XVI. МОЛОДОСТЬ. XVII. ПОКОЛЕНИЕ 20. XVIII. МИСТЕРИЯ

XVI. МОЛОДОСТЬ

Молодой поэт душит гражданских жен. Патриот и любовник. Молодой поэт принимает горячую ванну, чтобы протрезветь и отбить простуду. Молодой поэт бреется стонком для ног, потому что у него нет своего стонка. Молодой поэт считает деньги в халате, смотрит известный фильм. Он засыпает, и ему снятся сны. Потом он проснется и, может быть, напишет стихотворение, или не проснется сегодня, а может быть, красиво оденется, и поздно вернется, я не знаю.

XVII. ПОКОЛЕНИЕ 20

поколение двадцатилетних в центре
поколение которое ненавижу
поколение автомоек
поколение бон аквы и шоколадки
поколение зависти к ближнему
поколение краденных книг и айфонов
поколение триган-дэ
поколение яд
я
я лучше него
я не отвечаю за человечество
флаги и гимны
за знаки покорности
моду
и всё остальное

как в первый раз накануне любви
как простые цветы
как героин
как видеонаблюдение в лифте
как бог
я нигде
и везде
проклятое существо из слов
из воды
из чьих-то мнений
из лезвия бритвы

поэт
поэт
поэт

XVIII. МИСТЕРИЯ

Таблетки были дешевыми, как и сейчас, их было от где-то семи до пятнадцати штук за раз, и на полу по обыкновению своему образовывалось Безобразное Положение Вещей:

- Ты, Лешкевич, будешь курить?

- Будешь…

Анатолий снимал комнату на Грамшах: «Летаю по Европе через вену, ищу грамм под булыжником на Грамшах». Улица Грамши, 43, код в домофоне: ноль-семь-тринадцать. Местные говорят про дом, в котором обитал Толик, что дом – «кишка». Дом, в котором обитал Толик, – зовется у местных «кишкой». Толик – не при делах. Построенный на пике застойного времени дом включает в себя восемь адресов и более 1400 штук квартир. В длину – тысяча сто сорок метров, считается самым длинным домом в мире – он опережает Карл-Маркс-Хорф, бывший самый длинный дом в мире, стоящий в сердце Австрии, ровно на сорок метров. Кишка – уникальное воплощение советской архитектурной мысли из серого кирпича и цементного вещества. Пять арок, детский сад, частная школа, продуктовый магазин Магнит, пивная «Полтора» и подростковый кружок «Радуга», в который Лешкевича в свое время не взяли на отделение изобразительного искусства; якобы возрастом слишком ранним не вышел, якобы не было мест, а на самом деле – таланта разглядеть талант, конечно, у этих сук не было, как обычно; и чувства историзма не было.

В этой кишке Толик некоторое время и существовал, в комнате с балконом на кишку.

Когда пришло время Безобразного Положения Вещей, старуха, которая сдавала Толику квартиру, отчалила не нибеси, - эта печальная новость совпала с тем, что у нас перестало хватать денег платить за жилье и покупать еду, и девки с нами заодно в этот период не связывались – не надо было тратиться на девок, мы одновременно переживали тяжелые последствия первой неразделенной любви, и достойно не уходя в сторону педерастии и содома, позиционировали себя как убежденные нигилисты и сексисты. Прошли похороны старухи, и о нас надолго забыли.

Денег оставалось ровно столько, чтобы купить в аптеке обезболивающие, сигарет, лапшу и настойку на рябине и клюкве.

Наполовину казах, наполовину русский татарин – серебряный зуб добавлял Толику разнообразия. Пума на знаке зеленой ветровки, которую Толик принципиально не снимал, изображала дохлую кошку на обочине. Зеленая ветровка была символом т.н. «зеленой темы» (хотя, напомню, денег у нас – рябина и клюква) и настойчиво пахла потом, и вообще всё на Толике пахло потом – и штаны, и кроссовки, и кепка.

Люди в белых халатах узнавали жителя кишки, когда тот еще был у порога, наверное, по его глазам под кепкой, одежде и зубу, даже за мутным стеклом аптеки узнавали, и осторожно несли ему из холодильника эти обезболивающие таблетки за двадцать три рубля – пластинка, когда тот спрашивал: «Триган-дэ две пластинки, пожалуйста, за двадцать три рубля - пластинка», и фармацевты несли ему эти таблетки на таком стреме, словно Толик попросил не обыкновенных обезболивающих колес, а героина вколоть ему прямтам попросил.

Триган-дэ – это Святая троица для бедных. Ну, там бог-отец, бог-сын и святой дух, как у Андрея Рублева… Сейчас продают строго по рецепту.

Но эта история не о бессмысленной наркомании. И вообще не о наркомании даже. Мы решили принять таблетки в комнате старухи. На ковровых стенах висели иконы. Под батареей грелись сухие кусочки яблок. А главное – не было никакой мебели, кроме шкафа с книгами, не было табуретов, хрусталя за стеклом, а был балкон, на котором можно курить. Старуха спала на полу. Мы легли рядом с ней, запили триган настойкой, и образовали Безобразное Положение Вещей.

Первой появилась любовь. Бежала вверх по лестнице, смеялась в пролёт русским своим личиком. Я читал ей стихи. Она мне давала денег в долг, и мне никогда не надо было долг возвращать. Гладился щекой о бёдра в колготках сто двадцать дэн. Дочка бандита. От неё пахло пистолетом и молоком. Грубил, оскорблял, пользовался. Кто-то придушил её подушкой на вписке. Она никогда не была злопамятной и смеялась смерти в лицо.

Второй появилась смерть. Доставала из ботинок шнурки. Шмонала меня, щипала за плечи. Кормила изюмом и рисом, пока из глаз не посыпался рис. Кормила изюмом и рисом, пока из кожи не вылупился изюм. Разливала по заусенцам русскую водку. Забивалась песочком в ботинки. На долго исчезала, и появлялась вновь.

Третьей появилась актриса. Пьяная закидывала ноги на подушку. Врала и говорила то, что думает. Имела право. Актрисы вообще имеют право на нечто большее. Брила ноги моим станком, называла меня поэтом, делала вид, что ни с кем не спит. До сих делает вид. Имеет полное право.

Четвертым появилось предательство друга.

Пятым появилась тюрьма. Неизвестный контакт по скайпу: «Алло, здорова! Знаешь, в тюрьме очень холодно..». Об одном мечтают те, кого посадили в тюрьму за несколько грамм – как следует вставиться на воле и убить стукача. Я не знал, что ответить и отключился. На всякий случай, заблокировал абонента.

Шестой появилась Мария, вторая любовь. Спокойствием пахло от нее, а не пистолетом. Молоком пахло от нее, а не похмельем и смертью. Её грудь просвечивала сквозь футболку.

Но когда появилась мистерия, сцена, то, что было до неё и за ней, стало неважным, несерьёзным, перестало иметь значения, и потому исчез страх, и я стал свободен. Так называемая ваша общая реальность целиком построена на диалектике Сократа, на детективном коллективном мышлении, вы рассматриваете жизнь, которая по природе своей метаэмпирична, через призму причинно-следственных связей, – и это полная хуета. Я её презираю, вашу реальность. Скоро Сын Божий Анатолий подойдёт к Безобразному Положению Вещей, и спросит Лешкевича на счет покурить, и в одиночестве удалится к балкону с видом на кишку. Лешкевич будет распятый Святым духом лежать на ковре со спущенными до колен штанами и с сигаретой в руке и продолжит мысленно рисовать неоновыми красками на ковровой стене картины не хуже, чем все Великие художники, какие только были в Истории.

Конец поэмы

⇐ Предыдущая 1 2 3 4 5 6 78