Barış Akarsu — Gel gör beni aşk neyledi 4 страница

— Да вы не понимаете! — взвился Чонин и даже подпрыгнул от досады. — Если бы вы только знали… Нет, это даже описать словами невозможно…

— Так что вы делали-то? — спросил Сэхун и сел в своё кресло — внимать.

Чанёль с ухмылкой на лице а-ля «ты всё равно не сможешь нас удивить» тоже устроился на диване и уставился на Чонина.

— Да мы всё делали! — крикнул Чонин. — Мы с ним трахались вообще везде, даже, чёрт возьми, на кухонном столе! Я хоть и не люблю всякие сложные позы, но трахать его, держа на весу и прижимая к стене, было офигенно. С ним вообще без разницы, как и где — в любом случае приход такой, что искры из глаз и пять минут потом вспоминаешь, как тебя зовут.

Не надо, прошу, эхом стучала кровь в ушах.

Бэкхён поджал губы и вскинул брови.

Глаза Сэхуна сильно блестели. Он смотрел на Чонина пристально, словно гончая на добычу, а на его бледных щеках играл слабый румянец.

Ухмылка застыла на лице Чанёля.

— А как он мне отсасывал, парни! — продолжал Чонин. — Это слов нет, как классно он отсасывал! Нет, правда! Когда я кончил ему на шею, это выглядело так… красиво!

«Замолчи, пожалуйста», — слабым голосом прошептал Чэнь. Он был бесплотным, но в нём совершенно не было сил двигаться.

— И как он выглядел? — прочистив горло, спросил Сэхун.

Нет!

Чонин набрал полную грудь воздуха и воодушевлённо начал:

— Он был с Бэкхёна ростом, может, чуть пониже, но не такой тощий. Знаете же, я не люблю тощих — не обижайся, Бэкхён, — но он был идеален: не такая гора мышц, как у Чанёля, а приятный красивый рельеф. Кожа у него была такая гладкая и ровная. А задница! Ох, какая задница — бери и трахай!

— А… — многозначительно произнёс Сэхун, очертив рукой вокруг лица.

Замолчи!

— Да у него всё идеальное! Я его лицо как наяву помню…

Хватит!

— …оно такое… яркое, что ли. Острые скулы, челюсть такая мощная, нос прямой. Уголки губ вздёрнуты, как у кота. Волосы тёмные, помню, чёлка на глаза падала. А глаза… Ой, не глаза — целый космос! Чёрные-чёрные, прямо в душу смотрят. А ещё родинка на левой ключице.

Замолчи!

Чэнь словно бы отмер. Вскочил, через стол бросился к Чонину и заглянул в глаза, залпом, огромной волной вытягивая из него силу — чтобы только замолчал.

— Ой, — Чонин пошатнулся и поднёс ладонь к глазам.

«Замолчи! » — крикнул ему в лицо Чэнь.

Его трясло. Он чувствовал себя нагим, уязвимым и… опозоренным.

Чонин, держась за голову, пробрался к своему креслу и сел.

— Я когда проснулся сегодня утром, у меня такой стояк был — гвозди забивать можно, — тихо сказал он. — Но самое ужасное было в том, что я был… пустой.

По лицу Бэкхёна скользнула тень. Он быстро глянул на Чонина и опустил голову, сильно, до побелевших костяшек пальцев сжав кулаки.

Чэнь подошёл к Чонину и, едва касаясь, положил руку ему на плечо. Сила хлестала в него под чудовищным напором, топила его, но он слышал только грохот своего сердца.

— Но знаете, что ещё хуже? — едва ворочая языком, спросил Чонин. — Что это был всего лишь сон. Я бы что угодно отдал, чтобы встретиться с ним наяву.

Чэнь убрал руку и отступил к двери. Выкачивать из Чонина силу больше не имело смысла — он опоздал, и теперь, что бы он ни сделал, это было бесполезно — Чонин уже всё сказал. Как сквозь звонкий и невыносимо яркий туман Чэнь видел озадаченного Сэхуна и Бэкхёна с перекошенным лицом. Сэхун забыл Чэня. Бэкхён тоже забыл его, но помнил ощущения, которые описал Чонин. Он не помнил, с чем они были связаны, но боялся делать выводы из слов Чонина.

Но почему же так чётко и ясно его запомнил Чонин?!

Чэнь зажмурился и подавил закипающий в груди крик отчаяния. Он боялся смотреть на Чанёля — он не знал, что увидит в бездонных, как океан, глазах.

Но ведь я ни в чём не виноват!

У Чанёля было нечитаемое выражение лица. Остатки ухмылки застыли на губах кривой маской. Он смотрел перед собой, и в глазах его был лишь хаос боли, смятения и неверия. «Нет! — крикнул Чэнь и дёрнулся к нему всем бесплотным существом. — Прошу, не надо! »

Чанёль не слышал его. Он на секунду прикрыл глаза, коротко выдохнул и стал снова разбирать папки на своём столе.

Они решили не открывать салон до обеда. Почти час они отпаивали Чонина горячим чаем, списав резкую потерю сил на остатки похмелья. Бэкхён, притихший и подавленный, забился в кресло и не помогал им. Сэхун — единственный бодрый и деятельный из всех — вызвал такси и под контролем Бэкхёна (которому самому не помешала бы поддержка) отправил Чонина домой — отсыпаться дальше.

— День какой-то странный, — поделился он с Чанёлем. — Такое чувство, как будто что-то произошло, но я не могу понять, что именно.

— Точно, — кивнул Чанёль. Он сидел в кресле на месте Бэкхёна и раскладывал на коленях подсохшую кожуру апельсина. — Может, нам всем стоит отдохнуть?

— А ты-то чего раскис? — удивился Сэхун. — Ладно Чонин — у него пьяная трагедия. Как всегда, впрочем. Бэкхёна тоже можно понять: он, по-моему, неровно дышит к Чонину, хотя я могу ошибаться, и это всего лишь дружеская забота. А тебе-то чего грустить?

— Не знаю, — пожал плечами Чанёль и слабо улыбнулся. — Я, наверное, уйду сегодня пораньше. Настроения нет, а ты знаешь, что если мне не интересно, у меня не получается.

Чэнь сидел в дальнем углу дивана, смотрел, как Чанёль складывает цветок из апельсиновой кожуры, и чувствовал звонкую, пугающую тишину в сердце.

Сэхун сказал, что Чанёлю лучше идти домой. Салон он закроет сам.

На опустевшей набережной творился настоящий ад: с тёмного моря летел мокрый, колючий ветер, а небо, казалось, готово обрушиться под тяжестью туч. Чанёль стоял лицом к морю, поджимая побледневшие от холода губы и пряча руки в карманы. Ветер сорвал с его головы капюшон и безжалостно ударил в лицо — он зажмурился и пошатнулся, но не отвернулся. Повёл плечами, но капюшон не надел.

«Простынешь, глупый! » — сказал Чэнь, и ветер унёс его беззвучные слова.

— Я даже не знаю, что сказать, — глядя на море, тихо произнёс Чанёль. — Я не знаю, что думать. Меня как будто разобрали на части. Что мне делать, Чэнь?

«Зачем ты привёл меня сюда? Зная, что здесь я не смогу воплотиться, ты просишь у меня ответа? »

— Может быть, я говорю сейчас, а тебя даже нет рядом? Может быть, я всегда говорил с пустотой?

«Ты издеваешься? » — Чэнь шагнул к нему и осторожно сжал плечо — так, чтобы ладонь не прошла насквозь. Чанёль криво улыбнулся и опустил голову.

— Почему, Чэнь? — прошептал он в воротник куртки. — Почему ты так поступаешь со мной?

«Как «так»? » — Чэнь сильнее сжал его плечо, но рука прошла насквозь, и он закричал от обиды и злости.

— Я для тебя — один из, да? Один из многих, к кому ты приходишь, чтобы забрать силу и хорошо провести время? Когда ты ушёл в первый раз, я решил, что ты — лишь сон. Когда ты ушёл во второй раз, я поверил, что так надо, потому что ты так живёшь. В третий раз я заставил себя не думать, где ты и с кем ты. А вчера… Теперь я знаю, почему ты был таким вчера. Ты весь день… был с Чонином. Скажи честно, он лучше меня, да?

«Прекрати это, пожалуйста! — закричал Чэнь и снова вцепился в его плечо. — Всё не так! »

— Я не понимаю, Чэнь, — тихо, но звонко сказал Чанёль. — Зачем тогда ты… вчера… говорил всё это? Когда я говорил, что люблю тебя, ты молчал и смеялся над моей глупостью и наивностью, да? Если ты меня не любишь, то зачем обманываешь и притворяешься, будто тебе не всё равно? Хотя ты, наверное, делаешь так со всеми.

«Хватит! »

Чэнь дёрнул Чанёля за руку и развернул к себе, воплощаясь на ходу — на него обрушился ветер и обжёг мокрым холодом.

— Я ни разу не соврал тебе! Никогда! Ни о чём! Почему ты обвиняешь меня в том, чего я не совершал? — закричал Чэнь, стараясь пересилить вой ветра. Развернул Чанёля спиной к морю и надел на него капюшон.

— А ты ничего не делал? Хочешь сказать, это не ты был с Чонином? Тогда почему ты сегодня так отчаянно пытался заставить его замолчать? Думаешь, я не заметил, как он обессилил прямо на глазах и чуть не потерял сознание? Ты ведь не хотел, чтобы я узнал, да? И ничего мне не сказал вчера… Ты пришёл от него и… был со мной. И ничего не сказал.

— Я не сказал потому, что это было неважно!

Лицо Чанёля исказилось болью. Он вздрогнул и отпрянул от Чэня.

— Хватит, пожалуйста! — его голос сорвался на крик. — Это ещё хуже! Если бы я для тебя хоть что-то значил, то я бы понял, почему ты скрывал это от меня. Но, получается, ты не сказал потому, что тебе всё равно. Потому что я для тебя никто и даже не заслуживаю того, чтобы знать, где ты и что с тобой происходит.

Чэнь дал Чанёлю пощёчину — хлёсткую и горячую. Он сделал это прежде, чем осознал и успел остановиться.

— Замолчи, — тихим, севшим голосом сказал он. — Я всё делаю ради тебя. Всё, что я делаю, я делаю ради того, чтобы быть с тобой. У нас не может быть всё, как у людей, потому что я — не человек, но я делаю всё, что могу, чтобы было хоть что-то. Я дни напролёт собираю силу с толпы, иногда даже с детей, хотя это бессовестно и подло. Но я делаю это для того, чтобы ночью, когда я могу воплощаться, я был с тобой. Я нахожу себе жертв и сплю с ними — да, отдаюсь им в постели, — потому что я так устроен и я не могу существовать без силы, полученной таким путём. Но я делаю это для того, чтобы быть с тобой.

Чанёль молчал, прижимал ладонь к покрасневшей щеке и смотрел поверх головы Чэня.

— Тебе нужна сила, — наконец кивнул он. — Но почему ты берёшь её у всех, кроме меня? Почему «питаешься» толпой, но брезгуешь мной? Ведь я отдам тебе — столько, сколько нужно. Если потребуется — отдам всего себя. Так почему, Чэнь?

Чэнь зажмурился и с трудом подавил крик злости и досады.

— Да потому что это тебя убьёт! — сказал он тихо, чтобы не закричать снова. — Если бы всё время, что мы вместе, я «питался» только тобой, ты уже давно бы умер. Вспомни, что ты чувствовал даже после единственного раза, когда я забирал твою силу. Помнишь? Тебе было больно. И так было бы каждый раз, если бы во время каждой нашей близости я забирал твою силу. Ты просто… исчез бы, стал пустым. Разве я могу собственноручно убить того, кого люблю?

Чанёль опустил голову и смотрел под ноги.

— Я не говорил тебе чего-то, чтобы не делать больно. Но, если это важно, я расскажу, — Чэнь осторожно взял в ладони лицо Чанёля и заглянул в глаза. Он уже почти привык к боли от тусклого света и горькой, бессильной злости. — Я был с Сэхуном. Я боялся, что убью его, но он стал только сильнее. Я был с Бэкхёном. Я хотел сделать ему очень больно, потому что боялся, что однажды ты всё-таки одумаешься и выберешь его, а не меня. Но вместо этого я сделал больно себе сам. Я был с Чонином. И это был только классный секс, огромное количество силы и ничего больше. И всё это только ради того, чтобы быть с тобой.

Чанёль молчал и пустым взглядом смотрел в сторону.

— Теперь ты мне веришь? — осторожно улыбнулся Чэнь и положил ладони на грудь Чанёля — его сердце билось ровно, но каждый удар был тяжёлый, словно бы через силу. — Я люблю тебя, Чанёль.

Чанёль придушенно всхлипнул, порывисто обнял Чэня и прижал к себе крепко-крепко. Он молчал и горячо, влажно дышал Чэню в висок, и Чэнь тянулся к нему, обнимал за плечи и чувствовал, как бешено колотится в груди собственное сердце.

— Уходи, Чэнь.

Ему, наверное, послышалось от волнения.

— Чанёль? — несмело улыбаясь Чанёлю в шею, сказал он.

— Уходи.

Чэнь отстранился от Чанёля и заглянул в лицо. Это же ведь не всерьёз, да?

— Уходи, Чэнь, пожалуйста. Я верю тебе. Прости, что сомневался в тебе. Я дурак, Чэнь, и я всегда себя накручиваю, додумывая, дорисовывая то, чего нет. Я всё время делаю всех такими, какими они и не являются. Прости, что наговорил столько глупостей. Так было бы легче, но я не хочу тебе врать. Я люблю тебя, очень-очень сильно люблю. И поэтому прошу, пожалуйста, уходи.

— Я не понимаю, — прошептал Чэнь. — Почему?

Чанёль смотрел на него тёмными, как штормящее море, глазами.

— Потому что так будет правильнее.

Звуки стихли. И в наступившей тишине Чэнь словно бы увидел, как рушится его мир. Это было страшно — безмолвный взрыв тени, жизни и боли.

— Ты будешь злиться, ты будешь обижаться. Может быть, даже будешь ненавидеть меня. И будешь прав. Но теперь я знаю, чего тебе стоит наша любовь, и я не хочу, чтобы ты приносил себя в жертву. Не хочу, чтобы ты унижался и страдал из-за меня. Это будет продолжаться. Даже если сейчас мы это переживём и останемся вместе, ничего не изменится. Я всего лишь человек, Чэнь. И однажды я умру. А ты, если будешь со мной до моей смерти, останешься один. Но до тех пор всё будет продолжаться — то же, что и сейчас.

Чэнь дёрнулся и больно вцепился Чанёлю в руки.

— Ты не можешь решить всё за меня! — воскликнул он, чувствуя, как глаза щиплет от слёз. — Я не боюсь этого. Я готов продолжать это столько, сколько нужно. Цель оправдывает средства…

— Я знаю, Чэнь, знаю! Знаю, что ты готов на всё. И именно поэтому я не хочу, чтобы ты становился средством достижения этой цели. Не хочу, чтобы ты ломал себя.

— Я не…

— Тише, тише, послушай! Мне тоже очень больно. Мне страшно даже представить, что сейчас творится в твоём сердце. Я боюсь думать, что будет со мной, когда ты уйдёшь. Я не хочу, чтобы ты уходил. Если бы я мог, я обнимал бы тебя вечно. Но я не могу держать тебя. Зная, чего тебе это стоит, не могу.

— Нет, пожалуйста, Чанёль…

— Мы разные, Чэнь. Мы с самого начала были разными. Мы не можем это изменить, как бы сильно мы ни хотели, как бы сильно мы друг друга ни любили. Солнце встречается с луной только на рассвете или на закате, и никак иначе, потому что так устроен мир. Всегда будут какие-то условности, какие-то «но»; за это придётся платить, и платить снова будешь ты.

— Чанёль…

Чанёль взял в ладони лицо Чэня, прижался лбом к его лбу и заглянул в глаза.

— Я всегда буду помнить тебя. Всегда буду любить только тебя. Ты навсегда останешься моей ласковой, нежной тьмой, моим самым сладким сном. Но я не могу держать тебя — это ломает тебя. Потому что ты прекрасная, свободная тень, а я всего лишь человек.

Поцелуй был терпко-сладкий, болезненно-нежный, бесконечно долгий и невыносимо короткий. Чэнь зажмурился, чувствуя, как текут по щекам слёзы, и застонал Чанёлю в губы. Чанёль поймал его стон, поцеловал глубоко и сильно, почти больно. Его руки — родные, надёжные, тёплые — были везде, и каждое прикосновение отдавалось яркой вспышкой в голове, и резко, остро, словно ножом — в сердце.

Чанёль отстранился, почти оторвал Чэня от себя и попятился. Глаза его — океан боли — блестели сильно-сильно, но в них не было слёз. Чанёль коротко выдохнул, рассмеялся хрипло, словно кашляя, и на губах его задрожала улыбка.

— Прощай, Чэнь, — беззвучно сказал он, развернулся и быстро, чуть сгорбившись, зашагал прочь.

Чэнь стоял, застыв и не в силах двинуться, и только ветер больно, равнодушно бил его по щеке.

— Прекрати это, — жалобно, тонко прошептал он.

Догнать, остановить, если потребуется — врезать, обнять и, что бы ни говорил, не отпускать. Чэнь дёрнулся, даже сделал маленький шаг вперёд — всё его ненастоящее тело, его больное, кричащее сердце рвалось вслед за Чанёлем.

Ничего не изменится. Что бы он ни сделал, что бы он ни сказал, как бы сильно он ни любил — ничего не изменится. Потому что он по-прежнему чудовище, даже любовь которого причиняет боль, потому что он не должен любить. Потому что день и ночь встречаются лишь на закате и на рассвете.

Потому что он — тень, пытающаяся обратиться светом.

Потому что он — не человек.

Чэнь повернулся к морю, положил ладони на холодные, почти ледяные перила и подставил лицо ветру. Ветер целовал его равнодушно и яростно, и ему не было дела до чужих слёз. Чэнь не развоплощался, хотя силы почти не осталось. Больше не имело значения, на что её тратить.

Можно закричать, можно заплакать, можно собрать огромное количество силы и получить-таки человеческое тело. Но это ничего не изменит. Он нужен Чанёлю, он — его, но именно это и есть причина боли.

Потому что он — не человек.

Он не чувствовал обиды или злости — только глухую усталость и ноющую, тяжёлую, как низкое небо над морем, боль. Болело ненастоящее сердце в ненастоящем теле глупой-глупой тени.

Сумерки стремительно окутывали туманом море. Далеко-далеко на горизонте проступила крошечная точка света — маяк. Над набережной разгорались фонари — ровный белый свет креп, ложился влажным блеском на чёрные перила. Чэнь перестал чувствовать холод — силы больше не было, и он, не заметив, как развоплотился, начинал медленно засыпать.

Вот и всё, химера.

Чэнь посмотрел на чёрную громаду моря и услышал, как море — грозное, огромное, всесильное — плачет.

Перед глазами стояла пряно пахнущая смолой ёлка в золотом сиянии огней. И, почему-то, блестящий зелёный шарик на тоненькой атласной ленточке.

Чэнь улыбнулся и всмотрелся в похожий на звезду огонёк маяка.

— Ну, где твои ландыши, Исин?

Он засыпал.

***

Небо над ним было высокое, белое и искристое, словно сотканное из света. Где-то рядом натужно, из последних сил гудела вытяжка и из неё же, судя по всему, размеренно капало: кап, кап, кап — как секундная стрелка на часах. Спина ныла от лежания на чём-то ровном и твёрдом.

Холодно. Как-то мокро, колко холодно.

Чэнь, закряхтев, медленно сел. С него что-то с шорохом упало. Он сидел на деревянной скамье, с которой почти сошла вся краска (теперь не возможно было понять, какого цвета), а её остатки топорщились на спинке мелкими чешуйками. Чэнь посмотрел по сторонам: скамья прижималась к кирпичной стене здания, местами потемневшего от влаги. Из стены лезли толстые железные трубы. Окон не наблюдалось. Напротив здания возвышался бетонный забор, кое-где украшенный цветастыми граффити. Рядом с забором громоздились выстроенные в ряд контейнеры, набитые чёрными мусорными мешками. Место напоминало задний двор какого-нибудь ресторана — иначе, к чему здесь вытяжка?

Как же холодно!

Чэнь оглядел себя: кеды, голубые джинсы с прорезями на коленях, белая рубашка — он уже был в этой одежде, и новой стала только чёрная кожанка на плечах. Он попытался встать, но ноги, негнущиеся, словно деревянные, его не слушались, и он, мужественно взвизгнув, грохнулся на колени рядом со скамьёй.

Как же больно!

Вцепившись в её край и боясь пошевелиться, Чэнь смотрел на лежащий под скамьёй букет — белые ландыши, обёрнутые плотной упаковочной бумагой. Это букет скатился с него, когда он вставал. Не рискуя подняться снова, Чэнь на коленях подобрался к букету, поднял его и положил на скамью — из букета вывалилась маленькая белая открытка. Чэнь машинально взял её. «Я сдержал оба обещания», — значилось внутри. Чэнь вернул открытку в букет и осторожно взобрался обратно на скамью.

Что же так холодно-то?

Чэнь замер и даже перестал дышать. Посмотрел на небо и поднял к нему руку — на ладонь садились мелкие белые крупинки, таяли, растекаясь тонкими ручейками.

Со светлого неба падал белый-белый снег.

Этого не может быть…

Чэнь снова оглядел себя, ощупал руки, ноги, тело и коснулся ладонями лица — холодными ладонями мокрого от тающего снега лица.

— Быть не может… — выдохнул он.

Его тело чувствовало холод, чувствовало колкий снег. Чувствовало саднящую боль в коленях и противную, тугую и ноющую — в спине.

Ему было холодно и больно.

Холодно и больно.

Холодно и больно!

Чэнь вскрикнул и подскочил со скамьи — его занесло, и он снова чуть не упал, но удержался, устоял и выровнялся. Тело было тяжёлое, неповоротливое, неуправляемое — как застывающая глина. Его кожа горела от прикосновений холода, на ней таял снег. Его сердце колотилось больно и сильно, где-то в горле, и его стук отдавался в висках и на кончиках пальцев.

Стук настоящего сердца в настоящем теле.

Он был настоящим.

Он был настоящим!

Чэнь засмеялся и подставил лицо снегу — снег холодил разгорячённую кожу. Дышать было больно — холод обжигал горло. И чувствовать эту боль было так правильно и так… хорошо.

— Я настоящий… — прошептал Чэнь и зажмурился, чувствуя, как по щекам, смешиваясь с талым снегом, бегут ручейки слёз — солёных, горячих-горячих. Настоящих.

На подгибающихся, дрожащих ногах Чэнь подошёл к скамье, взял букет и прижал к груди. Бедные, они же замёрзнут, подумал он. Вытащил открытку и перечитал. «Я сдержал оба обещания». Сунул открытку в задний карман джинсов и посмотрел на маленькие белые цветки ландышей.

Исин. Это Исин обещал принести ландыши на его могилу. Может быть, под могилой он и имел в виду настоящее тело? Могила для тени.

Осознание пришло стремительно, и Чэнь невольно подавился воздухом. Вслушался, попытался потянуться к силе… И не смог. Он ничего не чувствовал. Внутри было глухо и темно, вокруг — пустота и тишина. Абсолютная пустота и абсолютная тишина — словно бы силы никогда с ним и не было. Чэнь посмотрел на ландыши, чувствуя, что сердце вот-вот выскочит из груди.

Цветы ландышей были белые-белые, как снег.

Он больше не тень.

Он не тень.

Он…

Человек.

Настоящий, живой человек, без всяких «но» и «почти».

Он человек!

Чэнь зажмурился, закричал и рассмеялся. Он был живым, живым, живым!

Ему нужно было домой.

Ему нужно было к Чанёлю.

Он не помнил, как оказался на шумной улице, где монотонно гудела пробка, по асфальту размазывалась слякоть, мало похожая на белое кружево, которое щедро дарило небо. Он шёл, иногда поскальзываясь промёрзшими подошвами кед, один раз даже феерично приземлился на пятую точку. Но ни разу не выпустил из рук букет. На него оглядывались и иногда даже качали головами: разве нормальный человек выберется в конце декабря, в снегопад, на улицу в кедах, тонких джинсах и — смешно сказать! — кожанке?
Человек. Ему хотелось закричать: «Смотрите! Все смотрите! Видите? Я живой! Я настоящий! »

Он долго, почти истерично смеялся, согнувшись пополам, когда на полном ходу врезался в турникет в метро, и тот отказался его пропускать. В человеческой жизни столько сложностей и условностей! Глупые, глупые люди, такие прекрасные в своём стремлении сделать сложным абсолютно всё.

Нужно было где-то достать деньги на метро, потому что другой дороги до дома Чэнь не знал. Можно было как-нибудь добраться до парка и пойти оттуда, но он уже почти не чувствовал ног, а ландыши начинали засыпать.

Ему нужно было домой.

Ему нужно было к Чанёлю.

В салоне показалось нестерпимо жарко, как в парилке. Пахло апельсинами, куревом и свежим чаем. С минуту Чэнь стоял у двери, как вкопанный, и дышал родным, привычным теплом, и был почти дома. Уже на пути к салону он почему-то твёрдо был уверен, что Чанёля там нет. Он больше не обладал ни эмпатией, ни силой, но он знал Чанёля. «Вы не могли бы занять мне денег на метро? » — спросил он у ошеломлённого Чонина, который снова выглядел свежо и прекрасно, будто позавчера и не было попойки. Деньги Чэню дал Сэхун, долго, задумчиво глядя на ландыши в его руках. Взгляд Бэкхёна метался по лицу Чэня, обжигал растерянностью и неверием. «Мы раньше не встречались? » — спросил Чонин Чэня в спину, когда он, поблагодарив Сэхуна, уже собрался уходить. «Едва ли», — улыбнулся Чэнь и вышел в белую снежную сказку.

В вагоне метро почти никого не было и сильно, приторно пахло духами — скорее всего, от дамы в чёрном пальто и с красной сумкой. Прислонившись к створкам дверей (он уже знал, что с этой стороны двери открываются только один раз, и как раз на его станции), Чэнь смотрел, как мимо то проносятся бесконечные кварталы зданий, то летит непроглядная темнота тоннеля.

Он не помнил, что случилось вчера после того, как он заснул на набережной. Возможно, ничего и не было. Возможно, Исин просто стёр его воспоминания об этом. Единственное, что он знал наверняка — это сделал Исин. Только он способен на это. Только он говорит, что судьбу невозможно изменить, и, играючи, обращает луну вторым солнцем, погружая мир в бесконечный день.

Он не удивился, когда Исин, всё в том же кашемировом пальто, вошёл в совсем пустой вагон и сел на скамью напротив.

— Привет, химера, — сказал он, поддёргивая брюки на коленях, чтобы не вытянулись.

— Привет, — улыбнулся Чэнь и прислонился затылком к дребезжащей стене. — Спасибо за цветы.

Исин хмыкнул и откинулся на спинку скамьи.

— Ты никогда меня не слушаешь, химера. Я тебе говорю, как быстро достичь того, что тебе нужно, но нет, ты идёшь своей дорогой, окольными путями, ранишься, — он выразительно глянул на разбитые колени Чэня в прорезях джинсов, — закатываешь истерики, и в итоге всё равно приходишь к тому, о чём я тебе говорил с самого начала.

Вагон снова вылетел из тоннеля и помчался среди невысоких домов спального района.

— Спасибо, Исин, — тихо сказал Чэнь, глядя в чёрные-чёрные глаза Исина. — Спасибо, что сделал для меня невозможное.

Исин рассмеялся и посмотрел на Чэня холодным, пустым взглядом.

— Я ничего для тебя не делал, — сказал он. — Ты всё сделал сам. Я тебе с самого начала говорил, что это — выход, но я не знаю, чем ты меня слушал. Во всяком случае, думал ты точно не головой. Хотя тебе это простительно. Было.

Чэнь посмотрел на ландыши — они понемногу начали отогреваться.

— Ты умер, химера, — видя его замешательство, сказал Исин. — Вот, я даже ландыши тебе принёс.

— Могила тени, — прошептал Чэнь. Кажется, он понимал.

— Ты умер, как тень. Полное развоплощение и есть смерть тени. Но даже тень, умерев, не может стать ничем. Этот мир не так устроен, я задумывал его рациональным, и, так сказать, безотходным производством…

— Ты?! — перебил его Чэнь. Он знал это, наверное, всегда. Но знать и слышать — не одно и то же.

— Ну, я! — развёл руками Исин. — Ты как будто первый день живёшь.

— Так я первый день и живу, — улыбнулся Чэнь, и Исин рассмеялся вместе с ним.

— По тебе видно, — сказал он.

Чэнь сел на скамью напротив него и положил букет на колени.

— Значит… — начал он, глянув на Исина.

— Да, — кивнул Исин. — Никто не может сделать тебя человеком — только ты сам. Только сломав себя и вывернув наизнанку можно измениться.

Он встал и подошёл к дверям — вагон замедлялся перед перроном.

— Ландыши — это первое обещание, — сказал ему в спину Чэнь. — А какое было второе?

— Разбудить тебя на помойке, — хмыкнул Исин, вышел из вагона и потерялся в толпе.

На родной станции было немноголюдно. Родная улица была укрыта белым одеялом снега — здесь, вдали от центра, было холоднее, и снег не таял. Чэнь медленно поднялся по лестнице родного дома, замер на пороге родной квартиры, прислонившись лбом к двери. Сердце колотилось быстро-быстро, а горло нещадно драло — наверное, он всё же заболеет и наконец-то узнает, что такое простуда. Закрыв глаза, он осторожно постучал — звонка почему-то не водилось, и раньше это не имело значения.

Ответом ему была тишина.

На секунду — на краткий миг — ему стало страшно. Он не знал, что сказать Чанёлю. Не знал, что ему скажет Чанёль.

А если он больше не нужен Чанёлю? Что, если, ломая себя, он сломал и их любовь? Чанёль любил его тенью, но нужен ли он Чанёлю человеком?

Тишина.

Чэнь спустился на лестничный пролёт и сел на широкий подоконник, положил рядом букет и, прижавшись затылком к холодному стеклу, закрыл глаза. Он не знал, чего ждёт и ждёт ли. Его морозило, а по спине противно бежал липкий пот. Внизу хлопнула подъездная дверь — стекло мелко, звонко вздрогнуло. Не открывая глаз, Чэнь слушал приближающиеся шаги. Наверное, решат, что он пьян.

Шаги стихли совсем рядом. Чэнь чувствовал на лице чужой взгляд, но никак не мог заставить себя открыть глаза.

— Чэнь… — до боли знакомое, родное, чуть с хрипотцой.

Перед ним стоял Чанёль: в руках — упаковка с дурацкой заварной лапшой, капюшон и плечи запорошены снегом, щёки чуть тронуты холодом. А глаза — родные, любимые, самые-самые добрые — красные и опухшие.

— Чэнь… — столько боли, столько усталости, столько выплаканных слёз. — Ты пришёл.

К чёрту эмпатию, к чёрту силу — они ему не нужны. Не нужны, чтобы смотреть в глаза любимому человеку и видеть в них нежность, радость, облегчение и бесконечное «люблю».

— Я дома, — прошептал Чэнь, расслабляясь в надёжных, тёплых объятиях. От Чанёля пахло снегом, пахло домом, и Чэнь прижимался взмокшим лбом к его шее и чувствовал себя живым. Полно, по-настоящему, без всяких «но».

— Ты горишь весь, — встревоженно шептал Чанёль ему в висок, а сам гладил его спину и плечи, обнимал так ласково и хорошо, что хотелось расплакаться. — Ну зачем ты… Тебе же больно на свету…

— Я настоящий, Чанёль, — сказал Чэнь и, отстранившись от Чанёля, опустил голову. — Я больше не тень.

Сердце гулко колотилось где-то в желудке. Чэнь глянул на букет — в тусклом подъездном свете ландыши казались белоснежными — и, коротко выдохнув, посмотрел на Чанёля.

— Ты сказал, что мы не можем быть вместе, потому что я — тень. Ну, и вот… Я человек.

Чанёль смотрел на него неверяще и ошеломлённо. Потом часто-часто заморгал, и по щекам его потекли слёзы. Но он улыбался — и исчезли все глупые страхи и последнее сомнение.

⇐ Предыдущая 1 2 345 Следующая ⇒