СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ 6 страница

Но и России ее превращение в нечто типа «антикапиталистического лагеря СССР» логически было необходимо не менее, чем капитализму. Ей тоже нужна была новая организация (прежняя устарела), пусть на антикапиталистический лад, огромного евразийского пространства, евразийского Heartland'a, на котором в истории не то что феодализма и капитализма, но и просто чистых, неразмытых социальных форм, спрессованного социального времени отродясь не было. Чистые социальные формы — будь то «азиатский» способ производства, античное рабовладение, феодализм или капитализм — могут возникать и возникали в Евразии только на ограниченном пространстве Прибрежного Пояса — от побережья Японского и Желтого морей до побережья Бискайского залива и пролива Ламанш. Логика и содержание развития двух этих зон Евразии совершенно различны, и это различие значительно глубже, чем таковое между капитализмом и некапиталистическими формами.

Перед нами — принципиально разные варианты освоения земного пространства — времени (времени — пространства), требующие принципиально разных методов, теорий и форм организации знания. Это — особая проблема, мы не будем в нее углубляться. Отмечу лишь то, что необходимо с точки зрения нашей темы. Только отталкиваясь от капитализма с опорой на него, используя его функцию, Русская Система могла перейти в новое структурно-историческое состояние. Выкупавшись в котле мировой войны Капиталистической Системы, революции и гражданской войны, умытая кровью Россия обернулась «добрым молодцем» СССР о пятнадцати головах.

В известном смысле функция капитала для Русской Системы стала в начале XX в. одновременно и спасением, и проклятием. Обе эти характеристики тогда оказались выраженными неизмеримо сильнее, чем в начале XVIII в., и потому Антихрист-2 Русской Истории (Ленин) оказался неизмеримо мощнее Антихриста-1 (Петра I). Неудивительно: Петр опирался и отталкивался от варварского североевропейского капитализма, Ленин — от глобального мирового; во времена Петра функция капитала еще не была столь мощной и интериоризованно-автономной; Ленин использовал и укрощал уже мощную и автономную социальную функцию капитала.

Но использовал и укрощал не в центре Капиталистической Системы, не в ядре Европейской цивилизации. В последнем субстанция, накопленная Европейской цивилизацией и капитализмом как стадией развития этой цивилизации (и одновременно ее отрицанием) и сконцентрированная на ограниченном пространстве, спрессованная во времени (субстанция и есть спрессованное время), оказалась действенным оружием против отрыва функции, «разгуляя» последней. «Прессовать», овеществлять время возможно только на ограниченном пространстве. Для «разгуляя» функции, ее побед в качестве первичного необходимого условия требуется, напротив, значительное («неограниченное») пространство.

Евразийское пространство России, способное истончить любую материальную субстанцию, как нельзя лучше подходило для этого. Более того, функция капитала (оторванная от него в виде власти и слившаяся в историческом экстазе любви-самоуничтожения — «брак паукообразных», Totliebe — с властью-субстанцией Русской Системы) вообще оказалась исторически наиболее плотной и эффективной формой организации евразийского пространства России. Негативная функциональная капитализация — коммунизм — предоставил этому пространству и угнездившимся на нем Власти и Популяции (населении) такую форму организации, какая до, без и помимо капитализма здесь никогда не возникла бы.

Разумеется, на евразийских просторах и до XX в., до эпохи функционал-капитализма, существовали различные формы организации. Но если поставить их рядом с теми, что были выработаны тысячелетней эволюцией зоны Прибрежного Пояса Евразии — зоны «ограниченных пространств», то последние приобретают черты «порядка», а первые — «хаоса». Конечно, «порядок» и «хаос» — явления относительные, взаимопревращающиеся. И все же. Огромная часть глубинной Евразии в течение многих столетий была организована как минимум на порядок, на уровень ниже, чем цивилизации Востока, Юга и Запада евразийского побережья. Последнее противостояло глубинным зонам как Порядок — Хаосу. И не случайно желание китайских и римских императоров отгородиться от Глубинного Хаоса и Хаотической Глубины великими стенами и валами. Это был первобытный хаос, давно уже преодоленный на ограниченных пространствах Побережья.

В эпоху до капитализма глубинная зона Евразии постоянно создавала проблемы для Побережья: оттуда приходили кочевники и вообще катились волны переселяющихся народов, там внезапно возникали великие империи — например, Монгольская, которая как бы нависала над Прибрежным миром. Империи эти не отличались ни стабильностью, ни высоким уровнем или сложностью организации. Тем не менее докапиталистический мир, неспособный контролировать Зону Хаоса, не испытывал в этом производственной потребности. Это не было его экзистенциальной проблемой. Для капитализма, возникшего на Дальнем Западе Евразии и к середине XIX в. не только охватившего весь Прибрежный пояс, докатившись до Дальнего Востока, но и окольцевавшего своей властью почти весь мир, русская Евразия стала экзистенциально-производственной проблемой.

Эту зону, повторю, нельзя было ни включить в капиталистическое время, в мир капиталистической собственности, т. е. субстанциализировать, ни оставить без контроля. Голая функция капитала решила эту проблему. Но Русской Системе, превратившей эту функцию в коммунизм (можно и иначе: функция капитала исторически превратила Русскую Систему в коммунизм), функция капитала предоставила такие организационные формы, которых ни та, ни характерная для нее власть сами по себе выработать не могли. Таким образом, по крайней мере, пока коммунизм исторически оказался высшей и наиболее эффективной формой организации глубинной зоны Евразии, зоны «первобытного хаоса»; иными словами, коммунизм, коммунистический порядок — это не порядок и не хаос, это результат их взаимодействия. Упорядоченный хаос, хаотический порядок — в таких потоках и проблема развития стоит иначе, чем обычно.

Но «высшей», «наиболее эффективной» — не значит ни «хорошей», ни «прогрессивной». К тому же: хорошей — для кого? Прогресс — что это? Как говорил Ежи Лец, если людоеды начали пользоваться вилками и ножами — это прогресс? Речь о другом: о чисто «кибернетическом», социосистемном аспекте.

И если ныне коммунизм пал, то это может означать несколько вещей. Если проблема русской Евразии перестает быть для мировой капиталистической системы экзистенциально-производственной, то, следовательно, система эта перестает быть либо мировой, превращаясь в совокупность макрорегионов, либо капиталистической. Если капитализму не нужен коммунизм, если его меньше волнует проблема традиционной зоны «неограниченных пространств», то, боюсь, вскоре Западу не будет нужен капитализм.

В свое время, чтобы выжить, чтобы продолжать развиваться по логике Европейской цивилизации (революция есть имманентная форма развития европейской цивилизации, ее субъекта), феодалы вступили на путь логического превращения во что-то иное, диаметрально противоположное. Исторически вышло — в капиталистов. В соответствии с этой же логикой (разумеется, если не считать капитализм концом и венцом истории) настанет момент (и, думаю, он недалек), когда субъекты капитализма, чтобы остаться, во-первых, господствующей группой, во-вторых, в рамках логики развития Европейской цивилизации, должны будут вступить на путь социальной самотрансформации в нечто иное, скорее всего — в диаметрально противоположное. Не скажу: в антикапиталистов, хотя и такая возможность не исключена. Но, скажем так: из по преимуществу экономически господствующей группы в группу, реализующую свое господство главным образом внеэкономически. Такие превращения — не новость в истории. Ведь начала же советская номенклатура, чтобы выжить, превращаться из группы внеэкономического господства в группу, которая господствует в обществе экономически. Это превращение и символично, и симптоматично.

Коммунизм был негативно-функциональным Зазеркальем капитализма, где все наоборот. Не случайно в перестроечном СССР «правыми» называли тех, кого во всем мире именуют «левыми», — и наоборот. Создается впечатление, что экономизация советской номенклатуры, составляющая главную суть социальной революции, новой русской Смуты, начавшейся в середине 80-х годов и окончившейся, если верить В. С. Черномырдину, 29 апреля сего года (заявление о том, что хватит революций, т. е. революция окончена, забудьте), представляет собой две вещи. Во-первых, очень возможно, что это — зеркальное предвосхищение-отражение внеэкономизации (революционной или эволюционной) господствующих групп капиталистической системы: Россия и в начале XX в. — разумеется, по-своему, в крайней и чистой форме, умывшись кровью, знай наших, бей своих — чужие будут бояться, — показала миру кое-что из его будущего. Во-вторых, это — составной элемент, российский аспект глобальной трансформации капиталистической системы, проявляющейся в резком сокращении объема «общественного пирога», в уменьшении численности и качества господствующих групп, в увеличении численности низов, размывании среднего класса. Но такая трансформация «больших чисел» не может остаться количественной, она потребует качественного изменения. Естественно, Субстанциональная и Функциональная (по происхождению подсистемы) будут входить в мир, устраняющий само противоречие, породившее эти подсистемы, диаметрально противоположным образом.

Так что же получается? Антикапиталистическая революция или антикапиталистическая эволюция мира предполагает устранение, уничтожение коммунизма? Или, иначе, падение коммунизма есть первый шаг в антикапиталистическом повороте Запада (и мира)? Разрушение коммунизма — первый приступ антикапитализма, и русские опять впереди планеты всей, как и в начале XX в., и Россия — опять та страна, которую не жалко использовать для эксперимента? «Антикапитализация» мировой системы предполагает реанимацию «зон хаоса»? Но не грозит ли тогда этот процесс, по крайней мере для этих зон, уже просто асоциализацией? На эти вопросы я попытаюсь ответить позже. Сейчас я хочу еще развернуться к русскому трио великих функционалов XX в. Они подвели многие итоги XIX в., развеяли пепел выгоревшей и отработанной субстанции и овладели функцией, вцепившись в нее мертвой хваткой. Эту хватку смогла расцепить только НТР.

Россия — наследница европейского XIX в.? Похоже. Но упаси Бог — не от наследия, от такого типа наследования. Бог не упас. Может, потому что русский бог, как писал П. А. Вяземский, это:

«Бог бродяжных иноземцев,

К нам зашедших за порог,

Бог в особенности немцев,

Вот он, вот он русский бог».

Для «патриотического сознания», конечно, соблазнительно лишний раз свалить все на иноземцев — татар и латышей, немцев и евреев, но такой подход и есть самый русофобский. Ведь если «малый народ» все время командует «большим народом», то значит никакого «большого народа» нет, а есть большой воск. Или что-то похуже. Нет, дело не в иноземцах, а в том, что было некое пустое место, которое и заняла Функция Капитала (свято — как и несвято — место пусто не бывает), ставшая в XX в. русской истории Русским Богом.

Но штука-то в том, что место для этой функции готовили и подготовили вся эволюция Русской Системы и особенно XIX в. русской истории. Ведь не случайно гоголевская птица-тройка (Россия) была пустой, в ней никого не было, она неслась сама по себе, не давая ответа, куда несется «по-над пропастью». Субстанционального ответа во властецентричном, властно, а не материально-собственнически ориентированном развитии Русской Системы и быть не могло. Это отсутствие, помимо прочего, и свело Гоголя с ума — он не хотел видеть ответ в тех типах-функциях, которые изобразил в «Мертвых душах». А они-то и были предтечами функционального ответа XX в. Гоголю. Ответил Ленин. Поэтому Розанов, умирая, имел все основания выдавить из себя нечто вроде: «Ты победил, проклятый хохол». Но хохол не победил, он был побежден — тем, чего всю жизнь боялся. И это что-то явилось в виде функции капитала, самый законченный облик которой оказался русским ликом. И если русским богом XX в. стала функция капитала, то богом самой этой функции в XX в. стал русский коммунизм.

В конце XIX в. Ницше возвестил: «Бог умер». Да, умер субстанциональный Бог. В конце XX в. умер функциональный Бог (или, если угодно, Антибог, но в данном контексте это различие значения не имеет). И если коммунизм (марксизм) для Капиталистической Системы выполнял ту же функцию, которую для Европейской цивилизации в целом выполняло христианство, то падение коммунизма (и марксизма) как последнего прибежища «христианства освобождения» («бородатый Чарли» лишь сместил фокус освобождения с сердца, как это было у Христа, на желудок; марксизм и есть «ожелудочивание» христианства), как последней надежды низов и части средних классов на их прогресс, означает: кончилось или заканчивается на наших глазах нечто очень важное. Но провалилась Великая Мечта не только низов, но и верхов — либерализм. Круг замкнулся, сражавшиеся друг с другом скелеты рухнули в пропасть. Их нет. Пропасть — осталась. Спастись не удалось — ни по «линии Христа» (сердце), ни по «линии Маркса» (желудок), ни по «линии Фрейда» (детородные органы; «сексуальная революция» оказалась самой короткой из всех — как оргазм). Остается спасаться и утешаться по «линии Эйнштейна» — все относительно. Но такое спасение смертельно для европейца.

Кризис рубежа XX–XXI вв. и двух тысячелетий по «принципу конструкции» оказывается похожим на матрешку или даже на секрет «Кощеевой смерти»: за коммунизмом скрывается капитализм, за капитализмом — христианство и христианский исторический субъект, Европейская цивилизация в целом — наиболее субстанциональная из исторически известных. В этом смысле капитализм — и высшая стадия, и зияющие высоты европейской цивилизации, ее «воля к смерти», игла ее смерти. Ну а коммунизм — игла смерти капитализма.

Ах, как недальновидны аплодирующие смерти коммунизма и полагающие, что вслед за этим открывается дверь в светлое капиталистическое будущее — нужно только дернуть за веревочку. Дверь-то открывается, но куда? И кто там, за этой дверью? Героиня одной сказки, словно по иронии судьбы носившая шапочку красного цвета, дернула. «Гамлетовским» — и последним — вопросом этой героини был: «Бабушка, а почему у тебя такие большие зубы? » А счастливый конец вопреки всему — это только в сказках.

Так что же, учение о «партии нового типа» (и «всеобщая организационная наука»), теория относительности и абстрактное искусство — это «знаки на стене» не только капитализма, но и Европейской цивилизации? Символы того, что время не только капитализма, не только Современности, но и Европейской цивилизации изогнулось, сплющилось и потекло, подобно часам на картине Дали? Похоже. Но это совершенно особая тема. В любом случае: кризис капитализма — вызов, брошенный Историей Европейской цивилизации, господствующим группам современного Запада. Да и не только Запада, но и России. Здесь мы и они «скованные одной цепью». Но об этом позже.

Таким образом, коммунизм помимо прочего есть компромисс между Капиталистической Системой и Русской Системой по поводу евразийского пространства, которое капитализм в начале XX в. не мог освоить и взять, но и не мог оставить и отбросить. А самодержавие в начале того же века достигло предела в структуризации этого пространства и уперлось в комплекс неразрешимых для него вопросов. В этом смысле коммунизм стал результатом стихийного совместного творчества двух систем — Капиталистической и Русской — в поисках решения очень русской — но не России, а капитализма — проблемы: «пойди туда — не знаю куда, принеси то — не знаю что». Коммунизм и стал этим «туда и что».

Но если копнуть глубже, то коммунизм — это результат творческого компромисса на костях населения не только между двумя названными системами, но и между теми, что лежат под ними, служат фундаментом. Речь идет о компромиссе между Глубинной Евразией (Heartland) и Прибрежным Поясом, между социальным пространством и социальным временем Старого Света. Скуластый, с азиатским прищуром гениальный русский европеец Ленин — одновременно субъект, символ и памятник этому творческому компромиссу, который свел воедино две системы. Но сами эти системы суть лишь верхушки двух исторических айсбергов Евразии, о самом существовании которых как исторически значимых, как обладающих особыми и различными пространственно-временными характеристиками и организациями, мы начинаем узнавать лишь сейчас, когда, похоже, стаивают верхушки айсбергов (потому-то исчез результат компромисса между ними) и становятся более различимыми те семь восьмых, что скрываются под водой истории.

Итак, коммунизм прямо, а фашизм и welfare state косвенно, помимо всего прочего (поскольку их суть и действия не сводятся лишь к этому), выполняли для капитализма ту функцию, которую в XVIIXVIII вв. выполнял Старый Порядок. Функцию, в которой в течение счастливого (18151871) периода жизни субстанционального капитализма (18151914/1917) не было столь острой нужды. Можно сказать что, по крайней мере, логически, коммунизм это Старый Порядок, вынесенный за рамки исторического ядра капитализма и обращенный против самого капитализма. Но с использованием той идеологии, которая в самой Европе была направлена именно против Старого Порядка! То есть нечто вроде антикапиталистической изнанки Старого Порядка. А раз изнанка, значит все логично: низы господствуют над буржуазией; да и раннеиндустриальность коммунизма как нельзя лучше соответствует Старому Порядку.

В течение 5070 лет коммунизм, фашизм (затем welfare state) и национал-либерационизм каждый по-своему, прямо или косвенно решали в мировой системе капитализма на уровне власти, политики, государства, в социальной и духовной сферах ту проблему, которую капитализм не мог решить на уровне материального производства, до тех пор пока оно было промышленным, индустриальным; пока функциональные аспекты капиталистического производства не имели адекватной формы, носителя в самом материальном пространстве, а потому их полем была прежде всего внепроизводственная сфера, социальные и духовные производительные силы. В течение указанного срока они в целом хорошо справлялись со своей задачей. Ну а время с середины 40-х годов и почти до середины 70-х годов стало периодом полного расцвета социал-функционалов и их соответственных «измов». В этом смысле XX в. был веком не только массового общества, но и «глобального социализма». Впрочем, это две стороны одной медали.

Однако ничто не вечно. «Славное 30-летие (19451975) сменилось» «грустным 20-летием» (19751995), за время которого структуры, воплощавшие триумф социальной функции капитала, стали трещать, ломаться, приходить в упадок, а затем к удивлению и внезапно для наблюдателей умерли или почти умерли. Welfare state, придя в упадок, засыпает если не вечным, то летаргическим сном без видимых шансов на пробуждение. Национал-либерационизм задохнулся под тяжелой плитой Третьего мира. Ну а в 1991 г. подошел к концу и жизненный путь патриарха функционалов, умер их Pater familia коммунизм, 70-80-е годы стали осенью этого патриарха. Сначала золотой, а затем склеротично-мапазматической, что и нашло символическое воплощение в трех генсеках, уходивших в мир иной словно по графику — чуть ли не ровно с годовым интервалом. Словно головы отваливались у одряхлевшего Змея-Горыныча.

Почему последние «колоссы паники» ушли одновременно? Что случилось? Есть ли какая-то одна-единственная причина? Думаю есть. Эта причина называется научно-технической революцией. Именно НТР, как порождение капитализма, обусловленное как его внутренним развитием, так и противостоянием коммунизму в рамках двойной массы («борьба нанайского мальчика с медведем», но по правилам «русской рулетки»), последовавшие за ней экономические, социальные и политические изменения сначала нагнали панику на «колоссов паники», создали им «нелетную погоду», а затем свели в могилу и заказали реквием. Ну и по ком ззонят Колокола Истории? Кто звонарь? По коммунизму?

Для кого сочинял свой реквием Моцарт? Сочинял для человека в черном, который, как известно, прескверный гость. А вышло-то для себя.

XXI

Индустриальная система производительных сил представляет собой вещественную базу субстанционального и функционального капитализмов, этих двух сторон — светлой и темной Современности. Она основана на господстве материальных факторов производства «ад социальными и духовными, предметно-вещественных над энергетическими и информационными и отражает господство субстанции над функцией на уровне действительного процесса производства. Энтээровская система производительных сил, напротив, предполагает господство функциональных элементов в процессе действительного производства. Энергия и информация становятся важнее их вещественных носителей. Вокруг двух этих «цариц XXI в. », а не их носителей, строится система производства — ia господстве социальных и духовных факторов над материальными. Получается: mens agitat molem (ум двигает вещество) в буквальном смысле. Нематериальная функция капитала обретает, наконец, адекватную себе форму внутри самого производства. Происходит функционализация производства. Падает последний бастион, последняя монополия субстанции капитала. По крайней мере в самом производстве.

По сути НТР на уровне действительного процесса производства, на уровне самого материального производства решила главное, осевое противоречие капитализма — между субстанциональными и функциональными аспектами (элементами, сторонами) системы. Основная, системообразующая субстанция системы становится функциональной, невещественной, несубстанциональной. Становится функцией. В известном смысле НТР производит на свет тот же результат, что и коммунизм. Но реализует это не как попытку компенсировать установлением контроля над социальными и духовными факторами производства недостаточный уровень развития материальных факторов производства (обесценивавший собственность на эти факторы и не позволивший ей стать системообразующим фактором) и не как неспособность организовать контроль над материальными факторами производства в данных условиях. НТР реализовалась не на негативной основе, не из-за недоразвитости и слаборазвитости специфической формы материального производства, а на позитивной основе исключительно высокого уровня его развития, эволюционным путем достигшего своего предела. Причем сделано это без выхода за рамки организации производства, не вторгаясь в сферу организации общества в целом. Предметно-вещественные, субстанциональные факторы производства становятся вторичными по отношению к функциональным. Все эти сдвиги происходят внутри самого материального производства, в рамках его собственной, а не социально-политической и идейной организации. Сдвиги в последней приходят как следствия. Устанавливается примат энергоинформационных элементов производства над предметно-вещественными.

С точки зрения отношений собственности это означает, что главным становится контроль над социальными и духовными факторами производства, над их единством организацией как таковой, как процессом. В свою очередь это означает: то, что раньше достигалось с помощью социально-политической организации, на уровне власти и идей, теперь может быть реализовано посредством производственной организации, на уровне собственности правда на особые факторы производства, которые ранее могли быть объектами лишь власти. И потому для такого перехода не нужны насилие и «колоссы паники». Точнее пока не нужны. Пока хватило тэтчеризма и рейганомики, подорвавших welfare state и основы благосостояния старого среднего класса «социалистической буржуазии». Я подчеркнул пока, поскольку в XXI в. могут явиться новые «колоссы паники». Разумеется, не те, что в XX в. История дама творческая.

НТР в 70-80-е годы производственно укротила функцию капитала, взорвавшуюся в 1020-е годы коммунизмом и фашизмом. Производственным образом решила то, что до нее непроизводственным образом решали welfare state и особенно коммунизм. НТР это производственно-технический аналог коммунизма. Только без насилия и без самого коммунизма. Короче, НТР это «коммунизм по-капиталистически». А потому в мире НТР нет места коммунизму. Научно-техническая революция последней трети XX в., НТР, социально резко уценила, а затем помножила на ноль результаты происшедшей в начале века в России властно-технической революции, ВТР. Компьютер, повторю, значительно более эффективен в устранении грани между публичной и частной жизнью, в. их гомогенизации, чем разбирательство на партсобрании («давай подробности», кто и как «с племянницей гулял тети Пашиной»). Компьютер, электронные средства слежения дают такие возможности скрытого и незаметного проникновения в частную жизнь человека, какие коммунизму и не снились. В определенном смысле ВТР низшая форма НТР.

Сверхакцентируя, рекомбинируя и трансформируя социальные и духовные формы производства как типы производственной организации (поэтому Ленин в своих работах, особенно в «Государстве и революции» постоянно подчеркивал, что коммунисты должны овладеть и уметь пользоваться всеми формами, созданными капитализмом), коммунизм мог в какой-то степени конкурировать в сфере материального производства с индустриальным капитализмом. Однако он не способен конкурировать с капитализмом постиндустриальным, основанным на господстве тех же самых факторов производства, что и коммунизм, но внедренным не внеэкономически и искусственно по отношению к непосредственному производству, а именно экономически, в предметно-производственной форме. Здесь не КПСС-КГБ, а само материальное производство, его развитие становятся решающей гарантией господства энергии и информации над веществом, социального и духовного над материальным, функции над субстанцией. С таким конкурентом коммунизм соперничать уже не может. Здесь не только разрыв и отставание становятся вечными, навсегда, но сами эти «вечно» и «навсегда» превращаются в невозможность существования коммунизма в энтээровском, постиндустриальном мире, в который вступает капитализм. Уто не значит, конечно, что мир этот станет новым раем для капитализма. Но он туда вошел, а коммунизм — нет, рассыпался в прах, как только прикоснулся к волшебной кнопке' с надписью «НТР». Для коммунизма, все 70-е годы прогулявшего на нефтяных пирах Бел-шар-уцура (в Библии проходит по делу как Валтасар), «НТР» зазвучало как тепе тепе tekel uparsin.

Можно стегать лошадей и заставить тачанку мчаться, не отставая от автомобиля, собранного на рубеже 1020-х годов. Но хоть забей коней до смерти, а они все равно не догонят автомобиль выпуска 60-70-х годов. Плохо оснащенные техникой, подгоняемые и контролируемые устрашающими «органами» десятки тысяч человек могут построить «днепрогэсовскую пирамиду» примерно в те же сроки, что и несколько сотен человек, оснащенных более совершенной техникой и организованные лучше, а не по принципу «давай-давай», «бери больше, кидай дальше». А вот с компьютером десяток тысяч человек не посостязается. Да и страх невечен. Особенно когда люди из коммуналок перебираются в отдельные квартиры плохие, «хрущобские», но отдельные; в собственные автомобили, в собственные шесть соток. Правильно понимал Хрущев, что нельзя этого допустить, что нельзя в коммунистическом обществе разрешать иметь индивидуальные участки, дачи, автомобили. Все это для коммунизма отложенная сладкая смерть. Когда люди, таким образом самоприватизируясь, отложились от совкомимперии, то тут уж «колосс паники» съеживается до «тролля паники» из табакерки. Русский же человек, как известно, табакерками вообще не пользуется. Они ему без надобности. Разве что когда императора «замочить»: табакеркой и в висок.

Момент наступления логического, «микрокапиталистического» уровня невозможности существования коммунизма совпал с моментом его общесистемного внутреннего кризиса. Отсюда столь неожиданная и странная по быстроте смерть коммунизма. Суммация в одной точке двух тенденций развития мировой капиталистической и внутрикоммунистической (о последней здесь нет места говорить[3]*)) стала тем «двойным ударом», который привел коммунизм к исторически почти мгновенной смерти. Ну что ж, как когда-то желалось в одной комсомольско-коммунистической песне; «Если смерти то мгновенной, если раны небольшой». По части рай коммунизму не везло. Раны всегда были большими, страшными, рваными и кровоточащими. Со смертью вышло лучше: заказывали мгновенную получите.

XXII

Является ли положительный постфункциональный, «постсоциалистический капитализм» капитализмом? Да, это все еще капитализм. Но, думаю, умирающий. Умирающий не потому, что загнивающий и т. д. А потому, что реализовал, исчерпал свою социогенетическую программу, решил основное противоречие, поддерживавшее его ось. Антично-рабовладельческая система без рабов и рабовладельцев, но с массой колонов и свободной бедноты — это, безусловно, решение основного противоречия антично-рабовладельческого общества. Но это уже общество почти не рабовладельческое. Это, в лучшем случае, умирающее рабовладельческое общество. То же самое можно сказать и о феодализме без крепостных XIVXV вв. То же о капитализме на рубеже XXXXI вв.

В течение четырех столетий развитие капиталистической системы определялось противоречием между субстанцией и функцией, из которого вытекали все остальные противоречия: класс против класса; класс против государства; государство против гражданского общества внутри страны и против других государств в мире; капитализм против коммунизма; ядро (центр) против периферии и т. д. Вся история и все развитие капитализма есть история попыток найти решение своего главного противоречия, укротить его. Эти попытки и были стимулами развития капитализма. Настойчивость этих попыток возрастала по мере роста остроты самого противоречия, время от времени приводя к кризисам, войнам и революциям кризису Старого Порядка в последней трети XVIII в., кризису «субстанционального капитализма» («цивилизации XIX в. ») в конце XIX начале XX в. и кризису «функционального капитализма» в последней четверти XX (и, по-видимому, самого начала XXI) в.

⇐ Предыдущая 3 4 5 6 789 10 11 12 Следующая ⇒