Клоун Шалимар 10 страница

– Тебе крупно повезло, гаденыш, – прошипел он. – Сегодня главная зараза, сам гауляйтер Вагнер, собирался проехаться верхом по этой дороге, но, похоже, нынче все решили отложить задуманные дела на сутки.

Тут он вгляделся в лицо Макса и сразу всё понял.

– Ё-мое, вот подонство! Черт, извини. Обоссать себя готов, как я мог ничего не заметить! Чтоб их нацистские бабки в могилах перевернулись, чтоб они в моче захлебнулись, чтоб вечно гореть им в аду!

Он сел прямо на грязный пол и обхватил Макса за плечи, но тот так и не заплакал. Однако не прошло и минуты, как Финкенбергер стал снова деловит и практичен. Коридор в нейтральную зону готов, он сам проследил за этим, перед тем как заснуть; правда, если начались повальные облавы, то риск может стать слишком велик и переход сорвется. Он, конечно, знает, что никто не подведет, но стопроцентной уверенности, что все пройдет гладко, нет, потому что этот коридор используется в первый раз и всякое может случиться. Если же эти сволочи запланировали на завтра серьезную операцию, то полной гарантии успеха не будет, хотя товарищи готовы сделать всё возможное.

– Ничего себе, хорошенькая перспектива, – горько сказал Макс. – Но я готов.

Именно тогда проводнику Финкенбергеру пришла в голову идея, благодаря которой Макс сделался одной из самых романтических фигур французского Сопротивления – Летающим Евреем.

В самом начале войны Этторе Бугатти вдвоем с известным авиаконструктором Луи де Монжем спроектировали так называемую сотую модель самолета, который должен был побить мировой рекорд скорости, установленный 26 апреля 1939 года немецким «мессершмитом» МЕ-209. Этот рекорд составил 469, 22 мили в час. Когда угроза оккупации стала явной, с Бугатти был заключен контракт на создание скоростного истребителя с двумя орудиями, кислородными емкостями и самогерметизирующимися топливными баками. Самолет построили в строжайшей секретности на втором этаже парижской мебельной фабрики, но «Гонщика» так и не успели испытать. Когда немцы двинулись на Париж, Этторе Бугатти спустил самолет со второго этажа, водрузил на грузовик, вывез из Парижа и запрятал.

– «Гонщик», – прошептал вдруг Финкенбергер и улыбнулся во всю ширину щербатого рта. – Я знаю, где он. Сможешь поднять его в воздух – действуй!

Самолет был спрятан под самым носом у врага, на территории поместья, в овине, под сеном. Скорость у него была 500 миль в час, – во всяком случае, так считали его создатели. На нем были установлены два скоростных двигателя и впервые была применена совершенно новая, революционная технология с изменяемой геометрией крыльев и подвижными закрылками, которые реагировали на скорость воздушных потоков, их давление и могли менять конфигурацию в зависимости от шести параметров: ускорение при взлете, крейсерская скорость во время полета, высокоскоростные рывки, скорость при снижении, приземлении и движении по взлетно-посадочной полосе. Быстрый как ветер «Гонщик» был окрашен в любимый цвет Бугатти – голубой. После наступления темноты, когда передвижение снова стало возможным, Финкенбергер привел Макса в овин. В течение полутора часов мужчины трудились бок о бок, освобождая самолет от сена и камуфляжной сетки, пока наконец «Гонщик» не предстал во всей своей красе. Он все еще стоял на том самом грузовике, на котором его вывезли из Парижа, и напоминал готового сорваться с места охотничьего пса. Финкенбергер сказал, что знает прямой участок шоссе неподалеку, пригодный для взлета. Макс не мог оторвать восхищенного взгляда от плавных, летящих линий красавца «Гонщика».

– Он доставит тебя в Клермон-Ферран в два счета, только не дури, понял? Не пытайся побивать рекорды. А теперь гляди и запоминай, – сказал Финкенбергер.

Макс догадался, что этот человек не только знаток лошадей. Он стал толково объяснять Максу особенности работы двигателей, угол наклона лопастей пропеллеров, вращающихся в противоположные стороны. Инновации касались также системы охлаждения, системы управления закрылками. Ничего подобного еще никогда не создавали. Единственный в своем роде, можно сказать.

– А ты не боишься ответственности? – спросил Макс, зачарованно глядя на самолет. Мысленно он был уже в небе.

– Его первый полет станет актом Сопротивления, – неожиданно произнес Финкенбергер, словно забыв свой грубоватый говор и обнаруживая склонность к патриотической экзальтации. – Патрон бы это приветствовал. Главное – убери его отсюда. Убери, прежде чем его найдут наци. Он не меньше тебя нуждается в спасении.

Ночному полету «Гонщика» из Молсхайма в Клермон-Ферран суждено было стать одной из великих легенд Сопротивления; передаваемая из уст в уста, легенда быстро обрела ореол сверхъестественного, чудесного. Описывали невероятную скорость, с которой самолет пулей пронесся по черному небу на бреющем полете, что мог совершить лишь искусный и не ведающий страха пилот; говорили о неоспоримом, хоть официально и не зафиксированном новом рекорде скорости. Главное же заключалось в том, что благодаря этому полету установленный рекорд теперь принадлежал Франции, а не Германии и сделался символом Победы. Говорилось и о беспримерной дерзости взлета с проселочной дороги, и о еще более рискованном в безлунную ночь приземлении на травянистой равнине, по которой когда-то шли к крепости Жергови легионы Юлия Цезаря, перед тем как их обратил в бегство предводитель овернцев по имени Верцингеториг.

Кое-что из этого соответствовало истине, но в последующие годы Максимилиан Офалс сам способствовал тому, чтобы в памяти людей осталась легенда, а не истина. Летел ли он действительно над самыми крышами домов, или же радар не засек его по чистой случайности, из-за того, что враг подобной дерзости не ожидал? В своих мемуарах о войне Макс Офалс этого не разъяснил. Вместо четкого изложения событий он с присущей истинному герою скромностью писал о том, как ему повезло, и о тех, кто ему помогал, без кого… – и далее в том же духе. «Я подумал о Сент-Экзюпери, – написал он. – О том „состоянии глубокого погружения в себя, когда к тебе приходит ни на чем не основанная надежда“. Да. именно так оно и было со мной».

Опять-таки, придирчивый читатель мог бы усмотреть преднамеренное смешение своего собственного опыта с событиями жизни другого, любимого публикой персонажа. В 1940 году летчик и писатель Антуан де Сент-Экзюпери проявил себя настоящим героем в сражении за Францию, после чего вместе со своей эскадрильей перелетел в Северную Африку, а позже в Нью-Йорк. Тогда он уже был широко известен как автор «Ночного полета», однако когда Макс Офалс в мемуарах ссылался на более позднюю книгу Сент-Экзюпери, он подтасовал факты. В то время, когда он совершал перелет в Жергови, книга «Военный летчик», опубликованная на английском под названием «Перелет в Аррас», была в процессе написания, и даже после ее выхода в свет через год и успеха, который она имела в Америке, правительство Виши ее запретило и весь тираж издания 1942 года был изъят из продажи. Таким образом, Макс во время перелета на «Гонщике» никак не мог еще знать о ее содержании! Не обратив внимания на эту досадную нестыковку, Макс беспардонно передал свои собственные ощущения со ссылкой на текст, которого в то время еще не существовало: «Война для нас значила полный крах. Но так ли это было на самом деле в тот момент, когда Франция, чтобы избежать поражения, отказалась от борьбы? Я в это не верю». Описывая свой собственный ночной полет, Макс с одобрением замечает: «Когда я с гулом мчался над головами своих спящих сограждан, я тоже в это не верил. Я знал: Франция скоро пробудится ото сна». Это недоразумение оказалось не важным. Максу его простили. Даже те из критиков, которые заметили нестыковку, выразились в том смысле, что в художественном произведении подобное вполне допустимо. Герой он и есть герой, и ему можно простить некоторые вольности. Знаменательно, что книга Макса имела большой успех прежде всего в Америке. К тому же Сент-Экзюпери к концу войны был уже мертв, он пропал без вести во время боев над Корсикой, меж тем как Макс Офалс, летчик-ас и герой Сопротивления, человек с внешностью кинозвезды, сделавший сногсшибательную карьеру, продолжал жить, да к тому же перебрался в Соединенные Штаты, предпочтя позолоту Нового Света потрепанной элегантности Света Старого.

После приземления в Клермон-Ферране с помощью волонтеров, называвших себя жерговистами, самолет был немедленно спрятан в лесу. Командовал добровольцами бесстрашный Жан-Поль Коши, создатель Роты универсантов, известной также как Рота эрудитов. Это был отряд Сопротивления Страсбургского университета в изгнании, который подчинялся непосредственно Анри Энграну, командиру боевого соединения шестой зоны. Макса отвезли в лесной коттедж, где коллеги – ректор Данжон и историк Гастон Целлер – уже ждали его с бутылкой вина. Поскольку самолично выправленные Максом на себя фальшивые документы были на имя Себастьяна Брандта, его появление в штате требовало определенных официальных подтверждений. Решено было представить его как профессора с юга Франции, и Данжон, который обладал прямо-таки гипнотическим влиянием на пособников нацистов из правительства Виши, обещал всё устроить в лучшем виде.

– Должен заметить, с вашей стороны было крайне неразумно и рискованно присваивать себе широко известное имя, – упрекнул его Данжон. – Можно подумать, вы сами совершали воздушное плавание на «Корабле дураков».

Реальный Брандт жил в Страсбурге в пятнадцатом веке и прославился как автор сатирического произведения «Strultifera Navis», или «Корабль дураков» (1494), иллюстрации к которому были частично выполнены юным Альбрехтом Дюрером. Офалс виновато развел руками: имя действительно было выбрано крайне неудачно.

– Ладно, думаю, сойдет, – успокоил его Целлер, – никто из тех, от кого зависит ваша судьба, вообще никогда не держал в руках книги.

Вскоре после прибытия в Жергови Макс обзавелся еще одним фальшивым именем. Одолеваемый жаждой мести, он стал членом боевой группы «эрудитов» под именем Николо и обучился взрывному делу. Первая и последняя взорванная им бомба была изготовлена ассистентом химического факультета по имени Жильбер: они подорвали дом ставленника вишистов и главы пронацистской ассоциации Жака Дорио. Когда прогремел взрыв, Макса на мгновение захлестнуло непередаваемое чувство собственного всесилия, однако его тут же незамедлительно вырвало. Макс извлек из случившегося двойной урок и запомнил его на всю жизнь: да, террор – вещь увлекательная, однако как бы ни был он оправдан, заниматься этим постоянно ему, Максу, не под силу: для этого надо было бы преступить общепринятую мораль, а он этого сделать не мог. Его перевели в секцию пропаганды, и следующие два года он занимался тем, что уже знал и умел, – фабрикацией поддельных документов. «Классическая для Америки тема перевоссоздания личности вошла в мою жизнь в то страшное время торжества зла в старушке Европе, – напишет Макс в своих мемуарах. – Сознание того, что личность так легко поддается изменению, – открытие опасное. Это как наркотик – единожды испробовав, ты уже не можешь остановиться».

Подделка документов стала для секции пропаганды основным и самым важным делом. Движение Сопротивления набирало силу и становилось все более организованным, все больше людей – мужчин и женщин – вовлекалось в него, потребность в фальшивых документах возрастала – без них невозможно было ничего предпринять. Группа «эрудитов» постепенно наладила связи с подпольем Оверни, с организацией «Алиби» под руководством Жоржа Шароде, с группой полковника Риве Клебе, с «Фалангой» под началом Кристиана Пино, а также с другими боевыми отрядами: «Горячими», чьим символом стал костер Жанны д'Арк, «Митридатом» и ОРА. Установление всех этих связей привело к тому, что Коши, главе секции пропаганды, приходилось надолго уезжать из Клермон-Феррана, и его вызвался заменить высокомерный и хмурый человек по имени Жорж Матье, – практически он руководил всеми операциями группы. Матье был огромного роста и, казалось, состоял из костей и зубов. У него были голубые глаза навыкате и прилизанные светлые волосы. Как бы бросая вызов нацистам, он продолжал носить синий берет. Его уважали за воинскую выправку и официально-жесткую манеру общения. Его подруга Кристина работала в администрации у вишистов в качестве секретаря некоего капитана Бюргеза. Предполагалось, что у нее есть доступ к ценной информации. Так получилось, что по целому ряду разного рода причин против самоназначения Матье никто возражать не стал.

Боевые операции становились все более дерзкими и стали проводиться все чаще, вместе с этим сделалась более интенсивной и охота нацистов за подпольщиками. В отдел пропаганды постоянно приходили какие-то пакеты, и сам отдел тоже что-то куда-то отсылал. Макс взял себе за правило не задавать лишних вопросов об их содержимом. Курьеры нуждались в документах, и Макс их этими документами обеспечивал.

Однажды, когда в Париже проводили облаву на евреев, почти тысячу еврейских детей удалось спрятать и спасти от Освенцима. Срочно потребовалось изготовить документы для тех из них, кого собирались укрыть на юге. И тогда именно Макс Офалс, чья работа заслужила высокую оценку его непосредственного начальника Фойерштайна и еще более восторженные отзывы, увы, отъехавших из Клермона Коши и Энграна, изготовил множество поддельных документов для детей. Все бумаги он переправил их будущим обладателям через тайники, где их забирали и передавали дальше по цепочке уже другие люди. И все же самым большим вкладом Макса Офалса в движение Сопротивления стал его подвиг на сексуальном фронте, что, правда, потребовало от него изобретения для себя еще одного «я» и полного перевоплощения, но на этот раз все прошло, увы, далеко не безболезненно. Он стал мужчиной, соблазнившим Пантеру – Урсулу Брандт.

В ноябре сорок второго немцы захватили нейтральную зону, и уровень риска резко возрос. Прежде студенты Страсбургского университета в изгнании могли играть в Сопротивление, но после того как наци обосновались в Клермон-Ферране, игра приняла куда более опасный характер. Ста тридцати девяти студентам и преподавателям за эту игру предстояло заплатить собственными жизнями. В ноябре того же года капитан СС Хуго Гайсслер установил в Клермон-Ферране свою «антенну» в лице некоего Пауля Блюменкампфа, который работал под весельчака и рубаху-парня. Его весьма влиятельная в определенных кругах помощница обходилась без какой-либо маски. Ее называли Пантерой, потому что она носила жакет из меха этого животного, причем носила круглый год, не снимая даже в самые жаркие дни. Она специализировалась на методах подрыва нежелательных объединений изнутри, включая вербовку агентуры, и в данном случае сорвала большой куш: ее призовой добычей, ее агентом стал не кто иной, как Жорж Матье. Из-за его предательства были полностью уничтожены многие группы, в том числе «Митридат» и ОРА, руководители которых окончили жизнь в застенках гестапо или были расстреляны. Во время облав были схвачены и несколько студентов, что развязало руки рейхсфюреру Гиммлеру, и тот дал приказ провести рейд на территории университета, чего долго добивался и не мог сделать из-за влияния Данжона на вишистов и нежелания министра иностранных дел Риббентропа действовать через головы марионеток из Виши, которых он сам же и смастерил.

Облава в университете, запомнившаяся всем как Большой рейд, была проведена 25 ноября 1943 года. Во время облавы был застрелен близкий друг Макса, профессор литературы Поль Колломп – он пытался не допустить штурмовиков в канцелярию, где хранились адреса преподавателей. Другой приятель Макса, профессор богословия Робер Эппль, получил пулю в живот у себя дома. Провокатор Жорж Матье донес на тех студентов, у которых были фальшивые паспорта. Было арестовано более тысячи двухсот человек. Макс Офалс уцелел. Движимый инстинктом самосохранения, он был с Матье предельно осторожен, и вследствие этого имена Себастьяна Брандта и Макса Офалса предатель Матье никоим образом не мог связать с личностью активиста Сопротивления и мастера по подделке документов Николо. И все же в качестве меры предосторожности Макс оставил коттедж Целлера и переселился к Анжелике Штраус, одной из влюбленных в него девиц, в которых никогда не испытывал недостатка на протяжении всей жизни; он выправил себе новое имя (Жак Вимпфелинг – еще один средневековый гуманист) и взял краткосрочный отпуск.

На следующий день после облавы Данжон отослал гневное письмо премьер-министру Лавалю, в котором почти каждая строка была полным враньем. Он отрицал какую-либо связь студентов с Сопротивлением, наличие среди универсантов значительного количества евреев – в общем, все, в чем обвиняли университет. В период полного лунного затмения его решимость стала первым проблеском света – единственного отраженного свечения, доступного землянам. В результате его мастерски разыгранного возмущения университет все-таки не закрыли. Тогда Данжон лично позвонил на квартиру Анжелики.

– Это последний акт, – сказал он, – и занавес уже начал опускаться. Вам пора подумать об отъезде.

Еще в тот период, когда он отсиживался в лесном коттедже, Макс занимал себя тем, что обсуждал военную историю с Гастоном Целлером и писал статьи на темы международной политики. Высказываемые в них идеи казались полной утопией даже ему самому. Невероятно, но уже в 1942 году он рассуждал по поводу того, как после краха нацизма можно будет обеспечить в мире стабильность. Эти работы, в которых он предсказывал необходимость создания организаций международного уровня, таких как Совет Европы, Международный валютный фонд и Всемирный банк, вызвали горячее восхищение Данжона, и теперь он сообщил Максу, что ему удалось переправить их в Лондон де Голлю и на того они произвели глубокое впечатление.

– Вас высоко оценил генерал, и в Лондоне вы сможете больше сделать для своей страны, чем здесь, – говорил Данжон. – Будьте готовы к отъезду, а переброску мы вам обеспечим. Боюсь, на этот раз вам лучше не лететь. Не стоит испытывать судьбу дважды.

– У меня есть еще одно дело перед отъездом, – отозвался Макс.

Второе легендарное свершение Макса получило название «Укушенная Пантера». Люди рассказывали о нем с придыханием, как о чем-то восхитительно-невероятном. Агент Николо, ставший видной фигурой в соединенной группе Сопротивления под названием МУР (она объединила «эрудитов» с двумя мощными отрядами – «Франк Тьерё» и «Либерасьон»), просто исчез, а вместе с ним перестали существовать и Себастьян Брандт, и Жак Вимпфелинг, и Макс Офалс. Зато появился немецкий штурмбаннфюрер Пабст, присланный из Страсбурга в помощь Урсуле Брандт. Под его назначением стояла подпись самого Гиммлера, имевшего давний зуб на «университет в изгнании». Бумаги не вызвали ни малейшего подозрения, и это неоспоримо свидетельствовало о том, что в искусстве фальсификации Макс преуспел фантастически. Его немецкий был безупречен, его безграничная преданность рейху впечатляла, его документы были в полном порядке, и сомневаться в подлинности автографа рейхсфюрера СС никому и в голову не пришло. Также оказалось – как обнаружила Урсула Брандт, после того как он сделал ей комплимент по поводу ее прозвища «Пантера», которое, по словам Макса, подходит ей как женщине, обладающей кошачьей грацией, – что в нем бездна шарма и он необычайно привлекателен. Урсула Брандт была небольшого роста и, прямо скажем, плотного телосложения, так что ей вряд ли подходило сравнение с большой черной кошкой. Однако она приняла комплимент не моргнув глазом. Через неделю она и штурмбаннфюрер стали любовниками.

В постели выяснилось, что по крайней мере в одном отношении она действительно имела сходство с пантерой – любила пускать в ход зубы и когти. Ее партнер стоически терпел это, более того – даже поощрял и провоцировал. К утру все простыни были замараны кровью, а у Брандт ломило поясницу и сводило судорогой ноги, что делало ее необычно мягкой и разговорчивой. В обмен на раны и царапины, заработанные в процессе ночных забав, лже-штурмбаннфюрер получал доступ ко всем тайнам ее дневной службы. За месяц их связи подставной Пабст сумел передать по рации в МУР огромное количество поистине бесценной информации. Затем на дверях дома, где он жил, появился условный знак (его поставили мак и) – меловой кружок с точкой посредине, что означало: «Тебя начинают подозревать. Уходи». И он исчез в очередной раз.

За всю войну это был единственный пример «ответного удара» по гестаповской инфильтрационной деятельности, и как только обман раскрылся, Урсулу Брандт уже ничто не могло спасти, и она тоже исчезла. Рейхсфюрер Гиммлер был человек злопамятный.

В мемуарах Макса Офалса о событиях Большой облавы и о мести той, которая эту облаву подготовила, было сказано в одном абзаце, выдержанном в минорных тонах: «Для участников Сопротивления любая радость, любой успех всегда были омрачены сознанием того, что где-то рядом гибнут другие. В операции „Пантера“ нам повезло, но когда я оглядываюсь назад, то вспоминаю не эту победу, а павших товарищей. Вспоминаю Жан-Поля Коши, нашего лидера и организатора. Арестованный в Париже всего за два месяца до высадки в Нормандии, он был отправлен в Бухенвальд и зверски убит беспощадными нацистами 18 апреля 1945 года, в тот самый день, когда американские войска взяли концлагерь в кольцо. С радостным чувством я вспоминаю процесс над Жоржем Матье. Он был арестован союзниками в сентябре сорок четвертого и уверял, что стал предателем потому, что Урсула Брандт грозилась убить его беременную подругу. Его признали виновным и расстреляли двенадцатого декабря. Всю жизнь я был противником смертной казни, но должен признаться, что в случае с Матье мною руководил не разум, а сердце».

И еще он написал: «Присоединение к Сопротивлению было для меня как полет в никуда. Ты оставляешь позади свое имя, свое прошлое и свое будущее, взлетаешь над своей жизнью и существуешь лишь в деле, которому ты служишь, держась только на чувстве долга и слепой вере. Да, временами действительно казалось, будто взмываешь ввысь, но при этом не покидало ощущение, что в любую минуту ты можешь разбиться или тебя собьют и ты сдохнешь, как пес, в грязи».

Только после благополучного прибытия в Лондон Макс понял, насколько ему повезло, что его переправляли по коридору для особо привилегированных – по так называемой «Пэт-лайн». Ее база находилась в Марселе; организатором системы переброски был Ян Гэрроу, а после предательства и его ареста контроль над линией спасения перешел к врачу-бельгийцу, подпольное имя которого было Пэт О'Лири, а настоящее – Альбер-Мари Жерисс. Коридор переброски числился за сектором безопасности британского Управления спецопераций и первоначально был организован для спасения британских летчиков и секретных агентов, оказавшихся в тылу врага. Несмотря на постоянную угрозу предательства и ареста, вся цепочка работала на редкость слаженно – по ней удалось переправить более шестисот человек. Однако, учитывая растущую напряженность в отношениях между генералом де Голлем с одной стороны и Черчиллем и Рузвельтом с другой, разрешение использовать этот канал для переправки гражданского лица всего лишь потому, что генерал пожелал, чтобы это лицо присоединилось к Армии освобождения Франции со штаб-квартирой в Карлтон-Гарденз, выглядело более чем странно. Причиной его стало недавнее прибытие в Англию супруги генеральского адъютанта мадам Франсуазы Шарлеруа (в девичестве Фанни Зарифи), чья тезка и тетка Фанни Власто Родоканаччи вместе со своим мужем, доктором Жоржем Родоканаччи, передали свою квартиру в Марселе в распоряжение Пэта О'Лири. Там была устроена конспиративная квартира доя перебежчиков. Обо всем этом Макс понятия не имел. Лежа под кучей свеклы в тряском грузовике, он думал, что уже никогда и никуда не доберется, потому что ему казалось, будто от тяжести у него сломался позвоночник. И уж конечно, он меньше всего ожидал, что вскоре ему предстоит встретить удивительную женщину, которая станет его женой. Она была известна как Серая Крыса. В гостиной у Жоржа и Фанни Родоканаччи Максу представила Крысу ее приятельница Элизабет Хаденгест – под ее настоящим именем Маргарет Роудз, или просто Пегги. Серой Крысой ее окрестили немцы, потому что она всегда от них ускользала. «Крыса, которая крысоловам не дается», – шутливо сказала ее подруга. Макса удивило полное спокойствие, можно сказать даже веселье, которое царило в обшарпанных апартаментах Родоканаччи, и вскоре ему стало ясно, что эту атмосферу создает своим присутствием именно Серая Крыса. Красота ее бросалась в глаза, несмотря на то что сама она сделала все возможное, чтобы ее скрыть. Грива белокурых волос топорщилась во все стороны, словно щетка для ополаскивания бутылок, и было похоже, будто она не мыла голову целый месяц. Сверху на ней была надета большая клетчатая мятая рубаха, застегнутая на все пуговицы, до самой шеи. Длинные рукава тоже были застегнуты. Туалет дополняли обвисшие вельветовые штаны и парусиновые туфли. Макс подумал, что она похожа на бродяжку, на нищенку, которую волею случая занесло на тайные тропы войны. Зато глаза у нее были как огромные бездонные озера, а под странным камуфляжем угадывалось гибкое, грациозное тело. К тому же в ней кипело столько энергии, что казалось, ей тесно в стенах одной комнаты.

– Вам повезло, что она отправится вместе с вами. В драке она стоит пятерых мужчин.

Крыса громко расхохоталась.

– Ну ты даешь, милочка! – давясь от смеха, проговорила она. – Ничего себе рекомендация для девушки! Так что, Николо? Решишься ползти сквозь колючий кустарник через испанскую границу с девицей, которая задушила мужчину вот этими руками?

Ей было двадцать четыре, то есть на десять лет меньше, чем Максу, и она уже побывала замужем за марсельским бизнесменом Морисом Лиото. Через год после свадьбы его схватили и замучили в гестапо, пытаясь выяснить ее местопребывание. До и после свадьбы Пегги всегда говорила о нем как о самой большой любви в своей жизни. Она тогда ушла от погони на лыжах и неслась так стремительно, что преследователи не смогли схватить ее, несмотря на то что немцы задействовали авиацию. Один раз она спрыгнула с поезда на полном ходу. Однажды ее все-таки задержали, но в тюрьме она так убедительно сыграла под прованскую домохозяйку, что через четыре дня немцы ее отпустили, так и не заподозрив, что держали в руках Серую Крысу.

– Ненавижу войну, – сказала она тогда, во время их первой встречи, – но она идет, и от этого никуда не денешься. Не буду же я махать платочком вслед уходящим на фронт и вязать им теплые шапки?!

Переход удался. Он был тяжелым, много раз они были на волосок от смерти и спасение казалось просто чудом, но они прошли весь маршрут: Барселона, Мадрид, Лондон. Максу нередко казалось, что в глазах проводников за внешним бесстрастием он улавливает странную смесь зависти и осуждения. Их взгляды можно было воспринять двояко: «Вы спасаетесь, а мы не можем» или «Вы убегаете, а мы боремся». Однако Макс особенно над этим не задумывался, потому что к тому времени, когда их высадили на военном аэродроме в Нортхолте, он был уже по уши влюблен. Нортхолт продувал ледяной ветер, и типичный для Британских островов пробирающий до костей дождь тоже имел место. Оба закутанных беженца стояли посреди летного поля под холодной моросью. Франсуа Шарлеруа прибыл забрать охромевшего Макса, а безымянный офицер разведки встречал Крысу. Серая Крыса стала прощаться, но прежде чем они расстались, Макс успел спросить, можно ли будет увидеть ее еще. Это повергло ее в смущение, что выразилось в на удивление обычных для таких ситуаций симптомах: ярком румянце, залившем щеки, переминании с ножки на ножку, стиснутых руках и потоке обрывочных восклицаний, перемежающихся довольно глупыми смешками:

– Ой, ха-ха-ха! Вот уж не ожидала! Вы это серьезно? Вы и вправду… Знаете, мне бы не хотелось… Все это так непривычно… Хотя, уж если вы спрашиваете… Если вы так любезны, что… Боже, я так глупо себя веду… Ой, мамочки, ладно, я согласна.

После чего она наклонилась и неловко чмокнула его в щеку, при этом больно наступив на ногу.

Их первое свидание в гостинице на Пикадилли закончилось полным фиаско. Маргарет была сама не своя – с красными глазами, простуженная и вся в слезах. Канал «Пэт-лайн» прекратил существование. Предателем оказался человек, которому доверяли, – Пауль Коле (настоящее имя и звание – сержант Харольд Коул). Он оказался двойным агентом, известным как Дебодель, и выдал немцам всю марсельскую группу. Фанни Власто и Элизабет Хаденгест удалось скрыться, но Пэт О'Лири, он же Жерисс, был схвачен гестапо и отправлен в Дахау. Как ни удивительно, после пыток он остался жив, дожил до лучших дней и умер уже в обновленной Европе, для спасения которой столь много сделал. Жоржу Родоканаччи повезло меньше: через несколько месяцев после ареста он скончался в Бухенвальде.

– Я возвращаюсь обратно, – заявила Маргарет, яростно сморкаясь. – Возвращаюсь, как только получу разрешение.

Максу хотелось уговорить ее остаться, но он промолчал и лишь крепко сжал ее руки. Спустя три месяца она уехала. В ходе войны произошел перелом, изменилось и течение жизни Макса Офалса: неудержимо и неодолимо оно увлекло его к этой прелестной и вульгарной, бесстрашной и сексуально неразбуженной женщине; оно увлекло его и прочь от Франции, к Америке – из-за непредвиденной, граничившей с враждебностью личной неприязни, которую начал испытывать к нему генерал Шарль де Голль.

Той зимой Лондон напоминал израненное сердце. Раны, полученные в ходе вражеских налетов, бросались в глаза: сметенные с лица земли улицы, ополовиненные дома, возникшие пустыри и нехватка всего на свете. Не было самого необходимого. На улицах почти не видно было машин. Люди, однако, продолжали заниматься каждый своим делом, будто ничего не произошло, будто многим из них не приходилось спать на платформах подземки, обходясь без смены одежды, будто не мучили их мысли о благополучии отправленных в эвакуацию детей. Район Карлтон-Гарденз, где находилась штаб-квартира де Голля, почти не пострадал. Шарлеруа отвез Макса туда для встречи с генералом. В своем отделанном деревом кабинете де Голль стоял к нему в профиль на фоне окна и показался Максу карикатурой на самого себя.

⇐ Предыдущая 10 11 12 13 141516 17 18 19 Следующая ⇒