Симон Львович Соловейчик. 31 страница

личности развивает самое малоценное занятие.

Сознательно увлечь ребенка очень трудно. Прикинем, кого мы можем привлечь на помощь - кого из родных, знакомых, нельзя ли хоть на время отдать ребенка в чужие люди, отослать в гости, чтобы там с ним ходили на рыбалку, на охоту, отдать в

помощники и подмастерья - вдруг он где-нибудь встретит свой интерес?

Не стоит торопить ребенка с выбором профессии. Когда же время выбора подойдет, не позволим чужим людям приставать к сыну с вопросами: "Ты кем хочешь стать?" Мы и представить себе не можем, как мы все надоедаем детям! О будущей

профессии разговариваем так же осторожно, как о первой любви: это интимнейшее дело.

А интерес к людям? А воображение? Почаще будем разговаривать с детьми о людях - об их судьбах, делах и поступках, и, разумеется, только доброжелательно, с удивлением, состраданием, любованием. Оказывается, это и

нам трудно - вот тут-то и приходится переделывать, творить нового себя. Каждый встречный человек должен интересовать нас и нашего ребенка. Вместе отыщем, что можно хорошего сказать о нем.

Особенно стараемся обращать свое внимание и привлекать внимание детей к людям малозаметным, "маленьким". Приучимся жить в ожидании чуда - чуда встречи с необыкновенным человеком в любом обличье, будем ждать

чуда вместе с детьми.

"У всех можно чему-нибудь научиться!" - так говорим мы детям. Нет человека ниже меня, у каждого можно чему-нибудь научиться, каждый человек - мой учитель. Но и мне, старшему, трудно поверить в это, трудно

привыкнуть. Нужно сотворчество с детьми.

Любознательность толкает меня к человеку, воображение помогает понять его. Каждый человек - другой, не такой, как я; тем больше нужно воображения, чтобы почувствовать его душу. Почаще будем говорить детям: "Давай

поставим себя на его место..." - но не тогда, когда мы упрекаем детей. Представим себе состояние другого человека, чтобы вместе простить его.

Дети все умеют! Я не умею скакать на лошади, а трехлетний сын - умеет. Он скачет на палке. Побоимся отвлечь детей, когда они скачут, торгуют в магазине, воюют, тушат пожар, лечат. Попробуем вступить в игру или хотя бы

пройти мимо ребенка, не встретившись с ним взглядом. Кто-то рассказывает в воспоминаниях о своем детстве: он играет в лавку, мимо проходит мама и целует мальчика. "Ну, мама, - говорит он недовольно, - ну разве когда

ты входишь в лавку, ты целуешь лавочника?" Не целуйте лавочников, не мешайте пожарникам тушить пожар и не отнимайте у ребенка стул, если этот стул - паровоз.

Люди не равны между собой, а дети равны всем людям. Я - это только я, а он, маленький, - он король, он и принц, он космонавт, он индеец, он папа. Если в мою комнату вошел король, то я обращусь к нему не иначе как "Ваше

величество!".

В семье Ульяновых был порядок: все должны были вовремя приходить к столу. Уважительной причиной для опозданий считалось лишь одно: зачитался или заигрался. Заигрался! А в иных семьях мальчика или девочку еще бы

и наказали: "Тебе бы все играть и играть..." Или: "Не наиграешься..."

Сухомлинский говорил: в сказках о том, что на Солнце живут два кузнеца и потому оно раскаленное, для ребенка больше правды, чем в сведениях о физическом строении светила. В сказке, в поэзии больше правды, чем в

истине. Никогда не станем разоблачать детские выдумки и фантазии. Если хотите, то ведь и будущий заработок сына зависит от того, насколько он умеет фантазировать, потому что на каждой стоящей работе требуется

воображение. Постараемся укрепить тот вид фантазии, который сильнее у ребенка, не слишком стремясь к гармоническому развитию. Упор на то, что есть у ребенка, а не на то, чего у него нет.

Когда нам кажется, будто у нашего ребенка совершенно нет воображения, это обычно означает, что у него нет того воображения, которое свойственно нам. У него оно какое-то другое, и надо терпеливо искать его, чтобы

развить.

Стоит помнить, что школьная программа относительно условна, она связана традицией и недостатком учебного времени. Почему в ней есть литература, а нет истории музыки? Разве музыка менее значительна, чем

литература? Почему нет в школе геологии? Бухгалтерии? Истории кино? Философии? Но ограниченность школьной программы, вполне оправданная, не должна стать ограниченностью детей. Не стоит думать, будто интересы,

связанные с программой (и приносящие отметки), важнее непрограммных интересов. У них одинаковая ценность.

Почаще играем с детьми воображаемыми предметами. Мы вдвоем месим тесто на столе, раскатываем его, мажем повидлом, ставим в духовку, вынимаем, режем на части, едим и хвалим!

"Вкусно!" А в руках - ничего. Мальчик ползет на четвереньках и мяукает, он кошка. Прекрасно. Что у меня в кулаке? Мышка. Мышка для кошки. Выпускаю - лови!

"Хочу все знать" - это замечательно. Но еще дороже - "хочу представлять", "хочу придумать". Знания ребенок получает в школе, в книгах, с телеэкрана. Но кто, кроме нас, толкает его к мечте и фантазии?

Рассказываем детям сказки. Дети очень любят сказки, придуманные на их глазах, с паузами, затруднениями, с выбором: что делать герою? Маленький не только ждет, он и напрягает фантазию. К тому же дети очень гордятся

тем, что их папа или мама сами сочиняют сказки. А сочинять их легко, стоит один раз попробовать и дать себе волю фантазировать. Не вспоминать, а фантазировать.

Один мальчик, когда ему говорили, что он врунишка, отвечал: "Я не вру, я фантазирую!" Отличать ложь от фантазии не всегда легко. Если нам говорят, что окно разбил ветер, колдун, незнакомец в черной шляпе - это одно;

если говорят, что окно разбил соседский мальчик Женя - это другое...

Прекрасно, когда мальчик выучил уроки и получил "пять". А не выучил уроки, но получил "пять"? Ловкач или молодец? Не будем торопиться с осуждением. Выучить все уроки можно лишь в школе; в жизни все уроки не

выучишь; в жизни чаще всего приходится исхитряться. Если ребенок привыкнет отвечать лишь тогда, когда он знает урок назубок, - он пропал. "А ты сообрази", - говорим мы сыну вместо нравоучительного: "Надо было делать

уроки!" Конечно, надо было. Но надо быть и находчивым, надо быть и творческим человеком!

Во всяком творчестве две стороны: изобретение и оценка. У мастера фантазия и смекалка, но у него и вкус, какое-то внутреннее мерило - оно заставляет его не удовлетворяться слабой работой, искать

новое, отбрасывать банальное и уродливое. Изобретение дается любознательностью и воображением, оценка - вкусом, который дается нам от природы как чувство меры и соразмерности и развивается в

соприкосновении с красивым.

Первой заповедью поставим себе - не бранить вкус детей: "Ну что за дрянь ты читаешь, ну что ты слушаешь, ну как тебе не надоест?" Вкус к прекрасному развивается медленно, он буквально созревает и

должен созреть сам. Мы воспитываем свой вкус и не навязываем его ребенку. У детей есть право на свой вкус, и часто они любят странные, на наш взгляд, книги и фильмы. Но любят же они ириски и

невкусный, приторно-сладкий лимонад? Постараемся проникнуть во вкус ребенка, понять его и принять.

Пользуемся любой возможностью побывать с детьми в театре. Ничто не возбуждает так тоску по красивому, как театр. И никогда не позволяем себе бранить театральные спектакли. В театре живые

люди, их нельзя ругать, как, впрочем, не стоит и ругать артистов на телеэкране, об этом уже говорилось.

Пошли в кино? После сеанса не боимся обсуждать фильм не как произведение искусства, а как реальную историю. Художественные достоинства дети научатся понимать позже. Моральное в искусстве

для детей важнее чисто художественного. И выкинем из словаря слово "ничего". Вот где нам придется поработать вместе с детьми - борясь со словами "ничего, так себе". Ничего - книга, ничего -

фильм, ничего - спектакль... В результате появляются ничего - зрители, а потом ничего - люди. Соберемся с силами и скажем о фильме нечто содержательное. Иногда приходится и во время сеанса

думать: а что я скажу о нем после окончания?

Я не люблю классической музыки? Что ж, постараюсь понять ее вместе с детьми, потому что именно в ней, именно в Бетховене и Чайковском то зерно художественного вкуса, без которого нет

понимания искусства.

Говоря о спектакле, фильме, картине, мы стараемся навести мысли ребенка на автора: что он за человек? Герой повести Сэлинджера "Над пропастью во ржи" думает о писателе: "Этому человеку я бы

позвонил..." А мы захотели бы позвонить автору спектакля?

Крепко подумаем, прежде чем высказать дурное мнение о спектакле или фильме. В этом случае - как можно меньше решительности! Но не стесняемся в выражении восхищения, не боимся выглядеть

смешными или восторженными.

Если есть возможность, будем устраивать семейные чтения вслух. Выросшим детям читать вслух еще интереснее, чем маленьким. Если ребенок мало читает, не станем слишком беспокоиться и

заставлять его читать. Будем сами больше читать, будем собирать хорошие книги, и придет время, когда сын станет читателем.

В последние годы чуть ли не модными стали фельетоны про мам и бабушек, заставляющих своих детей и внуков учиться музыке. Хлопотливые мамы и бабушки осмеяны вдрызг. А за что, собственно?

Именно ребенка без музыкального слуха и надо учить музыке, иначе откуда у него возьмется слух? Рассуждение простое: поскольку ребенок заведомо не станет великим музыкантом, то зачем учить его

музыке, зачем его мучить, зачем тратить на него силы и деньги? Но музыкальное образование, музыкальное развитие - само по себе цель. Отчего никто не пишет фельетонов о том, что вот-де мы учим

детей алгебре, хотя у них нет математических способностей? Разве приобщение ребенка к музыке, к языку музыки не так важно, как изучение алгебры или химии?

Вот что мы должны делать: давать ребенку как можно больше разных языков, потому что мир многоязычен. Речь идет не только об иностранных языках (хотя они тоже нужны), нет - о языке кисти и

красок, о языке мелодии и гармонии, о языке чертежа и детали, о языке цветов и грибов, о языке закатов и восходов, о языке поэтического образа и сказочного символа, о языке театральных декораций

и актерской игры. Будем вместе с детьми, напрягаясь душой, овладевать этими языками точно так же, как иностранными: учимся понимать их и говорить на них в какой-то степени. Чем больше таких

языков усвоят сын и дочь, тем более многосторонним будет их взгляд на мир, тем богаче будет их душа, тем легче будут они принимать возвышенное и стремиться к идеалу, тем сильнее будут они

духом.

Общение, сотрудничество, сотворчество... Но есть в русском языке еще одно слово: соцарствие. Я однажды встретил его. Что оно значит? Не могу и представить себе. Но как-то в

телефильме об одном замечательном современном нашем писателе сказали, слегка шутя, что он любил царить в своем доме, царствовать. А может, бывает в доме и

"соцарствие"?

Скажут: "Эк занесло его! Еще и соцарствие!" Но всегда ошеломляет разница между тем, о чем мы читаем в великих книгах, и обыкновенной нашей жизнью. Ну что уж так? Ну

хоть в мысли, хоть в мечте, хоть в сердечном замирании, хоть ненадолго поднимемся, поднимемся...

А Матвей-то наш маленький отличился!

В 1985 году был в Москве Всемирный фестиваль молодежи и студентов, и кинорежиссеру Владимиру Левину поручено было снять фильм о детской части

фестиваля - о том, как жили в Москве маленькие гости со всего света, как они объединились в своем стремлении к миру. Режиссер углядел Матвея, его

поразило, как он рассказывал, естественность в поведении мальчика, и он добился, чтобы нашего Матвея включили в число делегатов фестиваля. Он был,

если не ошибаюсь, самым маленьким. И так его все полюбили; так он работал - именно работал, соединял старших ребят, веселил их и будоражил; с такой

честной гордостью повторял он: "Я из Советского Союза!"; так смешно, так искренне уверял, будто знает много языков - и английский ("сэнк ю вери

мач"), и французский ("мерси боку"), и еще какие-то другие, - словом, так он достойно представлял нашу делегацию, что был награжден Почетной

грамотой.

А сорокаминутный фильм о детях на фестивале, главный герой которого наш маленький, быстрый, находчивый в ответах Матвей, показывали и по

телевизору. Текст от Матвея читает известный артист Евгений Леонов. Рассказывают, что он все время удивлялся, как может мальчик вести себя с такой

простотой и независимостью? Фильм Центральной студии документальных фильмов называется "Жил-был Матвей".

Но для честности должен добавить, что Матвей-то наш уже школьник, первоклассник, и пока что беда с ним. Читает, считает, рассказывает, слушает

внимательно, хорошо сидит на уроках, но все буквы пишет только печатные и только в зеркальном виде. Уже третья четверть кончилась, уже учительница

в отчаянии, уже поговаривают о том, чтобы оставить его на второй год, а он по-прежнему пишет "с" - влево, "ч" - вправо, а косую палочку в печатном "и" -

сверху вниз. Буквы прыгают по линейкам как им вздумается, от тетрадей Матвея можно упасть в обморок, и ничего не помогает. Идея старательно

выводить буквы глубоко непонятна ему, он пишет так же быстро и небрежно, как взрослые всю жизнь на его глазах пишут, а учительница сердится,

говорит, что мальчик не приучен трудиться.

Что делать? Строгими мерами можно было бы научить его, в какую сторону пишется "с" и "е", а в какую "ч"; но что будет утеряно при этой операции, кто

знает? Придет время, и научится он писать; и во всяком случае его грех грязнописания меньше греха неверия в мальчика. Не надо все немедленно

исправлять, поддаваясь психологии ремонта, и нет в педагогике фразы опаснее, чем "на ошибках учатся".

Дети на ошибках не учатся, дети учатся не на ошибках, а на своих успехах, достижениях. Дети развиваются прибавлением положительного, а не

вычитанием отрицательного. Знака "минус" в педагогической арифметике нет, в ней только "плюс", "умножить" да еще "разделить" - разделить с детьми

их тревоги и трудности.

Дети. Что поделаешь? Не то, так это. Педагогика от Матвея продолжается. Видно, мальчик еще не всему научил нас.

В телевизионной передаче для молодежи - беседа с восемнадцатилетним парнем, который отбывает долгое наказание за

квартирные кражи. Красть он начал в четырнадцать лет. Парень довольно добродушно объясняет, отчего он воровал:

- Воли не было. Знаю, что нельзя, а воли нет.

В этой фразе - вся расхожая педагогика. Тысячи книг написаны по этой трехкодовой схеме:

1. Есть кем-то установленные "нельзя".

2. Знай, что нельзя.

3. Имей волю удержаться от того, что нельзя.

Так все просто: "нельзя + воля". Эта схема, глубоко в нас сидящая, и ведет к порокам и преступлениям. Конечно же, есть великое

множество "нельзя", их гораздо больше, чем значится в Уголовном кодексе. Но из этого вовсе не следует, что жизнь человеческая

катится по дорожке, с двух сторон огражденной заборами из "нельзя". Все гораздо сложнее. Если бы жили и действовали по схеме

"нельзя + воля", то уголовных преступников было бы куда больше.

Вокруг нас полно "нельзя", но изнутри человека вырастает мощное "не могу", которое в тысячу раз сильнее, чем "нельзя".

Воля человеку необходима, но она дана вовсе не для удержания его в границах "нельзя", а для сотворения красивого мира.

Воспитание по схеме "нельзя + воля" - воспитание в два прихлопа, в два притопа; раз-два, раз-два, нельзя - держись, раз-два,

нельзя - крепись, раз-два, нельзя - не смей, раз-два, нельзя - смотри! При обедненном этом воспитании "нельзя" становится

сладким запретным ходом, а воля, направленная на подавление собственных желаний, погибает.

Парень с телеэкрана потому и попал в заключение, что ему не вкладывали в голову ничего, кроме жалкой схемы "нельзя + воля".

Только такая схема ему и понятна, только в нее он и верит; все остальное кажется ему пустым. Так просто: нельзя! Почему

нельзя? А потому, что заругают, накажут, посадят. А может, обойдется, может, не поймают. Вдобавок человек чувствует себя

героем, свободной личностью: всем нельзя, а ему можно.

Ну а что же вместо этого, привычного? Да все то непривычное, о чем говорилось в книге.

Дети - благодарный народ, дети - народ неблагодарный.

Родители мучают ребенка, чуть не силой заставляют его учиться - ничего, потом скажет спасибо.

Но если "спасибо" отложено на годы, ребенок растет, не зная благодарности, и душа его как в темноте -

много ли толку от поздней деловой благодарности?

- Сережа, сходи в магазин!

Нет чтобы ему взвиться как на пружинке и побежать! Надо десять раз повторить. Наконец он

поднимается, неохотно надевает пальто и отправляется с таким видом, будто он вовсе не за хлебом. Ну уж

ладно, ладно, по дороге, может быть, и купит.

Привыкнем к этому. Забудем пустые фразы: "Сколько раз тебе говорить? Тебе что - сто раз повторять

надо?" Все равно не узнаешь, услышал он нас или не услышал. Ответ придет через много лет, словно

сигнал был послан на далекую звезду.

Всей нашей жизнью мы приучены: если ты сделал человеку что-то хорошее, то и он с тобой - по-хорошему

или уж во всяком случае будет благодарен. Вся жизнь так устроена. А в доме что? Сыну и то купили, и это,

и куртку, и магнитофон, и велосипед... А он? Как приносил двойки, так и приносит, как болтался с

дружками до полуночи, так и болтается. Хоть бы мать пожалел! Мать ночей недосыпает, куска хлеба

недоедает, а он? Неблагодарный.

Идея отдачи, и притом немедленной, если она овладеет родителями, может погубить всю работу

воспитания. Идея отдачи естественна в сфере материального производства: вложил рубль - должен

получить отдачу в рубль с чем-то. Вклад и отдача измеряются одной мерой, в рублях или тоннах. Не так с

отдачей в сфере духовного производства. Родители вкладывают в ребенка нечто материальное - деньги.

Силы, жизнь свою вкладывают в него, а отдача? Она нематериальна: свойства детской души. Лишь только

мы начинаем измерять отдачу твердой мерой: отметками, помощью в хозяйстве, приличным поведением -

мы пропали. Наш труд воспитателя покажется нам бессмысленным, бесконечным и напрасным - где же

взять силы, терпения и любви?

С детьми нельзя вести счеты и потому, что душа от этого хиреет, и потому, что вклад и отдача

несоизмеримы, да и просто потому, что просчитаемся. Кто завел счеты с детьми, тот просчитается. Дети

даны нам для нашего бескорыстия.

Древняя легенда замечательно объясняет, в чем выражается благодарность детей.

...Старый орел с тремя молодыми орлятами залетел далеко в море на маленький островок. Вдруг

поднялась страшная буря. Орел подхватил одного из сыновей и понес его над бушующими волнами. На

полдороге он спросил:

- Сын мой, видишь, как я забочусь о тебе, как спасаю твою жизнь... Будешь ли и ты так же заботиться обо

мне, когда я стану совсем старым и дряхлым?

- О, конечно, отец! - отвечал сын. - Я отплачу тебе тем же, я буду заботиться о тебе так же, как и ты обо

мне...

Тогда старый орел сказал:

- Мне очень грустно, что у меня вырос сын-лжец...

И он бросил сына в море.

Вернулся за вторым. Понес его к берегу.

- Будешь ли ты, сын, заботиться обо мне так же?..

- Отец, как ты можешь в этом сомневаться? Только донеси меня до берега...

И второго сына постигла та же участь - отец бросил его в море. Он не терпел лжецов.

Полетел за третьим, несет его над волнами, чуть не падая.

- Сын мой, будешь ли ты заботиться обо мне так же, как я о тебе?

- Отец, этого я тебе обещать не могу, - сказал третий сын. - Но я обещаю, что, когда у меня будут дети, я

буду заботиться о них так же, как ты обо мне...

И старый орел донес орленка до берега.

Принять такой взгляд на жизнь нелегко, и найдется много охотников поспорить: ну как же - а забота о

престарелых родителях?

Но не надо понимать легенду буквально. Примем одно: жизнь должна идти вперед, родители все отдают

своим детям, а дети - своим детям, и так эта эстафета бескорыстия идет через века. Дети благодарны, но

они благодарят не нас, а жизнь.

Так что же выходит: все отдай и ничего взамен?

Мы получаем больше, чем отдаем.

Вот совсем еще маленький Матвей кричит свое "э-а!". Вот ему два года, я мою ему руки под краном, а он

бьет по воде, брызгает и смеется, и сердце мое замирает от наслаждения видеть и держать в руках эти

ладошки величиной с мой мизинец. Вот он подрос, играет в другой комнате, я зову его, а он деловито

кричит мне: "Циво?", то есть "Чего?", и даже голос его туманит мне голову. Вот и всё, вот и все наши

радости - этот смех, эти брызги, это веселое "Циво?". Ах, если б навеки так было!

А за это что отдать, когда сидишь за столом и вдруг слышишь за дверью пыхтение и странные, нигде в

мире не существующие звуки: тепа, тепа, тепа... шлеп, шлеп, шлеп... - и в двери, в самом низу ее,

появляется нечто совершенно удивительное - маленький Матвей на четвереньках вползает в комнату,

громко шлепая ладошками по полу, выкидывая руки, словно пловец с ластами: шлеп, шлеп, шлеп... Голова

поднята, два живых глаза смотрят на меня с восторгом: приполз, нашел, увидел! Что за это отдать, что -

жалко? И вот еще чудо - пошел! Сам пошел, пошел, пошел и идет, шатаясь, с отрешенным, в себя

углубленным взглядом человека, занятого сложной внутренней работой. Нелепо держит перед собой руки,

словно они фарфоровые и могут разбиться, не понимая еще, зачем ему руки при ходьбе... И так,

пошатываясь, ни на кого не глядя и никого вокруг не замечая, прошел всю комнату и упал, сел - словно

пришел в себя: что это было с ним, что приключилось? Он ли это шел и почему сейчас сидит?

Нам, взрослым, чтобы испытать такое ощущение, надо было бы вдруг взлететь под облака, и такие же

крики восторга сопровождали бы наш перелет, как и я кричу: "Пошел, пошел, сам пошел!"

И так каждый день, каждый год, всю нашу совместную с детьми жизнь: то пополз, то пошел, то заговорил,

то "зачитал", как говорят учительницы первых классов: "Ну всё, у меня все дети зачитали" - научились

читать.

Вот наша отдача, обратная связь, доход, прибыль, как хотите назовите. Иные из нас и за всю жизнь не

испытали бы острого любовного чувства, не узнали бы, что такое нежность, заливающая, останавливающая

сердце, если бы не дети. Так кто же у кого в долгу?

В заключение нечто вроде премии терпеливому читателю -

краткий пушкинский курс педагогики. Куда короче - в шести

строках! Наука искусства воспитания для очень занятых людей.

Однажды Пушкин записал шутливые стихи в альбом

семилетнего мальчика, Павлуши Вяземского. Пушкин был

верен себе в каждой строчке и в каждой шутке, и даже

экспромты его гораздо содержательнее, чем кажутся с виду.

Вот случай убедиться в этом: переведем веселые строчки на

язык педагогических законов.

Пушкин написал:

Кн. П.П.Вяземскому

Душа моя Павел,

Держись моих правил:

Люби то-то, то-то,

Не делай того-то.

Кажись, это ясно.

Прощай, мой прекрасный.

В шести строчках - все искусство воспитания!

"Душа моя Павел" - люби ребенка, как душу свою, умей

выразить любовь в ласковом слове, в ласковой интонации.

"Павел", "Кн. П.П.Вяземскому" - обращайся с ребенком как с

равным, как со взрослым, невзначай подчеркивай, что он уже

большой - Павел! Дети никогда не бывают для себя

маленькими, они всегда "уже большие". И как бы ты ни любил

ребенка, будь с ним немножко сдержан, особенно с мальчиком:

"Душа моя", но "Павел".

"Держись моих правил" - сначала обзаведись, пожалуйста,

своими правилами жизни, убеждениями, принципами - без них

к ребенку лучше и не подходить. И это должны быть свои

правила, своею жизнью выработанные, чужие правила детям

внушить невозможно. Сколько неудач в воспитании из-за того,

что мы пытаемся вбить в детские головы правила, которых сами

не придерживаемся! Нет, "держись моих правил" - слово,

убедительное для ребенка своей честностью. И не назидание, а

дружеское: "держись". Совет, которым можно и не

пользоваться. В необязательном "держись" поучение,

необходимое ребенку, и свобода от поучения. Взрослый

направляет, а действует ребенок сам.

"Люби то-то, то-то..." - люби! Все воспитание держится на

одном этом слове: люби! Воспитание - это не запреты,

воспитывать - пробуждать способность любить. Где любовь,

там и благодарность, там волнение, там доверие, там все

лучшие человеческие чувства - люби.

"Не делай того-то" - сказано категорично и без объяснений.

Отметим тонкость: "не делай" - относится к автору, взрослому

человеку, это ведь из его правил - "не делай", это правило

взрослого, а не особое детское правило для маленьких. "Не

делай" - закон взрослых, серьезных, честных людей. Не

запрещено, не осудят, не накажут, но не делаю - не в моих

правилах. "Не делай" и "люби" - двух этих слов достаточно.

Есть поле человеческого поведения. Нижняя граница его

твердая: "не делай", а верхней границы нет, она бесконечна -

"люби!".

"Кажись, это ясно" - ребенку и надо внушать, что все наши

установления и советы просты, понятны, безусловны, ими весь

мир живет. А ты маленький, умница, ты все понимаешь с

полуслова, ты не нуждаешься в длинных нотациях. Пусть

ребенок не понял взрослого - не страшно. Вера в понятливость

мальчика постепенно сделает его умнее: люди удивительно

быстро умнеют, когда их держат за умных. И с какой легкостью

говорит поэт с мальчиком о самых важных правилах жизни, с

какой легкостью! "Кажись, это ясно..." Он открывается перед

мальчиком. Он не просто подчеркивает равенство обращением

"Павел", он в самом деле чувствует себя равным с мальчиком.

Не демонстрирует равенство, а искренне проявляет его тем, что

говорит с мальчиком всерьез, хоть и в шутливой форме, и

говорит не заученное, а только что самим открытое.

"Прощай, мой прекрасный" - прощай! Взрослые и не должны

слишком много заниматься детьми. Ребятам лучше быть в

компании сверстников, отдаваться играм и своим делам.

Поиграли, поговорили, объяснились в любви - и достаточно,

беги к своим игрушкам, там твой мир.

И словно кольцо замыкается: "Прощай, мой прекрасный".

Внушайте ребенку, что он прекрасен в глазах взрослого! Кто

умеет от сердца сказать маленькому: "Мой прекрасный" - тот

счастлив в детях и у него счастливые дети. Между двумя этими

обращениями, "душа моя" и "мой прекрасный", заключено все

искусство воспитания детей.

1977-1986 гг.

⇐ Предыдущая 23 24 25 26 27 28 29 303132 Следующая ⇒