Симон Львович Соловейчик. 21 страница

⇐ ПредыдущаяСтр 21 из 32Следующая ⇒

языком. Его сознание, его самосознание, его душа формируются по мере овладения

речью, его сознание и его речь - практически одно и то же. Но в речи, но в языке

содержатся все важнейшие представления о добре и зле, содержится понятие правды, так

же как и понятие закона; эти представления и понятия становятся собственным

сознанием ребенка точно так же, как и язык. Ведь его язык - это его собственный язык, и

законы, в языке содержащиеся, становятся его собственными законами - совестью.

В самом деле: вот дерзкий мальчишка, который никому не подчиняется. Но даже и он не

говорит "большая стол" или "машина поехал". Он подчиняется законам языка, его логике,

и это, может быть, первый закон, который он воспринимает, принимает как свой закон.

Его никто не обязывает говорить "большой стол", но ему самому неудобно и смешно

сказать "большая стол". Постепенно "так не говорят" и "так не поступают" связывается в

сознании ребенка. Ведь все слова, имеющие отношение к нравственности, окрашены в

языке одобрением или неодобрением. Не думаю, чтобы в мире был язык, в котором слова

"трус", "предатель", "убийца" звучали одобрительно или хотя бы нейтрально, и в каждом

языке наверняка есть слова "хорошо" и "плохо". Язык не говорит, как надо относиться к

матери, но в русской речи, например, есть слова "мать", "мамаша", "мачеха", "матушка",

"маман", "мама", "маменька", "мамочка", "мамуля", "мамулечка" - это же целая проповедь

о матери. Никем не произнесенная и никем не выслушанная, она находится в сознании

каждого говорящего на русском языке - и того, кто уважает свою маму, и того, кто

"подлец", "совсем совесть потерял", "мать родную ни во что не ставит".

Обучаясь речи, ее живым оборотам, ее поговоркам и пословицам, приобщаясь к

фольклору, искусству и литературе своего народа, ребенок и впитывает общую весть о

добре и зле, совесть, причем так, что и сам не замечает этого, и ему кажется, что совесть

возникла каким-то образом.

Ребенок, окунаясь в нравственную атмосферу языка и культуры, вбирает в себя капли

океана общественного сознания, и лишь гении огромным трудом жизни поднимаются до

таких высот правды, что их, этих величайших людей, называют совестью человечества. Но

двухлетний ребенок, впервые испытавший что-то вроде чувства вины, и всемирно

известный писатель, хранитель человеческой совести, припадают к одному и тому же

источнику общечеловеческого знания правды.

Ребенок получает совесть не с молоком матери, а с языком матери. И всякий, кто говорит

хоть на каком-нибудь языке, обладает совестью. На земле нет ни одного человека без

совести, как нет ни одного живого без сердца. Если же нам кажется, будто у ребенка,

которого мы воспитываем, нет совести, мы ошибаемся, и притом опасно. Действительно

бессовестный ребенок - слишком большое и потому крайне редкое несчастье, это

тяжелейшая болезнь, полный распад личности, при котором требуется больничное

лечение. Не подозреваете же вы своего сына в такой болезни?

Если мы будем исходить из того, что у ребенка, который рядом с нами, нет совести, то

воспитание станет невозможным. Воспитание, повторим, это питание правдой, развитие

совести, побуждение жить по совести. Как же воспитывать, если считать, что совести

нет?

Тем и различаются между собой педагоги. Одни убеждены в том, что у каждого ребенка

есть совесть. Другие пытаются изобрести такие формы воспитания, чтобы можно было

обойтись без совести - без совести воспитанника и без совести воспитателя. "Совесть"

кажется им чем-то ненадежным, потому что она появляется в ребенке без нас и не

поддается контролю и подчинению.

Совесть есть у всех. Не наше дело воспитывать совесть, "воспитание совести" - так по-

русски не говорят, совесть сама возникает в душе ребенка. Наше дело - воспитывать

совестливость.

Совесть - представление о той общей правде, на которой держится все. Ребенок получает

правду с языком. Но люди вокруг него, он видит, исповедуют не ту высшую правду,

которую он чувствует в себе, а какую-то другую, упрощенную, извращенную. Постепенно

ребенок начинает подчиняться не общечеловеческой высшей морали, а групповой морали

близких и уважаемых им людей, морали "эталонной группы", как говорят социологи, то

есть морали той группы людей, к которой человек хотел бы принадлежать, в которой он

хотел бы быть своим, в которой он находит защиту, безопасность-Мы.

По совести - стыдно воровать, а с точки зрения сельских ребятишек бывает стыдно не

залезть в чужой сад - это признак трусости. С человеческой точки зрения стыдно быть

карьеристом, а с точки зрения определенной группы людей - стыдно не делать карьеры.

Все дело в том, с какими людьми общается наш ребенок, на кого он равняется.

Поэтому, сколько бы ни уверяли мы мальчика или девочку, что плохо получать двойки,

уговоры не действуют, если в классе презирают не двоечников, а отличников. И нужно

много терпения и веры в ребенка, чтобы научить его поступать независимо от людей, его

окружающих, равняться душой на высшее, а не случайное, стремиться к правде. Уговоры

здесь действуют мало, а наказания совсем не действуют, они лишь укрепляют уверенность

ребенка в его правоте и заставляют гордиться - ведь каждый из нас гордится, если

страдает за свои убеждения.

Мораль - это не список правил, приколоченный в комнатах нашего сознания; мораль и

совесть - живое и развивающееся явление. Все, из чего ребенок сознательно извлекает

опыт нравственного и даже безнравственного поведения, ближе к совести, чем бездумное

следование заданным правилам. Совестливость не приобретается за один вечер или за сто

вечеров в беседах с родителями или учителями, совесть обостряется в поступках и

проступках ценой падения и преодоления, она дается нам дорогой ценой. Никто не

приобрел чуткую совесть беззаботно, без страданий и мучений; безмятежной совести на

свете нет.

Поступать по совести трудно, во многих случаях приходится идти против своих интересов

и вызывать недовольство менее совестливых людей. Поступок по совести не всегда

вознаграждается, или вознаграждается с опозданием, или человек получает лишь

моральную награду, скажем, уважение людей или только уважение к самому себе. Но

поскольку совесть есть у всех, то выработана целая система сделок с совестью, найдены

тысячи оправданий дурному поступку, тысячи способов успокоить совесть, заглушить ее.

Дети занимаются этим постоянно, они выдумывают фантастические оправдания. Ребенка

мучит совесть: он плохо относится к своим родителям. Он тут же выдумывает, что и

родители его не любят, и вообще он подкидыш, приемный сын... Мучит совесть - плохие

отметки по математике. Сейчас же находится оправдание: а зачем мне математика? Я

математиком становиться не собираюсь... Или он переносит свои дурные качества на весь

мир: все плохие, все дураки, все воруют! Или стремится уйти от мира: меня не поняли, я

не такой, как все, я лучше понимаю людей и жизнь. Или он всех держит в виноватых. Или,

бывает, уходит в свои болезни - это и с детьми бывает. В социальной психологии все эти

способы защиты человека от самого себя, от своей совести хорошо изучены.

Так постепенно человек приучается во всех случаях находить оправдание и живет вполне

довольный собой, хотя в глазах окружающих иногда выглядит бессовестным. Вновь мы

сталкиваемся с одним из очень трудных вопросов педагогики. Эти детские и юношеские

разглагольствования, эти рассуждения типа "зелен виноград" и "ничего страшного", эти

сделки с совестью - большая опасность в духовном развитии ребенка. Не то страшно, что

плохо учится, а страшно, что у него еще и совесть спокойна, нашел оправдание для

плохого учения.

В сделке с совестью опасность в том, что она кажется честной сделкой, а мы должны

показать, что честной сделки с совестью не бывает. Мы не всегда настолько сильны,

чтобы поступать лишь по совести, но мы должны понимать свою слабость именно как

слабость. Если исподволь, изо дня в день, из года в год, не ожидая быстрых результатов и

не отчаиваясь при неудаче, показывать ребенку, что каждый поступок человека - это

поступок по совести или против совести, то и он приучается постоянно общаться со своей

совестью. А если с совестью общаются, то она и не засыпает.

Совесть наша, увы, великая соня, она постоянно готова впасть в обморочное состояние, и

ее приходится все время будить и будоражить. Деликатнейшее дело - воспитание

совестливости! Даже пятилетние дети знают, что такое бессовестный, но что такое

совесть, не знает и взрослый.

Правда-совесть - закон во мне, а с законами всегда происходит следующее: они

исполняются или не исполняются в зависимости от того, как придерживаются закона все

вокруг.

Точно так же и с законами совести. Будет ли ребенок совестливым человеком, будет ли он

исполнять требования совести, жить по совести - это целиком зависит лишь от одного,

одного и одного обстоятельства: насколько законы совести будут воплощаться в жизнь

вокруг него, другими словами - насколько люди будут справедливы.

Тогда он будет верить в закон и его силу, действовать с правдой, то есть справедливо.

Слова "правда", "справедливость" часто употребляют через запятую, не различая их

смысла. Но между ними разница. Справедливость - это реальное воплощение идеальной

правды. Правда живет без нас, справедливость творится нами. Правда есть,

справедливости нет, если люди за нее не воюют. Схематично это можно изобразить так:

ПРАВДА

СПРАВЕДЛИВОСТЬ

СОВЕСТЛИВОСТЬ

СОВЕСТЬ

Для этого мы рождены: чтобы совестью своей питать священную справедливость. Именно

признавать совесть, нравственность, правду - в единственном и точном значении этих

слов.

Следовательно, совестливость появляется у детей так:

МИР --------- РОДИТЕЛИ ---------- ДЕТИ

ПРАВДА --------- СПРАВЕДЛИВОСТЬ --------- СОВЕСТЛИВОСТЬ

В мире - правда, в родителях - справедливость, тогда и у детей - совестливость, и притом

без напоминаний о совести, без обращения к совести.

Пока совесть не окрепла, не стала неодолимым стремлением к правде, совестливостью,

дети нуждаются в повышенном (по сравнению с обычной жизнью) уровне

справедливости. Если назвать справедливость теплом, то, значит, детей надо растить в

тепличных условиях. В холоде, в голоде, во всевозможных лишениях - ничего не страшно

ребенку, кроме несправедливости.

Родители стоят между миром и ребенком и создают повышенный фон справедливости.

Так у детей укрепляется вера в правду, в закон совести - совестливость. И если из многих

детей в семье один ребенок вырастает хуже других, то это наверняка означает, что ему по

каким-то причинам было недодано справедливости. К нему относились или лучше, или

хуже, чем к другим, не так справедливо.

Воспитание - питание правдой, круговорот правды в личности: ребенок получает правду

из жизни, а вырастая, поддерживает правду своею жизнью. Чтобы самому добиваться

справедливости, вносить ее в свое окружение, жить совестливее, чем люди вокруг живут,

надо иметь обостренное чувство правды, нужны силы для борьбы, умение бороться за

справедливость.

Когда приходит мальчик и говорит, что он всю правду в глаза сказал учительнице, а та его

почему-то невзлюбила, приходится объяснять: "Но ты же сказал правду? Вот и награда.

Что же ты хочешь - и правду говорить, и медали получать? Так не бывает". Правда, за

которой следует премия, - это не правда. Правда - опасная штука, правда бывает

убийственной, "правда глаза колет", правда противостоит лжи. Правда, которая не

уничтожает ложь, и сама не есть правда. Правду утаивают, умалчивают, скрывают,

прячут, извращают - из корысти, или из страха, или по глупости.

Родители не могут создать вокруг своего ребенка зону полной справедливости, но то, что

мы можем дать, мы дать обязаны, в остальном положившись на наших детей.

Если же вместо того, чтобы годами показывать детям пример справедливости, передавать

им свою веру в правду, мы начнем сводить счеты: "Ты со мной несправедливо поступил -

ну и я с тобой так же", если мы видим справедливость не в решении проблем, а в

бесконечной череде наказаний и наград, если нам кажется, будто мир устроен по

принципу "баш на баш", за добро - поощрение, за проступок - наказание, то мы подрываем

веру в правду и тем бесконечно и безвозвратно ослабляем духовные силы ребенка.

Нам кажется, что ребенок бессовестен, поступает не по совести, что совесть спит в нем?

Значит, вокруг него ослаблен фон справедливости - другой причины нет.

Как только ребенок чуть-чуть войдет в разум, всякий разговор-уговор заканчиваем

словами:

- Так - честно? По совести? Честно или нечестно?

- Честно.

- На самом деле честно?

- Ну честно же!

- Тогда все.

Не надо, чтобы он поступал честно - научится. Надо, чтобы мы поступали честно в его

глазах. Чтобы он чувствовал наше стремление к правде, чтобы незаметно передавался ему

дух правды и совести.

Оттого, что правда приходит к детям не из жизни, а с языком, то и представление о

правде у них абстрактно. Наши уловки, наши игры с правдой им недоступны. Они

познают язык, а вместе с ним - правду, присущую людям точно так же, как и язык.

Поэтому правда кажется им неотъемлемым свойством мира. Если люди говорят - значит,

они говорят правду.

Получая правду с языком, дети не могут знать, что воплощение правды, то есть

справедливость, дается людям большим напряжением сил. Дети с этой трудностью

поначалу справиться не могут. Их требование к справедливости такое же абсолютное,

неуклонное, неумолимое, как и к самой правде. Но редкий, редчайший ребенок относит

требование справедливости к самому себе. Детям внушают, что они маленькие и вроде

как неполноценные, с ними случается много неприятностей, им можно картавить,

шепелявить, им можно и обманывать. Другое дело взрослые - сильные, правильные,

поучающие люди, носители языка и правды, - разве могут они быть несправедливыми?

Несправедливость взрослого потрясает ребенка.

Три десятилетние девочки залезли в огород к соседке и обобрали грядку клубники. Их

поймали на месте преступления и обвинили в клубничном разбое, а заодно и в поломке

забора. "Да нет, - кричат, - мы клубнику воровали, а забора не ломали! Не ломали!"

Родители в этих тонкостях разбираться не стали, а наказали всех троих за клубнику и за

плетень. Прошло четыре года; одна из девочек получила путевку в большой пионерский

лагерь "Жемчужина России" в Анапе, а там главный врач А.А.Дубровский задал

сочинение: "За что меня наказывали?" И спустя четыре года девочка с возмущением

описывает случай с клубникой и плетнем, сочинение ее дышит пафосом негодования: "Ну

как взрослые не понимают? Как они могут быть столь несправедливы? Мы не ломали

забор!" Клубнику она в расчет не берет.

Один мальчик сказал мне:

- У нас плохая школа. У нас учителя всегда делают замечания не тем, кому нужно, и не за

то, за что нужно.

Действительно - плохая школа. Обзаведись хоть сотней кабинетов, накупи

педагогической техники, принеси лучшие учебники и поставь над учителями лучших,

умнейших методистов - а все равно школа будет плохой, если в ней делают замечания не

тем и не за то. Сухомлинский был против наказаний в школе потому, что девяносто

девять процентов всех наказаний - несправедливы. Так он считал. "Строгий, но

справедливый" - любимое выражение детей об учителе или об отце. Не столь уж любят

дети строгость, но они на все согласны, лишь бы была справедливость. Справедливость,

то есть поступок по правде, детям, как и всем людям, важнее еды, сладостей, игрушек и

даже любви. Справедливость так существенна в воспитании детей, что в древности ее

называли "добродетелью добродетелей", и даже любовь к родителям, это, казалось бы,

обязательное чувство, обуславливали справедливостью. Греческий поэт Феогнид (VI век

до нашей эры) обращается с поучением к юноше Кирну:

Нет ничего в этом мире отца или матери лучше,

Если священная в них, Кирн, справедливость живет.

Даже родители хороши лишь постольку, поскольку они справедливы.

...Мой друг спросил меня с сомнением:

- И что же - ты всегда различаешь, где добро и где зло? Всегда справедлив к детям?

- Конечно, нет, - ответил я. - Конечно, нет. Но дети хороши лишь в той степени, в какой я

умею быть справедливым.

Таким образом, проблемы воспитания сводятся, можно сказать, к проблеме

справедливости.

Легко сказать... Ведь одни люди, кажется, от рождения справедливы - они-то и становятся

хорошими родителями. А другие несправедливы в каждом слове, в каждом движении.

Январь, вечер. Мама идет с четырехлетней девочкой в шубке и вязаной шапочке.

- Мама, давай в следующий раз закажем Деду Морозу коньки, а? Давай?

Мама молчит.

- Мам, давай Деду Морозу закажем коньки? Так коньки хочется!

Мама молчит.

- Мам, а давай мы в следующий раз...

- Давай, - говорит мама безразличным голосом.

- Или давай мы сейчас поедем к нему в гости на Север и попросим коньки? Давай?

- Помолчи. Ты слишком много разговариваешь на морозе, - говорит мама.

- Ведь можно к нему в гости поехать?

- Помолчи, я кому сказала?

Все это глубоко несправедливо по отношению к девочке. Именно несправедливо.

А что же справедливо по отношению к детям? На этот вопрос не ответишь, его можно

задавать лишь своей совести.

Тогда спросим, что несправедливо по отношению к детям, что заглушает их

совестливость?

Несправедливо бранить ребенка за плохое учение, если он отстал от школы, запутался,

потерял интерес к учению.

Несправедливо сегодня бранить ребенка за то, что вчера ему позволялось.

Несправедливо растить ребенка одного, без домашних друзей - братьев и сестер; эту

коренную несправедливость нельзя углублять раздражением, которое вызывается тем, что

такой ребенок требует постоянного внимания к нему. Ребенку-одиночке так же трудно,

как и матери-одиночке.

Несправедливы все фразы, начинающиеся со слов: "У тебя на уме одни только..."

(гулянки, тряпки, железки, танцульки, собаки, мальчишки, дружки и так далее).

Несправедливы все попреки - едой, уходом, возрастом, бездельем. Несправедливо одевать

ребенка хуже других и при этом раздражаться, когда он что-нибудь просит.

Несправедливо... - составим список собственных несправедливостей; это и будет наш

личный домашний учебник педагогики. Устраним, если можем, несправедливое, и в

ближайшие пять - десять лет наш ребенок станет совестливым человеком.

"Так долго ждать?!" Что делать? Совесть вызревает очень медленно, поэтому-то педагоги

и не жалуют ее.

Старательность - первый признак совестливости. Старательность - справедливость труда.

Давно известно: все, что стоит делать, должно быть сделано на совесть. В самом

выражении "работа на совесть" заключено признание совести как высшего мерила

человеческого труда, единого на всех. Мы восхищаемся памятниками архитектуры,

потому что в них не только красота, но и совесть. Архитектура - застывшая совесть

строителей, и безобразные дома - свидетельство о времени, когда совесть была в упадке.

Но и каждая вещь говорит о совести, учит совестливости, передает чью-то совесть. К

сожалению, вокруг нас слишком много бессовестно сделанных вещей, и это затрудняет

воспитание детей, незримо разлагает их души. Будем стараться, насколько возможно,

чтобы детей окружали вещи, сделанные на совесть, будем стараться и сами все делать на

совесть. Вот область, где побуждение может соседствовать и с принуждением:

старательная работа. Когда мы заставляем ребенка слушаться, мы подчиняем его себе.

Когда мы заставляем его хорошо работать, мы вместе подчиняемся правде и совести, мы

показываем пример подчинения. Я знаю женщину, которая не доверяла своей

шестнадцатилетней дочери мыть полы: "У тебя силы еще нет, ты не сумеешь хорошо

вымыть, только грязь развезешь". Девочка выросла и стала замечательно аккуратной

хозяйкой. Мама приучила ее к труду на совесть, хотя не позволяла ей ничего делать.

Как интересно в воспитании! Одни заставляют работать - и воспитывают отвращение к

труду. Другие запрещают работать - и воспитывают трудолюбие.

Из всего непонятного, что есть в человеке, больше всего удивляет не закон внутри нас, а

то, что когда мы нарушаем его, поступаем не по совести, она мучит нас. Мы испытываем

угрызения совести и стыд. Совесть - закон, за нарушение его - наказание. Самое тонкое и

самое страшное:

Понять это невозможно. Что, в самом деле, доставляет мучения? Прищемил палец, зажат

нерв - боль. Это понятно. А что же болит, когда нас мучит совесть?

Между тем для Пушкина совесть - почти всегда мучение. Совесть жалит, совесть грызет,

совесть - змея:

Но где же гетман? где злодей?

Куда бежал от угрызений

Змеиной совести своей?

В трагедии "Анджело": "И Анджело смущенный, грызомый совестью..." Грызомый

совестью - каково?

Ну и конечно, нельзя не привести отрывок из монолога Барона - Скупого рыцаря:

Иль скажет сын,

Что сердце у меня обросло мохом,

Что я не знал желаний, что меня

И совесть никогда не грызла, совесть,

Когтистый зверь, скребущий сердце, совесть,

Незваный гость, докучный собеседник,

Заимодавец грубый, эта ведьма,

От коей меркнет месяц и могилы

Смущаются и мертвых высылают?..

Сердце, желание и совесть поставлены в один ряд. Сердце (чувства), желания и совесть -

основа человечности. Муки совести Пушкин изображает постоянно; кажется, он и

представить себе не может человека без совести, неспособного испытывать стыд, - нет

такого. И знаменитые слова: "Да, жалок тот, в ком совесть нечиста" - произнесены

пушкинским царем Борисом как укор самому себе - в свой, а не в чужой адрес сказаны.

Да, жалок тот, в ком совесть нечиста.

Но что же сказать о людях, у которых совесть так чиста, так незамутненна, что не мучит

их никогда, ни при каких обстоятельствах?

В пору себя пожалеть, когда жизнь столкнет тебя с таким человеком - "без стыда, без

совести", таким, что "врет и не краснеет".

Каждый из нас хотел бы вырастить детей, которые знали бы муки совести, знали, что

такое стыд, и старались бы избежать его, чтобы у них был, пушкинским же словом говоря,

И страх порока и стыда...

В этой строчке из "Евгения Онегина", которую мы обычно читаем, не вдумываясь в нее, в

этом разделении порока и стыда кроется глубокое понимание природы человеческой

души.

В одной из трагедий Еврипида, жившего в пятом веке до нашей эры, героиня ее, Федра,

говорит, что различаются два вида стыда. Первый - "ужас перед разоблаченными

чувствами" ("страх стыда"), второй - это стыд, который боится порока ("страх порока").

"Да, - говорит она, - стыд не у всех людей одинаков; есть даже два стыда, совершенно

различных, только, к несчастью для людей, эти два стыда заходят один в другой и потому

в небрежной речи носят одинаковое имя" (цитирую по "Книге отражений" Иннокентия

Анненского).

К несчастью для людей!

Да, к несчастью, многие из нас знают лишь стыд первого вида - стыд разоблачения, стыд,

который возникает, когда нечаянно открывается тайное прегрешение, интимное, тайное

чувство или душевное движение, когда мы попадаем впросак, когда над нами смеются

или могут посмеяться, когда нам кажется, что кто-то плохо подумал о нас, когда мы

чересчур открываемся другому. Так случилось с Кити в "Анне Карениной": она танцевала

вальс с Вронским, но вдруг он увидел Анну: "Кити посмотрела на его лицо, которое было

на таком близком от нее расстоянии, и долго потом, чрез несколько лет, этот взгляд,

полный любви, которым она тогда взглянула на него и на который он не ответил ей,

мучительным стыдом резал ее сердце".

Этот стыд знают лишь тонкие натуры, это результат строгого воспитания на оттенках,

такого воспитания, что матери достаточно приподнять бровь в удивлении - а дочери

стыдно. Чтобы у растущих наших детей была способность к такого рода стыду, они и за

всю жизнь не должны услышать ни одного грубого слова, ни одного упрека или попрека.

Умные родители стараются закалять тело ребенка, а совесть закалки не требует, совесть

должна быть чуткой.

Но еще важнее тот единственный вид страха, который украшает человека - страх порока,

великое "не могу".

Принято прославлять могущество человека, выходят книги о возможностях людей;

человек, говорится в них, велик, человек все может.

Нет, человек велик тем, что на свете есть много такого, чего он не может. Педагогика

испокон века движется в сфере "хочу" и "надо", но первое, но главное слово человеческое

- "не могу". Оно основание нравственности, оно основание совести, оно основание духа.

Не могу!

Не могу продать, не могу отступиться, не могу предать, не могу обмануть, не могу

небрежно работать, не могу оставить человека в беде, не могу не отдать долг, не могу

украсть, не могу жить без любви, не могу не радоваться таланту, не могу не выполнить

свой долг - не мо-гу! И уж конечно, не могу убить человека...

Два знаменитых "не могу" постоянно вспоминают публицисты: лютеровское "На том

стою и не могу иначе" и "Не могу молчать" Льва Толстого. Но не надо быть великим:

жизнь каждого человека почти вся держится на этих "не могу", которых мы не замечаем,

потому что они естественны для нас, составляют как бы часть нашей природы. Так и

говорят: "физически не могу". Человек потому человек, что он многого не может.

Как взрастает в человеке это великое "не могу", как оно появляется в его душе?

Принято считать, что если ребенку постоянно говорить "нельзя, нельзя", то постепенно

это внешнее - извне идущее - "нельзя" превратится в моральную привычку, во внутреннее

"не могу".

Так ли это? Научных исследований и доказательств нет, одни лишь частные соображения.

Но можно считать установленным фактом, что одним детям говорят "нельзя, нельзя", и

оно превращается в "не могу", а в других случаях этого превращения почему-то не

происходит.

И можно заметить, что превращение "нельзя" в "не могу" почти всегда совершается в

сфере "внешнего стыда", стыда порядочности и этикета, стыда разоблачения, и этот стыд,

смешиваемый с глубинным, называемый одним и тем же словом, иногда затмевает "страх

порока", стыд второго рода, глубинный человеческий стыд при нарушении правды,

великое "не могу", которое заставляет человека молчать под пытками, потому что он не

способен на предательство, "физически не может" выдать своих. Это "не могу" не

воспитывается запретами "нельзя, нельзя". У него другой корень - совесть.

Стыд - это боль личности. Как физическая боль (механизм которой, кстати сказать, науке

еще не известен) служит охране организма, сигнализирует об опасности, о наступающей

болезни, так душевная боль стыда служит охране личности. Личность - обнаженные

нервы, и всякое прикосновение к личному вызывает стыд, иногда довольно

поверхностный. Так царапина на пальце болит сильнее, чем пораженный опухолью

⇐ Предыдущая 16 17 18 19 202122 23 24 25 Следующая ⇒