Майк Олдфилд в кресле-качалке. 3 страница

***

ВОСПОМИНАНИЕ.

Ледяная зимняя ночь. Ветер ревёт у дома. Я лежу под моим тяжёлым, тёплым одеялом из гусиного пера. Мать склоняется надо мной, гладит мне лоб: “Полчетвёртого”.
Я закрываю уши; она будет говорить: надо вставать, сегодня уже началось. Как я ненавижу это предложение. Оно значит - вставать, мыться в холодной кухне, одеваться, доставать из сарая велосипед, почти четыре километра ехать до вокзала, принимать от почтальона пакет газет, возвращаться до соседнего села, от дома до дома бросать газеты в почтовые ящики, около семи хватать портфель и бежать в школу.
Сегодня будет также… как в каждой семье. Газеты должны разноситься каждый день, также по воскресеньям. Ветер ревёт. Ставни громыхают, мать напоминает тихо: “Ну давай уже! ” Я извиваюсь как червь, закутываюсь в одеяло, слышу, как мать шепчет больше себе, чем мне: “Ах, мой мальчик, если б мы не нуждались в этом, не делали бы”
При слабом свете лампы я вижу, как мать вытирает слёзы. Потом она обнимает меня, толкает носом в лоб и говорит: “Спи! Я поеду! А ты поедешь за меня в воскресенье”.

***

Как красив белый снег на чёрном дрозде. Или это чёрный дрозд делает белый снег красивым?
За деревней машина попадает в снежный занос. Колёса прокручиваются, опускаются всё глубже. Я удивляюсь, насколько хорошо я умею ругаться. Но проклятия не приведут меня вовремя к зубному врачу. Были бы у меня гусеницы.
Делаю покупки в универмаге С. в центре новостройки. На стоянке много машин. Сколько людей может жить на этом клочке земли?
За кассой бледная, усталая девушка. Здесь не происходит ничего удивительного. Насколько утомительно это должно быть, часами одной рукой товары перекладывать из одной корзинки в другую, другой рукой пробивать чек, принимать деньги, давать сдачу. Работа требует терпения; не для сорвиголов. Я наполняю корзинку. Остаются ли у неё силы, почитать детям сказку на ночь?
Ворчливое утро понедельника. Тимм хлебает кофе, спешно курит.
- “Сегодня надо убирать корнеплоды; все должны идти, даже администрация, как это мне осточертело”.
- “Конечно, это вынужденная мера; зима на носу”.
- “Как это касается меня? Я столяр и неделями сколачиваю лестницы. Я ещё и корнеплоды должен убирать”.
- “Твоё негодование понятно. Но, всё же, не с тобой одним так”.
- “У них есть для этого машины”.
- “Но шёл дождь целыми днями”.
Мой сын махнул рукой, как будто он хотел сказать: “Да что с тобой говорить”.
Это продолжится, до тех пор, пока он не поймёт: только тот, кто сначала всё правильно делает, сможет потом сделать что-то необычное.
Почтовый перевод для Тимма: 100 марок. Отправитель: его сестра. Я с удивлённым видом передаю ему деньги.
Его глаза светятся: “Да, надо делиться”. В следующее воскресенье дочь, ластясь, говорит: “Нет ли у тебя немного денег для меня? ”
- “Ты спишь с M. как с женой. Почему ты на ней не женишься? ”
- “Кто думает сейчас о женитьбе”.
- “Почему ты не хочешь?
- “Брак не сделает счастливым надолго. Можно и так жить”.
- “А если ребёнок появится?
- “Она отвечает за это; она должна пить таблетки”.
Как это просто: она должна пить таблетки! Презренный эгоизм. Конечно, она может пить таблетки. Это её право. Но отношение моего сына - ужасное, как мне кажется. Или я опять ошибаюсь? У меня правило: если у женщины появляется ребёнок, ты должен сочетаться браком с ней. Сколько страха постоянно, что “кое-что произойдёт”. Эти ужасные связи не принесут чести. Как много одиноких матерей переносят презрение и оскорбления. Таблетка освобождает от некоторых забот, но требует иной морали.

***

ВОСПОМИНАНИЕ.

Серебряная свадьба моих родителей. Она празднуется в мае. Я внезапно понимаю: мои дорогие старики женились в мае, а я появился в октябре. “Ай-ай-ай, ваша слабость”, говорю я. Тогда я впервые увидел, как отец покраснел, а мама смутилась.

***

Толстые тяжёлые снежинки бродят по земле, рассыпаются в ветвях яблонь, в сухих стеблях астр. Беззвучно и медленно день превращается в ночь.
Сон: охота. Копья пронзают моё тело. Я просыпаюсь мокрый от пота. Снова и снова воспоминания о войне - всё ещё воспоминания о войне.
Старуха K. из деревни спрашивает, может ли мой сын-столяр сделать древко для косы.
- “Я поговорю с ним”.
- “Да, да, молодых людей сейчас надо долго уговаривать”.
Декабрь – месяц заседаний. Это не значит, что в другие месяцы не собираются собрание. Сейчас как будто бы все учреждения быстро должны выполнить их план: центр детской литературы, культурное объединение… Я еду после B. к заседанию правления союза. Годовой план на будущий год решается.
На автобане солидарны водители с востока и запада; они предупреждают друг друга мигающим сигналом о радиолокаторе. Сомнительный метод нашей дорожной полиции, экран индикатора прячут на обочине. Глава дорожной полиции объяснил бы мне, конечно: статистика вынуждает, диких водителей штрафы не заставляют соблюдать правила. Почему они агрессивны? Не является ли это спрятанное ожидание также агрессией?
Предупредительные знаки: ВНИМАНИЕ РАДИОЛОКАЦИОННЫЙ КОНТРОЛЬ воспитали бы дисциплину, и я думаю, они соответствовали бы более Народной полиции, чем штемпель, денежные штрафы и несговорчивое обучение.
Радуюсь молодым соснам - это будущий лес. Здесь не бушует топор.
Сколько трещин в потолке нового автобана. Это из-за ремонта. Одну секцию перестраивают.
Автостопщик. Длинные волосы. Джинсы. Широкая шаль. Тип, который очень похож на Тимма. Молодой человек - это сын пастора, он везёт с собой аттестат зрелости с “очень хорошо”. Работает санитаром, хочет учиться и стать врачом.
Ясное представление о личном будущем. Если бы мой сын был таким же. Я говорю с моим пассажиром о песне Соломона; пасторский сын знает некоторые части наизусть. Он вообще имеет большой аппетит к духовной пище; он воодушевлённо говорит об Айтматовской “Дороге, длиною в век”.
Тимм тащит мешок стружек в дом. “Чтобы легче растапливать”. Как он его дотащил?
Тимм крутится в моей комнате и машет банкнотой в пять марок: “За древко для косы”. Я возмущён. На это мой сын: “Даже у кота в кооперативе еда дороже”.
Вдруг я вспоминаю, как проблематично было ещё несколько недель назад объяснять ему, что такое чаевые. Мы отвезли машину в ремонт. Оплата – 330 марок. Я дал мастеру 350. Мои закоренелые ошибки - мой опыт. Тимм смотрит на двери: “Старуха получит назад её пять марок. Доволен? ”
Рождественский пакет. С трудом я перегрызаю завязочку. Мой сын подаёт мне нож. “Зачем это для кусочка шпагата? ” Теперь я спрашиваю себя: я мелочный? Или я должен был сохранить терпение и для этой мелочи?
19° ниже нуля этим утром. Среднегодовой показатель составляет в этой местности на зиму - 15°. Зима переполняет свой план.
Дочь нашего друга В.. Стройная, тёмно-русая девушка ждёт Тимма с работы, ждёт до ночи.
Я спрашиваю Тимма: “Расстался с M.? ” Ответ: “Надо знакомится и с другими девушками”. Я возражаю, вспоминая выражение матери: “Река, которая делится, превратится в ручей”.
Мы таскаем сухие дрова в амбар. Благоприятный случай ещё раз поговорить о дочери лесничего. “Две девушки рядом – разве так можно? ” На это мой сын предлагает два ответа. Сперва один анекдот, который он где-то слышал: Генрих IV должен был получить много нареканий от его исповедника за свои многочисленные романы. Чтобы этого не случилось, король приказал целыми днями подавать к столу куропаток, пока тот не стал жаловаться. Генрих сказал на это: “Я только хотел показать необходимость разнообразия”. Второй ответ: “У тебя одно время было и три рядом”.
На это я могу, только молча вспоминать пословицу: нечего греметь тому, кто не похож на молнию.
Вчера, когда Тимм сидел под лампой и рисовал маслом по дереву удивительный пейзаж, он слушал органную музыку Баха. Сегодня я купил ещё одну такую. Излучая радость, кладу их на проигрыватель. Ответ: “Мне нравится первая”. Как будто он хотел оскорбить меня. Но если внимательно посмотреть на его поведение, то иногда оно показывает, что я ему надоел.
Роясь в старых папках я нахожу стихотворение, написанное Тиммом в девять лет:

ЩИПЦЫ ДЛЯ ОРЕХОВ.

Они очень просто раскалывают любой орех,
Даже тот, что не хочет колоться.

Он рисует. Почему бы ему не заняться также поэзией?
Какое достойное внимания четверостишие одиннадцатилетнего:

Вот стоит старое дерево.
В нём пустое дупло.
В нём живёт дятел.
Мне это понятно.

Советы, которые должны учитываться при составлении учебных программ. Когда я листаю учебник с программами по литературе, и у меня создаётся впечатление, что пособие не имеет ничего общего с литературой. К Бехеру “Германия – печаль моя”: “Ученики чувствуют глубокую любовь поэта к родине…” К Брехту “Мирная песня” сообщается: “Ученики понимают признание поэта к свободе…” К Вайнерту “Немецкая мать”: “Ученикам объясняется, что борьба против фашизма…” К Безелерсу “Kдuzchenkuhle” сообщается: “…это должно быть обдумано учениками…”
Снова и снова: ученики должны понять, узнать, научиться, осудить. А как же наслаждение от чтения?
За домом за холмами шумят охотники. Те зайцы, которые пережили лето, должны отойти на расстояние. Иногда раздаётся выстрел; косой кувыркается, влетает в снег и… ускользает. Я посылаю ему улыбку и кивок головой.
Чудо в сливовом кусте. В бесчисленных солнечных лучах блестят синие ягодки. Мороз покрыл серебром жемчужный ряд. Чёрные дрозды раскалывают твёрдые как лёд ягоды, которые теперь сладкие. Наши знатоки жаждут собрать ягоды, чтобы сделать прекрасное вино.
Старая K.: “У вас очень хороший мальчик; прекрасный парень. Древко для косы очень хорошее, и он отдал деньги назад”.
- “Почему M. должна оставить учёбу? ”
- “Чтобы мы смогли быть вместе”.
- “Не хватает выходных? ”
- “Вечно таскаться туда-сюда”.
- “Однако, было бы хорошо закончить учёбу; её просто так не начинают”.
- “К чему это воспитательнице? Она и здесь работу найдёт”.
- “А она хочет? ”
- “Она должна хотеть”.
Что может знать тот, кто ничего не пробовал? За этим опять последует то, о чём я не решаюсь думать. “Она должна хотеть! ” - это издевательство над личностью. Это действие против разума. Сколько молодых людей напрасно претендуют на место в институте или техникуме, когда число мест ограничено. В ужасе я хочу накричать на него. Я оставляю это, крики не потушат огонь.

***

ВОСПОМИНАНИЕ.

Конец сорок пятого года. В нашем доме появился руководитель молодёжной антифашистской организации. Он машет руками, когда говорит. Весной в университете начнутся “предварительные курсы”. За полтора года там учат три семестра, готовят молодых людей к экзамену на аттестат зрелости. После чего они продолжают учёбу. Молодёжный руководитель: “Мы хотим, чтобы рабочие и крестьянские дети учились”. Мой вопрос: “Что такое университет? ” Отец: “Зачем учится? Мальчик должен работать и зарабатывать деньги”. Мать: “Всё же он должен учиться – может быть он станет преподавателем, это тонкая профессия”. Спор тянется до полуночи. Тогда я узнал, что такое университет.
Утром отец размышляет молча над тем, правильно ли позволить себя убедить. Мать улыбается тихо, потому что она победила. Руководитель кладёт подписанную анкету в сумку. “Умудрился! Я завербовал троих. Раньше я не мог появиться у партийного секретаря”.

ВОСПОМИНАНИЕ.

После четырёх семестров химии и биологии первый зачёт. Мы - группа трёх экзаменующихся: дочь врача, дочь химика и я. Место действия: кабинет в квартире нашего ботаника, где сидят несколько полных, седых профессоров. Я волнуюсь до кончиков волос. Первая проверка в моей жизни. Я мну пальцы. Дыхание становиться быстрым. Я слышу, как моё сердце бьётся.
Профессор обращается сначала к дочерям людей с высшим образованием. Он шутит с ними. Они могут выбирать вопросы, могут даже ставить себе оценку. “Старый козёл” - думаю я. И говорю себе: эта проверка могла бы быстрее кончиться. Девочки бесцеремонно могут списывать. Теперь я на очереди. “Вы…” Я называю моё имя. “Вы из этого… ну, как там его… из этого пред-семестра? ” Я киваю. Старик злобно улыбается, девочки хихикают. “Там Вы за полтора года сдали экзамен на аттестат зрелости? ” Этот неприятный звук приводит меня в ярость. Я замыкаюсь. Как будто издалека слышу вопрос:
- “Что Вы делали раньше? ”
- “Солдатом был”.
- “Профессия? ”
- “Сельскохозяйственный рабочий”.
Профессор молчит одно мгновение. Его пальцы барабанят по столу. Он улыбается дамам и говорит: “Хорошо, тогда мы хотим слышать, что наш сельскохозяйственный рабочий может поведать о строении двудольных”. Прежде чем я произнёс третье бессвязное предложение, профессор махнул рукой. “Через полгода приходите повторно! ” Тебе придётся подождать, думаю я и ухожу без слов из комнаты.

***

Еду к S. за рождественскими покупками; хочу купить ещё несколько пластинок, книг и рыбные консервы. Улицы полны людей. Некоторые закупаются так, как будто предстоит великий голод. Каждый смотрит другому в сумку: “Что у него? ” – “У меня уже есть это? ” – “Чего у него нет? ”
На стоянке рядом с машиной мужчина и женщина; она подаёт, он ставит.
- “Теперь у нас есть всё? ”
- “Кроме гуся, завтра за ним приедем”.
В отделе деликатесов мужчина покупает два свиных рулета. При этом глаза покупателя уже тошнит от такого количества еды.
У него хорошая жизнь? Или он на всякий случай. У нас нет нужды ни в чём, но как долго мы остаёмся здоровыми с таким отношением к еде?

СТРАХ.

Я больше не боюсь,
отсутствия мяса, хлеба и вина.
Также как и мой сосед не боится голода.
Я боюсь только,
быть таким сытым
как мой сосед.

Продавщица рыбы: достаёт карпа из бассейна, кладёт на доску, бьёт деревянным молотком по голове, надрезает жабры ножом… ужасная профессия. Какой она человек, продавщица рыбы?
Пепельно-серое лицо как у водителя мусоровоза, который катит полные металлические баки на улицу. Может пыль уже у него внутри?
Переулок кожевника-краснодубщика, гончарный переулок, рынок свинины, Бадерштрассе, Шлахтерштрассе.
Как люди раньше жили на этих улицах?
Жить обеспеченно - эта мысль горит как вечный огонь во мне. Или я думаю только как потребитель? Всё удовольствие от жизни сводится у нас только к физическому? Если я радуюсь всему – что ещё мне надо для счастливой жизни? Если я использую все мои чувства, чтобы наслаждаться - что нужно мне вообще, чтобы полно и счастливо жить?

***

ВОСПОМИНАНИЕ.

Незадолго до рождества в 1949. Три первых месяца моей преподавательской деятельности за спиной. Каникулы. Я решаю: еду в Хедензе - я никогда ещё не был на море. В рюкзаке белый хлеб от матери, банка джема, несколько яблок. В портмоне 300 марок. Мне нужно почти двадцать четыре часа, чтобы проехать из Г. в Алтмарк через Витте. Все люди на острове, кого я спрашиваю о комнате, отказываются улыбаясь: “Нам себя отапливать нечем, а тут ещё гости”. Поздним вечером молодая семья сжалилась и приняла меня; однако, я должен жить в холодной комнате. Пять дней я ношусь по острову как жеребёнок, обшариваю его от мыса до мыса. Я наслаждаюсь морем, ветром, небом. Я бы написал маленькую любовную историю. Когда мой хлеб съеден и голод стал почти невыносим, я позволил себе обед по чёрной цене - сорок марок.
Был ли я когда-нибудь счастливее, чем в те новогодние дни?

ВОСПОМИНАНИЕ.

Карловы Вары; автобусный вокзал. Прибывает автобус из Карл-Маркс-Штадта. Путешественники рвутся наружу. Три женщины и трое мужчин образуют круг. “Ты идёшь в магазин… ты обеспечиваешь нас пивом… ты – печеньем…” Предвечернее время. Трое мужчин, нагруженных пивными бутылками, ворча, поднимаются снова в автобус, женщины с полными
хозяйственными сумками идут позади.
Я слышу, как мужчина говорит: “Немцы могут вынести всё, кроме жажды”.

***

Украли ёлку из питомника. Она размером в человеческий рост, симметричная. Тимм говорит то, что я думаю: “Она могла бы стать большим деревом”. Рождественская ёлка - дерево счастья; у римлян это было оливковое дерево, у германцев маленькие ёлочки, позже цветущие ветви вишен. Если бы она могла принести нам счастье, душистая ель.
Забавное развлечение: украшать рождественскую ёлку стеклянными шарами, звёздами, деревянными фигурами, свечами. Все участвуют в этой весёлой работе, только Тимм уезжает на мопеде со двора. Куда он ещё хочет? Через час будет темно; Святки начинаются.
Напряжение, ожидание, скука. Все ждут минуту, когда свечи зажгутся, и будут раздаваться подарки.
Я иду к ложбине, смотрю, куда уехал Тимм. Почему этот парень никогда не говорит о его планах? Мы приходим дом в одно время. Он расстёгивает пальто и даёт мне в руки маленькую чёрную овчарку. “Твой рождественский подарок! ”
Я молчу. Мой сын сияет, как маленький брат солнца. Он проводит меня в дом, объясняя план размещения и снабжения нашего нового члена семьи.
Растерянно я спрашиваю: “Откуда? ” Тимм не суетится: “Представляешь, каменщик хотел перекинуть верёвку через ветку и повесить его. Он сказал, ему не нужен лишний рот”.
Позже Тимм выносит ящик из под фруктов и кладёт два мохнатых полотенца внутрь. Вместо того, чтобы делить трогательную радость мальчика, я пытаюсь наковырять несколько соображений в ящике моего ума: обязательно брать хорошие полотенца? Что делать с собакой? Его надо кормить, воспитывать, заботиться о нём. Что будет с ним, если я уеду?
Место собачьего жилья – рядом с кухонной плитой. Имя маленького парня – находка моей дочери: Фридвард.
Спорим с G..
- “Почему ты портишь своими сомнениями мальчику праздник? ”
- “О собаке надо заботиться, как о ребёнке”.
- “Об этом поговорим позже, пока радуйся”.
- “Что ты суёшься? У меня нет времени заботится о собаке; я должен работать”.
Праздник любви, праздник мира - рождество.
Быстрое решение G.. Она везёт детей в церковь.
Я сажусь на кухне, чищу картошку, готовлю карпов. Мой питомец отдыхает, виляет хвостом, смотрит прекрасными, тёмными глазами. Я пытаюсь порадовать его, и вместе с тем стать ему хозяином. Я отрезаю большой кусок копчёной колбасы – первый корм для моего визжащего члена семьи. Он не ест.
И наслаждаюсь полным покоем рождественской оратории: “Ликуйте, возрадуйтесь! Восхвалите сей день”. Какое всемирное чувство, какое жизнеутверждение в этом тексте и музыке.
Первый спор о Фридварде; он прогрыз дыру в валенке.
Замечание товарища жены после приезда: “Проклятый холод в доме Бога. Но надо быть сентиментальнее. Все, кто был на улице, пришли в церковь. Что подумал пастор, когда увидел нас всех? ” Потом жена весело кричит: “Давайте, наконец, есть…” А Тимм добавляет: “А пить? ” Карпы - огромное удовольствие! Мы веселимся, а в это время идёт война в Афганистане, Южной Африке, Ираке. Никарагуа…
Подарочные горы растут. Мой самый лучший подарок: картинка, где нарисована женщина, её тело спелое, как яблоко. У жены хороший вкус.
Первый день после праздника. Самое любимое удовольствие моей семьи - подольше поспать. Из-за этого мой распорядок дня также разрушается. Завтрак около девяти, обед после двух.
Я иду в лесопитомник. Я не знаю, как описывать тишину утра. Если её вообще можно описать.
Дни между рождеством и новым годом длятся - как мне кажется – быстрее, чем другие. Я сажусь как можно раньше к письменному столу, правлю стихотворения, отвечаю на почту, пишу новогодние поздравительные открытки.
Во второй половине дня я читаю, сижу с G. у печи; мы слушаем музыку, болтаем, пользуемся нашим общим свободным временем. Иногда гуляем, готовим окорок косули, смешиваем пунш из красного вина. С Тиммом копаемся в снегу, бродяжничаем по холмам в сопровождении собаки, привозим дрова из леса, прореживаем живую изгородь… Дни без спешки, без давления сроков.
O. из соседнего села. Пьяный в стельку, он шатается по холмам, поёт, невнятно говорит. О. живёт под девизом: зачем мне деньги в кармане, лучше промочить горло. За ним на санях храпит его сын; он не может больше идти, настолько он пьян. “Так живётся нам, старикам”, запинается О. и указывает на мальчика. Замечание Тимма:
- “Нажрался, как свинья”.
- “Думаешь, это хорошо? ”
- “Настолько, нет”.
Как сильно эта сцена взволновала меня. Я думаю, пьяные люди – это уже не люди. Как хорошо, что я много лет назад нашёл силы больше не пить. Ночью я решил просто завязать. Любой другой метод - это самообман. Я отказываюсь даже от коньяка. Нередко коллеги спрашивают меня: “Выпьешь? ” Это в большинстве случаев люди, у которых не хватает терпения. Для одних я чудо, для других асоциальный феномен.
- “Даже на Новый год не выпьешь? ”
- “У него нет чувства юмора”.
- “Его старуха его запилила”.
- “Полностью без этого невозможно жить, в обществе можно пропустить хотя бы одну”.
“Невозможно жить в обществе, если ты не такой, как все”. Только воля и желание.
Тимм делает покупки в S.. Он складывает в корзинку всё, что видит.
- “Молодой человек, кто будет платить за это? ”
- “Ты же всегда говоришь, что у тебя много денег”.
Да, я имел неосторожность такое сказать. Это следствие того, что в моём детстве было много ограничений; отец зарабатывал двадцать марок в неделю; мы - дети получали шестьдесят пфеннигов за день уборки корнеплодов. Кроме того, мальчик видит только гонорар; большие суммы - зарплата за много лет работы. Откуда он должен знать, как долго я писал для этого?
После покупки мы идём в ресторан самообслуживания. Тимм хочет вернуться:
- “Слишком грязно здесь! ”
- “Я хочу есть; здесь это быстро”.
Мы садимся за стол. На бетонному полу уличная грязь. На подоконниках стоят жалкие зелёные растения. Меню говорит само за себя: жаркое из свинины, кислая капуста, картофель - 2, 50 марок; густой суп с горохом и мясом - 1, 50 марок; шницель, кислая капуста, картофель - 2, 80 марок.
Почему всюду эта грязь? Еда - культура человека. Трапеза всегда должна быть маленьким праздником.
Тимм указывает на большие фотографии государственных деятелей: “И они должны смотреть на эту грязь”.
Девятая симфония Бетховена по телевизору. G. улыбается мне. Мы вспоминаем о годах в Лейпциге. Там мы сидели почти каждым новогодним вечером в здании ярмарки. Звёздное небо. Ликование моих детей. Фейерверки, которые запускает Тимм. Улыбка моей жены. Звон колоколов. Новый год.

ЯНВАРЬ.

В кричащей тишине звенит утро нового года. Как будто земля устала и должна отдохнуть от кавардака новогодней ночи. Человеку хватило её криков и грохота.
Спокойно и в доме. Кутилы спят пьяные. Я чувствую тоже это в себе. Я вспоминаю, как благотворно это действует, когда на голову ничего не давит, а язык снова чувствует вкус. Я греюсь, пью горячий чай, подхожу к пишущей машинке. Суеверно, уже много лет я говорю себе одно и тоже: как ты работаешь в первый день года, так будешь работать весь год.
Я должен буду догонять, пожалуй, всю мою жизнь то, что было запрещено мне в течение первых девятнадцати лет: сказки, стихотворения, сказания, романы, рассказы. Как я наслаждаюсь ПЕСНЕЙ ПЕСЕН от Шелемо - рождественский подарок Г.. В послесловии книги Гердера говорится: “…восточная любовь наготу делает ещё более голой”. Как верно!
Занесённые снегом холмы. Над ними облачное небо. Ветер бросается на меня. Дёргает мою расстёгнутую куртку. Массирует мои щёки до красного цвета. Взъерошивает мне волосы. Я вдыхаю глубоко, утаскиваю несколько сильных вдохов из воздуха; крохотные капли из бесконечной комнаты мира.
Где они были выдохнуты вчера?
Тимм следовал за мной на холмы. Теперь он стоит передо мной, достаёт для каждого яблоко из сумки, кусает своё и говорит: “Ты печален сегодня; мне это не нравится”.
С приветствием, санками и криками прибывает вся моя семья на ГОРУ КУЛЛЕР; так много лет назад окрестила её моя дочь.
Тимм бросается животом на сани и катится вниз к берёзам. Его мать со вторыми санями делает также, только неловко. Ватага кричит так громко, что пугает кабанов из подлеска, которые, хрюкая, уходят в лесопитомник.
Я вмешиваюсь в развитие событий. Между двумя отъездами я думаю: почему мы не играем чаще, как маленькие дети?
Тимм приходит из деревенского кабачка, пахнет пивом. Его рубашка порвана. Он упал? Подрался? Из-за чего? С кем?
Я чувствую отвращение, когда взрослые дерутся. Ни в детстве, ни в юности я никогда не поднимал руку на кого-то. Однажды пьяный хотел побить меня, потому что я смотрел на его девушку. Одного моего удара хватило, чтобы положить его на обе лопатки. Я хотел как можно скорее выбраться из пыли. Моя потребность в гармонии сильнее, чем они желание спорить. С Тиммом всё по-другому.
Объяснение: “Там были два типа, которые приставали к девчонке. Ну да, я вмешался и одного поймал”. В трактире даже те, кто не пьян, дерутся.
Позже: “Очень жаль, что ты больше не пьёшь. Я был бы рад выпить с тобой. Раньше ты был гораздо веселее”.
Ежедневно газеты рассказывают борьбе: боевые позиции, борьба за план, борьба со снегом, борьба за продовольствие, борьба с опозданиями…
- “Поедешь в субботу к матери? ”
- “Она хочет приехать; мы хотим праздновать твой день рождения”.
- “Я написал, что будем праздновать позже, я пригласил друзей на конец недели”.
- “Ну, тогда не останется места для нас? ”
- “Там будет человек тридцать, сорок”.
Моя первая мысль: парень страдает манией величия. Всё же день рождения не свадьба. Но лошади не уважают кнут, который всегда только щёлкает.
Меня касается, сколько людей он приглашает на день рождения. Если он хочет видеть своих родителей, он должен отказаться от этой затеи.
Суббота. Я еду в город. G. рассержена не меньше, чем я.
- “Всё же мы должны там быть; сорок человек – дом будет выглядеть, как закрывшаяся ярмарка”.
- “Он обещал, что уберётся”.
- “Ты знаешь его; ничего не сделает”.
- “Может, это хорошо - молодые празднуют с молодыми“.
Поздним вечером G. просит: “Езжай, тогда ты по крайней мере будешь в доме”.
Ярко освещённое здание. Я еле-еле могу вдохнуть, когда захожу в комнату. Во всех углах горят свечи. Магнитофон орёт. Сигареты тлеют. На полу, стульях, скамьях - всюду молодые люди, длинноволосые, коротковолосые, без бороды, с бородой, некоторые с любезным взглядом, другие с вопросом в глазах: чего этот чокнутый старик хочет здесь? Среди молодых людей - девушки. Куда я не подхожу, везде пустые бутылки из-под вина, бутылки пива. Несколько пар танцуют отдельно друг от друга. Мой сын сидит один. Он держит пустой стакан из-под водки в руке и запинается:
- “Уже здесь. Мать с тобой? ”
- “А ты хочешь, чтобы она была здесь? ”.
Длинные настойчивые кивки.
Я сую мальчику в руку наш подарок: фотоальбом об Отто Диксе.
Тимм оставляет у меня на щеке слюнявый поцелуй. “Спасибо, книга - супер! ” Я спрашиваю о его подруге М.. Ответ: “Она должна быть где-то здесь”. И вот, девушка вешается ему на шею. Мне пора идти спать. Я дремлю и думаю: почему он не представил меня друзьям?
Ветер говорит зиме: стыдись, что вокруг так грязно! Потом он одевает всё в белую рубашку.
Тимм смеётся, потому что я снова приезжаю из леса с багажником полным дров. Я не могу текущей зимой не думать о следующей. Имена, которые мой сын придумывает для меня: фанат дров, пильщик, самовольный порубщик, деревянный колдун, деревянная глотка.
Прозрачное утро. Солнце в ранней дымке выглядит как апельсин. 12° ниже нуля. Тимм уезжает со двора. Что он хочет в такую рань в воскресенье? “Нарежу тростника, чтобы пастор покрыл свой амбар”.
К пастору. О чём говорит Тимм с духовником? Никто из семьи никогда не имел отношений с религией. Наверное, он считает неважным мне всё объяснить, потому что ожидает моих возражений, от которых устал.
Во второй половине дня Тимм приходит домой серый, как полёвка. Поглощает две тарелки тёплого супа с мясом. Гуляет с Фридвардом.
- “Нарезал тростника? ”
- “Ну ясно. Ещё до начала богослужения”.
И тогда я узнаю, что священнослужитель говорил с молодыми людьми о спорном предложении Исаии из второй главы: “И будет Он судить народы, и обличит многие племена; и перекуют мечи свои на орала, и копья свои - на серпы: не поднимет народ на народ меча, и не будут более учиться воевать”.
Я выражаю еретическую мысль: “Выйдет ли мой сын пораньше из постели, если секретарь ССНМ (*Союз свободной немецкой молодёжи) будет призывать к работе? ” Ответ: “Я совсем не знаю его”.
- “Почему ты об этом не позаботишься? ”
- “К чему? - если он что-то хочет, пусть подходит. К чему эти глупые вопросы? ”
- “Я удивлён, что ты ходишь к пастору”.
- “У него я могу говорить обо всём, я ему не безразличен”.
Безмолвное согласие. Я не люблю людей, которые не говорят прямо. Если кто-то объясняет мне: “Ты думаешь об этом не правильно! ” - я смеюсь над ним: счастлив тот, кто видит всё в правильном свете.
Скворечники, снятые с деревьев, почищены. Несколько кусочков сала повешены на ветки. Спор среди птиц: лазоревки отгоняют от него дроздов, дрозды - соек.
Тимм поздно пришёл домой. Ворча, он поглощает ужин.
- “Чёртово собрание”.
- “О чём шла речь? ”
- “Они болтали о новой конюшне, о машинах, которые хотят купить. Как этот бред касается меня”.
Мой властолюбивый ребёнок. То, что не по нему, он называет чепухой или дерьмом.
Тимм хотел ехать в город. В ярости он возвращается домой. “Этот проклятый автобус! – ушёл на минуту раньше”. Я улыбаюсь. “Вероятно, ты пришёл на минуту позже? ”
За деревней сено лежит на 300 метров дальше от коровника. Дважды в день кран и тягач с прицепом едут к сену. Лошадь и человек могли бы осилить эту работу. Комфорт - это начало лени. Древняя еврейская мудрость: “Я не видел вещи лучше, чем человек, довольный его работой”.
Копчёная грудка индейки - деликатес. Тимм смотрит, как я ем, гладит собаку и говорит: “Что ты таращишь глаза? Твой хозяин уплетает за обе щёки, а для тебя он забыл купить косточку”.
Катание на коньках – у меня был опыт и я не могу сказать, как я научился. Сейчас я повторил это на озере. Никогда больше!
Сегодня я бесстыдно утверждаю, что мне семнадцать лет. После чтения стихотворений одна девочка из второго класса спрашивает:
- “Сколько тебе лет? ”
- “Семнадцать с половиной”.
- “Чепуха! ”
- ”Никакая не чепуха. Снаружи я, правда, уже очень стар, но внутри мне семнадцать с половиной и я всегда хотел бы таким остаться”.
- “Удаётся? ”
- “Да”.
- “И как? ”
- “Радуюсь всему, что прекрасно, печалюсь, если мне грустно. Не делаю так, как некоторые взрослые, которые только бурчат и ничему не радуются. И, прежде всего: я хотел бы как можно дольше пробыть в школе”.
- “Ты ещё ходишь в школу? ”
- “Я должен это доказать? ”
Я зачитываю дюжину “школьных стихотворений”. Девочка улыбается: “Хорошо, внутри тебе семнадцать с половиной. А снаружи сколько? ”
Мы быстро идём в деревню. “Расскажи-ка что-нибудь о прошлом”, говорит мой сын. Я рассказываю о моих школьных годах. О школе, где было два класса, о тростниковых тростях для наказаний, которые мы ломали в щепки. В то время, как над мраморной плитой у входной двери было написано изречение: “Радуйтесь всему”, под нею наш преподаватель Шмидт стоял и махал тростью, если мы не в ногу бежали. О глупостях, которые мы себе позволяли: подкладывали кнопки на стул преподавателя, запускали майских жуков, мочили мел, подсовывали мышей в шкаф с учебниками, привязывали девочек за косы к спинкам стульев. О безжалостных ударах, когда мы не вовремя приветствовали барона или во время урока скрипели карандашом об доску.
Перед нами собака обнюхивает затвердевший снег. Около груши огромный гранитный камень, много лет тому назад отвалившийся от плуга и краном положенный на край поля. Фридвард встаёт напротив и тявкает.
“Он лает на всё, чего не знает”, говорит Тимм, лёгким движением ставит собаку на каменную лысину, и воцаряется тишина.
У входа в деревню старый K. с его таксой. Животное рвётся с поводка, лает с пеной у рта. “Да замолчи ты уже”, кричит K..
Мужчина улыбается, как будто он хочет попросить прощения. “Этот парень всегда дёргается, когда он видит другую собаку; я должен отучить его от этого”. Мой сын после того, как K. проходит: “Они хотят выдрессировать всё, всё”.
Ужасные неожиданности: издательство отказывается от стихотворений, которые были названы для ежегодника.
Водяной насос снова установлен.

⇐ Предыдущая 1 234 5 6 Следующая ⇒