Глава тридцатая

Глава тридцатая

— Сорок две тысячи крон? — Одд Синсакер закатил глаза, но злиться было не на кого, разве что на себя — ведь это он оказался не готов к той заоблачной цене, которую ему озвучили.

— Я говорил, ремонт может влететь вам в копеечку, — осторожно напомнил механик. — А вы мне, помнится, ответили, что цена роли не играет.

— Ну, такая цена играет роль, — ответил Синсакер. — Такая цена играет решающую роль именно сейчас. Я мог бы половину ванной комнаты отремонтировать на эти деньги.

— Вы, похоже, не очень-то разбираетесь в велоспорте, — заметил механик. Он по-прежнему говорил совершенно спокойно. — Но если вы прикатываете на почти развалившемся профессиональном «сервело» и просите привести его в первозданное состояние с использованием «родных» деталей, то будьте готовы выложить кругленькую сумму в кронах.

Синсакер понимал: механик прав. А если кто и сглупил, так это он сам. Синсакер откашлялся.

— Кредитки принимаете?

— Нет, но я могу выслать чек. Если хотите, можем разделить платеж на несколько частей.

— Нет, лучше побыстрее закончить. Отправьте, пожалуйста, чек на всю сумму.

Уж если на то пошло, у него достаточно солидный счет в банке, чтобы позволить себе потратиться. Норвежец, много лет проработавший на одном месте, не допускавший особенного разврата в личной жизни и удачно застраховавшийся на случай смертельной болезни, просто не может его не иметь.

Механик записал адрес Синсакера и выкатил ему велосипед. Синсакер постоял немного, с удовольствием его рассматривая. В ремонте подновили даже лаковое покрытие.

— Ну, теперь у меня точно самый крутой велик в районе, — засмеялся полицейский.

— Можете не сомневаться, — улыбнулся механик и хлопнул его по плечу. Кислые мины обоих куда-то подевались.

Его маршрут пролегал от велосипедной мастерской по Баккланнет к Нидэльве. Он поехал по дорожке, проложенной вдоль реки мимо ряда бунгалоподобных домов на сваях. Из окон их квартир открывается прекрасный вид на собор Нидарос, хотя сами они являют собой самый уродливый пейзаж, который только можно увидеть с башен собора. Но все-таки наилучшим видом собора можно насладиться с дорожки, по которой неторопливо ехал на новом велосипеде Синсакер, получая удовольствие от того, как точно велосипед слушается руля, и в конце концов приходя к выводу, что его починка все-таки стоила тех денег. Он доехал до стадиона на Эйе, а оттуда по лабиринту улочек добрался до больницы Святого Олафа.

Последние три дня Фелиция лежала под наблюдением в Центре кардиологии и дыхательной системы, куда ее перевели из реанимации. Он каждый день ее навещал. Сегодня он собирался ее удивить, поэтому остановил велосипед у цветочного киоска и купил букет. Поднявшись в отделение, он, прежде чем войти в палату, как всегда, спросил у дежурного, как состояние Фелиции. Он делал так еще в самые первые, опасные дни, чтобы быть хоть сколько-нибудь уверенным в правдивости ответа. Если он спрашивал саму Фелицию, она всегда отвечала, что все в полном порядке. Даже тогда, когда врачи едва закончили ее штопать и весьма велика была вероятность внутренних кровотечений и инфекций, она утверждала, будто все ерунда, и просила его не волноваться. Шли дни, и оценки медперсонала все больше совпадали со словами Фелиции. Она находилась на пути к выздоровлению, и рана рубцевалась как положено.

Сегодня дежурил молодой парень, с которым он раньше не сталкивался.

— Фелиция Стоун? Ее утром выписали, — уверенно ответил он.

Синсакер лишился дара речи и только молча смотрел на дежурного.

— Это ведь неправда? — наконец переспросил он. — Никто мне об этом ничего не говорил.

— Такое решение они приняли сегодня вместе с врачом во время утреннего осмотра. Я сам присутствовал, — ответил медбрат.

— Ее обещали выписать не раньше завтрашнего дня, — сказал Синсакер и направился к ее палате. Открыв дверь, он увидел пожилого господина с усами и торчащими во все стороны волосами. Господин, одетый в очень тесный халат, сидел на кровати, где еще вчера лежала Фелиция. Выйдя из больницы, Синсакер набрал ее номер. Пульс зачастил, и он задумался почему. Преступление раскрыто. Убийца обезврежен. А то, что ее выписали на день раньше, даже хорошо.

Номер Фелиции оказался занят.

— Почему ты ничего нам об этом не сказала, девочка моя? — Голос отца звучал так отчетливо, будто он сидел в одном с ней номере, здесь, в Тронхейме, а не за тысячи миль у себя в гостиной, которую она знала лучше, чем любую другую комнату на земле.

— Ну вы же должны были подозревать нечто подобное. — В ее тоне не было обвинения. Чувству взаимной вины между ними не место.

— Да, мы предполагали, что причина может крыться в интимной сфере. — Отец говорил начистоту.

«На нас действует расстояние», — подумала Фелиция и сама это ощутила: она находится в правильном месте, и настало правильное время, чтобы позвонить домой.

— Срок давности еще не истек, — заметил отец.

— Нет, истек. Наконец-то.

Отец понял, что она имеет в виду.

— То есть ты готова все забыть и жить дальше?

— А разве ты не понял? Мне кажется, прошлого я больше не боюсь. К тому же меня вполне устраивает возможность отправлять за решетку по одному экземпляру Невинсов за заход. — Фелиция засмеялась.

— Пришлось тебе немного повозиться с этим делом, девочка, — продолжил отец, — или даже с двумя. Кто бы мог подумать, что убийство в Музее По будет раскрыто всего через несколько недель?

— Ты немножко мною гордишься, правда? — спросила она. В ее голосе снова зазвучало что-то забытое, вернулась интонация, которая когда-то установилась у них с отцом, но давно пропала.

— Немножко? — наигранно спросил отец.

* * *

Стройной Фелиция Стоун была всегда. Но когда она, поговорив с отцом и рассказав ему так подробно, как только смогла вспомнить, о той давней ночи с Шоном Невинсом, положила трубку, впервые за многие, многие годы Фелиция почувствовала себя легкой.

Она проверила, не дает ли себя знать ножевая рана. Накануне ей сняли швы; спина с тех пор не чесалась, и она затруднилась бы точно указать место ранения, хотя боль где-то в верхней части туловища еще ощущалась. Она немного посидела, думая о деле, которое помогла распутать. Пока она лежала в больнице, Одд каждый день сообщал ей свежие новости из Тронхейма и Ричмонда.

По мнению ученых, которые занялись расшифровкой палимпсестов священника Йоханнеса, включая так называемый ножевой пергамент, находившийся в руках Йенса Дала, многое указывало на то, что последний вдохновлялся примером весьма сведущего в анатомии, но свихнувшегося священника и, вероятно, самого кровавого серийного убийцы за всю историю Норвегии. Находки окрестили Йоханнесовым палимпсестом. Существенно упростили дешифрирование рентгеновские снимки, выполненные Университетом Джона Хопкинса по заказу директора Музея Эдгара По в Ричмонде. Снимки нашлись во время обыска в кабинете Джона Шона Невинса, у которого были свои причины не желать шумихи вокруг Йоханнесовой книги и ее утраченных страниц. Невинс, знакомый с некоторыми из открытий, уже сделанных Бондом совместно с Гунн Бритой Дал, очевидно, собирался использовать снимки для своей собственной академической работы, но позже, когда все устаканится и страсти утихнут. Он сумел вынести рентгеновские изображения из Музея По в самом начале следствия, пока Рейнольдс допрашивал сотрудников музея. По итогам расследования, проведенного полицией Ричмонда, этот инцидент со снимками оказался единственным, которым Джонс и его люди не могли гордиться. В защиту полицейских следует сказать, что снимки находились в неохраняемом запаснике, а не в кабинете Бонда. Невинс единственный знал, где их искать. Так и произошло это маленькое, но очень важное упущение со стороны полиции. Фелиция не сомневалась: Лаубах ходит зеленый от досады — и надеялась услышать подробности, когда вернется.

Она снова взялась за телефон и позвонила Джонсу.

— Рано звонишь, — сказал он вместо приветствия.

Фелиция посмотрела на часы. Был час дня, то есть всего семь утра в Ричмонде.

— Ты спал?

— Нет, пью уже вторую чашку кофе. По большому счету я сегодня с утра свободен — у нас волнения уже улеглись. А у тебя как дела?

— Выписали сегодня. На день раньше, чем запланировано.

— То есть ты рвешься домой? Мне прямо сейчас заказывать тебе самолет?

— Как раз об этом я и хотела с тобой поговорить.

Синсакер проехал мимо Студенческого общества, по мосту Элгесетер и по улице Принсен до самого отеля. Когда он вошел в холл, было двадцать минут второго. Он подошел к регистрационной стойке и, объяснив, что ищет Фелицию Стоун, назвал номер ее комнаты. Портье, мужчина с мелированными под блондина волосами, находился уже в том возрасте, когда окрашенные пряди легко спутать с первой сединой. Ему даже не понадобилось искать ее имя в базе данных. Он посмотрел на Синсакера взглядом, ясно говорившим о его симпатии к мужскому полу, но только не к данному его представителю.

— Она выписалась пять минут назад, — сказал портье. — И уехала на такси.

— Не знаете, куда она направилась? — допытывался Синсакер.

— Нет, но она же американка. Полагаю, поехала в аэропорт. Она сама договаривалась с шофером.

— Проклятие! — К собственному удивлению, Синсакер даже стукнул кулаком по стойке.

— Если вам не терпится произнести несколько прощальных слов, вы еще можете застать ее в Вэрнесе, — предложил портье.

— На велосипеде?

Выйдя из отеля, он достал телефон и замер, размышляя, стоит ли еще ей звонить или отправлять сообщение, и пришел к выводу: если она действительно отправилась к себе домой, даже не попрощавшись, с этим он уже ничего не может поделать. Он гнался за сновидением. Хватит с него сновидений. У них есть скверная привычка оборачиваться кошмарами, попадая к нему в голову.

Он поехал в винный магазин на Сульсиден и купил себе в утешение две бутылки «Красного Ольборга». В торговом центре, в отделе «Меню», приобрел правильного датского черного хлеба и селедочное филе, как раз такое, как он любит, хоть и не часто покупает. Впереди его ожидали пустые и нудные выходные, и он гадал, как долго сможет продержаться, прежде чем позвонит Аниккен.

У Фелиции Стоун внезапно возникло ощущение, будто она сделала глупость. Ведь дело закрыто. Почему она не может оставить все как есть и уехать домой? Зачем сейчас еще что-то изобретать?

Она достала связку ключей, которую носила в кармане, несмотря на то что ни к одному замку по эту сторону Атлантики ни один из ключей не подходил. Зато на ней имелась отмычка, не знающая подобных географических ограничений. Подошла она и к замку, который Фелиция решила взломать, — правда, пришлось помучиться. Паттерсону такие проделки удавались куда лучше, чем ей, и преступник из него получился бы такой же хороший, как и полицейский. Она же долго возилась, но все-таки справилась с замком. Войдя, осмотрелась. Комната оказалась точно такой, как она себе и представляла. Это открытие прибавило ей уверенности: она на правильном пути, — но кое-что ей еще надо сделать. Остается последняя ниточка, которую надо распутать.

Он медленно катил по Кирке-гата. Проехал мимо дома семьи Дал. Все окна оказались задернуты шторами. Дети переехали к родителям Гунн Бриты в соответствии с законом о защите ребенка. Дом скорее всего продадут, чтобы удовлетворить иски о возмещении ущерба, которые обязательно потянутся за этим делом.

Предстояло еще много научной работы с серией убийств пятисотлетней давности, возможно, самых кровавых за всю историю Норвегии. Дальнейшее расследование преступлений Йенса Дала потребовало от норвежской стороны больших усилий. Лодочный сарай в Эрланне с легкой руки Владо Танески из «Адрессеависен» вскорости прозвали «Логовом ужаса». Пресса вообще изрядно постаралась, чтобы предсмертное желание Йуна Ваттена — не дать Йенсу Далу превратиться в мифическое чудовище — так и не было выполнено.

В этом сарае нашлось достаточно материала, чтобы доказать причастность Дала к убийствам Эдварда и Хедды Ваттен, а также собственной жены. Кроме того, полиция обнаружила кожу как минимум еще одной неопознанной жертвы, и это позволило занести Йенса Дала в категорию серийных убийц, удовлетворяющих всем мыслимым критериям и определениям.

Что же до виргинского преступления, то и в этом случае обнаружились весомые улики, доказывающие его виновность. Помимо сходства деталей и тайной связи между Гунн Бритой Дал и Эфраимом Бондом, дающей мотив для убийства, нашлось электронное подтверждение поездки Дала в Америку. По всей видимости, он сел в самолет до Вашингтона, где взял напрокат машину. Скальпель и другие хирургические инструменты он с собой в самолет не брал, а приобрел на складе медицинского оборудования в Вашингтоне. Все необходимое он заказал заранее от имени Тронхеймского Музея естественной истории. В Норвегию Дал вернулся чуть меньше чем через трое суток. Первоначальная проверка алиби Дала состоялась до того, как полиция Тронхейма узнала о ричмондском убийстве, и потому основное внимание уделялось выходным, совпавшим по времени с убийством в книгохранилище. Коллеги Дала, потрясенные случившимся, позже говорили на допросах, что считали Дала ушедшим в отпуск. А жене, по словам родителей Гунн Бриты Дал, он сослался на участие в очередной конференции.

У замысла Дала имелись уязвимые места; вероятно, если бы полиция пристальнее проверяла его в начале расследования, обман с поездкой мог быть раскрыт. Тем не менее его идея вывести полицию из игры, заставив охотиться за сумасшедшим маньяком, незнакомым с жертвой, сработала. Могла ли другая расстановка приоритетов при расследовании спасти жизнь Йуну Ваттену, теперь уже никто никогда не узнает.

Улику, выдающую причастность Дала к американскому убийству, обнаружили на следующий день после его смерти. Во время обыска его дома, где среди прочего нашлась копия Йоханнесовой книги, сделанная Далом собственноручно еще до передачи оригинала в библиотеку, полицейские вынули из почтового ящика неоткрытое письмо. Его отправили из США в тот же день, когда Дал вернулся в Норвегию. Почерк на конверте ясно указывал, это письмо он отправил себе сам. В письме оказался маленький кусочек человеческой кожи, еще не успевший как следует просохнуть. Прежде чем констатировать, что это кожа Эфраима Бонда, полиции следовало дождаться результатов анализа ДНК. Но почти наверняка Дал оставил себе этот сувенир на память об убийстве. Что он сделал с остальной кожей жертвы, так и останется неразгаданной загадкой. Скорее всего она стала добычей лесных зверей где-то между Ричмондом и Вашингтоном.

Нет ответа и еще на один вопрос: почему убийство в Музее По представляется более неряшливым и беспорядочным, чем убийство в книгохранилище, поскольку единственного человека, который мог бы объяснить это полиции, уже нет в живых. План Дала предположительно заключался в том, чтобы представить оба убийства как плоды чьей-то извращенной фантазии, нагромождая эффектные детали и добавляя иррациональные подробности вроде засунутой в мусорную корзину головы. Он рассчитывал отвлечь внимание следователей от вероятного присутствия в обоих убийствах в первую очередь личного мотива.

Лишая жизни Гунн Бриту, он сменил тактику. В его действиях было больше порядка, он выбрал замкнутое пространство. Может быть, к этому его подтолкнула неожиданно открывшаяся возможность спрятать тело в хранилище. Как однажды, еще лежа в больнице, заметила Фелиция Стоун, большинство убийц — приспособленцы. Даже самый методичный маньяк способен отступить от своего замысла, если это сулит ему какие-то выгоды.

Другое объяснение заключалось в следующем: если от измывательств над Бондом Дал на самом деле получал удовольствие, то собственную жену ему хотелось убить как можно быстрее. Некоторые даже считали его образ действий признаком того, что где-то в глубине темной души социопата все-таки скрывались подобия человеческих чувств. Синсакер не принадлежал к числу подобных идеалистов.

Ответ на вопрос, что же сделало из Йенса Дала чудовище в человеческом обличье, так и не был найден. Вопреки слухам об ошибке следствия, объявившего пожар в доме Далов случайностью, никаких свидетельств причастности Йенса к этому преступлению обнаружить не удалось. Не похоже, чтобы у Йенса Дала было трудное детство или с ним дурно обращались. Ни один свидетель из тех, кто знал его ребенком, не упоминал типичных для детства серийных убийц проблем или расстройств поведения. Маленький Йенс не писался в постель, не мучил животных, его не уличали в поджигательстве и насилии. Правда, один раз его поймали на воровстве комикса про Фантома в местном кооперативном магазине. Но на этом список его преступлений заканчивался, да и заявления на него так и не составили, поскольку владелец магазинчика решил, что он славный мальчик. Йенс Дал не обижал девочек, его никогда не ловили на шпионаже или подсматривании. Он никому не угрожал; никто не помнил, чтобы он дрался. По словам эрланнских земляков Йенса, с которыми удалось побеседовать полицейским, он был тихим, задумчивым мальчиком, который сторонился окружающих. В юности он вечеринкам и прогулкам с девчонками предпочитал чтение книг и комиксов у себя в комнате. Все его сверстники считали его безвредным, башковитым, но скучным парнем.

А еще Синсакер размышлял о том, сколько времени пройдет, прежде чем он, проезжая мимо бывшего дома Далов, перестанет каждый раз представлять себе обнаженный торс, маску из человеческой кожи и глаза, пристально всматривающиеся в иной мир, совсем не похожий на его собственный. Мир этот зародился и вырос внутри Йенса Дала, питаемый многолетними одинокими раздумьями, которыми ни с кем нельзя поделиться.

Вид дома, располагавшегося дальше по улице и принадлежавшего Йуну Ваттену, тоже наводил на мрачные мысли. Когда Синсакер свернул к себе на задний двор и закрыл за собой сначала подъезд, а потом квартиру, у него уже созрел план: оставить селедку в покое и забраться в постель, поставив на ночной столик бутылку аквавита, а в магнитофон — какой-нибудь сентиментальный фильм.

Его план с треском провалился.

Когда Фелиция услышала поворачивающийся в замке ключ, ею овладела паника. На нее снова накатила тошнота, как всегда, когда она делала какую-нибудь глупость. Разве можно было действовать таким образом? Наверное, она все разрушила еще до начала? Но теперь уже слишком поздно сомневаться. Единственное, что ей остается, — следовать плану. Она прокралась в спальню и улеглась на кровать. Смеясь над собой, расстегнула две верхние пуговицы на блузке. «Ты точно спятила, — сказала она себе. — Что, если не сработает? Нет, должно сработать. Я и так уже почти на четырнадцать лет опоздала».

Увидев Синсакера, входящего в спальню в расстегнутой рубашке и держащего в каждой руке по бутылке аквавита, она поняла: все получится. Это не глупость, а единственно верное решение. Последняя ниточка расследования не подвела — на его лице было написано как раз то, что она так надеялась увидеть.

Зеркало висело у Синсакера за спиной, поэтому со стороны он себя не видел, но не сомневался, все его чувства можно прочитать на лице. Изумление, облегчение и кое-что еще, пережитое в незапамятные времена, но уже забытое.

Она поднялась с кровати, подошла к нему и прикоснулась к его губам указательным пальцем. Забрала у него бутылки и поставила в угол. Раздела его и увела в кровать. Он лег на спину и смотрел, как она раздевается. Наконец остались только черные волосы и белая кожа. Она забралась к нему в кровать и поцеловала в губы. Затем ее губы спустились на плечи и грудь. Долго бродили по животу, пока наконец не добрались до пункта назначения. Он уже был возбужден до предела и кончил слишком быстро.

— Это… это… — бормотал он, запинался и никак не мог подобрать слов.

— Ты понятия не имеешь, что это, — сказала она. — Но однажды я, возможно, тебе расскажу.

Он любовался тем, как она сидит на кровати возле него.

— Надеюсь, что расскажешь.

— А я надеюсь, что у тебя еще осталось немного пороха. Сначала я сделала то, что ДОЛЖНА была сделать. А продолжением будет то, что я сделать ХОЧУ.

— Не забывай, я уже не молод, — заметил он с улыбкой. — Но если мы не будем торопиться, у нас все получится.

Час спустя они сидели в кровати, все еще неодетые, и рассматривали учебник анатомии Грея. Она положила голову ему на плечо, и ее длинные черные волосы окутывали его как плащ. Дыхание ее было спокойным. Когда-нибудь потом она назовет этот истекший час невесомым и скажет, что сила тяжести изменила свою природу. А он лучше всего запомнит свое ощущение — в первый раз ему казалось, будто послеоперационная пустота в голове полностью заросла.

— Ненавижу сериалы про врачей, — сказала она насмешливо.

— Я тоже, — согласился он, — в лучшем смысле слова.

— Джонс дал мне две недели отпуска.

— Отлично. Значит, ты сможешь поехать со мной в Осло. Мне надо на крестины, а тебе определенно стоит получше узнать нашу страну и увидеть что-нибудь еще, кроме Тронхейма.

— Я поеду с тобой. Но мне нравится Тронхейм. Нравится дождь и холодная погода.

— Насколько сильно нравится? — спросил он и почувствовал, как просыпаются и начинают шевелиться мурашки.

— Возможно, настолько сильно, насколько ты надеешься.

⇐ Предыдущая 24 25 26 27 28 29 303132 33 Следующая ⇒