Глава 2. Комментарий к части

Глава 2

— Вам хочется блевануть только на моих уроках или это повсеместное явление?

Хань — сволочь.

Это Мин понял ещё в первый день. Но сегодня апогей булькающей, расплавленной по позвоночнику злости пересёк абсолютно любой допустимый минимум и парил голову на пару с учителем.

— Простите, — Чондэ, кажется, стал его личным издевательским фетишем. Потому что никакой урок не обходился без тщательной полировки этого вымученного ученика. — Я больше не буду...

— Какую тему мы сейчас проходим?
Хань немигающе следит за тем, как Чондэ косится в тетрадь, где каллиграфическим почерком красуется: " Понятие дифференциального уравнения". Ждёт ровно восемь секунд, Мин считал, сам того не замечая.

— Минсок. Ответ.

Да издевается он что ли?

Но когда Мин успешно цитирует, только вяло морщит светлые брови.

— Good. И что ты можешь сказать о них?

— Что... у них неизвестная... это какая-то функция, — Мин учил. Это видно, но он нервничает так, что у него выпирающие колени трясутся, как побитая псина на районах, и это видно ещё больше.

— Вау. — Хань вскидывает голову, от чего белёсые волосы падают назад, открывая высокий, ровный лоб. — Вы меня удивляете, Минсок.

И Мина почти отпускает, но:

— Так бы примерно выразился десятилетний ребёнок, — снова здорово. — Повторяй за мной: При решении многих задач, прежде всего физических, встречаются уравнения, в которых неизвестной является некоторая функция. Уравнения, в которые входят производные искомой функции, называют дифференциальными.

— Уравнения, в которые входят производные искомой функции, называют дифференциальными... — бубнит Мин, накручивая тёмную прядь на указательный палец.

Он нервничает, когда ему кажется, что они с Ханем остались одни в этом классе, несмотря на остальных учеников.

— Чондэ, повтори, что сказал Минсок, который-сегодня-обожемой-учил.

Тварь, — констатирует в уме Мин, спотыкаясь о чувственный рот Ханя.

Блядь.

Он не хотел смотреть, не хотел пялиться. Не хотел. Но сделать ничего не смог.

Вмиг распавшийся на атомы мозг возвращает в реальность тихое блеянье Чондэ. Он послушно повторяет.

Мин как-то разговаривал с ним. Разговором это, конечно, было назвать сложно. Если в принципе можно назвать разговором что-то вроде: вопрос-кивок-вопрос-молчание. Система хорошего психолога трещала по самому интересному шву, грозясь открыть не самые облюбованные природой места.

Мину удалось узнать только, что тот ни хрена не спит, а только долбит эту дерьмовую математику, вместо того, чтобы хорошенько присунуть какой-нибудь девчонке. Хотя бы той, что с параллели: невысокая, с мягкими рыжими волосами и целомудренным, школьным платьем до колен, скрывающим шлюшные чулки со стрелкой, упирающейся в мягкие половинки задницы.

Кажется, её звали — Мира.

Но, серьёзно. Какая разница?

Мину удалось узнать, что Чондэ ни хрена не спит и глотает викодин. Херня редкостная, как, к примеру, тот же " Димедрол", который сняли с производства.

Интересно, почему?.. — протянул про себя Мин. И сам же усмехнулся каким-то кашляющим смехом своим идиотским мыслям.

Он бы никогда не подумал, что Чондэ — конченый наркет. Что Ким Чонин блядующий по сортирам пидор. Что эта Мира, или как её там, Мари? Мин решил, что про себя будет звать её Мира.

В конечном итоге ведь он не собирался обращаться к ней. Значит, и проблем нет.

Он бы никогда не подумал, что эта Мира даст ему после того, как он поможет ей с домашкой по идишу.

Она и её сетчатые чулки смотрелись как-то комично на нешироком пятне покрывала, в жёлтом отсвете ночной лампы, где на стене висят плакаты с Питером Паркером и Брюсом Уэйном. Мин даже сам не понял, когда тонкая тетрадь в ослабевающих руках сменилась её упругой задницей, а сама Мира потянула его пальцы к резинке шершавых на ощупь стрингов, опуская.

И всё это было мокро, безостановочно и метрично.

В смысле, ему надоело за десять минут дергаться вперёд назад и в конце концов он перекатился на спину, усаживая Миру прямо на свои бёдра. Она абсолютно дико насаживалась на его член с таким рвением, будто была последней девственницей из любого затхлого и доживающего последние деньки монастыря.

Разочаровавшаяся в вере, как таковой, и решившая удариться в грех.

В рыжих волосах отсвечивали блики от лампы, а карие глаза делались слишком живыми. Она не-как-обычно томно поглядывала из-под нарощенных кистей ресниц, а закатывала глазищи в такт с тем, как задушенно кричала, срываясь на громкое дыхание ртом.

В момент, когда она замерла с неестественно выгнутой назад спиной и сдавила его острые тазовые кости коленями, царапая сеткой, Мин понял, что даже самый никчемный секс лучше, чем божественная песня или крутой фильм.
Ну, вроде тех, про Питера и Брюса.

— Ты очень помог мне, Минсок, спасибо, — вежливо улыбалась она пятью минутами позже. Полностью одетая, сияющая, как начищенный пятак. Перед его матерью.

Матерью, которая, он мог поклясться, слышала всё до последнего скрипа сраной пружины на кровати, что впивалась в поясницу, если упереться прямо в неё.

— Без тебя я бы не справилась.

Ну ещё бы!

Снова невинная и даже чересчур глуповатая улыбка.

И от этого разит такой блядской и двусмысленной фальшью, что... Мину впору вскрыться циркулем, который Хань приказал купить в срочном порядке. Но он только едва заметно кривится и почти физически ощущает как тяжелый материнский взгляд роняет на щеки предательский, алый румянец.

Ему не стыдно, что он трахнул её на собственном покрывале и теперь его, скорее всего, придётся стирать. Ему не стыдно от того, что он так бестолково окончательно попрощался со своим детством и, что именно она показала ему насколько это может быть хорошо.

Ему стыдно только за то, что дома он был не один. И сейчас последует шквал оправданий для мамы, в ответ на неминуемые обвинения. А потом — братское похлопывание по плечу от отца и виноватое: Больше не буду.

Хотя, нет.

Это же слишком по-детски. А он уже взрослый.
Ему всего семнадцать, но после техасской скачки на кровати с такой наездницей, он ощущает себя на все двадцать пять.

Урок тянулся непосильно долго.

Мин преуспел в неблагодарном деле: пересчитать все пять на сорок четыре клетки полей в тетради, рассмотреть металический брелок на портфеле не вмеру тихого сегодня Ким Чондэ, издёргаться на неудобном, деревянном стуле, но успокение всё никак не шло, а звонок, падла, никак не звенел.

— Мин... пс-с-с... Минсок...

Мин прекрасно слышал, как вот уже три минуты и одиннадцать, двенадцать, тринадцать...

— Минсок!

Гребаный Чонин.

— Что, блять? — Чонин испуганно отпрянул назад, уперевшись ладонями в край парты.

Он сидел прямо за Мином.

Сидел и назойливо звал его, звал, звал, звал. Так долго, что хотелось выдрать ему язык вместе с трахеей и позвоночником. Лишь бы не отвлекал и не округлял свои и без того огромные, серые глаза.

— Слышу я.

— Ага, слышит он. — Чонин подозрительно шипел Мину прямо в тонкую ушную раковину. — Как мой кантуженый дедушка ты слышишь.

— Я не понял, — Хань нарочито медленно потянулся на стуле, от чего Мину показалось, будто он слышал, как хрустели позвонки учителя. — Здесь шоу " Пусть говорят" или рубрика " Открытый микрофон"?

Он в своей привычно-аристократической манере, тонко граничащей с быдлянством, развёл руками и перевёл саркастический взгляд прямо на Минсока.

А у того желудок сразу делает сальто назад. Или вперёд. Или... а не всё ли равно желудку, куда прыгать?

— Извините, я... — Мин пытается не развалиться по кускам, пока Хань сверлит его, проделывает в нём аккуратную, огнестрельную, если стрелять в упор, дыру. Где-то в районе между угловатыми плечами и последней пуговицей на кофте.

— Keep calm, студент Ким, — его, кажется, безмерно забавляет эта ситуация, как и любая другая. В любое другое время. — И Чонина заткните.

Мин ненавидит математику, школу и Лу Ханя. Его больше всего остального.

Мин морщится и старается впредь не обращать внимания на большеглазую проститутку за задней партой.

Мин безуспешно обхватывает свои бока руками, пока Хань не говорит:

— Если вам неинтересно, то, пожалуйста, — лёгкий взмах жилистой кисти в сторону двери. — Я никого не держу, не пристёгиваю цепями к батарее, не заставляю жрать камни, простите мне мой разговорный.

Его тягучий, цепкий взгляд выжигал заходящиеся дрожью внутренности. Дегтярно-чёрные глаза поглощали блики полностью, от этого он казался ненастоящим, мёртвым.

Он почему-то смотрел прямо на Минсока вне зависимости от ситуации.

Он мог прохаживаться по классу, но Мину упорно стучало по башке: он смотрит на тебя, на тебя, на тебя. Противное лобызание липко стелилось по хребту, торчащему чуть изогнутой полосой.

Ему не нравилось это ощущение.

Он прикусывал левым клыком нижнюю застывшую, пепельно-сизую губу.

И его дёргало каждый раз, как раздавался гнусавый учительский голос:

— Но имейте ввиду, если вы не учите, то и я могу тупо забить. Мне триста лет не нужен ни студент Ким Чондэ, — Мин про себя хмыкнул. Ну кто бы сомневался, что это имя прозвучит первым. — Ни О Сехун...

Снова короткая пауза, сковавшая воздух в лёгких. Понижая его на пару ощутимых градусов по Фаренгейту. Или по Цельсию.

— У меня за плечами, если так, на секундочку, — он вскинул руку, указывая большим пальцем куда-то в окно, а затем продолжил: — пять языков, два высших и диссертация. У вас — десять лет обучения и экзамены на носу. Выводы... делаем сами, не первый класс начальной школы.

Гиперболизированный образ тупой стервы вызывал меньшее отвращение, чем он.

Звонок стал спасительным лучиком солнца посреди ненавистной осенней серости.

Все, как один, жадно похватали сумки, намереваясь сию же секунду, воспарив душой и телом, вырваться из прохладного, и будто бы в эпицентре голубоватых светофильтров, кабинета. И прохладным его в большей степени делало присутствие этой снежной глыбы, а не открытое практически нараспашку окно.

— Стоять.

Хань гадко скривил свои женственно-капризные губы в ухмылке, от которой по загривку прошел колющий таран ледяных мурашек. Мин сглотнул и сжал костлявые пальцы на кожаной ручке сумки. Она некрасиво пискнула под вспотевшей кожей, отдаваясь таким же скрипом в ушах и нервным жужжанием горле.

— Неужели вы думали, что я оставлю вас без домашнего задания?

Он поспешно начал листать свой ежедневник на спирали с простеньким изображением хаотичных чёрно-белых линий, диктуя номера.

А потом схватил со стола журнал и ключи, почти бегом направляясь к двери:

— Давайте, в темпе, — Хань подгонял учеников беззлобно, что немало удивило и даже позабавило. — Кто последний, тот неудачник.

Выпалил он, когда сил ждать медлительных детей уже не осталось и буквально выпрыгнул за дверь, с усмешкой смотря, как ученики со скоростью ракеты толкутся в проходе.

Хань — сволочь.

Но даже он может быть простым человеком.

— Ну и? — Мин впервые за все месяцы обучения в новом классе подошел к кому-то сам.

Хреново, что этим кем-то стал Чонин.

Он хлопал своими блюдцами и будто уже позабыл, что истошно тряс его за рукав на уроке, мешая сосредоточиться.

Мин опять не понял тему.

Он опять будет корпеть и загинаться над учебником, хватаясь за волосы, рыча, что только приспешники Сатаны могли создать это адово оружие массового истребления серого вещества в голове в голубой обложке.

В голубой обложке в клеточку.

— Ну... —Чонин переминался с пятки на носок. Подошва сникерсов противно скрипела, подогревая желание Мина уйти подальше.
Чонин старался смотреть куда угодно, только не на одноклассника, и жевал тёмно-розовые губы.

— Чонин.

Мин всеми силами пытался не скатиться из тихого и увещевающего тона в бьющийся в вене на лбу рёв.

— Тынепоможешьмнеснемецким? — выдохнул он и облегченно опустил покатые плечи, скрытые курткой, какие носят американские футболисты.

Смех подкатил к горлу и чисто благодаря миновой сдержанности застрял в глотке, не вырываясь наружу.

Ты. Не поможешь. Мне. С немецким.

С немецким.

Ну да.

Мин улыбнулся одной из тех улыбок, которые красуются на расклеенных повсюду фотографиях с жирной пометкой " Разыскивается". Обычно там ещё добавлялось: за массовые убийтсва, насилие и грабежи.

А Чонин изошел холодком от кончика носа до костяшек на руках, потому что эта улыбочка была точно скопированна с Лу Ханя.

— Помогу.

Глава 3

На автомате заваренный чай темнел красными разводами на дне чашки, поблескивал в неровном желтоватом отсвете лампы, скрытой за толстым, круглым плафоном. Через него не было видно самих лампочек, только угадывалось по очертаниям: их три, и одна светит чуть ярче, чем остальные.

Мин куковал над чашкой, пока вода на дне не стала совсем уж пугающе чёрной. А потом просто поднялся и резко опрокинул керамическую кружку с бледно-серым узором в раковину, потому что ему казалось, вот-вот пугающая чернота начнёт подниматься вверх, опрокидываться через край.

Капать на хлопковые носки, пропитывая их едва тёплыми пятнами.

Назовите свой любимый сорт чая и Мин расскажет вам, кем вы являетесь. Потому что зависать в чайных магазинах — необъяснимое рвение, хер его.

Он, надвинув потертую кепку с вырвиглазно-салатовым козырьком и тупой надписью на лбу, смотрит на каждого, кто подходит к кассе, провожает затяжным, безмолвным взглядом, от которого старушки поправляют свои кретинские, как на взгляд Мина, чепчики с цветочками, которым уже давно пора лежать на холодном надгробии, а самим старухам пора набирать землю в карманы и привыкать к ней, а не шляться по торговым центрам.

Поправляют свои долбанные чепцы и, опасливо прижимая к себе радикюль времён первой мировой, не по годам стремглав выбегают, звеня колокольчиками на входной, пластиковой двери.

А Мин только запоминает, делая жирную пометку в своём псевдо-блокнотике: старушки пьют чёрный " Гринфилд". Чаще всего с бергамотом.

И у этого чая есть только один плюс: прикольная упаковочная коробка.

Всё.

В остальном же это самое говёное дерьмо в пакетиках, которые Мира, — она приходит к Мину как по расписанию и пьёт гребаный чай, — называет тампонами. У неё очень своеобразный юмор. Но Мин его понимает, как ни странно, и довольно хмыкает, разглядывая ровный тон кожи с отсветами рыжины от спадающих неровным каскадом прядей.

Мира приходит к нему в семь вечера. Почти каждый день, когда мать, работающая в больнице, уходит на ночную смену, а отец ещё на работе.

Приходит в малиновых, полосатых носках под тяжелыми почти керзовыми ботинками с металлическими пряжками. С учебником " Deutch" в огромной коричневой сумке с маленьким железным замочком на внешней стороне и полосой внизу.

И с нераспакованной, серо-чёрной пачкой презервативов в кармане.

Приходит и пьёт зелёный с мятой, потому что ей нравится как горчит эта отрава на языке, когда Мин мерзко и слюняво засасывает её распухшие, тёмные губы. Она их мажет алой помадой, развозюкивая потом это всё по щекам Мина, по шее, плечам.

Ей это нравится, его это устраивает. Так почему бы и нет?..

Мин выясняет, что девчонки предпочитают зелёную бурду.

Мин выясняет, что Чонин редкостный мудак, когда тот вот уже второй день таскается за ним с видом истерзанного щенка, которому нечего жрать и негде пристроить свою плешивую задницу на поспать.

Он таращит свои зрачкастые глаза и бессменно что-то тараторит. У него чуть хрипящий голос, который оседает пылью внутри уха, в которое и пытается засунуть Чонин свои шевелящиеся губы, и на подкорке мозга, посылая сигнал по рукам, приподнимая тончайшие волоски на предплечьях, заставляя пальцы слабеть.

— Ну что ты ещё от меня хочешь? — Мин уже не спрашивал и не злился. Он просто театрально возводил руки к небу в немом вопросе: за что, мать вашу так?

За что?

Но Господь молчал и, наверняка, усиленно думал над этим вопросом, потому как даже он не в состоянии раскопать завалы блядской херни в светлой чониновской голове.

— Я же сказал тебе, что помогу.

— Ага.

Чонин давит лыбу во весь рот и хочется растянуть её до мочек ушей, чтобы ему стало больно, чтобы он просил прекратить. Но Мин бы только смеялся, громко и безостановочно, как Джокер, например...

— Мне кажется, Ханни на тебя запал, — говорит Чонин, ещё больше растягивая свой мальчишеский рот в противной улыбочке.

— Крестись.

А Мин как всегда немногословен.

Он давится коридорным воздухом вперемежку с пылью от фикусов исполинских размеров, что стояли в каждом углу, и сбитым запахом мела и грязной воды, когда понимает, что именно сказал Чонин только что.

— Ты идиот?

Минсок вскидывает изломанные брови в ответ на весёлую задорность, исходящую от одноклассника.

— Это же очевидно! — говорит он и кивает, как китайский болван, с видом раскормленного чеширского кота.

— Он думает о страстном сексе с тобой, сохраняя бесстрастное выражение лица, — говорит он и стреляет грифелями ресниц в сторону проходящего по коридору Лу Ханя.

Как всегда идеального, в чёрном костюме и белоснежной рубашке. С поволокой тёмных глаз.

Мира как-то призналась, сидя по-турецки на его кухне, щеголяя открытыми коленями и разноцветными носками, что не прочь схватить его за тот самый чёрный, узкий галстук, что сейчас как раз на нём, и оттрахать прямо в школьном туалете.

Оттрахать.

Слово-то какое.

— Он хочет тебя, братан, — говорит он.

И Мин старается не задумываться, с чего он это взял, с каких пор он стал ему братаном и почему Хань на секунду прошелся по нему глубоким взглядом. Одним из таких, что вроде означают безаппиляционное " хочу".

Он потряс головой из стороны в сторону и пришел к выводу, что ему привиделось. Мало ли что, ещё и не такое может показаться после таких проникновенных речей отвязного придурка.

— Мне очевидно, что ты сегодня не в себе, Чонин. Вот и всё.

Мин возвращается к учебнику в клетку. Уж лучше залипать на формулы, чем копаться в себе.

— Кай, — поправляет тот. — Лучше так, чем по имени.

И Мин безразлично пожимает плечами, мол, как хочешь. Ему до спины, какие тараканы у того в мозгах, и насколько они его уже сожрали. Ему в принципе насрать на окружающих. И ему кажется, что он выбрал немного неверную тактику, потому что большинство людей видит в нём тихого одиночку, который отчего-то страдает, и лезут помочь.

Помочь своим обществом, ненужным советом, пустым разговором ни о чём по типу: " как дела-нормально-и у меня".

Помочь тому, кому помощь на хрен не сдалась.

— Открываем учебники и повторяем материал, — сипит жирная училка по экологии, которую никто терпеть не может, потому что она страшная, как атомная война и злючая, как соседский бульдог, на которого Мин натыкается ежеутренне, когда спешит в школу.

Класс шуршит страницами красных, тоненьких учебников и зло выхыдают через нос.

— Умные дети класса сего расскажут мне, — она поджимает старческие, сморщенные полоски губ, обведенные какой-то, блядь, морковной помадой, и прищурившись осматривает учеников. — Об особенностях пищевых связей человека.

О Сехун сразу оживляется и начинает водить своим сухожильным пальцем, напоминающим тоненькую и скрюченую ветку белого цвета, по странице, а Мин пытается ненароком подсмотреть, на какой он странице, потому что даже не имеет понятия, о чём сейчас стоит поведать.

Сехун поворачивает голову вправо и недоуменно смотрит на Мина. По его приоткрытому, маленькому рту легко читается: " чего тебе? ". Но он только приподнимает верхние веки в немом вопросе.

А потом догадывается и подцепляет корешок книги показывая страницу номер сто шестьдесят пять.

Мин благодарно улыбается, прежде чем ринуться на поиск нужного параграфа.

— Ким Минсок, — как гром среди ясного неба раздается всё ещё сиплый голос старухи и Мин поднимается с высокого красного стула с тонкими, хромированными ножками, пытаясь без происшествий вылезти из-за одноместной парты.

Пока он это делает, он замечает, как облегченно расслабляется Чонин, опять сгибая позвоночник дугой над вновь вытащенным из кармана телефоном, как Чондэ выдыхает, плотнее натягивая рукава мешковатой кофты на запястья, как Сехун заинтересованно пялится и безразлично мерцает своими рыбьими глазёнками из-под выкрашенной в серую седину, попалившейся чёлки.

Как тупая училка опять жмёт губы и наваливается всем своим корпусом на кафедру.

"... Чтобы лучше видеть тебя, внученька... " — вспыхивает у Мина в висках и он готов рассмеяться.

Но слава Богу, этого не происходит.

— Главные особенности пищевых связей современного человечества — это их усложнение, удлиннение и примерно десятикратное возрастание энергетической цены производства каждой каллории конечной пищевой продукции при тысячекратном уменьшении необходимой для этого площади, — начинает монотонно и сухо воспроизводить Мин. — В результате общая экологическая ёмкость среды обитания человечества возросла во много тысяч раз...

Мин сам не понимает, что говорит, пока не щелкает язычок на обшарпанной входной двери.

Все ученики, как всегда синхронно, поворачивают головы и видят учителя Лу Ханя собственной персоной.

Он, немного запыхавшийся с лёгкими, едва заметными, розоватыми пятнами на скулах, сжимал ободравшуюся до железной основы ручку двери. У него побелели костяшки на пальцах. Они были желтоватые с розовой поперечной и казалось, вот-вот он сожмет их сильнее и кожа разорвётся.

Его широкая грудная клетка растягивала белую рубашку, разглаживая складки возле ряда пуговиц, а потом снова спадала. Мин непроизвольно засмотрелся на третью пуговицу сверху, в отверстие которой то и дело проскальзывала открытая кожа.

Хань был достаточно бледным.

Мин непроизвольно не отрывал взгляда. Но потом поспешно отвернулся, налетая на искрящиеся смехом зенки Чонина, который совершенно точно всё неправильно понял. Совсем не так, как обстоит на самом деле.

Злость на себя из жидкого состояния начала переходить в твёрдое, она замедлила ход по венам, холодя конечности. Почему даже в своей собственной башке он должен оправдываться перед каким-то там Чонином, который ему даже другом не был?

Губы уже сложились в дудочку для презрительного фырканья, как Хань заговорил:

— Мне нужен Ким Минсок. Срочно.

Он уже стоял, небрежно опираясь предплечьем о косяк, сложив руки на груди и чуть ли не рассматривая маникюр. Мину стало бы даже смешно, если б не было так страшно.

Что-то внутри надувалось и лопалось, забрызгивая всё жидким азотом. Он не мог двигаться. Он не мог даже рта раскрыть.

По коленям будто шандарахнули тупым топором.

Что за проявления сучьей слабости?

— Раз нужен, забирайте, — училка крякнула и уставилась на оцепеневшего Минсока. — Студент Ким, что с вами? Вы в порядке?

Ей было интересно? Да ни на грамм.

Она смотрела поверх очков и косо поднимала выщипанную до не могу бровь. Эта отвратительность вывела Мина из астрала и он начал судорожно, запинаясь о собственные руки и ноги, запихивать принадлежности в сумку, а потом перекинул её через плечо.

Его трясло так, что сделать это удалось только с третьего раза.

А громко вздыхающий Хань никоим образом не разряжал обстановку...

— Ну? — Чонин откусывает сочный кусок от огромного зелёного яблока, которое едва ли вмещается в его руку. — И что, и что, и что?

Этого идиота не остановить, если он что-то задумал, — думает Мин.

Он моет керамическую кружку с бледно-серым узором от коричневой, налипшей слизи и слушает как зубы парня вгрызаются в беззащитную плоть яблока с оглушительным хрустом.

По его подбородку течёт липкий и кислый сок, от чего смуглая кожа блестит в полутьме. Мин не любил яркий свет и Кай, как он попросил себя называть, поддерживал его в этом.

— Что, что... — дразнит Мин и ставит кружку на высокую полку, подтягиваясь на носочках так, что байковая рубашка открывает ямочки на светлой пояснице. Чонин давится яблоком, которое встаёт у него поперёк глотки. — Ничего не было. Такого.

Он оглядывается через плечо, чтобы злорадно узреть кашляющего Чонина, отбрасывающего мясистый огрызок на полированную поверхность стеклянного стола. По мутному стеклу тут же распространялись следом подсыхающий следы.

Тоже, наверное, кислые.

Мин не знал. Он никогда не лизал столешницу.

Да и желания не было, если честно.

Он делает акцент на последнее слово, думая, что оно приведёт Чонина в порядок и он больше не будет пихать свои идиотские шуточки куда надо и не надо. Но Чонин только округляет глаза. В темноте они кажутся ещё больше, как у кота Тома из любимого Мином в детстве " Тома и Джерри". На пол морды, только серые.

— Он даже не лапал тебя?

Создавалось странное впечатление, будто он спрашивает о погоде на завтра, а Минсок отвечает, что будет ливень. Такой печальный взгляд ещё поискать. Но он спрашивал про преподавателя, чёрт возьми!

И нет, он его не лапал. Да и Боже упаси!

— Я даже не буду отвечать, не буду, не буду...

Мин закрывает уши мокрыми ладонями. Они пахнут грейпфрутом и пальцы всё ещё немного не отмылись от пены. Ему нравился запах средства для мытья посуды, хоть он ни за что бы в этом не признался даже под смертными пытками.

— Фу, ты Минсок, такой скучный! — Чонин всплескивает руками в извечно-весёлом негодовании. — Надо это исправить...

Мин иногда задумывался: у него переключатель эмоций вообще есть или он всегда такой? Трёхдневное общение пока что доказывало, что всегда.

Чонин не мигает и снова берёт в руки погрызеное яблоко.

А потом интригующе добавляет:

— Соблазни его.

И с хрустом откусывает зелёный кусок.

Глава 4

Вокруг витает туман, как будто дождь шел до самой зари. Но Мин явственно ощущает, что не на улице. Он вообще не знает, где он.

Он поворачивается на странный звук и на голову будто высыпают ведро колотого льда. Он видит, мать их, Чондэ и Кая. И они, хер их раздери, беззастенчиво трахаются у него на глазах!

И это настолько хуёво, что примораживает к месту.

Это не может быть взаправду. И если у Мина такие реалистичные сны, то он готов разодрать ногти в кровавое мессиво и орать-орать-орать. Пока не сдохнет.

Его совершенно не заводят два тела, двигающиеся в одном, каком-то рваном ритме. Если бы он мог, бежал бы уже со всех ног. Но он не может. Мин видит пустой, заклубленный туманом, школьный коридор. Он тянется на добрые шесть метров вперёд, в окна пробирается лунный свет и пачкает тёмно-синий пол белёсыми пятнами.

Воздух сгущается, будто молочный.
Но Мин продолжает смотреть, как Чонин ведёт ладонью по своду рёбер, пока не накрывает указательным пальцем коричневый сосок. Продолжает смотреть, как Чондэ прикладывается затылком о шершавое покрытие стен. Как заламывает руки за голову, они тощие и с " дорогами" от иглы.

Серьёзно, это не то, на что хотел бы пялиться Минсок по ночам без права на побег.

Лучше бы ему приснилась Мира.

Да, именно она, с её большим ярко-накрашенным ртом, который вбирает его член чуть больше, чем на половину. Больше просто не влезало, но и этого ему было достаточно более чем.

Именно она с бледными, худыми бёдрами. Мягкими на ощупь. Он говорит ей:

— Не хочешь поправиться?

Она лукаво отвечает:

— А ты?

— Мне тоже поправиться или что? — он поднимает её подбородок фалангой пальца и смотрит прямо в глаза. Они светлые, почти чайные, как та зелёная бурда, которую она у него пьёт, но больше всё-таки оставляет в кружке.

— Тебе нравятся толстушки? — хохочет девушка.

— Мне нравишься ты.

Она ему в самом деле нравится...

Но Мин продолжает смотреть, как взмокшие от пота лопатки Чонина сходятся и расходятся в такт толчкам в задницу Чондэ. Он сейчас блеванёт, потому что чувствует как корень языка подрагивает в неминуемом приступе рвоты.
Проблеваться в собственном сне?

Why do not to do, — как говорит Хань. Действительно.

Его абсолютно не заводит эта порнография, не смахивающая даже на самое дерьмовое хоум-видео, по типу тех, которые присылают сумасшедшие семейные парочки на первых двух годах совместной жизни на сайты по типу браззерс.

Мин не просматривал эти сайты и не заводился.

И совершенно не чувствовал, как потихоньку сковывает длинные мышцы внутренней стороны бёдер. Не чувствовал подгинающиеся колени и толстый узел где-то в самом кишечнике. Он скользко раскручивался сверху-вниз-вниз-вниз. Пока не обвивал узкую поясницу.

Мин совершенно не чувствовал как по вискам отбивал молот, грозясь разорвать голову изнутри на ошметки, и как от пупка стелилась еле уловимая дрожь.

Не чув-ство-вал. Нет.

Но мозг сорвался в вендетту и немилосердно подсунул живые картинки, где он, о боже, сам плавится под смуглыми руками Чонина. Выгибается, как заправская шлюха, смотря острым кадыком прямо в потолок. Ощущает исходящую волну от горячей кожи. Ему нестерпимо хочется... чего?

Мин одёргивает себя и вновь пялится на дергающихся парней. Он не гей. Но он как никогда близко к тому, чтобы просто снова впасть в мерзкую юность, где апогеем удовольствия является надрачивать себе рукой. И пусть весь мир подождёт.

Мин чувствует, как член напрягается упираясь в хлопковые пижамные штаны. Чувствует, как кожа в основании бёдер неприятно трётся нога об ногу, как будто он очень сильно хочет в туалет и старается думать о чём угодно только не об этом. Так бывает, когда во время жесткого траха приходится представлять дохлых мышей, наполовину поеденных котами, валяющихся вблизи свалки, чтобы не спустить раньше времени и не опозориться.

Мину всё это знакомо. Но сейчас — это пиздец как невыносимо.

Его душит.

Кажется, весь густой, белый воздух сгущается у него под гландами и не проходит. Он давится им, задыхается, но не может даже кашлянуть как следует.

Ебучие исследователи хер пойми чего говорят, что мы владеем своими снами. Говорят: стоит только захотеть. Врут. Безбожно пудряд рыхлые мозги тем, кто готов поверить и в НЛО, и в йетти, лишь бы жизнь не казалась такой обыденной.

Мин зажмуривается так сильно, как только может. У него слезятся глаза и скрипят зубы. Если бы он с таким рвением сжимал их в реальности, ему бы потом даже стоматолог-number one из самых крутых дантистов не помог. Вокруг него вертится жаркий воздух. Влажный, густой. Приправленный звонкими хлюпающими шлепками чониновских тазовых костей о половины тощей задницы торчка Чондэ.

Господи, пусть я умру во сне и больше не увижу этого, — измученно думает Мин, всё ещё борясь с блядским искушением протянуть руку к стволу... Понятно, зачем.

У него со лба течёт ручьём и это даже не гипербола, в уголках глаз щиплет от солёного пота, а ещё — бессильных и злых слёз. Он как будто предаёт себя.

Себя, Миру и всё гетеросексуальное общество в целом.

Он продолжает смотреть на трахающихся одноклассников. У Чондэ открыт рот, а ноздри красные от подсыхающей крови. Мин не был наркотом и не занимался сексом под кайфом. Но словить носокровь в самое время — это круто. Это заводит.

И он не знал, откуда это знал. Даже на ёбаный каламбур в голове не было сил обращать внимания. Он продолжал смотреть и отчаянно представлять, что это в его милой попке движется упругий член Чонина, что это по его плоской груди стекает мутная капля. Что это его ебут, как растраханную блядь.

Стоны, издаваемые Чондэ, слишком неровные и кряхтящие. Чонин гортанно шипит, переходя в мягкое рычание. Мина подбрасывает на месте. Кто включил землятрясение? Здесь все десять баллов в пределах минова тела. Его нещадно колотит и он резко отходит назад, подгибаясь на правом колене.

А в следующую секунду кто-то очень продуманный бьёт его бейсбольной битой по голове, не иначе, больше ничего просто не может так колошматить. Потому что он чувствует твёрдую мужскую грудь прямо над лопатками. Только прикрытые глаза распахиваются в беззвучном крике. Дыхание перехватывает.

В нос ударяет запах свежего одеколона, а тоненькая ушная раковина вспыхивает под холодным дыханием. Мин успевает только простонать:

— М-м-х-м... Да-а-а...

Прежде чем со всей силы вжаться позвонками в плоские мышцы, откидывая жесткие волосы с макушки на плечо этому охренительному он-не-знал-кому.

Верхняя, выпирающая под шеей кость впивается в выемку между сводами грудных мыщц, ходящих от глубокого дыхания. Дыхания в самые лёгкие. Мин слышал прижатым к его шее ухом, как воздух закручивался мощным потоком внутри этого сильного тела. Он хотел дышать в такт с ним.

И всё сильнее притирался задницей к кожаному ремню.

По позвоночнику прошла связанная цепь колючей проволоки с разрядом электрического тока, расползаясь вмиг стихнувшей дрожью, когда металлическая пряжка обожгла нежную кожу внизу спины. Мин открыл рот, пытаясь не дыша втянуть в себя воздух и не завыть от перевозбуждения.
У него стоял. Только от того, что он намертво прилепился к чьему-то мужскому телу и тёрся, как мартовская кошка. Между их кожей уже было влажно и липко.

Одним словом — противно.

Если когда-нибудь вас будут ебать сзади, помните: не притирайтесь спиной к чужой коже. Чувствовать это неприятно, а кончить от этого шансов меньше, чем от созерцания ползущей улитки.

Выдерживать это не остаётся сил, поэтому Мин зарывается рукой в волосы, откидывая их со лба, а потом перекидывает ладонь чуть назад, проводя паучьими пальцами по выпирающей линии челюсти. У этого парня жевалки выступают и, кажется, ему стоматолог тоже не помошник, если сейчас...

О, Господи.

Он проводит подушечкой среднего пальца по углублению между губ. Мягкие, почти что женские. Если бы не полнейшее отсутствие сисек, он бы сказал, что трогает девчонку. Потому что кожа слишком фарфоровая, кукольная. А вести по ней ладошкой всё равно, что испытывать непорочный оргазм, если такое вообще возможно.

Его губы сжаты в линию и Мин хмурится.

Почему он стоит за ним, если ему всё это не нравится?

Но вдруг сильная ладонь перехватывает его куриную лапку, слегка задевая собственные чуть скользкие зубы, Мина опять дёргает, как припадочного, на секунду обхватывает тёплой верхней губой, а потом. А потом с нажимом опускает их руки вниз.

И снова дышит ему прямо в ухо.

Мин уже ничего не соображает. Под его веками — туман. А под кожей только жёваные волокна сокращенных мышц. И ему категорически не нравится, что его руку всё ещё удерживают от всяких поползновений.

— Эй, чувак, — бессильно выталкивает он из себя, — мне надо... Ну же...

Что он несёт?
Кто-нибудь, приведите палача и перевозной эшафот.

Кто-нибудь, выстрелите ему в лоб, потому что иначе... Всё полетит в ебеня. Кто-нибудь?

Но никто не слышит.

— Минсок, — на ресницы спускается чистая кислота. Глаза стекленеют. — Не сейчас...

Мин просыпается в третьем часу ночи. Даже не просто просыпается: вывалился кубарем из сна прямиком на пружинистый матрац своей узкой кровати.

В мокрой насквозь футболке и с болезненным стояком, которым можно, наверное, и гвозди забивать.

От непрошедшего сна, что до сих пор стучал в голове, невозможно было не задохуться в подступивших к горлу спазмах. Мин сжал дрожащие руки в кулаки и сел на кровати. Комната, в которой он спал, была небольшая и полностью пропитанная его сорванным к чертям дыханием.

Вокруг белёсым туманом плавала вязкая тьма, возрождая непотребные мысли, которых было очень, даже слишком. Много.

Густая и плотная, которую даже вдыхать трудно.

Прежде, чем провалиться в очередную яму чего-то чёрного и абсолютно без сновидений, в ушах бьётся его голос. Звенящий, как сталь высоко в горах.

Низкий и завораживающий.

Октябрьское утро не предвещает ничего вроде солнца, хорошего настроения или веселья. Октябрь вообще — печальное время. Надо бы соответствовать. И Мин соответствует.

В отличии от Чонина, который припёрся к нему в девять утра, уже не в меру светящийся своей идиотической придурочностью. На нём намокшая от мелкой мороси байка и широкие штаны, впихнутые в ботинки на тракторной подошве. У него на голове, как всегда, — полнейший бесцветный пиздец, а зрачок почти поглощает светлую радужку.

— Здорово, Мин, — тянет он, а потом кричит куда-то в глубину дома: — доброе утро, миссис Ким!

Мину думается, нормально ли будет вылить остатки апельсинового сока, с которым он вышел его встречать.

Мину думается, не злоупотребляет ли Кай травкой, которую местный продавец счастья ласково называл шмалью и толкал по доброте душевной за бешенные бабки. Он вышел на него через Чондэ, для которого " шмаль" вместе с гашишем и тем же самым викодином — уже прошедшая тема. Для подсевшего на герыч, думается Мину, нет дороги назад.

Только если его толкать взашей.

Самостоятельно не допрёт.

— Доброе утро.

Хрен.

Утро добрым не бывает.

Мин сонно зыркает на Чонина, но тем не менее пропускает его в дом, попутно отвечая матери, что это всего лишь его друг, а то она после Миры, наверняка, уверена, что её приличный и скромный сын устраивает тут бордель, как только она переступает порог.

Собственную цитадель похоти и разврата " с блэкджеком и шлюхами". Ну что же, парочка шлюх в запасе у него имелась. Эта внезапная мысль навела на яркие воспоминания сегодняшнего сна и заставила покраснеть.

Он поспешно удалился на кухню, оставив Чонина одина на один сражаться с дебильной-шнуровкой-и-вообще-какие-сволочи-придумали-шнурки на ботинках.

— Ну что, готов покорять ледники? — Чонин вваливается в залитую мягким, будто приглушенным, светом кухню и сходу запрыгивает на сделанную под мрамор барную стойку.

— Кружки подай, — ворчит Мин в ответ и скептично наблюдает как тот прогинается назад, чтобы достать из красного шкафчика две кружки.
Он с первого дня присмотрел для себя самую огромную чашку, больше напоминавшую пиалу для бульона с ручкой. Она была болотного цвета, неаккуратно покрашеная и с отколотым краешком.

Чонину она понравилась своей нестандартностью.

В отличии от Минсока, он не любил совать пальцы в узкие промежутки между стенкой чашечки с блядским бледно-серым узором и тоненькой ручкой, чтоб её.

— Это не ответ. Думал про тактику, про стратегию? — он оживлен до края, почти подпрыгивает на месте.

— Тебе заняться нечем? — голос у Мина сухой и неторопливый. Совсем непривычный для Чонина. — Я не гей, это так, к сведению.

— И что?

Искреннее, блядь, удивление.

— Я же не говорю тебе тащить его в постель, — чайник вскипает, словно в подтверждение его слов.

А что же ты тогда делаешь? — хочет заорать в ответ Мин, но почему-то молчит.

— Кай. Это безнадёжная затея. Смирись.

— Неужели ты такой законченный пессимист?
Чонин кидает короткий взгляд на высокий стакан с апельсиновым соком, который пил Мин до того, как он пришёл.

— Вот же, — говорит он, будто на него с небес сходит ебучее озарение. Как будто он верит, что переубедить Мина, ему по силам. — Этот стакан...

Эта игра называется: продолжи сам.

Или: просто угадай, что я хочу от тебя услышать и скажи это, чёрт тебя отдери.

Минсок нехотя растягивает губы в острой усмешке. Острой, как бритва, шинкующая лицо на кровавые полосы.

— Наполовину полный этот стакан, — что в переводе на миновский язык означает: " Отъебись от меня уже". Ему становится всё смешнее от блаженной улыбки Чонина.

Улыбается, как дурак. Жаль, не облизывается. Мин бы на это посмотрел.

— Стакан — на половину полон, — зачем-то повторяет Минсок. — А я наполовину пуст.
Кай раздраженно ударяет дном кружки по мраморной поверхности, на которой сидит и исподлобья смотрит на Мина в ожидании, когда тот передумает.

И, о чудо, он передумывает:

— Ла-а-а-дно, — вздыхает он и опирается пяткой одной ноги на щиколотку другой, стоя на бежевой напольной плите. — Но это твоя дурацкая идея и придумывать будешь сам. И свою сраную стратегию и такую же тактику.

Чонин улыбается во все тридцать два и подаёт ему кружку, чтобы тот налил в неё зелёный чай.

Игра началась.

Комментарий к части

Особенно впечатлительным лучше на ночь не читать: D
Вы предупреждены.

⇐ Предыдущая 123 4 5 6 7 8 Следующая ⇒