся и прошел на кухню. Мишка курил у раскрытого окна. На „уголке“ валялись подушка без наволочки и одеяло.

— Как успехи?

— Как видишь.

— Не обижаешься?

— За что? Нормальный вечер. Ты меня здорово развеселил. Ну, тогда с бутылкой.

— Обычный телекинез, — я налил себе кофе, — Не проводишь подруг? Мне на службу, а они будут спать долго.

— Безработные, что ли?

— Скользящий график.

— Ладно. Далеко проводить-то?

— До двери.

Я обжегся и поставил чашку на стол.

— Пора.

Мишка выкинул сигарету и закрыл окно.

— Если я правильно понял, настала минута горького расставания.

— Еще не настала. Приходи семнадцатого. Официальные проводы.

У главного входа гостиницы „Космос“ собралась вся группа прилета. Ребята курили и обменивались вчерашними впечатлениями. Я обшарил карманы в поисках сигарет. Безрезультатно. Дурак, вчера взял только одну пачку.

Подмышкой у Леонида Никаноровича торчал блок „Кэмела“ без фильтра. Скорее всего, заморские спонсоры выделили для поощрения рядовых членов оргкомитета.

Я нагло потребовал поощрения. Косясь на мою помятую физиономию, Леонид Никанорович с треском (и скрипом) разорвал целлофановую обертку.

Группа регистрации торопливо регистрировала тех, кто не смог или не захотел предстать пред ясны очи Омара. Сверяясь со списком, союзным участникам выдавали кожаные папки „Байерн“ с фирменными блокнотами и ручками.

Из урн торчали буклеты, рекламирующие продукцию спонсоров. Шефиня раздавала ценные указания. Я прошмыгнул в туалет.

Омар застегнул ширинку, бегло оценил мое состояние и вытащил из своего саквояжа бутылку подозрительной формы.

— Что ото?

Омар показал этикетку. Сорок градусов. Мейд ин Эстониа.

— Не отравимся?

— Семи смертям не бывать…

— Откуда?

— Профессорша привезла.

— Сейчас?!

— Утром. На кафедру. „Мальчики, вы живы?“, — Омар очень похоже сымитировал игривые интонации Нелли Алиевны. „Мальчики“… Уже стукнули.

— Не ссы, — Омар открутил пробку, — Мы брились, мы умывались, мы не могли выйти из туалета. Оставила сухим пайком.

Я осторожно прополоскал горло. Ну и дрянь! Наверняка презентовал кто-то из курсантов соответствующей приписки.

К нам присоединился Тагир — маленький веселый ординатор из Дербента.

За дверью послышались шаги. Мы нырнули в свободную кабинку.

Омар запрыгнул на толчок.

— Зачем?

— Ноги же видно.

Тагир хихикнул.

И куда только их Аллах смотрит?

На открытии любого международного симпозиума, конгресса или конференции организаторы пространно благодарят спонсоров, городские власти и новое мышление, не забывая при этом упомянуть свои скромные заслуги.

Я хорошо поспал на галерке.

Второй час посвятили вопросам профессионального отбора и подготовки анестезиологов.

За бугром после четырех лет института ты никто. Или почти никто — врач общего профиля. Восхождение на медицинский Олимп начинается четырьмя годами резидентуры или, по-нашему, ординатуры. На самом деле где четырьмя, а где поменьше. Например, в Непале достаточно года. В Союзе ты считаешься „узким“ специалистом через полтора-два месяца занятий на „рабочем месте“ в ближайшей многопрофильной больнице. Рекорд, как всегда, за нами.

Да кому он вообще нужен в „совке“, этот „профессионанизм“?

Доходы всех трудящихся равны — и гениев, и бездарей. И те, и другие уверены в завтрашнем дне — ежесуточной тарелке борща, шматке сала и чекушке „Русской“. И никаких кругосветных путешествий.

Перешли к достижениям. За отчетный период Всесоюзное научное общество анестезиологов-реаниматологов приняли в ряды ВФОА. Правда, с членским взносом вышла неувязочка. Оказывается, он пропорционален количеству анестезиологов в стране. А их у нас десятки тысяч. Решение подсказал Берег Слоновой Кости, представитель которого занял очередь в кассу чуть раньше. И заплатил за пятьсот восемьдесят голов. Джентльменам верят на слово. Тем более — джентльвуманам.

Конфиденциальной информацией поделилась со мною Пахомова.

Кто не узнал правды от жизни, тот не услышит ее с высокой трибуны.

Я старался не храпеть.

К следующему перерыву в фойе развернули настоящую выставку достижений народного хозяйства. Имеются в виду американский, немецкий, шведский, голландский и подобные им народы. Расходные материалы, респираторы для всех возрастов и ситуаций, инфузионные насосы, препараты для энтерального и парентерального питания, мониторы десятков функций организма…

Я лениво листал меню прошлогоднего „Сименса“[21].

— Так быстрее, — произнес над левым ухом женский голос с чуть заметным акцентом, и миниатюрная ручка скользнула по клавишам.

Платиновая блондинка среднего роста. Аккуратная фигура.

Легкий загар. Лет двадцать пять.

— А вам неинтересно, — она перевела на меня взгляд голубых глаз.

Прибалтийка.

— Напротив, — я смотрел на нее, не отрываясь, — Нечасто встретишь коллегу с уровнем программиста.

— Пользователя.

— Может быть у вас это так называется.

Мне вспомнилась Сенкова, заведовавшая „нейрореанимацией“ до Силанского. Когда заполненная ценой невероятных усилий страница экрана исчезала в небытие — из-за технических неполадок или забывчивости пользователя, Анна Федосеевна била кулаками по клавишам, крича: „Дура, машина, дура!“

Я прикоснулся к своей плакетке с красной полосой — отличительным знаком члена оргкомитета.

— Олег Мальский, Боткинская больница, Москва, — и протянул руку.

— Светлана Фройнд, больница святой Екатерины, Франкфурт, — ее маленькая кисть легла в мою лапу.

— На Одере?

— На Майне.

Мы разговорились.

Светлана родилась и выросла в ФРГ. Ее мать и отца детьми угнали в Германию во время войны. По счастливому стечению обстоятельств они попали в американский сектор. Дети выросли, получили образование, познакомились, поженились. Дочерей воспитали русскими.

Светлана знала нашу литературу и историю, ходила в православную церковь. Давно мечтала побывать на Родине, но, помня рассказы „первой волны“ о сталинском „рае“, до поры довольствовалась другими странами. И как-то незаметно объездила весь мир.

Со Светой было интересно. Я спрашивал — она отвечала. Она спрашивала — я отвечал. После перерыва мы сели вместе. Продолжали болтать, но уже шепотом.

Корифеи из ведущих Вузов и НИИ обеих столиц в сотый раз изобретали велосипед и толкли воду в ступе. Света удивилась низкому уровню докладов. Взяв еще на полтона ниже, я коротко изложил свой взгляд на мировую анестезиологическую науку.

Шестидесятые и семидесятые — эпоха „большого скачка“ — остались позади. В непосредственной близости маячила глухая стена. Лучшие умы уже расчехлили тараны и катапульты. Впрочем, отечественной медицине не страшны никакие тупики. Арьергард планеты всей давно шлепнулся мордой в лужу, где и пребывает по сей день.

Курсанты устали сидеть и порядком проголодались.

Очередной лектор захлопнул папку. Нелли Алиевна привстала со стула. Дружная толпа ринулась в столовку, подхватив с собою нас. „Дубравушка“ превзошла все мои ожидания. Я нагружал подносы.

Кафедралы и ординаторы понимающе подмигивали — ради такой девушки стоило ломать копья.

Доклады гостей выглядели поинтереснее.

Света конспектировала, по-детски закусив нижнюю губу. Я жевал „даблминт“ и тихо балдел от ее розовых ушек, чуть вздернутого носика, тонкой шеи, золотистого пушка на плечах и крохотных ножек в простеньких, но, наверное, очень дорогих туфельках.

Светин пакет с подарками от фирмы „Байерн“ давно перекочевал ко мне. Громоздкий и шуршащий, он явно не гармонировал с ее скромным изяществом и бесконечной женственностью.

Я влюбился с первого взгляда и по самые уши.

На симпозиумах первый и последний дни всегда короткие. Нелли Алиевна объявила о намеченной на сегодня культурной программе. Сервисная группа покажет всем желающим достопримечательности столицы.

— Ты пойдешь?

— Конечно!.

Расталкивая сограждан, которые ломанулись к выходу за развлечениями иного рода, я ринулся в сторону президиума. Шефиня улыбнулась глазами и назначила меня старшим экскурсоводом. Я был готов расцеловать профессоршу, но сдержался.

Вместе с тремя подручными я провел дюжину иностранных гостей по стандартному маршруту: Александровский сад, Красная площадь, Калининский проспект, отреставрированный и приватизированный Старый Арбат.

Света была в восторге от кооперативных кафе, уличных художников, матрешек, икон конца двадцатого века и метрополитена им. В.И.

Ленина.

Все двенадцать экскурсантов проживали в гостинице „Космос“.

На выходе со станции „ВДНХ“ толстый важный немец протянул мне двести марок. Не почтовых, конечно.

Я гордо выпятил грудь и вежливо, но твердо отстранил руку дающего. Рука снова погрузилась в карман. Вместе с четырьмя моими стипендиями.

Разочарованные ординаторы — потенциальные соучастники несостоявшейся валютной махинации — нырнули в метро и оставили нас одних.

— А хочешь посмотреть настоящую Москву? Без вечных огней и караулов. И недалеко, — я взял ее за руку. Отпустил только на эскалаторе.

Курский вокзал кишел пассажирами, встречающими, провожающими, цыганами, бомжами и алкашами. Настала Светина очередь вцепиться в „старшего экскурсовода“.

— Не бойся, здесь всегда так.

Автоматы опять не работают. Мы отстояли в кассу, обилетились и загрузились в последний вагон первого попавшегося поезда.

В тамбуре курили. Кто-то смачно харкнул на пол. Кто-то откупорил зубами бутылку „Кавказа“.

— А куда мы едем?

— Спас-Андроников монастырь. Могилы Андрея Рублева и великого русского актера Новикова, храм пятнадцатого века с росписями Рублева и его друга Черного, музей иконы… Да вот он, справа.

Света достала из сумочки „Кодак“.

— Осталось восемь кадров. Хватит?

Я пожал плечами. Здесь можно гулять часами — утром ли, вечером, ночью… Летом, зимой — монастырь всегда разный. Он изменяет все вокруг — даже цвет травы и шум ветра. Каждую минуту. Вот уже больше пяти веков.

Мы попали в неудачное время, но удары ногой в кованые ворота и „чирик“ сторожу сделали свое дело.

Одну церковь скрывали леса, другую — знаменитую — до сих пор не могут дореставрировать изнутри. Не исключено, что на пути к пресловутым фрескам реставраторы слой за слоем отколупывают портреты членов Политбюро, Берии, Ежова, Кирова, Фрунзе, Троцкого, Зиновьева… Пленки хватило.

Следующим пунктом значилась Рогожская староверческая община, что на полпути между „Серпом“ и „Карачаровым“. Пришлось идти пешком.

От колокольни Света пришла в восторг. Я это делаю каждый раз, как вижу эту невообразимо прекрасную смесь азиатского, готического и космического.

Мы помолились в обеих половинках единоверческой церкви.

Конец Расколу. Символично. Для моей спутницы вдвойне.

В Казаковском молитвенном зале старушка в черном сунула Свете косынку. Пахло свечами и смертью.

У выхода нас обступили калеки. Я ронял мелочь, раздавая рубли и трешки. Света шуршала купюрами покрупнее. Пришлось буквально оттаскивать ее назад, прочь от нищих, косынок, шпал, залитых вонючим маслом и рельс, сверкающих в лучах заходящего солнца, как два лезвия.

Мы сидели на скамейке за воротами старого кладбища у могилы купца первой гильдии Завьялова. Или Завалова — за сто с лихом лет дожди смыли с букв почти всю позолоту.

На саркофаг черного мрамора падали разноцветные листья. Над головою шумели вековые липы. Холодало. Я снял плащ и накинул его Свете на плечи. Она прижалась ко мне и заплакала.

— Ну почему, зачем они такие… несчастные?

И правда, зачем?

— Извини, мне не надо было тебя сюда привозить.

Света подняла глаза — такие мокрые, такие родные. Я наклонился к ней и… не поцеловал.

— Поехали ужинать. Ты заслужила немного положительных эмоций.

Такси домчало нас до центра.

Я — не ходок по злачным местам. И, следовательно, не эксперт. В кафе „Огни Москвы“ нашлись столик, легкая закуска и шампанское.

После второй жизнь снова заиграла если не всеми, то хотя бы некоторыми красками радуги. После третьей Света призналась, что установила личный рекорд по количеству алкогольных напитков, потребленных ею за один присест. Мы вышли на свежий воздух.

Я смолил солдатский „Кэмел“. Света вообще некурящая. Внизу проносились „кадиллаки“ нуворишей. С крыши „Метрополя“ нас пугали коммунизмом, который уже никогда не победит.

В гардеробе нам вернули все до последней нитки. На третьем этаже в лифт подсел мужик с галунами, блестящими пуговицами и полупустой корзинкой алых роз. Я выбрал самый свежий букет и вручил его протестующей Свете.

Потом я провожал ее на „Войковскую“ к тетке, которая неожиданно обнаружилась с началом перестройки. У подъезда девушка поблагодарила меня за приятный вечер. Мы обменялись церемонным рукопожатием.

Ночью я долго не мог заснуть. Листал старые газеты, бесцельно бродил по кухне и мечтал. В половине первого, скомкав пустую пачку, я швырнул ее с шестого этажа, проглотил две таблетки тазепама и забылся тяжелым сном.

…Я скакал что есть силы на сером волке по темному недоброму лесу, прижимая к груди прекрасную царевну. За нами по пятам скользила огромная тень, похожая на монаха в черном балахоне. Царевна безмятежно спала.

Впереди между деревьями завиднелось поле — солнце, желтая пшеница, голубые васильки. Я слышал, как поют птицы и журчит ручей. Ну волчик, ну миленький!

Волк встал, как вкопанный и обернулся. В желтых глазах стояла холодная ненависть. Пасть ощерилась в злорадной ухмылке. На мои плечи тяжело легли костлявые пальцы…

Я проснулся в холодном поту. У волка были такие знакомые глаза.

На следующий день продолжались нудные доклады. И прения, от которых у присутствующих мужского пола прели яйца.

Аудитория слегка оживилась, когда В.Л. Бассим сцепился с залетным французиком, призвавшим ограничить применение высокочастотной искусственной вентиляции легких ЛОР-хирургией и „особыми случаями“. Какие там особые — в своей клинике Бассим „крутит“ реанимационных больных на „пулеметных“ режимах, спасая всех без разбору. По меньшей мере, так утверждает его третий диссертант по этой теме, недавно апробировавшийся на нашей кафедре.

Назревает защита, и, скорее всего, не последняя. Заявления с высокой трибуны о „былой панацее, мода на которую давно прошла“, совершенно неуместны. В самом деле, что он, этот Запад, не может еще полгодика подождать со своими разоблачениями?

Света заскучала, и я предложил ей поход в Боткинскую.

Девушка только с институтской скамьи. Учится на анестезиолога. Окружена капнографами, пульсоксиметрами и релаксографамии. Пусть посмотрит, как работают в крупнейшей советской больнице. Как раз Лиля Давыдовна подготовила выставку анестезиологического народного творчества. Среди экспонатов — изъеденные стиральным порошком „одноразовые“ трубки, стилеты для интубации из найденной на помойке алюминиевой проволоки, проводники для катетеризаций центральных вен, нарезанные из рыболовной лески (заводскими можно пропороть больного насквозь), самодельные иглы для тех же манипуляций (наша промышленность их вообще не выпускает), мочеприемники из презервативов…

Лиле Давыдовне помогали все ординаторы и врачи отделения. Мы с Борей Мамчиным пришпилили экспонаты на большой фанерный лист и сопроводили их веселыми комментариями. Получилось здорово — курсанты последнего выпуска, хирурги и даже случайные визитеры покатывались со смеху. Правда, дня четыре назад по просьбе Нелли Алиевны выставку переместили в подвал.

В ассистентской дежурил дипломатичный красавчик спортивного вида Александр Сергеевич Сопилов — друг Силанского и претендент на Дуровское кресло — последнее время старик жаловался на высокое давление.

Александр Сергеевич налил гостям чая и с четверть часа поддерживал светскую беседу. Узнав о наших намерениях, он вывел меня в коридор.

— Олег, я не советую тебе этого делать. Мы все на контроле двадцать четыре часа в сутки. Программа симпозиума, развлечения — все согласовано с протокольным отделом. И сам неприятностей наживешь, и Батыриху подведешь. Кстати, она переживает, как бы ты чего не натворил.

— Я тоже на контроле?

Александр Сергеевич рассмеялся и легонько хлопнул меня по плечу.

— Вся Москва тебе завидует. Лучше поезжайте куда-нибудь, в парк Горького, например. Покатаетесь на аттракционах, шашлычка поедите. Постой, — он зазвенел ключами от сейфа и скрылся в лаборантской.

Через минуту в его руке красовалась пачка новеньких „червонцев“.

— Мероприятие хозрасчетное. Для наших курсантов небесплатное. Выделена известная сумма на непредвиденные расходы. Бери, бери, потом распишешься.

— За?..

— Здесь двести.

От азербайджанской благодарности на данный момент оставались жалкие слезы. Я засунул „червонцы“ в карман.

О драматическом изменении планов Света поняла по моим глазам, нашему долгому отсутствию и заговорщицкому виду Сопилова.

— Нельзя?

Я вздохнул:

— Пошли.

— А вечером спонсоры организуют ужин в „Золотом драконе“.

Это на Ленинградском проспекте рядом с метро „Аэропорт“» Ждем, — Сопилов сверкнул металлокерамикой.

— Спасибо.

В воротах с нами поравнялась «тачка». Наверное, привезла очередного посетителя или больного на консультацию.

— Парк Горького.

В машине меня прорвало. Дерьмо, накопившееся в душе, поперло наружу — отсутствие цивилизованной системы подготовки кадров (и контроля ее качества), дилетантство в операционных, непотребная летальность среди хирургических больных. Дефицит абсолютно всего: мониторов, инструментов, лекарств. И мизерные зарплаты. И бесконечные совместительства. И квартира в Усть-Пендрюпинске, где ты сам — доктор! — вынужден белить потолки, лачить полы и клеить обои. И еще воровать раствор с соседней стройки. И каждый день трястись по часу в автобусе — переминаясь с ноги на ногу, наступая на ноги соседям, вдыхал чужой перегар. И распространяя свой. Теперь еще КГБ… А почему, собственно, теперь — тогда тоже. И потом. И всегда. И сиди себе по месту прописки — почитывай чьи-то «Прогулки по Риму», чьи-то «отчеты о командировках». Смотри «Клуб кинопутешествий» по воскресеньям и облизывайся. И будь благодарен профсоюзу за путевку в Крым.

⇐ Предыдущая 1 2 3 4 567 8 9 10 Следующая ⇒