Послесловие и благодарности 9 страница

Он не договорил, но Никколо понимал, что он хочет сказать. «Ни перед Богом». В глазах Байрона светилась гордость, и юноша ему верил. Лорд не стал бы унижаться ради того, чтобы обрести силу. Не такой он был человек.

— Как это произошло?

— Существует определенный ритуал, в котором важную роль играет кровь. Словами это описать трудно, но могу тебя заверить, что это довольно своеобразное действо.

Вивиани кивнул, пытаясь осознать рассказ Байрона.

— Я вижу, что в тебе горит искра Прометея, — тихо, но настойчиво сказал лорд. — Изначальное пламя творения, данное нам тем, кто вынес пытки и смерть и в пытках и смерти обрел победу. Эта искра — дар данайцев, в ней и радость, и горе, она возвышает тебя, манит в полет, но чем выше ты взлетишь, тем болезненнее будет падение. Ты творец, Никколо, и в тебе тлеет эта искра, всего лишь искорка, но она может превратиться в яркое пламя. Позволь, я раздую эту искру, и ты почувствуешь свою силу, и неважно, будет то сила созидательная или разрушительная. Потому что это твоя сила.

— А как же остальные, Джордж? — Этот вопрос не давал Никколо покоя. — Как же наши друзья и близкие?

— А что с ними? — Лорд улыбнулся. — Принимая новую жизнь, ты не должен отказываться от старой. Ты видишь, что Мэри искренне любит Перси. Она ничего не знает о его второй натуре, но я уверен, что, узнай Мэри об этом, она все равно бы его не покинула. А я сам... Что ж, я заметил, что волк в моей душе еще больше распаляет мои страсти, что весьма приятно, должен признать. Так что если ты волнуешься из-за Валентины... то тебе не следует этого делать.

Никколо опустил глаза. Какие перед ним открываются возможности! Какое необычайное переживание! От пламенных слов Байрона все его сомнения исчезли, как исчезают тени в лучах яркого солнца.

Сешерон, 1816 год

С тех пор как утром прибыл гонец, у Жианы не было ни минуты покоя. Она не успевала даже помолиться и потому бормотала слова молитвы Розария, занимаясь делом. «Ave Maria, gratia plena, Dominus tecum»[33].В первую очередь следовало подготовить комнаты для братьев. Жиана постоянно думала о том, как быстро ответили на ее просьбу о помощи. Обычно святая церковь затягивала с решением подобных проблем, и какие-либо изменения или просто новые планы приводили к проволочкам, что всегда действовало Жиане на нервы. Но в этот раз и ситуация была особой... В конце концов девушка решила, что в Риме приняли сложившиеся обстоятельства всерьез, и поэтому кардинал делла Дженга так быстро ответил на ее просьбу. Возможно, это даже означало, что теперешний Папа Римский решил больше не препятствовать начинаниям ее наставника. Удивительно, и как только делла Дженга удалось этого добиться?

«Benedicta tu in mulieribus, et benedictus fructus ventris tui, Iesus»[34].

Небольшой домик, где раньше жил священник, теперь скорее напоминал гостиницу. Тут можно было разместить еще с полдюжины людей — именно столько монахов Жиана попросила прислать. Достаточно, чтобы завершить охоту, но не так много, чтобы их пребывание здесь кому-то показалось странным.

Она уже мысленно распределяла задания, думала, кого из братьев лучше направить для борьбы с одним чудовищем, кого — с другим. Какая-то суета во дворе отвлекла девушку от размышлений. Раздраженно набросив капюшон на голову, она побежала к двери и только у порога замедлила шаг и опустила голову. Искусство маскировки не входило в набор ее лучших умений, но для случайных свидетелей происходящего этого было вполне достаточно.

«Sancta Maria, Mater Dei, ora pro nobis peccatoribus»[35].

Открыв дверь, она удивленно нахмурилась. Во дворе стояла огромная телега, вокруг на лошадях сидело человек десять всадников. Сзади на телеге высились бочки и сундуки. Жиана не сразу поняла, что это не ошибка и люди приехали туда, куда и собирались. Это и было их подкрепление из Рима. Перед братом Иорданом стоял какой-то коренастый мордоворот, в своей забрызганной кожаной одежде напоминавший ломового извозчика. Уперев руки в бока, он громовым голосом отдавал приказы. Жиана невольно оглянулась. Да, этот дом стоял на отшибе, рядом с полуразвалившейся конюшней — тут когда-то была церковь, — но мимо довольно часто проходили крестьяне, пастухи и прочие местные жители. Подобное поведение не останется незамеченным, а это вредило маскировке, а значит, могло помешать охоте.

— Тише, — прошипела она.

Громила, замолчав, повернулся к ней. Он был уже немолод. Тронутые сединой волосы он стриг коротко, и его голова казалась еще больше. Незнакомец смерил Жиану взглядом, и в его темных глазах девушка увидела презрение. Люди церкви смотрели на нее так довольно часто, и Жиана уже внутренне приготовилась к конфликту. Придется доказывать этому типу — как и многим до него, — что главная тут она и почему это так, причем сделать это нужно перед его подчиненными, чтобы в случае непредвиденных обстоятельств они безоговорочно повиновались ее приказам.

Мужчина подошел к ней и кивнул головой.

— Pax tecum[36], сестра, — с невозмутимым видом заявил он, протягивая ей письмо.

Жиана узнала печать кардинала. Мрачно покосившись на здоровяка, она отступила в дом и распечатала письмо. Прочитанное шокировало ее. Девушка ошеломленно уставилась на незнакомца, явно наслаждавшегося происходящим.

— Вы брат Сальваторе?

— Si. Я передал тебе приказ и теперь беру на себя командование «Посланцами Папы» в Женеве и окрестностях. Hic et nunc[37], — он немного помедлил, — сестра.

Сальваторе воспользовался неофициальным названием их организации, о существовании которой церковь никогда бы не заявила в открытую. Жиана, не обращая внимания на горьковатый привкус во рту, сглотнула. Она знала, что незнакомец так разговаривает с ней намеренно, пытаясь оскорбить. «Все во имя славы Господней», — напомнила себе она, но не могла усмирить гнев, захлестнувший ее душу. Нужно будет исповедоваться и рассказать священнику о грехе гордыни, мешавшем ей принять это унижение.

— Могу ли я поинтересоваться, почему Его Высокопреосвященство решил подобным образом изменить ход операции?

— Возможно, он не захотел доверить решение столь серьезного вопроса женщине, — Сальваторе равнодушно пожал плечами. — Если я правильно помню, этому созданию уже дважды удалось от тебя уйти.

— Верно, — у Жианы перехватило дыхание. — Но в этот раз...

— В этот раз операцией буду руководить я, и мы окончательно уничтожим это чудовище, как и все создания Сатаны, пребывающие в округе. Его Высокопреосвященство просил меня похвалить тебя за проделанную работу, — уже приветливее сказал он. — Все знают, что тебе многого удалось добиться, и я, несомненно, буду прислушиваться к твоим советам.

«Но не будешь следовать им», — про себя подумала Жиана. Видимо, Сальваторе пытался сгладить конфликт, но ее это не утешало. Девушка молча кивнула.

— Я привез четырнадцать братьев и все необходимое из снаряжения и пищи. Насколько я понимаю, мой гонец сообщил тебе о нашем приезде и подготовка уже завершена?

— Конечно. Впрочем, мы не рассчитывали на такое количество братьев и...

— Это вызовет проблемы?

— Ни в коем случае, им просто будет тесно, — холодно ответила Жиана. — Вы должны освободить двор и...

— Позаботься о том, чтобы моих людей накормили. Путь был неблизкий, — вновь перебил ее Сальваторе, так что девушка невольно сжала кулаки, пряча их в широких рукавах. — Мы поставим телегу на конюшню и...

— Это раньше была церковь. Мы ею не пользуемся, — возразила Жиана.

— Я не склонен к подобной сентиментальности, — мрачно отрезал монах. — Сейчас нам не до какой-то старой деревенской церкви, которую проклятый корсиканец превратил в конюшню. Позаботься о моих людях, а я займусь всем остальным.

Прежде чем Жиана успела что-либо ответить, в дом вбежал брат Иордан.

— Мы потеряли брата Якова, — прошептал он, словно тяжесть этих слов не давала ему повысить голос.

— Якова? Он следил за порождением Тьмы.

— Да.

— Значит, нужно исходить из того, что наше появление здесь заметили. Мы...

— ...вскоре нанесем удар, прежде чем ему удалось улизнуть от тебя еще раз, — вмешался Сальваторе. — Дни этого чудовища сочтены. Пора ему отправиться в преисподнюю. Как только будем готовы, нападем на него.

— Мне кажется, действовать поспешно неразумно, — возразила Жиана.

Она увидела изумление на лице брата Иордана — молодой монах понял, что не она теперь отдает приказы.

— Отродье Сатаны может сбежать, и нам нельзя идти на такой риск. Ты позаботишься о другой проблеме, сестра. Ты сообщила монсеньору делла Дженга о богомерзких оборотнях, теперь они твоя задача.

— Их трое, а может быть, и четверо. Нельзя нам делить силы. Мы можем атаковать их по очереди...

— Ты позаботишься об оборотнях, — повторил Сальваторе. — Мы нападем на них одновременно. И молись, сестра, чтобы твои действия не навлекли на нас беду уже сейчас. Надеюсь, я не опоздал.

Повернувшись, он вышел во двор и занялся своими подчиненными. Онемев, Иордан и Жиана смотрели ему вслед, В душе девушки бушевал вулкан страстей, и она ничего не могла с этим поделать.

Неподалеку от Колони, 1816 год

День опять выдался серый, как и большинство дней в последние недели. С гор дул сильный ветер, и на озере поднимались высокие волны, бившие о берег и качавшие лодки и яхты, и мачты танцевали на фоне затянутого тучами неба. На склонах Альп уже бушевала гроза, она еще не добралась сюда, но вдалеке полыхали зарницы и слышались раскаты грома. Штормовой ветер путал Никколо волосы, развевая их у его лица. Юноша стоял па причале и смотрел в воду.

Собственно говоря, он уже давно принял решение, хотя его до сих пор терзали сомнения. В глубине души Вивиани уже все понял. Сейчас его удерживало лишь воспитание, детская вера в церковь, Папу и Бога, все светские условности и народные суеверия. Байрон верно подметил это, сумев, впрочем, распознать в юноше стремление к свободе. Пришло время отринуть оковы общества и взлететь над этим миром.

Но что, если все это — искушение? Испытание его веры? Может ли он, понимая, что делает, отринуть человеческое, выйти из общества людей, лишая себя возможности вернуться?

— Зачем ты поставил меня перед этим выбором? — прошептал юноша.

Ветер студил кожу, развевая воротник рубашки, но Никколо не чувствовал холода. «Почему я принял это решение так быстро? Если я и сейчас сомневаюсь и не могу обрести покой?»

Он чуть было не вернулся на виллу Лиотаров. Хотя слова Байрона успокоили его, больше всего юношу сейчас тревожили мысли о Валентине. Сможет ли он скрывать от нее эту тайну? А если не сможет, то будет ли она любить то чудовище, в которое он собирается превратиться? Никколо вспомнил подаренный ей поцелуй. Ему так хотелось, чтобы любимая была сейчас рядом, могла разделить с ним это новое приключение.

Вивиани мрачно улыбнулся, когда понял, что такой возможности ему не предоставили. Ни Мэри, ни Клэр, ни какая-либо другая женщина ничего не знали о странном эксперименте, в котором участвовали три английских поэта. И Байрон недвусмысленно дал Никколо понять, что все так и должно оставаться.

Никколо подружился с компанией на вилле Диодати, не подозревая, что там происходит. Он ничего не знал об опасности, пока его мир не полетел в тартарары. Еще неделю назад он думал, что подобное невозможно, теперь же это оказалось фактом. «Существуют оборотни, перевертыши, ликантропы, вервольфы, как бы мы их ни называли. И я могу стать одним из них».

И еще один вопрос не давал ему покоя. «Что еще может существовать в этом мире? Какие еще чудеса скрываются за покровом реальности? Ведьмы? Феи? Бефана[38] на метле, которая похищает детей? Может быть, Юпитер действительно спускался на землю, приняв облик быка, похитил Европу и отвез ее на остров Крит? Во что теперь верить?»

Но ветер не нес ему ответов, не было их и в озере, и только белая пена плясала на верхушках волн. Никколо казалось, что он упал с причала в темную воду и волны швыряют его из стороны в сторону, так что теперь он не может распоряжаться своей судьбой. Мир был мрачным и непонятным местом и внушал страх не меньше, чем морские глубины.

Сжав кулаки, Вивиани принял окончательное решение. Он сам будет распоряжаться своей судьбой. Хотя он и пришел в этот мир не по своей воле, сдаваться не следует, ведь не подчиняются же прихотям мира Байрон и Шелли. Они противятся условностям и строят жизнь по своему усмотрению. Никколо сам определится, какой будет его дорога в жизни, и сегодня сделает первый шаг.

Он махнул рукой, подзывая лодочника.

Коппе, 1816 год

Валентина, опустившись на кровать, уставилась на светлые обои и потерла лоб. Голова невыносимо болела, и девушка не замечала ничего вокруг. После разговора с отцом она выбежала из его кабинета. Сейчас юной швейцарке казалось, что весь ее мир перевернулся, а она ничего не может с этим поделать.

Всего несколько недель назад все было в порядке. Она так радовалась, узнав, что Никколо, милый, застенчивый Никколо будет провожать ее домой. Девушка надеялась, что он наберется мужества признаться, что испытывает те же чувства, что и она.

По поводу отношения к Никколо своей семьи она не волновалась — он был сыном графа, к тому же их семьи всегда дружили, а если у мсье Лиотара и были другие планы по поводу замужества дочери, Валентина полагала, что он поддастся на ее уговоры.

Девушка мечтала о том, что Никколо уедет из Коппе, уже став ее женихом, совершит гран-тур, а потом вернется сюда и они поженятся. Она любила его, и ей нравилась его родина, прекрасная Тоскана. Валентина готова была провести там с ним остаток жизни, и будущее виделось ей в светлых тонах.

А теперь все изменилось. С каждым днем Никколо все больше отдалялся и с момента приезда в Швейцарию ни разу не пытался открыть ей свои чувства, не говоря уже о том, чтобы попросить у Лиотара ее руки. Сейчас его интересовали только английские поэты. Вивиани часто оставался ночевать на вилле Диодати, а однажды вернулся в рваной одежде и бледный как смерть. Вчерашнюю ночь Никколо провел там же, и сегодня Валентина не видела его целый день.

А теперь она узнала от отца, что Людвиг фон Карнштайн попросил ее руки.

Родители Валентины не имели ничего против того, чтобы породниться с графом, к тому же Карнштайн обладал большим состоянием и отличными связями в области политики и экономики, о чем они не преминули упомянуть.

«Он красив, очарователен и образован». Валентина видела нее преимущества брака с графом, но в его присутствии она никогда не чувствовала себя так, как с Никколо. С юным итальянцем она могла вести себя свободно и непринужденно. К тому же девушка мечтала о его ласках и до сих пор вспоминала его поцелуй. Людвиг был приятным человеком, в чем-то даже соблазнительным, но в то же время Валентину в нем что-то пугало. Она замечала в нем нечто, чему не могла бы дать имени, но это ощущение леденило душу.

Совет. Ей нужен хороший совет, помощь, которой от матери сейчас не дождешься. После возвращения на виллу Валентина заметила, что ее мать превратилась лишь в бледную тень, и которой с трудом можно было узнать прежнюю госпожу Лиотар.

Девушка сбежала вниз по лестнице. На улице моросил дождь, но сейчас ей было не до зонта.

— Я иду гулять! — крикнула она в сторону верхнего этажа и выбежала из дома, прежде чем кто-то успел ей возразить.

Так она и бежала по мокрой улице до самого замка.

— Валентина! — Мадам де Сталь спустилась по лестнице, встречая гостью в коридоре.

На хозяйке замка было ярко-оранжевое платье и такая же шаль. Темные волосы она причесала весьма небрежно: видимо, сегодня баронесса не собиралась выходить.

— Что ты тут делаешь, дитя мое? Ты же вся вымокла! Ты что, пришла сюда пешком совсем одна?

Валентина робко кивнула.

— Мне нужен твой совет, Жермена. Я не знаю, к кому мне еще обратиться с этим вопросом.

При этих словах баронесса улыбнулась.

— Растрепанная и мокрая, как кошка, ты прибежала ко мне за советом? Тогда это может быть только один вопрос. Пойдем наверх, там теплее, а здесь, в коридоре, сквозит. Сними обувь, ты ведь наверняка промочила ноги. Я прикажу принести нам горячий шоколад, а потом я послушаю, что же ты хочешь рассказать мне о милом юном шевалье д’Отранто...

Валентина на мгновение опешила, не понимая, как мадам догадалась, о чем пойдет речь, но потом подумала, что пришла сюда как раз потому, что Жермена была весьма проницательной женщиной.

Спальня мадам де Сталь была роскошно обставлена, стены украшали портреты членов ее семьи, на секретере и подзеркальнике стояли золотые фигурки, широкая кровать с позолоченным балдахином была расстелена, а на одеяле валялись книги и бумаги, которые Жермена небрежно сдвинула в сторону.

— Садись, — сказала она Валентине. — Знаешь, сегодня мне как-то не хотелось вставать.

Девушка осторожно устроилась на краю кровати, а баронесса легла рядом, вытянув ноги. В дверь постучали, и та же горничная, что открыла Валентине дверь, принесла поднос с горячим шоколадом и поспешно удалилась.

— Итак, о чем ты хотела меня спросить? Я надеюсь, шевалье не собирается сбежать, оставив тебя в интересном положении?

От столь неожиданного вопроса Валентина смутилась еще больше.

— Нет... ничего подобного, — она осторожно отхлебнула горячий шоколад.

Напиток был сладким и горьким одновременно, над чашкой вилась струйка пара. Девушка попыталась объяснить мадам де Сталь, что произошло с тех пор, как они с Никколо вместе отправились в Швейцарию. Она рассказала о графе Карнштайне, визитах Никколо на виллу Диодати и своих противоречивых чувствах.

— Если я тебя правильно поняла, ты полагаешь, что любишь Никколо, но не знаешь, отвечает ли он тебе взаимностью? — спокойно осведомилась баронесса.

Валентина кивнула.

— Ну что ж, — мадам де Сталь отхлебнула шоколад, задумчиво покачивая головой. — Байрон — не лучший наставник в подобных вопросах. Есть в нем что-то звериное, волчье, и эта его животная натура и манит, и отталкивает от него людей. Его сердце разбито, и он изо всех сил пытается доказать остальным, что настоящей любви не бывает. Если кто попал в его сети, так просто ему оттуда не выбраться. И помни, я хорошо знаю Джорджа и очень тепло к нему отношусь.

— Но что же мне сделать, чтобы вновь обрести любовь Никколо? — в отчаянии спросила Валентина.

— Вопрос нужно ставить иначе, — склонив голову к плечу, баронесса смерила девушку задумчивым взглядом. — Чего ты па самом деле хочешь достичь? Да, Байрон, возможно, виноват в подобном поведении Никколо, но ведь шевалье, судя по всему, ничего не имеет против. Возможно, тебе следует подумать о том, чего ты хочешь от жизни, а потом посмотреть, как легче всего достичь этой цели. Я не могу сказать тебе, достоин ли Никколо твоей любви, но совет тебе все же дам. Не думай, что брак и любовь как-то связаны между собой.

Посмотри на меня. Я много лет прожила в счастливом браке, по вот любовь... любовь я обрела совсем с другим человеком. Мы с мужем часто изменяли друг другу, и никто из нас об этом не жалел. Если граф Людовико способен понять это, то, вероятно, тебе лучше выходить замуж за него.

— Но почему я вообще должна выходить замуж? — устало протянула Валентина. — Почему я не могу заниматься тем, что я хочу? Отправиться в гран-тур? Или посетить Новый Свет? Вести салон в Париже? Почему главное решение в моей жизни связано с тем, за кого я выйду замуж?

— Потому что так устроен мир, в котором мы живем. Мужчинам позволено практически все, а нам, женщинам, приходится мириться со своим униженным положением, — невозмутимо ответила мадам де Сталь. — Но не забывай, что брак дарит тебе определенные преимущества. Вот, например, Жюли[39]. Ее брак с Жаком Рекамье — чистая формальность, но муж ее обожает и позволяет ей делать все, что ей заблагорассудится. Она обладает блестящим умом, и лучшие люди нашего времени обращаются к ней за советом. И даже лживые насквозь французские дворяне не судачат о ней. А все почему? Потому что она замужняя женщина. Это дарит ей защиту.

— Но ведь ты сама развелась с супругом, разве не так?

— Все дело в моем возрасте и статусе, дитя мое. Сейчас я уже обрела достаточную независимость и могу выйти замуж по любви или оставаться одна. Но могу тебе сказать, что добиться подобного положения в обществе нелегко. Поэтому я советую тебе подыскать себе супруга, и неважно, будет это Никколо или Людвиг. А потом ты сможешь делать все, что только захочешь.

Жюли Рекамье — хозяйка литературного салона в Париже, близкая подруга мадам де Сталь.

Колони, 1816 год

Когда Никколо пришел на виллу Диодати, было уже за полночь. Трое англичан ждали его.

— Время настало, — вместо приветствия сказал Байрон.

В этот момент все сомнения юноши развеялись. Время действительно настало.

— Да, — твердо ответил он.

Он чувствовал на себе взгляды остальных, но они не смущали его, наоборот, он ощущал, что все рады его присутствию.

Они направились к двери и завернулись в накидки. Плащ окутывал Никколо мягким теплом. По словам Байрона, вскоре ему не нужна будет одежда, и природа станет для него домом, а ветер и дождь принесут такое же наслаждение, как и ясный солнечный день.

Впереди шел Байрон, за ним — Никколо, а замыкали шествие Шелли и Полидори, ступавшие плечом к плечу в необычном для них согласии. Две лампы освещали путь.

Снаружи дул сильный ветер, развевая полы плащей. Повернувшись к озеру спиной, друзья стали подниматься к холмам и виноградникам, направляясь прочь от Колони. Вдалеке виднелись огни Женевы — даже ночью в городе на Роне не было темно. Но вскоре они свернули за холм, и огоньки скрылись из виду.

Время от времени Полидори начинал что-то говорить — о полях и лугах, о предстоящем пути, но торжественность момента и его заставила замолчать.

Они шли по тому самому лесу, в котором Никколо стал свидетелем их ритуала. В слабом свете ламп деревья казались темными призраками, тянувшими к ним костлявые пальцы. Но Байрон не обращал на все это внимания.

Остановившись на поляне у руин, лорд опустил лампу на землю и снял накидку. Его волнистые волосы трепетали на ветру. Закрыв глаза, он запрокинул голову.

— Я чувствую луну за покровом туч. Сегодня хорошая луна. Наша луна.

Он жестом подозвал Никколо, и юноша, сняв плащ, подошел к нему. Взглянув на него с непонятным выражением лица, лорд убрал прядь волос со лба Вивиани.

Шелли и Полидори замерли на краю поляны. Сегодня они были лишь зрителями, давшими свое согласие на проведение ритуала.

Без лишних слов Байрон снял камзол и расстегнул рубашку, Никколо же полностью обнажил торс. Кожа мгновенно покрылась мурашками, и юноша задрожал от ветра — а может быть, от взгляда лорда, в котором слились обещание блаженства и вечных мук.

— Сегодня ночью мы собрались здесь, чтобы принять еще одного члена в наши ряды, — хрипло начал Байрон, и Никколо понял, что лорд тоже волнуется. — Здесь, на берегах Женевского озера, мы сможем основать новое общество, где тело будет цениться не меньше души, где наши заслуги принесут нам славу, а наши дела — освобождение.

Шелли и Полидори дружно закивали, а Байрон, нагнувшись, достал из-под груды одежды металлическую чашу и кинжал.

Мечтательно улыбнувшись, лорд протянул Вивиани чашу. Его рука мягко легла на плечо юноши, и тот опустился на колени.

— Что я должен делать? — прошептал Никколо.

— Я пущу тебе и себе кровь, она смешается, а потом... что ж, потом я тебя укушу, — должно быть, он увидел выражение лица Вивиани в этот момент. — Не бойся, — склонившись к его уху, прошептал лорд. — Я буду нежен.

Он подмигнул Никколо. Вокруг было холодно, но юношу бросило в жар, и он чувствовал, что на лбу у него выступили капельки пота.

Острие кинжала легко скользнуло по его шее, коснулось горла, а затем впилось в грудь. От острой боли Никколо охнул, но в то же время ощутил поразительную силу, и это чувство затмило все остальное. Кровь из раны потекла по животу, и юноша закрыл глаза. На его плечи упали горячие капли, теплая чужая кровь собралась в ямке над ключицами, смешиваясь с его собственной.

Вивиани подставил под нее чашу, а волосы у него на затылке встали дыбом. Он ждал укуса. Волнение смешалось с возбуждением. Ему так хотелось почувствовать этот укус. Сейчас все его естество жаждало только этого.

Но тут прозвучал выстрел, чаша вылетела у него из рук, и Никколо отбросило в сторону.

Сешерон, 1816 год

За последние дни Людовико дважды поменял квартиру, продолжая платить за снятые комнаты, чтобы хозяева домов думали, что он действительно там живет. Он даже выходил на улицу днем, хотя ненавидел солнечный свет.

Сейчас наступила ночь, и граф отправился на поиски добычи. Ему нужна была кровь. Тьма в нем была голодна, и он ничего не мог противопоставить этому голоду. Жажда теплой свежей крови не давала ему покоя. Вампира била дрожь. Когда он утолял эту жажду, вернее, когда на мгновение голод становился меньше, мысль о металлическом привкусе крови вызывала в нем тошноту, но, когда жажда возвращалась вновь, тошнота забывалась, сменяясь радостным ожиданием насыщения.

Охотиться было легко, и только если Людовико не пил крови довольно долго, жажда мешала ему думать, превращая в дикого зверя, и приходилось тратить все силы на самоконтроль. Нужно было лишь регулярно утолять свой темный голод, и тогда никаких проблем не возникало. А пока его разум не был замутнен, добычу найти было несложно. Звериные инстинкты сами вели его к жертвам. Людовико выбирал тех, кто сам носил в себе Тьму — слабее, чем у вампира, но все же Тьму. Графа влекло все темное в людях — ненависть, похоть, зависть, гордыня, нетерпимость и прочее, что они так тщательно скрывали от окружающего мира, и только Людовико благодаря своей Тьме мог разглядеть в них гниль души за фасадом благопристойности.

Иногда графу хотелось думать, будто он уменьшает зло в этом мире, но он знал, что это неправда. Он убивал, и не раз. Сейчас он уже не помнил лиц своих жертв: эти люди были бедными и богатыми, молодыми и старыми, дворянами и простолюдинами. Долгие годы жизни принесли Людовико опыт и терпение, по голод всегда оставался в его душе, холодный и темный, бездонная бочка, которую он тщетно пытался наполнить.

Рядом с Валентиной голод почти утихал — он чувствовался, но не имел такого значения, как прежде.

Валентина была сейчас на вилле Лиотаров, далеко от него. Поправив камзол, вампир зашагал в темные кварталы, где поджидали клиентов проститутки. Людовико не думал, что люди здесь хуже, чем где бы то ни было, но так действовать было проще — властям не было дела до этих девушек. Их услугами пользовались многие, а слушать не хотел никто. Карнштайн мрачно улыбнулся, подумав о набожных жителях города, — они с таким презрением относились к проституткам, и тем не менее падшие женщины неплохо зарабатывали.

Его мысли вновь вернулись к Валентине. От голода он грезил о ее крови, о синей жилке, бившейся на шее под светлой кожей, но он знал, что его чувства никогда не позволят ему испить из ее вены. Людовико понимал, что не сможет лишить эту девушку воли, видеть в ней добычу. Валентине даже удалось пробудить в нем давно забытое ощущение — сочувствие. Из-за нее он решил больше не питаться кровью ее матери, хотя теперь ему и пришлось мучиться от жажды.

Наконец он добрался до окраины города — отсюда было далеко до красивых мощеных улиц, до церквей и салонов благородных дам. Дома здесь были маленькими и невзрачными — под стать беднякам, которые в них жили.

Охота началась.

Возможно, вампира предупредила Тьма. Или все дело было в опыте, позволившем ему прожить все эти долгие годы. А может быть, из-за постоянной опасности все его чувства обострились. Или он что-то заметил — какой-то шум или чужое дыхание. Как бы то ни было, Людовико резко отпрыгнул в сторону.

Пули засвистели вокруг, и только потом граф услышал грохот выстрелов. Тьма хлынула из сердца в руки и ноги, помогая уклоняться. И снова выстрелы, одна пуля угодила в плечо. Подпрыгнув, Людовико преодолел притяжение земли и очутился на крыше, зажимая рукой кровоточащую рану.

— Вон он! Стреляйте, стреляйте! — громко крикнул кто-то на итальянском.

Этих охотников прислали из Ватикана. Жиана и ее ублюдки, никаких сомнений. Людовико ругнулся, проклиная охотников, но в первую очередь себя самого. Он знал, что так все и произойдет, но решил не обращать внимания на предупреждения об опасности.

Тьма внутри забурлила, пытаясь взять контроль над его разумом, заставить его сражаться, а главное, убивать. Карнштайн справился с этим. Кровь стучала в висках, и он ощутил, как удлиняются его клыки. Боль пронзила плечо, и пуля, выйдя из плоти, с тихим звоном упала на крышу. Вот только рана почему-то не закрылась. Раздраженно покосившись на измазанную кровью пулю, Людовико побежал.

И вновь тишину ночи взрезали выстрелы. Он знал, что посланники Ватикана не стали бы нападать на него, не будь они уверены в своей победе. Карнштайну уже не раз удавалось скрыться от них — он либо замечал их заранее и тогда скрывался, либо принимал бой и убивал всех своих преследователей. А значит, эти охотники были опасны — они не были новичками, которые могли допустить какую-то ошибку, они не перестанут стрелять, увидев, что он упал, они были внимательны и осторожны. Эти люди умели убивать не хуже него.

К своему удивлению, Людовико почувствовал, что в нем нарастает странное ощущение эйфории, давно забытое предчувствие смертоносного сражения.

⇐ Предыдущая 7 8 9 10 111213 14 15 16 Следующая ⇒