Дж. А. Редмирски 5 страница

Ну да, черт меня побери, она мне нравится.

Мы садимся в автобус, и я покорно устраиваюсь на своем месте, вытягиваю ноги в проход, и вдруг вижу, что ее кроссовки тоже высовываются из-за кресла… При мысли, что я интересен ей хотя бы такими нехитрыми идеями, которые способна родить моя голова, снова улыбаюсь. Минут через двадцать проверяю, как она, и вижу, что спит без задних ног.

Снова прибавляю звук и слушаю музыку, пока тоже не засыпаю, а наутро просыпаюсь раньше ее.

Голова ее возникает над спинкой сиденья, я улыбаюсь и радостно машу ей рукой.

В дневном свете она еще красивее.

КЭМРИН

Глава 8

— Через десять минут, — говорю я, — выйдем из этой консервной банки погулять.

Эндрю улыбается, отрывает спину от сиденья и выключает плеер.

Зачем мне вдруг понадобилось сообщать ему об этом? Сама не знаю.

— Как спала? Уже лучше? — спрашивает он, расстегивая сумку.

— В общем, да, — отвечаю я, ощупывая шею: на этот раз никаких затекших мышц, все в порядке. — Спасибо тебе, увидела, как ты лег, и сама попробовала. Отлично выспалась.

— Да не за что. — Улыбка до ушей. — Следующая — Денвер? — спрашивает он после паузы.

Догадываюсь, что он спрашивает про мою следующую станцию.

— Да, почти через семь часов.

Недовольно крутит головой. Похоже, ему тоже не нравится такой временной расклад.

Через десять минут автобус въезжает в Гарден-Сити и останавливается на станции. Народу здесь раза в три больше, чем на предыдущей, начинаю волноваться. Прохожу через терминал и занимаю первое попавшееся свободное место, потому что они заполняются очень быстро. Эндрю исчезает за углом, под вывеской торговых автоматов, и вскоре возвращается с банкой содовой и пачкой чипсов.

Он садится рядом и открывает жестянку с содовой.

— В чем дело? — спрашивает он, глядя на меня.

Я и не заметила, что с отвращением наблюдала, как он залпом прикончил почти всю банку.

— Ничего, — отвечаю я и отворачиваюсь. — Просто по думала, что это неприлично.

Он едва слышно смеется и с треском открывает пакет с чипсами.

— Что ни сделаешь, все у тебя неприлично.

Ставлю сумку на колени и снова гляжу на него:

— Когда ты в последний раз ел что-нибудь не такое… вредное для здоровья?

Грызет чипсы, глотает.

— Я ем то, что хочу… а ты, видно, из тех чокнутых вегетарианок, которые всюду кудахчут, что фастфуд влияет на всеобщее ожирение?

— Ничего подобного, — отвечаю я, — но думаю, что эти, как ты выражаешься, чокнутые вегетарианки в чем-то правы.

Он уминает еще горсть чипсов, запивает содовой, улыбается.

— Фастфуд здесь ни при чем, люди толстеют от собственной глупости, — говорит он, снова принимаясь вдумчиво жевать. — Их же никто не заставляет, сами выбирают. Американцы глупы, а владельцы ресторанов фастфуда этим пользуются. Хотите фастфуд? Пожалуйста!

— Выходит, и ты глупый американец?

— Выходит, да, — пожимает он плечами. — Но что делать, если выбирать больше нечего, кругом одни автоматы с чипсами и киоски с бургерами.

Я закатываю глаза к небу:

— Можно подумать, будь у тебя выбор, ты бы взял что-то получше… Вот я, например, вообще ничего такого не покупаю.

Мне кажется, я с ним освоилась и могу спорить на равных.

Он громко смеется:

— Черт возьми, да конечно взял бы! Вместо залежалого бургера бифштекс за пятьдесят долларов, а вместо этой дряни бутылочку пива.

Недоверчиво качаю головой и никак не могу избавиться от улыбки.

— А кстати, сама-то ты что ешь? Салатики и тофу?

— Фу, — отвечаю я, — тофу терпеть не могу, а салаты едят только те, кто озабочен сохранением фигуры. — Делаю паузу, улыбаюсь. — Сказать честно?

— Ну конечно, валяй.

Смотрит на меня так, будто перед ним весьма странный и ужасно интересный объект для изучения.

— Обожаю спагетти с мясными фрикадельками и суши.

— Как, сразу, в одной тарелке? — спрашивает он с отвращением.

Несколько секунд смотрю на него разинув рот, пока не доходит.

— Да нет, конечно… Это была бы гадость. — (С облегчением улыбается. ) — Бифштексы я не очень люблю, — продолжаю я, — но сейчас бы не отказалась.

— А-а, так ты намекаешь, чтобы я пригласил тебя в ресторан? Типа, на свидание?

Кажется, шире улыбаться некуда, но губы его разъезжаются еще дальше. А у меня челюсть отвисла, глаза выпучены.

— Нет! — чуть не кричу я и чувствую, что краснею. — Просто хотела сказать, что…

Эндрю смеется и делает еще глоток.

— Знаю, знаю, — говорит он, — да не волнуйся ты так. Я и не думал приглашать тебя на свидание.

Я еще шире открываю рот, лицо заливает краска.

Он смеется еще громче.

— Да брось ты! — В голосе его еще слышны отзвуки смеха. — Я же знаю, что ты не такая, верно?

Я сердито хмурю брови.

Он тоже хмурится, но все равно улыбается.

— Послушай, что я скажу, — уже более серьезно говорит он, — если нам случайно повезет, мы найдем ресторан на одной из оставшихся стоянок, и нам смогут за пятнадцать минут, пока автобус не уехал, приготовить бифштекс, обязательно угощу тебя. Поедим прямо в автобусе, и ты сама решишь, свидание это у нас или не свидание.

— Я и сейчас могу сказать, что это будет никакое не свидание.

Он криво ухмыляется:

— Ну ладно, пускай не свидание. Переживу как-нибудь.

Я надеюсь, что тема исчерпана, но куда там.

— Но тогда что это будет, черт возьми, если не свидание?

— Что ты хочешь этим сказать? Это будет… дружеский ужин, я так думаю. Понимаешь, просто встреча двух людей, которые вместе ужинают… или обедают.

— А-а… — В глазах его вспыхивают искорки. — Так, значит, мы с тобой уже друзья?

Этот вопрос застигает меня врасплох. Опять поймал. Надо же, какой хитрый! Поджимаю губы и думаю, но недолго.

— Да, почему бы и нет? Что-то в этом роде, по крайней мере, до Вайоминга.

Он протягивает мне ладонь. Хоть и не с большой охотой, пожимаю. Он жмет мне руку осторожно, но крепко, улыбка добрая и искренняя.

— Тогда друзья неразлейвода до самого Вайоминга. — Он еще раз жмет руку и отпускает.

Сама не знаю, что только что произошло, но, кажется, ничего такого, о чем я потом могу пожалеть. Почему бы и не завести на время путешествия «друга», что тут плохого? На месте Эндрю могла оказаться сотня других, гораздо хуже. А он вроде вполне безобидный, и, если честно, общаться с ним интересно. Это не какая-нибудь старушка, которая стала бы рассказывать, какой она была в мои годы, или мужчина постарше, который все еще считает себя семнадцатилетним юношей и почему-то думает, что и я должна в нем видеть ровесника. Нет, Эндрю как раз то, что надо. Конечно, было бы лучше по многим причинам, если бы вместо него оказалась девушка, но мы с ним хотя бы почти одного возраста, и то слава богу, да и не урод тоже. А что Эндрю Пэрриш далеко не урод, это всякий скажет.

Вот именно, мало того что не урод, он еще и ужасно сексуальный, и как раз это меня больше всего беспокоит.

Черт возьми, Кэм, ты прекрасно знаешь: неважно, что там у тебя стряслось, что ты кого-то потеряла, ненавидишь весь мир и считаешь, что недостойно чувствовать влечение к другому, пока ты еще не оправилась от потрясения. Но ведь человек всегда остается человеком и, если видит кого-то по-настоящему достойного внимания, не может не заметить этого. Такова человеческая природа, ничего не попишешь.

Другое дело — как вести себя при этом, и вот здесь я должна четко установить границы.

В общем, надо держать ухо востро, что бы там ни было.

Но, черт возьми, какой же он все-таки классный! Придется очень постараться, чтобы все, что я буду говорить или делать, не выдало моего интереса к нему. Красавчик всегда знает, что он красавчик. Просто знает, и все, даже скромняга, который не щеголяет этим направо и налево. Это тоже человеческая природа, красивый парень интуитивно понимает, что самая невинная улыбка, разговор, который минимум три минуты нужно поддерживать без неловких пауз, — все это тоже работает на него.

Так что, как ни крути, «дружба» эта потребует от меня больших усилий. Мне хочется, конечно, быть с ним полюбезнее, но в меру, всему есть пределы. Хочется улыбаться, если надо, но с улыбками надо быть аккуратнее. А вдруг не так поймет? Смеяться его шуткам тоже хочется, но и тут есть опасность: а если он, глядя, как я смеюсь, подумает: «Да она в меня втрескалась по уши! »

Да, придется потрудиться. Кто знает, может, в конце концов, старушка на его месте была бы лучше…

Ждем своего автобуса уже почти час. Наконец приезжает. Как я и боялась, свободных мест мало, рассчитывать, как в предыдущем, на роскошь в виде пары кресел на каждого не приходится. Какое там, выстраивается такая очередь, что, похоже, на всех мест не хватит. Вот хрень! Дилемма. Хоть мы с Эндрю и стали друзьями на время, но как заставить себя попросить его сесть рядом? А вдруг неправильно поймет? Поэтому, пока очередь медленно движется вперед и Эндрю идет за мной почти вплотную, я надеюсь, что он сам примет решение и сядет рядом. Я очень хочу, чтобы это был именно он, а не кто-то другой, незнакомый.

Пробираюсь в середину салона и вижу два пустых кресла, быстренько пролезаю к окну, и он садится рядом.

Ну, слава богу.

— Раз уж ты слабый пол, — говорит он, кладя сумку на пол между ног, — так и быть, место у окна твое. — И улыбается.

Автобус набит битком, я уже ощущаю жар горячих, потных тел. Двери со скрипом закрываются, мы трогаемся.

Теперь есть с кем поговорить, и дорога уже не кажется такой мучительно длинной. Почти час без перерыва мы болтаем о всякой всячине: про его любимые рок-группы, про то, почему мне нравится Пинк, и насколько лучше то, что поет она, чем песни «Бостон» и «Форинер», которые мне кажутся однообразными. Мы спорим с ним об этом минут двадцать, не меньше, — он очень упрямый, но вдруг заявляет, что это я упрямая, так что, скорей всего, оба хороши. Потом я рассказываю, кто такая Нэт, но об ужасных подробностях наших с Натали отношений умалчиваю.

Наступает ночь, и меня вдруг осеняет, что с момента, как мы сели в автобус и он разместился рядом, у нас с ним не было ни одной неловкой паузы.

— Ты долго пробудешь в Айдахо?

— Несколько дней.

— А потом обратно опять на автобусе?

Странно, куда-то пропало все его веселье.

— Да, — отвечаю я.

Развивать эту тему не хочется, станет задавать вопросы, а что отвечать — я пока не знаю.

Слышу, вздыхает.

— Это, конечно, не мое дело, — смотрит он мне в глаза, и я чувствую, что пространство между нами будто стягивается, наверное, потому, что он сидит очень близко, — но, думаю, тебе не стоит вот так разъезжать по всей стране в одиночку.

Я отворачиваюсь:

— А что делать? Надо.

— Почему? Пойми меня правильно, я не давлю на тебя, но юной девушке, да еще такой чертовски привлекательной, путешествовать по Америке одной, с кучей пересадок, опасно.

Чувствую, как рот разъезжается сам собой, хочу спрятать улыбку, но, увы, не выходит.

Гляжу на него:

— Ты и не давишь. Но подумай сам, называешь меня «чертовски привлекательной» и тут же, в этой же самой фразе, говоришь: «Каким ветром такую девушку, как ты, сюда занесло? »

Кажется, я его слегка задела.

— Кэмрин, я серьезно, — говорит он, и игривая улыбка исчезает с моего лица. — Ты в самом деле можешь влипнуть в неприятную историю.

Пытаюсь сгладить неловкую ситуацию и снова улыбаюсь:

— За меня не волнуйся. Пусть только попробует кто-нибудь на меня напасть, ты не знаешь, как громко я умею орать…

Качает головой и снова вздыхает, принимая шутку.

— Расскажи лучше о своем отце, — прошу я.

Едва зародившись, улыбка слетает с его лица, и он отворачивается. Я не случайно попросила об этом. Не знаю, но у меня возникло странное чувство, будто он что-то скрывает. Когда еще в Канзасе Эндрю скупо сообщил мне, что едет к умирающему отцу, мне показалось, что он нисколько не переживает. Но если он решил проделать такой длинный путь, да еще на автобусе, только для того, чтобы в последний раз увидеть отца, значит он любит его. Простите, но всякий расстроится, если у него кто-то умер или при смерти, особенно если это человек, которого он любит.

Кто бы говорил такое, только не я, ведь я не способна плакать.

— Он хороший человек, — говорит Эндрю, глядя прямо перед собой.

Я чувствую, что в эту минуту он пытается представить себе отца и не видит ничего, кроме своих воспоминаний.

Он поворачивается ко мне, лицо озаряет светлая улыбка.

— Он всегда брал меня с собой не на бейсбол, а на бокс.

— Да ты что? — Я тоже улыбаюсь ему. — Расскажи.

Эндрю снова задумчиво смотрит вперед.

— Отец хотел воспитать из нас бойцов. — Он бросает на меня быстрый взгляд. — Не обязательно боксеров или, скажем, военных, хотя не стал бы возражать. Вообще бойцов, по жизни, понимаешь? Образно говоря. — (Киваю, пусть видит, что я его поняла. ) — Помню, мне было восемь лет, я сидел перед рингом и не отрываясь смотрел, как два мужика колотят друг друга, и все время слышал, как отец, перебивая крики толпы, говорил: «Гляди, сынок, они ничего не боятся. Все движения просчитаны. Он наносит удар, и не важно, получается у него или нет, но каждое движение, каждое принятое решение дает ему новый опыт». — Эндрю ловит мой взгляд, и улыбка его исчезает, лицо бесстрастно. — Он говорил, что настоящий боец, какие бы удары ни получал, никогда не раскисает, никогда не падает духом. Кроме, конечно, последнего удара, которого не избежать, но даже тогда он ведет себя как мужчина.

Я тоже не улыбаюсь. Не знаю, что там сейчас происходит у него в голове, но, кажется, мы с ним оба настроились на серьезный лад. Хочу спросить, как он, потому что ему явно не по себе, но понимаю, что сейчас это неуместно. Странно, ведь я почти не знаю его, по крайней мере настолько, чтобы копаться в его чувствах.

Так что молчу себе в тряпочку.

— Наверно, думаешь, я придурок?

Я удивленно моргаю:

— Вовсе нет. С чего ты взял?

Он сразу отодвигается, и на лицо возвращается эта его сногсшибательная улыбка, смягчая серьезность, с какой он задал вопрос.

— Вот хочу повидаться с ним до того, как он даст дуба, — говорит Эндрю, и эти слова слегка шокируют меня. — Ведь так мы и должны поступать, верно? Обычная вещь, все так делают, все равно что сказать «будь здоров», если кто чихнет, или спрашивать при встрече, как провел выходные, хотя на самом деле тебе плевать, как он там провел свои гребаные выходные.

«Господи, откуда в нем все это? »

— Надо жить сегодняшним днем… Как считаешь?

Молча слушаю, слегка прибалдевшая от того, что услышала. Он наклоняет голову и снова смотрит на меня.

Я не сразу прихожу в себя, но и тогда все еще не знаю, что сказать.

— Жить сегодняшним днем, — повторяю я его слова, а сама думаю о том, что жить сегодняшним днем — значит любить то, что любишь сегодня, сейчас, я в это верю. — Да, думаю, ты прав.

А вот во что он верит, я пока не совсем понимаю.

Выпрямляюсь, поднимаю голову, внимательно гляжу на него. Как хочется узнать, во что же он верит. Заглянуть ему в самую душу.

— А что для тебя значит жить сегодняшним днем? — спрашиваю я.

Бровь его секунду дрожит, выражение лица меняется. Кажется, он удивлен серьезностью моего вопроса или неожиданным интересом к его персоне.

Он тоже выпрямляется и вскидывает голову:

— Это значит, что для меня все эти заботы о собственном гнездышке и расписанная наперед жизнь — чушь собачья. Выходит, что живешь только прошлым, никакого движения вперед. Все свое время тратишь на планы, проекты на будущее, а сам остаешься в прошлом, задвигаешь себя туда или топчешься на месте, всю жизнь гниешь заживо. — Смотрит мне прямо в глаза. — Лови момент, живи сейчас, каждой данной минутой, — продолжает он таким тоном, словно хочет доказать мне что-то, — где все перед тобой ясно, никуда не спеши, отбрось все дурные воспоминания, тогда гораздо быстрей достигнешь того, к чему стремишься, и шишек меньше получишь по дороге.

Мы молчим и оба думаем о том, что он сейчас сказал. Интересно, насколько совпадают наши мысли? И еще интересно, хотя не хочется признаваться в этом, почему, когда он говорит, мне кажется, будто я гляжу не на него, а в зеркало.

Автобус тяжело тащится по шоссе, на котором стоит неумолчный шум, лишь изредка попадаем в короткий промежуток тишины. Но после такой долгой поездки забываешь, насколько неприятно трястись в убогом автобусе по сравнению с роскошной машиной. А когда думаешь о положительных сторонах путешествия на автобусе, отрицательные легко забываются. Кажется, что их вообще нет. Рядом со мной сидит парень, у него такие чудесные зеленые глаза, красивое лицо и прекрасные, глубокие, интересные мысли. Когда видишь это совсем близко, неудобств езды на автобусе не замечаешь, их как бы вообще нет.

И как это я здесь оказалась…

ЭНДРЮ

Глава 9

Ну надо же, кто бы мог поверить… Она попросила рассказать об отце. Нет, меня это вовсе не раздражает, скорее удивляет: неужели ей действительно интересно? Стран но, что она вообще о нем вспомнила. И странно, что не задает вопросов о том, чем я зарабатываю, чтобы быстренько прикинуть в уме сколько, не хихикает и не краснеет, как дура, когда разглядывает мои татуировки, пользуясь этим как предлогом, чтобы потрогать меня. Бредятина какая-то. То есть я хочу сказать, это нормально, когда с девицей хочешь просто переспать — так проще, — но меня почему-то ужасно радует, что Кэмрин все делает не так.

Да, черт возьми, эта девушка для меня загадка.

Но почему я все время думаю об этом?

Она засыпает первой, прислонившись головой к оконному стеклу. Сопротивляюсь желанию смотреть на нее, она кажется такой нежной, такой невинной, хочется взять ее под свое крыло, защищать от невзгод и опасностей.

Тот извращенец, кажется, перестал пожирать ее глазами, небось, увидел, что на прошлой станции мы сели рядышком. Наверное, считает теперь ее моей добычей, моей собственностью, моей «территорией». И это хорошо, потому что, пока я с ней рядом, он оставит ее в покое. Но дело в том, что мы вместе только до Вайоминга, и это меня очень беспокоит. Одна только надежда, что он пересядет на другой автобус до того, как мы расстанемся. До Денвера еще две остановки, и я, зараза, очень рассчитываю на то, что в Денвере он сойдет, а если нет, глаз с него не спущу до самого Вайоминга.

До Айдахо он у меня точно не доберется. Прежде убью сукина сына.

Я гляжу в темноту автобуса. Очень тихо. Этот гад спит, голова свесилась набок, в проход. Рядом с ним, у окна, сидит женщина, но по меркам этого типа она для него старовата. Он любит молоденьких, возможно, вообще малолеток. Меня тошнит от одной мысли о том, что он мог сделать с какой-нибудь девчонкой.

В автобусе всегда много разных звуков: свист ветра, разрезаемого корпусом, шорох резиновых шин по шоссе, рокот мощного мотора, который усердно трудится, унося эту груду металла все дальше и дальше… Но сейчас, как ни странно, кажется, что в нем царит полная тишина. Я бы сказал, атмосфера спокойствия и умиротворения. Насколько это возможно для несущегося по шоссе с огромной скоростью автобуса.

Сую в уши наушники, включаю плеер, просматриваю названия. Что бы такое послушать, с чего начать? Что-нибудь такое… Первая песня всегда дает настрой. У меня здесь больше трехсот. И все с разным настроем. Впрочем, плееру доверять нельзя, потому что первая песня всегда бывает или «Dust in the Wind» [6]группы «Канзас», или «Going to California» [7]«Лед зеппелин», или что-нибудь из «Иглз».

Не гляжу на экран, словно жду, что судьба сама подскажет, с чего начать, не хочу подглядывать, не хочу пытаться обмануть ее. Ого, неплохо: «Аэросмит», «Dream On» [8]. Откидываю голову на спинку, закрываю глаза, и палец сам нащупывает кнопку громкости. Не хочу, чтобы моя музыка на этот раз разбудила Кэмрин.

Снова открываю глаза и смотрю на нее: держит сумку обеими руками, крепко вцепилась, даже во сне не отпускает, надо же. Интересно, что там у нее? Есть ли что-нибудь такое, что могло бы рассказать о ней? Рассказать всю правду.

Но зачем это мне? В Вайоминге мы расстанемся, и она скоро забудет, как меня зовут. Так оно и лучше. Слишком тяжелый груз я несу в душе, и пусть мы даже друзья, она не заслужила, чтоб я взваливал на нее такую ношу. Никому бы не пожелал.

Негромкое мелодичное пение Стивена Тайлера убаюкивает меня, и я начинаю дремать. Только когда он берет высокую ноту и срывается на крик, я снова возвращаюсь к реальности. Наконец песня заканчивается, и я погружаюсь в сон.

* * * — Ну послушай, серьезно… — слышу я чей-то голос. Кто-то толкает меня в плечо. Просыпаюсь и вижу, что это Кэмрин слабенькими ручонками пытается отодвинуть меня. Ужасно смешно смотреть на ее милое заспанное лицо, на то, как она изо всех силенок старается отпихнуть меня, да не тут-то было, я для нее слишком тяжелый.

— Прости, — говорю я, сам еще не до конца проснувшись.

Поднимаюсь, не совсем соображая, где право, где лево; шея совершенно одеревенела. Откуда я знал, что уроню во сне голову ей на руку, но меня это не очень смущает, хотя она вовсю демонстрирует, что возмущена моей бесцеремонностью. Ну да, точно притворяется, я же вижу. А сама едва сдерживает улыбку.

Ладно, помогу бедняжке.

Улыбаюсь.

— Не вижу ничего смешного, — говорит она, ротик полуоткрыт, бровки вздернуты на очень даже красивый лобик.

— Разве? А мне смешно.

Улыбаюсь еще шире и вижу, как на лице ее тоже медленно, несмело распускается улыбка.

— Ну, прости. Ей-богу, мне очень жаль, я не хотел.

Я и вправду не хотел, само получилось.

Она сощуривает один глаз, смотрит на меня искоса, словно хочет удостовериться в моей искренности, и это тоже очень ее красит.

Отворачиваюсь, закидываю обе руки за голову, потягиваюсь и, ну никак не могу удержаться, зеваю.

— Фу, как противно! — восклицает она. — У тебя изо рта пахнет, как… от козла…

— Черт возьми, барышня, — говорю я сквозь смех, — откуда ты знаешь, как пахнет от козла?

Она сразу умолкает.

Я снова смеюсь, потом роюсь в сумке, предварительно сунув туда плеер, нахожу тюбик зубной пасты, выдавливаю немного на кончик языка и размазываю пасту в полости рта. Потом глотаю. Кэмрин, конечно, смотрит с отвращением, но я именно этого и добивался.

Остальные пассажиры, похоже, уже давно бодрствуют. Сам удивляюсь, как это я проспал так долго, ни разу не проснулся, чтоб устроиться поудобней и дать отдохнуть тем частям тела, которые успел отлежать.

Гляжу на часы: две минуты десятого.

— Кстати, где мы едем? — спрашиваю я, пытаясь прочитать мелькающие за окном дорожные знаки.

— До Денвера около четырех часов, — отвечает она. — Водитель объявил, что остановка через десять минут.

— Отлично. — Я вытягиваю ногу в проход. — Надо срочно размяться. Одеревенел, как столб.

Успеваю поймать ее улыбочку, но она сразу отворачивается к окну. Одеревенел, как столб. Ага, она прекрасно понимает такие метафоры. От этой мысли становится весело.

Следующая остановка мало отличается от предыдущих: несколько колонок автозаправки по обе стороны шоссе, два ресторанчика фастфуда.

Гляжу на себя и поверить не могу: эта девчонка вынудила меня вступить с ней в спор, идти в фастфуд или нет. Если б не она, пошел бы туда не задумываясь. Но почему-то послушался — потому ли, что хочу доказать, мол, и я могу есть нормальную еду, был бы выбор, или просто боюсь, что она снова поднимет крик.

Секундочку. Черт побери, кто у нас рулит ситуацией, она или я?

Ясное дело, она. Вот так номер.

Выбираемся из автобуса. Кэмрин первая. Возле кабины останавливается, поворачивает голову и выжидающе так смотрит, скрестив руки и поджав губы.

— Ладно, — говорю я, хотя, признаюсь, сам себе не очень нравлюсь в эту минуту, — если ты такая умная, поищи здесь здоровой пищи, но чтобы на вкус не была как резина.

Улыбается ехидно.

— Так, значит, согласен? — принимает она вызов.

Иду за ней в гигантский круглосуточный универсам, и она сразу направляется в отдел, где стоят холодильники с напитками. Как та блондиночка из телевикторины (не знаю какой, потому что не смотрю телевикторины, но всем известно, что там обязательно есть блондиночка), Кэмрин машет ладошкой перед дверцами холодильника, словно хочет открыть для меня новый мир, где обитает множество удивительных фруктовых соков и разные сорта минеральной воды.

— Начнем с соков, смотри, какой тут богатый выбор. И любой из них в сто раз лучше, чем твоя содовая. Выбирай!

— Терпеть не могу соки.

— Не будь ребенком. Смотри, сколько здесь. Наверняка что-нибудь понравится.

Отступает на два шага, и передо мной открывается еще один холодильник, а там десятки самых разных бутылок с водой, простой и подслащенной.

— А вот и водичка, — говорит она, — но, если честно, не представляю, как ты станешь пить простую воду.

— Ну да, она очень мокрая.

Вообще-то, против воды я ничего не имею, но главное, мне нравится наша игра.

Она улыбается, но пытается сохранить невозмутимость.

Морщу нос, поджимаю губы, гляжу на холодильник с соками, потом на нее.

Тяжко вздыхаю, подхожу ближе, быстро пробегаю взглядом по этикеткам. Интересно, почему так много земляничного сока и сока из киви или земляничного с киви? Гадость какая!

Наконец открываю стеклянную дверцу и достаю апельсиновый.

Кажется, слегка удивлена. Щурит глаза.

— В чем дело? — спрашиваю я, держа дверцу открытой.

— Апельсиновый для запивки не очень.

Фыркаю, смотрю на нее не мигая:

— Ты сказала: выбирай, я выбрал. Чем ты недовольна?

Хочется смеяться, но я стараюсь выдержать прокурорский тон.

Кажется, получается.

Она хмурится:

— Понимаешь… апельсиновый хорош, когда нужны витамины. От него еще больше пить хочется.

Смотрит виновато, словно боится, что я обижусь, у меня даже сердце сжимается. Я улыбаюсь, и мне сейчас очень хочется, чтобы она тоже улыбнулась.

Она отвечает радостной улыбкой.

Господи, какая же она… хорошая…

КЭМРИН

Глава 10

Денвер остается позади, и мы мчимся дальше, неумолимо приближаясь к конечной остановке Эндрю в Вайоминге. Не стану врать, это меня очень беспокоит. Эндрю был прав: в одиночку мне путешествовать небезопасно. Я пытаюсь понять, почему это не тревожило меня до того, как мы с ним познакомились. Может, просто с ним я чувствую себя в большей безопасности, ведь так просто представить, как он с легкостью ломает одну челюсть за другой. Черт возьми, с самого начала не надо было заговаривать с ним, а уж тем более позволять садиться рядом, потому что я… ну, привыкла к нему, что ли. Приедем в Вайоминг и расстанемся, и снова я буду смотреть в окно, как проносятся мимо пейзажи, и гадать, куда меня привезет автобус на этот раз.

— У тебя есть девушка? — спрашиваю я, чтобы только не думать о том, что через несколько часов снова буду одна.

У него появляются ямочки на щеках.

— А тебе зачем это знать?

Закатываю глаза:

— Не задирай нос, я просто так спросила. И если ты не…

— Нет, — отвечает он. — К счастью, я в этом мире одинок, как монах.

Улыбается, ждет моей очереди, а я не сразу понимаю, что должна сказать.

Господи, вот нашла, дура, о чем спрашивать.

— Я? — тычу я себя в грудь пальцем. — И у меня больше нет. — И прибавляю уже более уверенным тоном: — Я тоже, к счастью, одна, и в таком качестве хочу оставаться… как можно дольше… всегда, в общем.

Ну вот, опять. Зачем брякнула эту банальность, надо было просто сказать, что у меня никого нет, и все, и на этом остановиться.

Эндрю, разумеется, это сразу замечает. У меня такое чувство, что он замечает все, ничего не пропускает, так что при нем надо держать ухо востро и не болтать лишнего. Чуть что, сразу подловит и поднимет на смех.

— Ладно, я это запомню, — скалится он.

Слава богу, хоть больше не задает вопросов.

Он откидывает голову на спинку и отрешенно постукивает пальцами по коленке. Я потихоньку смотрю на его мускулистые загорелые руки, пытаясь разглядеть татуировки, но они прячутся под рукавами футболки. Одну из них, которая справа, я раньше успела немного рассмотреть, когда он вытянул руки, чтоб завязать шнурок. Кажется, какое-то дерево. А на руке, которая ко мне ближе, не могу точно сказать, что именно, но что-то с перьями. И еще: все его татуировки, которые я видела, однотонные.

— Что, интересно? — спрашивает он, и я даже вздрагиваю.

Мне и в голову не могло прийти, что он видит, как я их разглядываю.

— Интересно.

«Ну да, мне очень любопытно, что у него там».

Эндрю поворачивается, задирает левый рукав, и я вижу феникса со свисающим длинным красивым хвостом; кончики его перьев я и видела торчащими из-под рукава. Но покрытое перьями туловище птицы совсем худенькое, и феникс выглядит задиристым.

— Ого, вот это да… Класс.

— Спасибо. Примерно год назад сделал. — Эндрю опускает рукав. — А на эту посмотри. — Он поворачивается, задирает другой рукав, но я прежде всего обращаю внимание на вздувшиеся под футболкой мышцы живота. — Клевая, скажи? Сказочное дерево с дуплом… Мне очень нравятся такие деревья, страшные, а если приглядеться поближе…

⇐ Предыдущая 1 2 3 456 7 8 9 10 Следующая ⇒