*По воле бога и дьявола (латынь) 21 страница

- Тебе правда кажется, что ты одержим дьяволом?

- Не удивлюсь, если это так. Но даже если я и одержим, у вас не выйдет признать меня невменяемым. Я написал генеральную доверенность.

- Ты хочешь со мной поругаться?

- Нет, не особо. Можешь быть спокоен. Я буду вполне счастлив, если больше вообще не увижу никого из вас.

- Это оскорбление!

- Ну, если ты будешь с таким упорством раздавать непрошенные советы, то не удивительно, что ты будешь получать за это по носу.

- Мой дорогой Хью!

- Для тебя я не дорогой Хью. Ты меня на дух не переносишь, и ты прекрасно это знаешь.

- Ну, если тебе интересно мое мнение...

- Не интересно, - отрезал Хью.

-... то теперь теперь тебе остается сделать только одну вещь, а именно выйти из клуба, и после этого, что в твоих же собственных интересах, отправиться подлечиться.

- Естественно, я выйду из клуба, мне от него нет никакой пользы. А потом еще и отзову все свои поручительства.

- Что ты имеешь в виду?

- А ты разве не знаешь, что я выступил поручителем по банковскому счету на случай превышения лимита?

- Нет, я не знал.

- Я так и думал. Я думаю, что отзову и некоторые другие поручительства и соглашения, раз уж придется этим заниматься. Я устал бесконечно платить волынщику, не имея возможности заказывать музыку.

Он выпрямился и, бросив в корзину кусок туалетной бумаги, посмотрел на Роберта. Его лицо приобрело то же испуганное выражение, которое читалось и на лице старого джентельмена в комнате для курения. Он внезапно забыл о своем высокомерии и сам стал похож на использованный кусок бумаги. Затем Хью развернулся и пошел прочь. Он был уверен, что задействовал всю свою волю, чтобы идти как можно медленнее.

На клочке бумаги Хью нацарапал заявление о выходе из клуба и бросил его на стол секретарю; попрощался с портье, который тоже выглядел испуганным, сел в машину и отправился в Мэрилебон.

Услышав звон колокольчика, старый книготорговец вышел из-за потрепанной занавески точно также, как и в ту недавнюю ночь, что стала поворотной точкой в жизненной истории Хью.

Хью прошел во внутреннюю комнату, не став ждать приглашения. Это место было ему куда более родным, нежели клуб.

- Не угостишь меня чашечкой чая, Ти Джей? - спросил он, и они вели непринужденный разговор ни о чем, пока Джелкс выуживал чашку из кучи грязной посуды и отмывал ее.

Поставив чайник на каминную полку, Хью перешел к делу.

- Дядя Джелкс, - начал он, - Я собираюсь соблазнить Мону.

- Святый Боже! - воскликнул Джелкс.

- Ну, она не хочет выходить за меня, так что мне не остается ничего другого. Подскажи, как мне лучше это сделать.

- В тебя вселился дьявол, Хью Пастон?

- Это уже второй раз за сегодня, когда меня спрашивают об этом. Так одержим ли я дьяволом или я просто начал становиться самим собой?

Джелкс осторожно потер свой нос.

- Кто тебя спрашивал, одержим ли ты дьяволом?

- Мой деверь.

- Почему?

- Потому что мне плевать на его мнение.

- И это признак одержимости дьяволом?

- Моя семья думает, что да. Видишь ли, Ти Джей, я всегда считался с их мнением. У собак перемена в поведении считается главным признаком начала бешенства.

- Из-за чего ты разругался с деверем?

- Он пытался отчитать меня за то, что я нахамил дядюшке моей жены.

- И зачем ты это сделал?

- О господи, Ти Джей, если бы ты только видел этого старикашку, ты бы сразу понял, почему! Единственное, что с ним можно сделать — это хорошенько его обхамить. Послушай, Джелкс, я рассорился со всеми уважаемыми членами своего семейства и вышел из клуба. Если ты теперь поможешь мне соблазнить Мону, я клянусь, что потом сразу же восстановлю ее доброе имя.

- Так вот что бывает после призыва Пана, да? - спросил он тихо.

- Ну, а чего еще ты ожидал? Пан был падок до нимф.

Джелкс вздохнул. Он подозревал, что если бы Мона увидела Хью в его нынешнем настроении, то не потребовалась бы никакая помощь в ее обольщении. Эвокация Пана прошла более чем успешно.

- Послушай, Ти Джей, помни, что ты говоришь с куда более крутым священником, чем ты сам когла-либо мог стать. Я заправлял своим собственным монастырем задолго до того, как ты вылез из своих подгузников, и потребовалась помощь целого Папы Римского, чтобы уничтожить меня. Да, я поглотил Амброзиуса вместе со всеми его потрохами. Теперь мне стоит лишь взглянуть на человека, чтобы он тут же притих.

- Скажи, Хью, как ты понял, что ты и есть Амброзиус?

- Неожиданный вопрос, дядя Джелкс, - сказал Хью, будучи прерванным на полуслове. - Как я узнал, что он это я? Ну, я честно говоря и не знаю. Я просто так думаю. Но я думаю об этом со странной внутренней уверенностью, происхождения которой не могу объяснить. Если он и я это разные люди, то по крайней мере он соотносится с чем-то очень глубоко укорененном в моем собственном бессознательном; и он стоит того, чтобы с ним сблизиться, вне зависимости от того, правда ли он существовал или я его себе придумал.

Джелкс кивнул.

- Да, - сказал он, - Мы не знаем, чем являются подобные вещи на самом деле, но мы знаем, как они действуют. По крайней мере, он придаст тебе уверенности в себе, даже если больше никакой пользы от него не будет. А получив это, ты сможешь извлечь и многие другие вещи из своего бессознательного, которые никогда не проявлялись.

- Ты можешь называть это как угодно, Ти Джей. Как ни назови розу, а она все равно будет источать сладчайший аромат. Диссоциированная часть личности, или прошлая инкарнация, или незатейливая выдумка, или какое-то еще название на твой вкус, лишь бы ты принял его, ибо я знаю, что он принесет мне много хорошего. Как ты сам говорил, время это только состояние сознания, хотя будь я проклят, если я понял, что ты имел в виду.

- Будь я проклят, если сам это понял, - ответил Джелкс. - Мы будем ценить Амброзиуса, раз он того заслуживает, и учиться с ним ладить. Когда он впервые проявился?

- Впервые? Сложно сказать. Он не возник из ниоткуда. Он всегда был здесь, только я этого не осознавал. Как если бы я вдруг поднял глаза и обнаружил стоящего передо мной человека. И когда я понял, кто это такой, я просто передал ему бразды правления.

- Что ты имеешь в виду?

- Ну, во мне ведь так многого нет, правда? И моя семейка доставала меня независимо от того, выворачивался ли я для них наизнанку или нет, и это только ухудшало ситуацию. И вдруг я узнал про Амброзиуса и стал бредить им. Оказалось, что в нем было всё, чего мне не хватает, а во мне есть всё, чего не хватало ему. То есть, у него был железный характер, но не было возможностей, а у меня есть возможности, но нет такого характера. И я спросил себя: а что, если бы Амброзиус располагал всеми моими возможностями, что бы он тогда сделал? И если бы у меня был его характер, то что бы сделал тогда я? А потом пришла Мона и сказала: «Ты и есть Амброзиус. Ты был им в прошлой жизни», и стала рассказывать мне про реинкарнацию. И мне понравилась эта идея, частично потому что она и правда хороша, а частично потому, что рассказала мне об этом именно Мона. И я сказал себе: «Боже, если я и есть Амброзиус, то как я должен чувствовать себя? ». И я начал думал о том, что чувствовал бы в этой ситуации Амброзиус, будучи тем, кем он был. И потом я, став им, или думая, что стал им, начал думать также, как он. И как только я начал так думать, другие люди стали воспринимать меня так, как если бы я и правда был злобным приором, и это сыграло мне на руку. Удивительно, как много может дать уважительное отношение других людей. И чем больше они пугаются, тем больше я даю им поводов для этого. Амброзиус, если он даже никогда не был ничем иным, стал прекрасным способом самогипноза. Но лично мне кажется, что он нечто большее, чем это. Есть в нем что-то очень реалистичное, чего я не могу объяснить.

- Ну что ж, хорошо, - сказал Джелкс. - Мы будем относиться к Амброзиусу как к реальному человеку и не будем выяснять, что он такое на самом деле. Если даже сейчас он не реален, то скоро точно станет таковым. Я не думаю, что мы когда-нибудь сможем точно узнать, реален он или нет; но покуда он отвечает за что-то очень важное в твоей жизни, верь в его существование также, как веришь в существование Брэдбери**. Ты ведь не кусаешь банкноту, чтобы проверить, настоящая она или нет. Она будет считаться настоящей до тех пор, пока на нее можно будет что-нибудь купить. Я сделаю для тебя все, что будет в моих силах, Хью. Раньше я не хотел помогать тебе только потому, что думал, что ты используешь Мону и потом пойдешь дальше своим путем.

- Ты очень во мне ошибался, дядя Джелкс.

- Что заставило тебя внезапно ополчиться на всех твоих бывших соратников, Хью? Когда ты решил окончательно порвать со всем этим?

- Я всегда хотел порвать с ними, но не знал, что делать дальше. А ты настолько боялся, что не хотел мне этого подсказать. Но вчера я смог во всем разобраться и понял, как мне с этим быть. Теперь я знаю, каким путем мне идти.

- Да, - ответил Джелкс, - Теперь я вижу, что все это время ты действительно взаимодействовал с энергией. Любой, кто серьезно настроен, может войти с ней в контакт. Ты ощутил Пана с первой же попытки; не важно, субъективное ли это ощущение или объективное. Твои намерения были серьезными и инвокация прошла успешно.

- Можно ли таким же образом призвать и других богов?

- Нет, нельзя, потому как остальные боги слишком специфичны и каждый из них требует особого подхода. Но Пан представляет собой Всё Сущее. Ты можешь призывать его как угодно, если искренне этого желаешь. А уж он познакомит тебя со всем Парнасом, если сочтет это уместным.

- Он познакомил меня с Амброзиусом, что уже неплохо.

- Он познакомит тебя абсолютно с чем угодно, если это содержится в твоем бессознательном, или если это содержится в расовой памяти, стоящей за ним, и в биологической памяти, идущей следом, и даже морфологической памяти всех твоих органов, и физиологической памяти каждой из твоих функций, - Джелкс остановился, чтобы перевести дыхание.

- Странно, не правда ли, - сказал Хью, - Что всему этому можно научиться у древнего козла?

- Ну, видишь ли, - сказал Джелкс, - Козел символизирует абсолютое раскрепощение, или по крайней мере мне я так думал, слушая рассказы тех, кто держит козлов.

- Конечно, весь смысл в том, чтобы получить доступ к бессознательному, - сказал Хью, - Ведь оно содержит куда больше информации, чем люди могут себе представить; или, по крайней мере, больше, чем об этом напишет кто-то, кто опасается за свою репутацию.

- Ты читал когда-нибудь «Тайны Золотого Цветка»***, Хью?

- Нет.

- Этот трактат стоит прочитать. Добавь еще Куэ и Юнга к Ямвлиху и Святому Игнатию, и ты увидишь, что произойдет.

- Метафизику я оставлю тебе, дядя, мне же нужно разобраться с композицией места. Мне пришло в голову обставить Монашескую Ферму абсолютно современной мебелью вместо фальшивой готики, к которой я склонялся изначально. Мона сначала хотела зарычать на меня, но потом поняла мою задумку. Понимаешь ли, Ти Джей, мне кажется, что в современном дизайне отражена идея прямого прохождения силы, лишенной всяких тормозов, а с чем это еще это может ассоциироваться, как ни с Паном? Как ты думаешь, Амброзиусу это понравится? Или он превратится в полтергейст и начнет разбрасывать вещи?

- Ну, дружище, он был модернистом в свое время. Ты пытаешься угнаться не за тем, чем обладал Амброзиус, но за тем, что его вдохновляло, точно также как он сам пытался угнаться за тем, что вдохновляло греков.

- Тогда, возможно, нам стоило бы сразу обратиться к первоисточнику и узнать, как это называлось у них.

- Это тебе и нужно сделать. Но тебе придется пройти через стадию Амброзиуса, прежде чем ты доберешься туда. Иначе он и его проблемы будут мешать тебе, как непокоренная крепость, оставшаяся за спиной.

Раздался звон дверного колокольчика и Джелкс нырнул за занавеску, чтобы разобраться с покупателем, но вместо этого вернулся обратно с Моной. Он внимательно наюблюдал за этой парочкой, пока они приветствовали друг друга. Ему показалось, что в глазах Хью появился озорной блеск, как если бы у него в рукаве было припрятано для Моны что-то интересное, но она при этом тщательно скрывала свои эмоции.

- Итак, что же тебе посчастливилось добыть? - спросил Хью.

Вместо ответа Мона начала распаковывать маленький коричневый сверток, который был у нее в руках, и достала из него маленькую терракотовую фигурку танцующего Пана, подпрыгивающего со своей флейтой и глядящего через плечо очень выразительным взглядом.

- Ох, - сказал Джелкс, - Очень подходящая вещица. Но на твоем месте я бы не стал распаковывать его прямо сейчас.

*Оказаться на Кери-Стрит — значит, стать банкротом. На улице Кери-Стрит в то время был расположен британский суд по делам банкротства.

**Вероятно, имеется в виду Эдвард Киндер Брэдбери (Edward Kinder Bradbury, 16. 08. 1881-01. 09. 1914), известный во времена жизни Дион Форчун офицер английской армии, воевавший и погибший в годы Первой мировой войны и за проявленную храбрость награжденный Крестом Виктории, высшей и самой престижной наградой страны.

***«Тайны золотого цветка» (Тай И Чин Хуа Пунг Чин) — старинный китайский эзотерический трактат, написанный мастером по имени Лю Янь, которой по преданию стал одним из восьми бессмертных.

Глава 26.

Последущие дни оказались увлекательнейшим временем для Хью и Моны. Она брала его с собой в ремесленные мастерские, презирая витрины магазинов и выставки, и он видел, как оживает изделие под рукой творца, вкладывавшего в него всего себя. Но она была не из тех, кто верил бы в какую-то святость ручной работы, пусть даже примитивной. Нет никакого смысла в том, чтобы делать вручную то, что может настолько же хорошо или даже лучше сделать машина. Промышленный дизайнер точно также оживляет вещь, при условии, конечно, что он занимается творчеством, а не халтурой. Тогда человек управляет машиной, а не машина управляет человеком.

Всегда, всюду, во всех студиях и мастерских, Мона искала проявления творческого духа. Хью удивлялся тому, как много его витало вокруг них.

- Это старинная мебель, - сказала Мона, разглядывая отреставрированные ножки стула, лежащие среди опилок, - И если ты основательно подойдешь к ее выбору, то со временем она станет антикварной. В конце концов, единственная причина, по которой антиквариат так высоко ценился, заключалась в том, что викторианский дизайн был слишком мерзким. И если хочешь знать, что делало его таким, Хью, то я скажу тебе, что всему виной было повсеместное подавление своих желаний в Викторианскую Эпоху. Все формы были лишены каких-либо сил, или отрезаны от своих корней и брошены безвольно висеть. Ни за чем не стояло никакого стихийного импульса. Единственным местом, процветавшим в Викторианскую эпоху, был мьюзик-холл, где люди могли хоть ненадолго раскрепоститься. Говори что угодно, Хью, но это был единственный вид искусства, который продолжал развиваться.

На фоне холодных серых камней старинных построек современные цвета смотрелись превосходно — цвета драгоценных камней — зеленый цвет бирюзы, желтый цвет янтаря, касный цвет граната, голубой цвет аквамарина. Лаконичные формы современной мебели отлично сочетались с созданной древними строителями простотой, хоть простота эта и была для них необходимостью, продиктованной отсутствием каких-либо иных материалов и инструментов, кроме самых примитивных. Простота ограничений была раскормлена до ожирения с развитием технологий, и теперь, пресытившись изобилием, ради своего же блага переходила на строгую диету. Цивилизация утратила связь со своими основами, и, как следствие, страдая от головной и сердечной боли, отчаянно искала дорогу обратно. Всё созрело для возвращения Пана, о чем Пан, вероятно, догадался, отвечая на призывный плач жаждущего его.

Бракосочетание Билла и Лиззи должно было состояться в ближайшем будущем - (официальное бракосочетание, имеется в виду. Неофициально, конечно же, они уже отрывались на всю катушку на протяжении некоторого времени), и жилищный вопрос должен был быть решен. Билл и Лиззи, со всей их глупостью, шаркающими походками, преданностью и добродушием, вписывались в атмосферу Монашеской Фермы как нельзя лучше - вписывались так, как никогда не вписалась бы ни горничная мисс Памфри, ни даже миссис Макинтош. Было очевидно, что новобрачная пара должна поселиться в той части фермы, где располагался жилой дом, а Моне и Хью стоило переехать в главное здание и обустроить там всё так, как они и планировали изначально.

Джелкс решил поговорить с Моной откровенно, но, как он и ожидал, она не пожелала проявить благоразумия.

- Я не собираюсь лицезреть никакие шуры-муры, Мона. Ты собираешься выйти за Хью или нет?

- Не сейчас, дядя.

- Почему не сейчас?

- Трудно сказать. Хью мне очень сильно нравится. В нем есть что-то невероятно милое; на самом деле, я бы даже сказала, что влюблена в него; но я бы не стала переживать, если бы никогда больше его не увидела. Неправильно выходить замуж при таком раскладе, правда? Не честно по отношению к мужчине, не находишь? Особенно, когда речь о таком богатом мужчине, как Хью, и бедной церковной мыши вроде меня.

- Многие женщины построили счастливый брак на куда менее прочном фундаменте.

- Может и так, но они не я, а я всегда была похотливой мартовской кошкой. Видишь ли, дядя, если Хью не сможет дать мне в браке всего, что мне нужно, мне будет очень сложно оставаться рядом с ним. Во мне нет задатков Пенелопы*. Нет смысла обещать того, чего я не смогу выполнить. Очередной фальшивый брак будет подобен порции яда для бедного измученного Хью. Он никогда не оправится снова от такого удара.

- Ты могла бы стать для него хорошей женой, если бы решилась на этот шаг.

- О нет, я бы не могла. Я сделана не из того теста, из которого сделаны хорошие жены. Я могла бы стать первоклассной любовницей для подходящего мужчины, а для всех остальных стала бы настоящим домашним кошмаром.

- Мона, дорогая, как тебе не стыдно говорить такие вещи!

- Какая жалость, дядя, - сказала Мона, задумчиво гядя на него, - Что ты настолько сильно страдаешь от подавления и все твои оккультные знания остаются невостребованными.

- В конце концов, Мона, вся наша социальная жизнь построена на подавлении; если ты разрушишь фундамент, то обрушится вся конструкция.

Мона пожала плечами.

- Одно дело, когда в основе лежат ограничения, и совсем другое — диссоциация. Современная социальная жизнь это подобие трущоб, если тебе интересно мое мнение; всё поделено на тесные комнатушки, а в подвале обитают буйные арендаторы. Небесный санитарный инспектор должен спуститься и осудить это.

- Ты слишком распущенная девушка, как я уже говорил, - ответил Джелкс.

- Наоборот, - ответила Мона, - Я женщина чрезвычайно высоких нравов. Если бы я была такой, как ты говоришь, то я бы вышла за Хью и надула бы его, смысшись с выплатами на мое содержание.

Приближался канун Белтайна; близилось полнолуние и все ощущали, хоть никто и не проронил ни слова, что надвигался какой-то кризис. Наконец, Джелкс испустил вздох, исходивший из самых глубин его сердца, ибо он ценил свою тихую жизнь и предпочитал теорию оккультизма практике, уложил свою корзинку, закрыл магазин и сел в автобус Зеленой Линии.

Выйдя там, где дорога шла дальше в объезд, он три долгих мили плелся наверх по склону до Монашеской Фермы, держа корзинку под мышкой, и прибыл на место весьма утомленным, ибо день был душным, а он был уже далеко не молод. Однако теплый прием, который ему оказали, полностью компенсировал дневную жару.

- Как дела с обустройством? — спросил старик, когда они сели на скамью на углу стены, слушая отдаленный церковный звон и жужжание пчел.

- Отлично, - ответил Хью, - Ты даже не представляешь, насколько прекрасно современная прямоугольная мебель вписывается в представления Амброзиуса о том, какой должна быть обстановка в монастыре. Единственное, что не выглядит здесь уместным, так это кровати. Но я не намерен спать на нарах, дабы не представлять себя Амброзиусом. Я буду спать на нормальном матрасе, и пусть Амброзиус представляет себя мной.

- Только на твоем месте я бы не делал здесь слишком современной канализации, - сказал Джелкс.

Красное солнце скрылось за елями; пчелы закончили работу и отправились по своим домам, а церковный колокол перестал звонить. Мона пошла в дом, чтобы побудить к активности в кухне влюбленную парочку, тактивно начав ступать громче обычного, когда приближалась к задним комнатам.

Джелкс повернулся к Хью.

- Парень, вечером мы приступаем к работе.

- Каков план действий, Ти Джей?

- Пойти в часовню, открыть наше подсознание и посмотреть, что из этого выйдет.

- Отлично. Я пойду и наведу хоть какое-нибудь подобие порядка в часовне.

Они разошлись, Хью отправился в часовню, а Джелкс вернулся в дом. Там он встретился с Моной.

- Где Хью? - спросила она настойчиво. Джелкс приподнял бровь. В гостиной маленького дома, который еще не отдали Биллу и Лиззи, бывшими в ожидании своего бракосочетания, что, впрочем, было поступком сугубо добровольным, царила атмосфера сильной семейственности.

- Хью пошел подготовить часовню.

- Сегодня та самая ночь?

- Да.

- Что ты предлагаешь делать?

- Привести Хью в часовню, оживить Амброзиуса в его воображении и затем устроить сеанс психоанализа.

- А я? Я буду в этом участвовать?

- Да, конечно же будешь. Ты будешь сидеть напротив Хью и будешь отслеживать перенос, если он нам встретится. Что ты будешь делать с ним потом, это твоя забота. Я устал от твоих глупостей, равно как и Хью.

«Существовала ли женщина, которую добивались бы таким способом»? Это была странная смесь «Ричарда третьего» и «Сватовства Майлза Стендиша»**, и Джелкс надеялся, что это даст свой эффект.

Мона не произнесла в ответ ни слова, но, резко развернувшись, пошла наверх.

Оказавшись в своей комнате, она зажгла все свечи, какие только у нее были, вытащила на середину комнаты потрепанный дорожный чемодан, достала из него коричневый бумажный сверток, разорвала его, достала из него зеленое креповое платье и осмотрела его. Оно было ужасно мятым, пролежав некоторое время на полках ее другого дядюшки, который не был Джелксом, и не распаковывалось с тех пор, как было выкуплено обратно, но распаковать его было необходимо. Она сняла свой выцветший коричневый джемпер и юбку, и надела облегающее, струящееся зеленое платье через голову. Оно ниспадало длинными прямыми складками и фиксировалось на талии свободным поясом с грубой блестящей пряжкой, которая была довольно дешевой, но весьма эффектной вещицей, как и множество других недорогих вещих в наши дни.

Снова нырнув в свой чемодан, она вытащила из него потускневшие золотистые коктейльные босоножки, полученные в качестве чаевых от клиента и несказанно раздражавших ее в те времена, хотя она и не посмела их выбросить из-за страха обидеть дарителя и потерять будущие заказы. Однако теперь они могли пригодиться. Мона сняла свои носки и осмоторела пальцы ног. Благодаря ее пристрастию к грубой обуви они были хоть куда.

Она надела коктейльные босоножки на голые ноги. Пригладила густые, коротко стриженные волосы расческой и повязала на голову широкую повязку из зеленого крепа от платья. Потом она снова нырнула в свой древний чемодан и вытащила оттуда сумочку, бывшую некогда довольно симпатичной и которая тоже была чаевыми от клиента, и, порывшись в ней, извлекла компактную пудру и губную помаду. Поскольку сумочка изначально была неоцененным подарком неизвестной особе, которая, вероятно, была блондинкой, то и набор косметики, который в ней обнаружился, тоже был для блондинок, и когда Мона щедро нанесла на себя пудру и накрасила помадой губы, результат оказался шокирующим. Но Мону это нисколько не волновало. Нечто, что всегда было в ней и о существовании чего прекрасно знал Джелкс, закусило удила и слепо помчалось вперед.

Она спустилась вниз, чтобы дать распоряжения относительно ужина, и была встречена круглыми, полными удивления глазами, сполна выразившими чувства Глупышки Лиззи.

- О боже, Мисс, вы так прелестны! - ахнула, совсем сбитая с толку, бедная Глупышка Лиззи, медленно выливая кипяток из чайника мимо чашки и едва не обжигая себе пальцы. Мона забрала у нее чайник, дала ей все инструкции и удалилась, дабы своим присутствием не нанести еще больше вреда.

Она открыла дверь гостиной и демонстративно вошла внутрь. Джелкс с изумлением посмотрел на нее и приподнял бровь. Хью сидел к ней спиной, но при виде изумленного выражения лица Джелкса он, естественно, обернулся, чтобы увидеть причину его удивления. Мона услышала, как изменилось его дыхание и заметила, как он оцепенел, и в следущий же момент среди них возник Амброзиус.

Перемена была настолько быстрой, что не успела никого шокировать; такой быстрой, что, в сущности, две личности соединились в одну и даже сам Хью сумел осознать, что именно произошло. Но вдруг в холле раздался звук гонга, зовущего всех к ужину.

На момент ястребиные глаза на лице Хью беспокойно забегали, но потом они вновь стали неподвижны и во взгляде его отразилось былое спокойствие. Он стоял, неотрывно глядя на Мону. Потом повернулся к Джелксу.

- Теперь я осознал то, чего никогда не осознавал раньше, - сказал он.

Они оба выдохнули, ибо это был Хью, хотя они и думали, что перед ними Амброзиус.

- Я понял, почему занимался опасными видами спорта. Потому что как только начиналось всё веселье, Амброзиус тут же принимал бразды правления. Все всегда удивлялись тому, как такой болван, как я, может справляться с этим. Но это не был я один, это были мы с Амброзиусом вместе.

- Тогда сейчас это кто, Хью? - спросил Джелкс, пристально глядя на него.

- Черт его знает. Я полагаю, что это ровно то же самое. Я чувствую себя также, как раньше на трассе. Плевать на ужин, я возьму свой костюм Амброзиуса и мы отправимся в часовню, и проведем работу, пока эффект не испарился.

Они прошли в часовню вдоль западного фасада при ярком лунном свете, делавшем бесполезными электрические фонари. Впереди шел Хью в своем монашеском одеянии и сандалиях, накинув на голову капюшон; следом шел Джелкс, выглядевший как огромная линяющая птица в своем Инвернесском плаще; замыкала процессию Мона, завернувшаяся в темный вельветовый плед из машины, который накинула поверх своего тонкого платья.

Оказавшись в часовне, они увидели, чем здесь занимался Хью. Сверху на алтаре из двойных кубов, представлявших Вселенную - «как наверху, так и внизу» - стояла фигурка играющего на флейте Пана. Гластонберийские стулья, расставленные в святилище, один из которых стоял лицом на восток, а два других — напротив друг друга, образовывали треугольник. По обе стороны алтаря стояли высокие канделябры, а в маленькой нише на стене рядом с ним стояло большое латунное кадило и всё необходимое для его розжига.

Хью выключил электрический светильник и зажег свечи, и их мягкое сияние полилось сквозь мрак, разгоняя колеблющиеся повсюду тени.

- Ты понимаешь в этом? - спросил он Джелкса, и Мона села, наблюдая за тем, как они, две странных фигуры в тусклом свете, боролись с сопротивляющимся углем в кадиле. Потом Джелкс встал и закружил его на длинных-предлинных лязгающих цепях вокруг своей головы, и клубы дыма с ливнями искр полетели во все стороны; его огромная тень, гротескная и демоническая, растянулась по всему своду крыши, а края его плаща хлопали, словно крылья летучей мыши. Хью, лица которого не было видно под капюшоном, стоял и молча смотрел на него. Мона вцепилась в подлокотники своего стула, сердце ее заколачивалось в груди и она едва не задыхалась от страха. Джелкс и Хью, оба бывшие, как ни крути, высокими мужчинами, в этом слабом свете выглядели просто громадными. Хью, казалось, и в самом деле был монахом-вероотступником, восставшим из могилы; Джелкс же казался существом из иного мира.

Хью протянул руку и Джелкс передал ему кадило. Это была та вещь, с которой неопытному человеку было сложно управиться, и Мона, ожидавшая увидеть, как раскаленные угли разлетятся по всему святилищу, отметила, что Хью обращается с ним со спокойствием, присущим настоящему эксперту; не было слышно никакого лязга металла, когда он раскачивал кадило уверенными движениями руки; капризные цепи не сплетались в клубок и не путались. Стоя перед кубическим алтарем, он окуривал его должным образом, и цепи кадила издавали мелодичный звон при каждом его возвращении. Пять взмахов влево и пять вправо вместо предписанных церковью трех, утверждавших триединство, ибо, согласно учению каббалистов, пять было числом человека, а десять числом Земли. Ровно десять мелодичных и точных, словно бой часов, звуков раздалось в тенистом полумраке.

Закончив с этим, он беспомощно посмотрел на Джелкса, как если бы не знал, что делать дальше. Прежние навыки вспомнили только его руки. В голове же не возникало никаких или почти никаких мыслей.

- Иди и сядь сюда, Хью, - сказал старый книготорговец. Хью сделал, что было велено, заняв стул напротив Моны и аккуратно поставив дымящееся кадило на каменный пол рядом с собой. Глядя на руки, которые помнили, как обращаться со скользящими цепями так, чтобы они снова взмывали вверх, возвращаясь, и не опрокидывали при этом кадила, Джелкс гадал, что же еще выйдет на поверхность, когда все барьеры будут разрушены.

- Теперь, - сказал Джелкс, - Создай ментальный образ Амброзиуса и, глядя на него, рассказывай мне обо всем, что приходит в твою голову.

Хью прилежно исполнил то, что было ему велено. Несколько минут они провели в тишине. Мона сидела, склонив голову на бок и не сводя глаз с темной фигуры в капюшоне ровно на противоположной стороне святилища. Голые ноги Хью в сандалиях с ремешками выглядывали из-под края его одеяния также, как на рисунке в псалтыре выглядывали ноги Амрозиуса. Хью ей нравился и ей было его жаль, но Амброзиус — с Амброзиусом была совершенно другая история.

⇐ Предыдущая 14 15 16 17 18 19 202122 23 Следующая ⇒