Послесловие и благодарности 5 страница

— Ах, тот самый итальянец, который спас Джорджа! Восхитительно! Прошу вас, зовите меня Клэр, — Клэрмон кокетливо улыбнулась, и от этой улыбки стала казаться еще моложе.

Прежде чем Никколо успел что-либо сказать, Байрон уже потащил его к другим гостям.

— Это мой врач, наш дорогой доктор Джон Уильям Полидори[17], — лорд указал на темноволосого юношу.

У Полидори были широкие черные брови и выразительные черные глаза. Он вежливо, но довольно холодно улыбнулся и склонил голову в приветствии, так ничего и не сказав.

— И наконец, не менее важный человек в нашей компании, Перси Биши Шелли[18], английский поэт, о котором, по моему скромному мнению, мы еще много услышим.

Юноша был очень высок и настолько худ, что казалось, будто он страдает от чахотки. Услышав похвалу, он смущенно улыбнулся и откинул прядь волос со лба. Волосы у него были роскошные — настоящая каштановая грива до самых плеч. В целом Шелли напоминал подростка, как по внешности, так и по поведению.

— Атеист, филантроп и демократ, к вашим услугам.

Думая, что Перси шутит, Никколо покосился на Байрона, но тот лишь улыбнулся. Полидори вздохнул.

— Ну что ж, дорогой мой шевалье, могу я предложить вам что-нибудь выпить?

Сешерон, 1816 год

В последний раз затянувшись, Людовико глубоко вдохнул дым, а затем опустил тонкую сигару в тяжелую латунную пепельницу и стал смотреть, как медленно затухает огонек.

Он подошел к окну гостиной и выглянул на улицу. Из-за постоянного дождя и сумерек, опустившихся на землю, там было безлюдно. Сешерон оказался идеальным местом для проживания: деревушка находилась близко и к Женеве, и к Коппе, она была совсем крошечной, но тут было несколько гостиниц и постоялых дворов, поэтому к иностранцам здесь привыкли, и даже этим дождливым летом тут было много отдыхающих. Людовико повстречал здесь людей разнообразнейших национальностей: французов, русских, англичан и других. Хорошее место. Тут он не привлекал к себе внимания.

Комнаты, которые граф снимал, были дорогими, но мебели было немного, а так как Людовико здесь ничего не менял с тех пор, как взял ключи у хозяина дома, обстановка ничего не говорила о характере теперешнего постояльца. Пять комнат занимали весь первый этаж дома, а больше Людовико ничего не интересовало. Хозяин дома очень удивился, узнав, что постоялец поселился здесь один, и так долго распространялся об этом, что Людовико пришлось сказать, что он ищет нового слугу.

Граф ненавидел подобную ложь, от которой никуда не мог деться, но он чувствовал в хозяине склонность к сплетням и жадности, поэтому пришлось солгать, ведь иначе пришлось бы просто его убить, а это могло осложнить пребывание под Женевой.

И без того его дела здесь были непростыми.

В Коппе приехал Никколо Вивиани, и Людовико еще во время приема подумал, не возникнет ли у итальянца каких-либо подозрений. Он мог стать опасен. Хотя, конечно, этот молодой болван, по уши влюбленный в Валентину, не представлял для Людовико реальной угрозы, но граф не склонен был недооценивать силу любви. Его самого интересовала дочь Лиотара, и не стоило упускать из виду соперника, сколь бы ничтожны ни были шансы этого шевалье. В особенности следовало учитывать тот факт, что они с Никколо были знакомы раньше. Людовико надеялся, что смена имени не пробудила в юноше любопытство.

Наткнувшись впотьмах на столик, граф ругнулся. Когда же уже настанет ночь? Днем его глаза ничем не отличались от глаз простых смертных, хуже того, дневной свет слепил его, даже столь слабые лучи заходящего солнца. И только ночью его натура проявлялась в полной мере, давая ему возможность ориентироваться в полной темноте.

Встреча с Валентиной взволновала Людовико больше, чем он осмеливался признать. Ее близость оказывала на него странное влияние. Раньше граф не думал, что такое вообще возможно. Обычно он чувствовал в людях лишь их темную сторону, их стремление к уничтожению, подлость и жестокость, но в Валентине ничего такого не было. Когда он видел эту девушку, ему казалось, что он слышит ее заливистый смех, смех чистой радости, и это чувство укрощало хищника в его душе. Впервые за долгие годы Тьма, которую Людовико носил в себе, не отбрасывала тени на окружающий мир. Валентина могла сдерживать его Тьму, и потому граф хотел обладать этой девушкой, обладать целиком и полностью. Она должна стать не просто его любовницей, он женится на Валентине, и она станет спутницей его жизни. Бесспорно, для этого надлежало убедить ее отца в надежности своей кандидатуры, а этому плану может помешать один вздорный итальянец, способный пробудить в Лиотарах недоверие к его персоне.

Ну что ж, он надеялся, что сегодня вечером Никколо не будет присутствовать на ужине, и, когда после трапезы мужчины удалятся в кабинет, чтобы насладиться коньяком и сигарами, Людовико сможет поговорить с отцом Валентины о свадьбе. Сейчас граф был очень рад тому, что умеет скрывать свою Тьму и всем окружающим кажется обычным человеком.

Напольные часы в гостиной пробили половину восьмого. Пора было отправляться в путь. Взглянув в большое зеркало, Людовико с удовольствием отметил, что его внешность, как и всегда, безупречна: черные волосы и узкая бородка идеально подстрижены, на темном костюме ни пылинки. Жаль только, что дождь подпортит этот дорогой наряд.

Надев пальто, граф вышел на улицу. Янтарного цвета стекла очков защищали глаза от света, хотя из-за них кто-то мог подумать, что Людовико болен сифилисом. Впрочем, без них граф страдал бы даже при такой погоде, когда все небо затянуто тучами. Пусть лучше думают, что это сифилис, чем догадаются, что же это на самом деле. Его истинный порок крови был не таким заразным, но не менее смертоносным.

Людовико всегда старался путешествовать без спутников, но тут без возницы не обойтись. К счастью, кучер уже ждал его на козлах ландо. Даже погода немного смягчилась: мелкий дождь прекратился и на горизонте показалась узкая полоска чистого неба. На другой стороне улицы граф заметил хозяина своего дома. Тот оживленно разговаривал с каким-то незнакомым господином в черном сюртуке. Не желая привлекать к себе внимание, Людовико шмыгнул в карету — к его удовольствию, она была крытой.

Коппе, 1816 год

Карета остановилась во дворе у ярко освещенной виллы Лиотаров. Слуга открыл Людовико дверцу и сопроводил его ко входу в дом. Спрятав темные очки в карман, граф отдал пальто и направился в гостиную, где его уже ждали.

— Граф Карнштайн, как мы рады вас видеть!

Поднявшись навстречу гостю, мсье Лиотар протянул руку. Приветствовав толстяка, граф выразил ему свое почтение и повернулся к его жене и дочери. Целуя руку мадам Лиотар, он заметил, как она бледна. «Видимо, я выпил слишком много ее крови, — подумал Людовико. — Нужно будет держаться подальше от ее вен, раз уж я собираюсь жениться на ее дочери».

В иссиня-черном платье Валентина выглядела неотразимо.

— Я рада видеть вас вновь, граф, — она одарила его милой улыбкой. — В особенности после того, как Никколо немного поведал мне о ваших приключениях. Искренне надеюсь, что вы расскажете нам больше о своем прошлом.

— Не следует досаждать графу вопросами, дитя мое, — перебила ее мать.

— О нет, мадам, Валентина вовсе не досаждает мне, — Людовико, впрочем, не ответил девушке, а сразу перевел разговор на другую тему. — Да, наш юный друг Никколо. Он вернулся в Италию или же сегодня решил отужинать в городе?

— Никколо... — с воодушевлением начала Валентина, но тут же осеклась, увидев обеспокоенный взгляд отца. — Сегодня ужинает не здесь.

Странное поведение Лиотара не ускользнуло от внимания Людовико.

— У шевалье Вивиани дела, которыми он вынужден был заняться сегодня вечером, — ледяным голосом заявила мадам.

Граф не решился расспрашивать ее, что же это за дела. «Судя по ее выражению лица, сегодня Никколо ужинает с самим дьяволом».

Людовико уже собрался нарушить повисшее в воздухе неловкое молчание, но мсье Лиотар его опередил:

— Вы уже слышали об утопленнике, граф? Сегодня утром его вынесло на берег.

— Утопленнике? — Людовико поднял бровь. — Сожалею, но эта новость еще не дошла до Сешерона. Видимо, речь идет о каком-то несчастном рыбаке?

— Это еще неизвестно. Его... не опознали, — уклончиво ответил Лиотар.

— А я думаю, что его убили. А потом изуродовали ему лицо, чтобы скрыть личность пострадавшего. — Валентина сказала это насколько спокойно, будто рассуждала о своих уроках пения.

— Любовь шевалье к страшным историям передалась и тебе, дитя, — раздраженно заметила мадам.

В этот момент в зал вошла горничная.

— Ужин подан, — девушка присела в реверансе.

Лиотар взял дочь под руку, Людовико же сопровождал хозяйку дома. От его прикосновения женщина задрожала. Графа это позабавило.

Плотнее завернувшись в шаль, мадам Лиотар неуверенно покосилась на Людовико, и тот ответил ей широкой улыбкой. Граф знал, что она не сможет вспомнить те мгновения, когда он пил кровь из ее вены.

На стол подали бульон, форель и филе. Разговор шел о всяких пустяках, и Людовико очень старался произвести на семью Лиотар хорошее впечатление, подчеркивая в беседе свой ум и высокое положение в обществе. Пища не отличалась приятным вкусом, потому он почти ничего не ел. Уже после третьей перемены блюд семейка Лиотар показалась ему невероятно скучной.

— Ваше замечание об утопленнике в озере представляется мне весьма уместным, мадемуазель, — Людовико повернулся к Валентине, которая все это время молчала. Ее улыбка вновь наполнила комнату радостью. — Впрочем, я боюсь, что местные представители властей окажутся не столь дальновидны, как вы, и не сделают соответствующих выводов.

— Я думаю, что наши жандармы достаточно умны и не станут слушать выдумки юной дамы, — поспешно вмешалась госпожа Лиотар.

Валентина поджала губы.

— Я не стал бы называть слова Валентины выдумкой, — вступился за девушку Людовико.

— Благодарю вас, — ответила она. — Но действительно, к моему мнению они не прислушаются. Как вы полагаете, возможно, ваши слова покажутся жандармам более весомыми? Может быть, вы могли бы убедить их в том, что произошло убийство, и попытаться выяснить об этом происшествии побольше?

— Туше, — улыбнулся граф. — Если таково ваше желание, я непременно завтра узнаю, как продвигается расследование. Возможно, вы позволите мне прогуляться с вами завтра днем, чтобы я мог рассказать о моей встрече с жандармами?

Валентина опустила глаза и в конце концов кивнула.

— Конечно, только с вашего позволения, мадам, — Людовико повернулся к госпоже Лиотар.

— Само собой разумеется, граф. Если все то, что сулит нам нынешний вечер, оправдается.

Несмотря на смущение мадам, он заметил холодный блеск в ее глазах. «Ну и ну, — горько подумал он, — они уже начинают прикидывать цену, которую я предложу за руку их дочери».

— Сигару, друг мой? — Лиотар встал из-за стола.

Горничная начала убирать остатки персиков со взбитыми сливками.

— Не откажусь.

Поднявшись, Людовико сжал руку Валентины. Он целовал ее на мгновение дольше, чем позволял этикет, но девушка, хоть и не отдернула ладонь, на его прикосновение не ответила.

Попрощавшись с дамами, граф последовал за Лиотаром в его кабинет. Раскуривая сигару, он задумался об утопленнике. «Возможно, Валентина права и речь действительно идет об убийстве. Стоит исполнить ее желание и поговорить с властями».

Если здесь, в Швейцарии, станет опасно, придется уезжать отсюда как можно скорее. Но он не хотел покидать Женеву без Валентины.

Помахав рукой, Людовико разогнал дым и улыбнулся Лиотару.

— Мсье, я хотел бы поговорить с вами о вашей дочери.

Колони, 1816 год

Ужин состоял из трех перемен блюд. Стол был уставлен разнообразнейшими деликатесами. Уже первая перемена — устрицы, суп, редис и оливки с рыбой — пришлась Никколо как нельзя по вкусу. Разложив салфетку на коленях, юноша обвел взглядом пиршество. Лорд Байрон отхлебнул воды из высокого стакана.

— К сожалению, у нас недостаточно слуг, чтобы питаться как князь Куракин[19], но я надеюсь, что наш скромный стол не опровергнет ваших ожиданий.

— Ни в коей мере, милорд, — поспешил заверить его Никколо. — Напротив, я польщен.

— Обычно мы все же ужинаем проще, — добавила Клэр, отпивая глоток мадеры.

Никколо уже попробовал это вино, и, несмотря на кисловатый привкус, оно ему понравилось.

Сперва Вивиани удивился, увидев, что дама за столом не гнушается алкоголя, но вскоре понял, что привычки обитателей этой виллы отличаются от привычек завсегдатаев приемов и балов, на которых ему довелось побывать.

Несложно было догадаться, что жители Женевского кантона, трудолюбивые и богобоязненные люди, не одобрят подобное поведение. Несомненно, дурная слава постояльцев и гостей виллы Диодати основывалась на их непривычных манерах и нежелании соблюдать некоторые обычаи и нормы морали, а здешние простаки в своем невежестве распространяли о них слухи, которые основывались лишь на суевериях.

Хотя на родине Никколо обхождение лорда тоже вызвало бы скандал, юноша, глубоко уважая литературный талант Байрона, был склонен смотреть на это сквозь пальцы. Здесь собрались вольные духом люди, и Никколо это радовало.

В то время как все гости наслаждались деликатесами и красным вином, произнося тосты, лорд пил только воду.

— У вас нет аппетита? — спросил Никколо, видя, что Байрон вовсе не собирается накладывать себе ни телячий паштет, ни пирожки с мясом, ни жареную говядину с фасолью.

— Наш Перси считает плотские утехи недостойными, и я, в свою очередь, решил довольствоваться лишь водой и фруктами, — улыбнулся лорд. — Это очищает тело и разум.

— Mens sana in corpore sano[20], — поддержал его Полидори.

Перси улыбнулся, и Никколо показалось, что он заметил в этой улыбке презрение.

— Есть много людей, чье тело здорово, а дух слаб, — горячо возразил Шелли. — А бывает и так, что лучшие души скрыты в телах, пораженных болезнью!

— Как врач, могу заверить вас, что здоровое тело необходимо для душевного равновесия, — кисло протянул Полидори.

Подняв бокал с водой, Байрон шутливо чокнулся с доктором.

— Ювенал[21] говорил, что нужно молиться, чтобы обрести и здоровое тело, и здоровый дух, — заметила Мэри, не поднимая глаз. — Недавно я перевела несколько его сатирических стихотворений.

— Лорд Б. прав, — Шелли решил сменить тему. — В знак солидарности с отважным населением Ирландии я отказался от потребления мясной пищи, ведь жители острова страдают от голода. К сожалению, они настолько зациклены на своих традициях, что не видят перспектив лучшего будущего.

— Да, католики упрямы, а виски превращает их в настоящих ослов, — добавил Байрон.

— И это касается не только ирландцев, — Клэр улыбнулась.

— Скажите, шевалье, а как вы относитесь к религии? — Шелли не сводил с Никколо взгляда.

Поэт, раньше казавшийся сущим мальчишкой, теперь предстал перед Вивиани в новом свете. В его глазах горел огонь, которого Никколо раньше не замечал.

— Моя семья исповедует католицизм, что свойственно жителям Тосканы, — уклончиво ответил он, не зная, как реагировать на этот вопрос. — А что касается ваших взглядов, то ны их уже высказали.

— Вы должны простить Шелли, — вновь вмешался Байрон. — Религия для него — больной вопрос. Если вы собираетесь наведываться сюда почаще, друг мой, чего я искренне желаю, то приготовьтесь к долгим разговорам о необходимости всеобщего атеизма. Но не волнуйтесь. Хотя я не могу отречься от Бога, с Перси меня связывает давняя дружба, и он относится ко мне так же тепло, несмотря на мои религиозные чувства.

Неуверенно улыбнувшись, Никколо отхлебнул вина, пытаясь скрыть свое смущение. Шато д’Икем было просто великолепно.

— Давайте оставим эти разговоры о религии, — должно быть, лорд заметил замешательство Вивиани. — Они безмерно огорчают меня.

— Давайте лучше поговорим о чем-то веселом, Джордж, — радостно поддержала его Клэр.

— В качестве исключения я склонен согласиться с нашей Клэр, — протянул Байрон, смерив ее задумчивым взглядом. Взяв еще один бокал, до того пустовавший у его тарелки, он палил туда красного вина. — Довольно аскезы. Воспоем же дифирамбы в честь Диониса, которому полюбился бы этот восхитительный напиток.

Лорд поднял бокал, и все поддержали его тост, возносивший хвалу покровителю театра, древнегреческому богу вина, экстаза, опьянения, вдохновения и свободы.

— Недавно в разговоре мы обсуждали интересный вопрос о том, удастся ли вскоре науке, так сказать, воссоздать жизнь, — начал Байрон. — Чудеса современного мира столь многогранны, что уже ничто не кажется невозможным. Если я правильно припоминаю, Мэри высказала несколько весьма интересных идей по этому поводу.

Улыбнувшись, Годвин опустила глаза.

— Твоя похвала, Джордж, большая редкость, и тем она ценнее, — тихо произнесла она.

Никколо заметил, что Полидори не сводит глаз с юной дамы, и если на Шелли он смотрел с ненавистью, то во взгляде, брошенном на Мэри, читалось чуть ли не благоговение.

— Что будет, если человек возвысится до уровня Создателя? — Она по-прежнему говорила тихо, но в ее словах звучала скрытая сила. Видя, что привлекла всеобщее внимание, девушка покраснела. — Что тогда произойдет и с Творцом, и с его творением?

— Эразм Дарвин[22] проводил интересные эксперименты, пытаясь оживить мертвую материю.

— Да, но не опасно ли красть искру жизни у богов подобно Прометею? — осведомился Полидори.

— А каково ваше мнение, шевалье? — спросил Байрон, поворачиваясь к Никколо. — Стоит ли стремиться обрести божественную силу? Или это слишком опасно?

Вивиани опустил голову.

— Я полагаю, что это вопрос сугубо теоретический. Как автор я бы сказал, что нам всегда следует стремиться к тому, чтобы вдохнуть жизнь в неживую материю. Но как философ ответить на ваш вопрос я не решусь.

Он вздохнул, опасаясь, не сболтнул ли глупость, но его волнения оказались неоправданными.

— Браво! — воскликнул Байрон, явно довольный услышанным. — Блистательный ответ. Так вы и сами пишете? Тогда вы непременно должны прочитать нам что-нибудь из ваших произведений.

Никколо смущенно уставился на свой бокал. Он не мог себе представить, что отважится прочитать свой рассказ о безумном монахе в этой компании.

— Италии сейчас не хватает новой свежей струи в литературе, — заметил Шелли.

— Мадам де Сталь считает, что между Северной и Южной Европой в культурном отношении пролегла глубокая пропасть и это сказывается на духовном развитии соответствующих стран, — заявил Байрон. — Время подъема для Южной Европы уже позади, и духовное обновление Европы придет с Севера. Так, она приводит в пример немцев, считая их «народом поэтов и мыслителей».

— С ней сложно не согласиться. Взять хотя бы такие произведения, как «Дон Карлос» или «Страдания юного Вертера», — застенчиво пробормотала Мэри.

— Гете — истинный гений, человек широчайших взглядов. В Италии таких не было со времен Данте Алигьери, — подтвердил лорд.

Темы разговора менялись с поразительной скоростью, и время в непринужденной беседе, казалось, летело незаметно. Вивиани радовался тому, что учителя не только мучили его своей строгостью, но и сумели передать ему кое-какие знания, а его любовь к литературе позволяла общаться с Байроном и его компанией почти на равных. Эта свобода в разговоре пьянила Никколо сильнее вина.

— Этот Шлегель довольно остроумен. Он утверждает, что... — Байрон не успел договорить.

Шелли внезапно вскрикнул, и в его голосе прозвучала такая боль, словно его смертельно ранили. Лицо юноши побледнело, глаза широко распахнулись, а левую руку, сведенную судорогой, он прижал к груди, другой же указывал на окно.

— Вон! Там!

Никколо попытался рассмотреть в темноте хоть что-то, но не заметил ничего необычного.

— Перси, что с тобой? — встревоженно спросила Клара.

— Что такое, во имя всех святых? — опешил Полидори.

Лицо Шелли покрыли капельки пота, глаза в отблесках свеч горели огнем безумия, и у Никколо даже мурашки побежали по коже. Перси ловил губами воздух, как утопающий, будто комната внезапно наполнилась водой. Он все время глядел в окно, не замечая происходящего вокруг.

Вскочив, Никколо подбежал к окну, распахнул его и выглянул наружу. Ему показалось, что в саду среди деревьев мелькнула какая-то тень, но уже через мгновение юноша не смог бы сказать с уверенностью, видел ли он что-то, или это его глаза, а может быть, и рассудок, сыграли с ним шутку. Крик Шелли напугал его, и, закрывая окно, Вивиани заметил, что у него дрожат пальцы.

Мэри, взяв Перси за руку, принялась его успокаивать, да и остальные гости сгрудились вокруг него. Поэт побелел как мел, дыхание участилось, он весь взмок. Мэри осторожно протерла его лоб салфеткой.

— Давайте отведем его в спальню, — в конце концов решил Байрон.

Они совместными усилиями провели Шелли по коридору, подняли его вверх по лестнице и уложили в огромную кровать в одной из комнат. По сравнению с первым этажом виллы, теплым и уютным, эта мрачная неотапливаемая комната произвела на Вивиани гнетущее впечатление. Клэр зажгла на ночном столике свечу. Стало немного лучше.

Полидори склонился над Перси, осматривая его, прощупал пульс и приложил ухо к груди.

— У него приступ паники. Скоро это пройдет, но пока ему нужно чье-то общество, так что дамам лучше остаться здесь и присмотреть за ним. А мы нальем ему разбавленного виски.

— Спасибо, доктор... Джон, — пробормотала Мэри. — Я рада, что ты с нами.

Доктор улыбнулся, польщенный, но тут же отвел глаза, заметив насмешливую ухмылку Байрона.

— Итак, предадим же Перси этим нежным рукам, — кивнул лорд.

Никколо заметил, что при этих словах Байрон смотрел на Полидори.

Покраснев, доктор повернулся и вышел из комнаты. Девушки уселись на кровать по обе стороны от Шелли. Клэр убрала мокрые от пота волосы с его лба, а Мэри прижала его слабую руку к своим губам.

Приобняв Никколо за плечи, лорд подвел его к двери.

— Пожалуйста, подождите меня внизу. Я задержусь здесь еще на мгновение, а потом составлю вам компанию.

Вивиани молча кивнул.

Краем глаза он успел увидеть, как Байрон склонился к Шелли, что-то шепнул ему на ухо, после чего поэт закрыл глаза.

Направляясь в гостиную, Никколо попытался разобраться в происходящем. Перед его внутренним взором до сих пор стояла та тень в саду, которой, возможно, там никогда и не было, но как Вивиани ни старался, он не мог понять, что же он там увидел, и увидел ли вообще.

В гостиной за столом с остывшей едой сидел доктор Полидори, уютно устроившийся в кресле с вином в руке.

— Ну что? Как дела у нашего... пациента? — Врач шутливо поднял бокал.

— Мне показалось, что он не в себе, — уклончиво ответил Никколо.

— Не волнуйтесь, вскоре он будет в порядке. Он уже не в первый раз видит то, чего нет.

— Я не знаю, что он увидел, но в саду... — Вивиани запнулся. — Возможно, там что-то было.

— Нет-нет, мой юный друг, не дайте ему сбить себя с толку. Перси Биши Шелли постоянно на взводе, его нервы истощены, он страдает от избыточной чувствительности. Без Мэри он вообще вряд ли осмеливался бы выйти с утра из дома. В саду ничего не было, разве что вы у нас верите в привидения.

Вивиани невольно покачал головой. Насмешливость, звучавшая в голосе Полидори, раздражала.

— И что вы о них думаете? Я хочу сказать, что лорд Байрон, несомненно, обладает невероятной творческой энергией. Он настоящий представитель высшего общества, и я рад, что могу сопровождать его. Но что вы думаете о Шелли и его спутницах?

— Я ведь с ними едва знаком, — осторожно ответил Никколо. — Они очаровательны. И показались мне очень вежливыми и образованными.

— А еще они умны, — Полидори отхлебнул вина. — Чертовски умны.

— Они родственники? — поинтересовался Никколо.

— Мэри и Клэр — сводные сестры, — ответил доктор. — И я уже не раз думал о том, какое влияние на них оказывает наш столь подверженный эмоциям друг Перси. Он бросил жену, просто оставил ее в Англии, и отправился сюда с Мэри, знаете ли.

Полидори окружала какая-то аура уныния, он кутался в свое мрачное настроение, словно в черное, рваное пальто, и эта печаль лишь усиливалась, когда он говорил о Шелли и его спутницах.

Чтобы отвлечь его от грустных мыслей, Никколо решил сменить тему разговора.

— Фамилия Полидори похожа на итальянскую.

— Да, так и есть. Мой отец, Гаэтано Полидори, родом из Пизы. Он долгие годы работал секретарем у поэта Витторио Альфиери, но потом из-за своих республиканских убеждений вынужден был покинуть страну. Моя мать — англичанка.

— Тогда мы с вами наполовину земляки, — Вивиани улыбнулся.

Он вспомнил о том, как его отец не раз поносил «презренного республиканца» Альфиери, но решил об этом не упоминать.

— Возможно, вы слышали о моем отце. Он кое-что перевел с английского на итальянский, а вы весьма начитанны. Например, он переводил «Потерянный рай» Мильтона и Уолпола.

— Да, вполне вероятно, что я знаком с его переводами, — согласился Никколо, не упомянув, впрочем, о том, что давно уже читал подобные книги в оригинале.

Беседуя с Полидори, юный шевалье все время косился на окно, но, кроме очертаний деревьев на фоне ночного неба, так ничего и не разглядел. Устроившись напротив врача, он с удовольствием налил себе еще бокал вина. Они продолжали общаться, но Вивиани сейчас думал о своем.

— Как я погляжу, Джон взял на себя мои обязанности гостеприимного хозяина, которыми я столь невежливо пренебрег, — войдя в гостиную, Байрон виновато развел руками.

— Как дела у мистера Шелли? — спросил Никколо, вставая.

— Спит как сурок.

— Кто бы сомневался, — буркнул Полидори.

— Рад это слышать. Что ж, не хочу вас больше обременять. Уже довольно поздно, и господа Лиотар, у которых я сейчас живу, вероятно, уже беспокоятся обо мне.

— Если вы сообщили им сегодня вечером, куда направляетесь, то не сомневайтесь — они беспокоились с самого момента вашего ухода, — сухо заметил Байрон.

Никколо понял, что англичанину прекрасно известно обо всех слухах, которые ходят о нем в округе. На мгновение юноша задумался о том, останутся ли дамы тут на ночь, и от этих мыслей его бросило в жар.

Байрон звякнул в колокольчик, и в комнату вошел слуга.

— Бергер, — приказал лорд. — Наш гость уже уходит.

Слуга помог Никколо надеть пальто.

— Нужно было оставить ваше пальто у себя в качестве залога, что вы скоро придете опять, — улыбнулся Байрон.

Вивиани почувствовал гордость оттого, что поэт приглашает его вновь.

— В этом нет необходимости, милорд. Я с радостью приму ваше приглашение.

— Значит, договорились, — радостно воскликнул Байрон. — Встретимся, скажем, послезавтра. К этому времени Шелли как раз придет в себя.

Никколо кивнул. Он вернется на виллу Диодати.

Женева, 1816 год

— Господин граф. — Чиновник услужливо поклонился.

Людовико посмотрел на знавший лучшие времена стул, стоявший за столом. Ему захотелось протереть сиденье носовым платком, прежде чем опускаться на него, но потом он все же решил рискнуть. Если возникнет такая необходимость, придется сдать костюм в стирку. Усевшись, граф опустил на колени элегантную трость.

Жандармерия находилась на рыночной площади, но, в отличие от возвышавшихся вокруг роскошных домов часовщиков, банкиров и торговцев, здание выглядело очень скромно. Людовико удивился, обнаружив здесь всего лишь одного жандарма. В таком городе как Женева граф ожидал большего, но, видимо, почтенные кальвинисты в этом кантоне не были склонны к нарушению закона. «Или же они делают это очень благопристойно».

Дежурный оказался низеньким худым человечком, ростом не выше четырнадцатилетнего мальчишки. Дождавшись, когда граф устроится за столом, жандарм наконец-то осмелился занять свое место. Папки с документами, карандаши, чернильницы — все было расставлено на столе в идеальном порядке.

— Чем я могу вам помочь, ваше высокоблагородие?

— Я пришел спросить вас о вчерашнем происшествии. Я имею к виду утопленника.

— Да, ужасная история, — лицо жандарма выражало крайнюю озабоченность. — Что бы вам хотелось узнать, господин граф?

— Во-первых, меня интересует, установили ли вы личность погибшего.

— По одежде и кое-каким отметинам на теле его смогла опознать его вдова. Речь идет о Жане Бонне, крестьянине, который жил на хуторе неподалеку отсюда. Он разводил кур. Супруга Бонне еще вчера начала беспокоиться. Услышав об утопленнике, она приехала в город и обнаружила, что ее опасения оказались небеспочвенными.

— Крестьянин, значит? — Людовико задумчиво потер подбородок. — А вы уже выяснили, что привело этого славного гражданина к столь печальной участи?

Жандарм нахмурился еще сильнее, насколько это вообще было возможно.

— Ваше высокоблагородие, я невероятно польщен вашим интересом к этому делу, и все же... и я надеюсь, вы простите мне мое любопытство... но почему вы решили задавать эти вопросы?

Людовико улыбнулся. Какой усердный жандарм... Ну, ладно. Может быть, сунуть ему пару купюр? Хотя нет, если он действительно такой бравый, это может его обидеть.

— Я действую по поручению Совета и надеюсь на ваше сотрудничество в этом вопросе, — подавшись вперед, заговорщицки сказал граф.

Глаза дежурного расширились, хотя Карнштайн не уточнил, что это за Совет и о каком поручении идет речь. Впрочем, на это у графа были веские основания: и Совет, и поручение он только что выдумал. Тем не менее его собеседник с энтузиазмом закивал.

⇐ Предыдущая 3 4 5 6 789 10 11 12 Следующая ⇒