Barış Akarsu — Gel gör beni aşk neyledi 1 страница

Ландыши

https: //ficbook. net/readfic/7764922

Автор: Zheming (https: //ficbook. net/authors/794938)
Пейринг или персонажи: Чанёль/Чен, Лэй, Бэкхён, Кай, Сехун
Рейтинг: R
Жанры: Романтика, Ангст, Мистика, Мифические существа
Предупреждения: OOC, Ксенофилия
Размер: Миди, 44 страницы

Описание:
Чэнь – инкуб. Его сердце и тело – ненастоящие и сотканы из тени. Он живёт чужой силой и следует зову вечного голода. Но именно голод приводит его к человеку, который одним взглядом способен сделать его настоящим, целым – живым.

Barı ş Akarsu — Gel gö r beni aş k neyledi

Голод — первое, что почувствовал Чэнь, очнувшись ото сна. От голода скручивало мышцы, голова была тяжёлая и гулко звенела, а в горле застрял холодный скользкий ком.

— С добрым утром, — сказали ясным, бодрым голосом. Исин — больше некому. — Как ощущения?

— Не очень, — в собственном голосе послышалась сиплая, подростковая истерика. После сна всегда так. — Я голодный.

Исин засмеялся и чем-то активно зашуршал. Чэнь пересилил себя — каждый раз после пробуждения это было мучительно и почти больно, — и наконец открыл глаза. Высокий потолок цвёл сухими жёлтыми разводами и топорщился лепестками лопнувшей извёстки. На чёрных трубах, тянущихся под потолком, густо вилось плетение рыжих потёков ржавчины. За огромными выбитыми окнами, затянутыми полупрозрачной плёнкой, клубился ясный розовато-золотистый свет. Утро — на закате солнце не бывает таким чистым и свежим. Лето — зимой рассветы тусклые и бледные. Чэнь сел. Исин не придумал ничего лучше, чем положить его на мятые картонные коробки, сваленные кучей на холодном бетонном полу, усеянном брызгами невнятного цвета краски.

— Другого места, конечно же, не нашлось, — сказал Чэнь, разминая шею, и попытался сглотнуть противный ком. Ком не глотался и становился всё более слизким.

— В следующий раз разбужу тебя на помойке, — пожал плечами Исин. Он сидел на облезлом, не внушающем доверия железном стуле и жевал засахаренную булку из бумажного пакета. Чешуйки краски со стула осели на его джинсах и рукавах рубашки. Рядом со стулом стояла открытая бутылка йогурта.

— Поделишься? — без особой надежды спросил Чэнь, глядя на румяную корочку булки.

— И не мечтай, — хмыкнул Исин. — Ты всё равно не сможешь её съесть.

— Да не нужна мне твоя булка! — обиженно воскликнул Чэнь. От голода ощутимо потряхивало. — Жалко тебе, что ли?

— Ты проснулся, значит, ты сам за себя. Я своё дело сделал. Иди и «ешь», — Исин потянулся к бутылке с йогуртом.

Исин всегда ходил, под завязку накаченный силой. Он мог раздавать её направо и налево, и её всё равно осталось бы бесконечно много, но он никогда и ни с кем не делился.

Чэнь тихонько ругнулся и выбрался из груды картона. Здание, в котором Исин решил его разбудить, напоминало цех заброшенного завода. Завод. Когда Чэнь в последний раз засыпал, первые заводы только-только начали появляться. Значит, Исин поделился с ним реальностью, раз он знает об этом и считает привычной данностью. Метро и смартфон — это точно что-то новое. Всё-таки раньше было проще: проспал лет двести, проснулся, а люди как были на лошадях да в полях задом кверху, так и остались. А теперь…

— Оделся бы, — Исин смял пустой пакет и присосался к бутылке.

— Да кому я нужен? — Чэнь развернулся и побрёл туда, где, как ему казалось, был выход.

— Действительно, — бросил ему в спину Исин.

С заброшенного завода в город Чэнь выбирался добрых полчаса. Исин поделился с ним реальностью так полно и точно, что новшествам, до неузнаваемости изменившим город за каких-то сто лет, даже не получалось удивиться. Если бы Исин ещё поделился с ним хотя бы комочком силы, можно было бы позволить себе поглазеть по сторонам и повосхищаться. Но сосредоточием всех мыслей Чэня был голод. Развоплощённый — скрытый тенью — Чэнь бесплотной невидимкой мчался по улице и пристально, словно ищейка, вглядывался в лица людей. С утра люди были полны эмоций. Спешка — злость; тёплое солнце — радость; забытый дома кошелёк — досада; Чэнь жадно «глотал» всё, что только мог увидеть и почувствовать. Этого было мало, всё это — лишь «объедки», забить ими голод можно было только на время, чтобы продержаться до вечера. А до тех пор нужно найти настоящую жертву.

До обеда Чэнь словно в прострации носился по городу и хватал мелкие «куски» хаотичной силы. В людях её много — почти столько же, сколько и в Исине — но они о ней даже не знают и совсем не умеют ею пользоваться. К трём часам он, относительно «сытый» и довольный, устроился на набережной и, наконец, позволил себе оглядеться по сторонам — не в поисках источника силы, а просто так, чтобы самому увидеть то, чем с ним поделился Исин. Люди не изменились — сколько Чэнь себя помнил, они никогда не менялись. Но мир вокруг они умели менять до неузнаваемости. И сколько бы Чэнь ни возвращался после сна, ему всегда нравилось то, что у них получалось. Он смотрел на закованную в камень набережную, увитую зелёными гирляндами ив — и ему нравилось. Смотрел на бетонные громады зданий, тянущихся в подёрнутое дымкой синее небо — и ему нравилось. Люди прекрасно проживут без него — люди даже не знают о нём! — но он не может существовать без них. Участь тени — она существует, только если есть свет.

Когда город наполнился сиреневатым сумраком и золотом огней, Чэнь отправился искать жертву. Он брёл по улице, вновь вглядываясь в лица людей. Некоторые (да тот же Исин) считали, что жертва должна быть красивой. Чэнь думал иначе: жертва должна быть интересной, чем-то цеплять. А красивой может быть кукла. Красивым должен быть он сам. Он шёл сквозь толпу — взгляд летел вперёд, но ни на ком не останавливался. Люди были разные: кипели разными эмоциями, красивыми и уродливыми были их лица, — но не за что было зацепиться.

— Я тебе завтра позвоню, договоримся о точном времени. Я сейчас домой иду, — сказали у Чэня за спиной. Голос был низкий, спокойный, чуть с хрипотцой.

За краткий миг до того, как обернуться, Чэнь уже знал: это он — тот, кого он искал в толпе, ещё не зная ни лица, ни имени. Внутри всё замерло в ожидании: он не знал, что увидит, но был уверен, что ему точно понравится. И ему понравилось: высокая статная фигура и широкие плечи, волосы цвета пшеницы и длинное красивое лицо, мягкая улыбка и добрые-добрые глаза. «Какой ты… невероятный», — восхищённо прошептал Чэнь. Он не услышал — да и не мог услышать голос тени.

Чэнь шёл за ним, как привязанный: до станции метро, до шумного вагона, до далёкой неизвестной улицы, до просторной квартиры в старом доме с высокими потолками. Голод дал о себе знать с новой силой: горло драло от жажды и голова была как чугунная, — но Чэнь думал об этом как-то отстранённо и равнодушно, словно это чувство ему и не принадлежало. Он смотрел только на него.

Люди удивительно сильны в своей слабости. За ними интересно наблюдать, когда они думают, что одни. Он не ощущал присутствия Чэня, да и не мог почувствовать тень, которой не было, и Чэнь ходил за ним из комнаты в комнату: он готовил себе подозрительный ужин, заливая сомнительное нечто кипятком (может быть, эта дрянь и называется фастфудом? ); смотрел на ноутбуке какой-то фильм (Чэнь не вглядывался в картинку на экране — только в пёстрые отсветы в его глазах); долго плескался в душе (стены никогда не были преградой, но Чэнь заставил себя остаться в комнате: не стоит портить момент — он увидит и получит всё, чего желает, нужно только чуть-чуть потерпеть).

Собранной за весь день силы должно было хватить на несколько часов поддержания тела — сотканное из тени, оно было почти как настоящее. Вслушиваясь в шум воды из ванной, Чэнь воплотился и замер перед зеркалом в окутанной синей темнотой спальне. Это лицо он придумал сам: большие чёрные глаза и прямые, словно нарисованные, брови, точёные скулы и кошачью улыбку, острый кадык на широкой шее и чёрную чёлку, падающую на глаза. Исин говорил, что он похож на химеру: смесь кота и лягушки, но Чэню нравилось.

Когда хлопнула дверь ванной и послышались шаги, Чэнь поспешил развоплотиться — отражение в зеркале вздрогнуло и расплылось — и отступил к укутанному густой тенью креслу возле зашторенного окна. Он не стал включать свет, и Чэнь был благодарен ему за это. Бесплотный, Чэнь не боялся света, но сейчас даже слабый свет легко мог разрушить только-только начавшую крепнуть магию ночи. Он тихонько закопошился, на ощупь находя вещи и одеваясь, и, наконец, завернулся в одеяло. Чэнь прикрыл глаза, затаил дыхание и вслушался в чужое, ещё медленное и неровное. Сейчас нужно было сделать самое неинтересное, но самое важное — создать иллюзию сна: нарисовать в сознании жертвы воображаемый порог между сном и явью, и будто бы позволить ей уснуть. Чэнь слушал его дыхание и старался дышать вместе с ним, и когда их дыхание стало единым — в тот момент он словно бы падал в бесконечное ничто, и от этого было так страшно, но так восхитительно — вновь соткал из тени тело и присел на край кровати рядом с ним.

Чэнь не хотел, чтобы его боялись. Не хотел делать больно. Он хотел, чтобы его хотели — так же сильно, как хотел он сам, теряя разум от голода.

Чэнь осторожно коснулся его щеки: тепло его кожи — настоящее, человеческое — обожгло ладонь. Онзашевелился, распахнул глаза и оторопело уставился на Чэня.

— Если ты мёрзнешь даже летом, в сколько же одеял ты заворачиваешься зимой? — улыбнулся Чэнь, убирая с еголба чёлку.

Он смотрел на Чэня растерянно и заворожённо, но в глазах его не было страха.

— Я не мёрзну, — наконец хрипло сказал он. — Просто… привычка.

— Тогда, может, уберём лишнее? — Чэнь скинул с него одеяло и придвинулся ближе. — А что насчёт одежды? Ты ведь живёшь один.

— Тоже… привычка, — не сводя с Чэня глаз, почти шёпотом ответил он.

Чэнь рассмеялся, перекинул ногу через его бёдра и склонился к его лицу.

— Ты странный, — прошептал он, едва касаясь губами его губ. — Как тебя зовут?

— Чанёль, — чуть слышно сказал он.

— Чанёль, — медленно повторил Чэнь. Да, ему подходило это имя. — Красиво.

Губы Чанёля были горячие и мягкие, и целоваться с ним было до одури, до сладкой дрожи приятно. Чэнь жадно пил его дыхание и, захлёбываясь его ослепительной, как солнце, силой, стонал в поцелуй. Сердце бешено колотилось где-то в горле, и тело ощущалось совсем как настоящее, живое.

— Доверься мне, — выдохнул Чэнь, ткнувшись лбом в лоб Чанёля. — Тебе будет хорошо со мной.

Глаза Чанёля тускло блестели в темноте. Он смотрел на Чэня с восхищением и почти обожанием. Сила, хлеставшая из него, могла утопить Чэня с головой. Чэнь зажмурился, быстро, коротко прижался к его губам и отстранился. В ушах стоял гул, похожий на рёв морского прибоя.

Одежда на Чанёле мешалась и раздражала, но у Чэня не было желания с ней бороться. Устроившись между его ног, Чэнь приспустил резинку домашних штанов и медленно, с оттягом провёл ладонью по его напряжённому животу. Чанёль, приподнявшись на локтях, пристально наблюдал за ним и часто, рвано дышал через нос.

— Не отводи от меня взгляд, — прошептал Чэнь, несильно сжал в кулаке его член и взял в рот сразу на всю длину. Чанёль отозвался сдавленным стоном.

У Чанёля красивый член. Чувствовать на языке тяжесть его горячей головки и вкус смазки было волнующе и приятно, и Чэнь снова, как-то особенно остро, ощутил себя живым. Это было так правильно и необходимо сейчас: забыться в чужом обжигающем взгляде, раствориться в безудержном желании и отдавать всего себя без остатка. Не нужно было тянуться к силе Чанёля — она была повсюду, кипела и дышала жаром, и Чэнь боялся, что, потянись он к ней, она его захлестнёт и раздавит.

Чанёль придушенно застонал и кончил, обессиленно упав на подушки. Майка на нём сбилась и прилипла к груди. Чэнь смотрел, как дрожат его прикрытые веки, и легонько водил языком по его члену, размазывая сперму от головки к основанию. Чанёль открыл глаза, долго смотрел на Чэня мутным, расслабленным взглядом и, наконец, протянув к нему руку, коснулся горячей ладонью щеки. Как-то отдельно от себя Чэнь ощущал и голод, от которого наливались слабостью руки, и собственное пульсирующее в такт сердцебиению возбуждение, сжавшееся тугим жарким комом внизу живота. Ему казалось, будто он сам попался в ловушку собственной магии — словно он сам делился с Чанёлем своей силой. Сила Чанёля бушевала вокруг него, но он не тянулся к ней — он смотрел в глаза Чанёлю и чувствовал, что тонет. Не в силе Чанёля — в самом Чанёле.

Чанёль шевельнул губами — и Чэнь уже знал, что он зовёт его. Мягко коснувшись губами выпирающих костяшек на бёдрах, Чэнь выпрямился, быстро стянул с Чанёля штаны и, нависнув над ним, прижался губами к губам. Чанёль подавался ему навстречу, целуя жадно и самозабвенно, гладил по спине, и от прикосновений его больших тяжёлых рук по коже бежали мурашки.

— Кто ты? — на выдохе спросил Чанёль, с силой ведя ладонями по бокам и бёдрам Чэня.

В пространстве между их лицами было только обжигающее дыхание, пропитанное приторно-сладким желанием.

— Твой сон, — слабо улыбнулся Чэнь и увлёк Чанёля в новый поцелуй.

Ему и впрямь казалось, что он спит. Всё, что всегда прежде было значимо — голод и чужая пылающая силавокруг — вдруг стало блёклым и неважным, словно за призрачной завесой. Он не видел ничего — только бездонные, как океан, глаза Чанёля. Он не думал ни о чём — только о том, что тонуть в них так страшно, но так прекрасно.

— Ты… невероятный, — прошептал ему в губы Чанёль, и Чэню показалось, что его сердце, сотканное из тени, не выдержит.

Чэнь отстранился от лица Чанёля, упёрся одной рукой ему в плечо, другой направил в себя его член и медленно, со стоном опустился на его бёдра. Боль была далёкой и словно бы не его, а прикосновения Чанёля, казалось, оставляли на коже ожоги. Чанёль потянулся к нему, сел, плотнее насаживая на свой член. Чэнь зажмурился, застонал в голос и обвил руками плечи Чанёля. Он елозил на его бёдрах, подавался навстречу толчкам, впуская член ещё глубже, и чувствовал себя удивительно наполненным, целым, настоящим. Живым.

— Я… хочу знать… твоё имя… — мокро целуя его в шею, прошептал Чанёль.

Чэнь взял в ладони его лицо и заглянул в глаза. Никогда и никому он прежде не называл своего имени.

— Чэнь, — коротко выдохнул он, запуская пальцы во влажные пряди у Чанёля на затылке.

— Чэнь… — эхом отозвался Чанёль, покрывая поцелуями ключицы. — Чэнь…

Вокруг них бушевал ураган силы Чанёля — ослепительные искры пламени. Осколками разума Чэнь понимал, что если не возьмёт хотя бы её часть, то попросту исчезнет — развоплотится навсегда под её натиском. Но отобрать у Чанёля даже крупицу силы — значит причинить ему боль. Прежде это не было важно — до тех пор, пока Чэнь не утонул в его глазах.

— Чэнь… — хрипло застонал Чанёль ему в шею, и Чэнь сжался, замер, чувствуя, как его наполняет горячее, липкое семя.

— Прости меня, пожалуйста, — одними губами сказал он, зажмурился и позволил урагану захлестнуть себя.

Так ярко, так горячо, так нестерпимо больно — так правильно, так хорошо…

Ураган отпускал его медленно, нехотя, словно бы желая уничтожить до конца. Укрытая синим бархатом ночи комната на краткий миг показалась сном. Тело было тяжёлым и неуправляемым, но, как никогда прежде, живым и настоящим.

— Чэнь, ты как? — сквозь шорох сердцебиения расслышал Чэнь.

Над ним склонился Чанёль — серьёзный и такой красивый.

— Ты в порядке? — тихо спросил он и убрал со лба Чэня взмокшую чёлку.

Чэнь улыбнулся, открыто глядя Чанёлю в глаза — тонуть в них он больше не боялся.

— Всё хорошо, — сорванным шёпотом ответил он. — Ты… такой красивый, Чанёль.

Темнота не скрыла того, как сильно и стремительно покраснел Чанёль: как краска растеклась по его ушам и шее, и даже сползла на грудь. Только сейчас Чэнь заметил, что Чанёль наконец-то снял майку. Чанёль потупился, тряхнул головой и ткнулся лбом Чэню в плечо.

— А ты… невероятный, — почти шёпотом сказал он. — Если бы ты только видел себя сейчас…

Чэнь засмеялся и притянул Чанёля к себе. Чанёль послушно вытянулся рядом с ним на постели, крепко обнял и позволил спрятать лицо на груди. От него терпко и волнующе пахло сексом: смесью солёного пота, его собственного запаха и отголосков прохладного парфюма. Чэнь прикрыл глаза и тихонько застонал от удовольствия. Их сердца всё ещё бились в такт друг другу, и Чэня медленно укачивало на волнах сна — ровного, настоящего, человеческого.

— Спокойной ночи, Чэнь, — услышал он тихий голос.

Может быть, ему это уже снилось.

***

— Нет, я, конечно, и раньше знал, что ты на всю голову ушибленный, но и представить не мог, что всё настолько печально, — Исин вскинул брови, поправил кепку и поплотнее засунул в уши наушники. В лучах знойного полуденного солнца его футболка казалась белоснежной и ослепительной. — Ты хоть сам-то понимаешь весь идиотизм ситуации?

Чэнь кивнул и отвернулся к огромному прозрачному окну-стене. Там, за стеклом витрины, находился тату-салон, в котором работал Чанёль. Вместе с ним там работали ещё двое: тощий длиннолицый мальчик по имени О Сэхун (на его теле, казалось, не было и крошечного участка кожи, не забитого татуировками) и пафосный мачо Ким Чонин (который временами мог прикинуться душкой и пай-мальчиком, но уже через секунду смотрел так — словно взглядом раздевал и имел во всех позах, — что даже Чэню становилось плохо от стыда и профессиональной зависти). На фоне «разрисованного» Сэхуна и альфа-самца Чонина Чанёль смотрелся бледной молью, случайно оказавшейся посреди дня в пёстром цветочном магазине.

— Мне тебя жаль, химера, — хмыкнул Исин за спиной Чэня.

Чэнь снова кивнул, подошёл ближе к стеклу и почти прижался к нему лицом. В салоне царил искристо-золотой полумрак, наполненный натужным гудением кондиционера, тягучей мелодией джаза из допотопного бумбокса (над которым Чонин буквально трясся, сдувая с него пылинки и ласково называя «заечкой») и сигаретным дымом (из них троих курил только Сэхун, но за день иногда умудрялся выкурить целую пачку). Кроме Чанёля, Сэхуна и Чонина, внутри, развалившись в продавленном кресле у окна, был ещё некто Бён Бэкхён. Кольцо в его ухе соединялось блестящей цепочкой с кольцом в губе, в чёрных волосах вспыхивали тонкие алые пряди, а на глаза, казалось, был истрачен целый флакончик подводки. У Бэкхёна был низкий голос и заразительный смех. Он говорил без умолку, активно жестикулируя длинным красивыми руками, и всё время смотрел на Чанёля. Именно Бэкхён звонил Чанёлю в тот день, когда Чэнь встретился с ним. Чанёль сделал ему маленькую, аккуратную татуировку на запястье. «Любовь всё преодолеет», — значилось на надписи. Но Бэкхёну не нужна была татуировка: он приходил почти каждый день, устраивался в кресле и болтал. И смотрел только на Чанёля. И только слепой — или Чанёль — мог не замечать и не понимать этих взглядов. Взглядов, под которыми тушевался даже мачо на пафосе Чонин. Взглядов, за которые Чэню нестерпимо, до дрожи в руках хотелось придушить Бэкхёна и выцарапать ему глаза.

Но Чанёль не смотрел на Бэкхёна. Он кивал в такт его словам, иногда слабо улыбался, но он был далеко. Ему было больно, и Чэню хотелось кричать оттого, что боль Чанёля — его вина и ничья больше.

На следующий день после ночи с Чанёлем Чэнь не чувствовал голода, но и не чувствовал насыщения, которое обычно наступало после хорошего секса. Он был пустым, разломанным и… ненастоящим. Тень, которой не существует. Он думал о глазах, тонуть в которых было так страшно, но так восхитительно, и ненастоящее сердце сжималось от настоящей боли. Впервые он столкнулся с чувством — ослепительным, обжигающим, как чужая сила — которое делало его живым.

Тени не интересна суета человеческой жизни, ей нет дела до жертвы, которой она причинила боль.

Но Чэнь следовал за Чанёлем повсюду, словно приворожённый — словно его собственная магия обернулась против него. Когда Чанёля окружала шумная толпа, Чэнь по крупицам собирал с неё силу. Когда Чанёль, склонившись над эскизом, работал, Чэнь слонялся по салону и понемногу подворовывал силу у Чонина и Сэхуна (у Сэхуна было яркое тело и совершенно блёклая, почти пустая душа, и брать у него слишком много Чэнь боялся — в конце концов, он инкуб, а не убийца). Зато без зазрения совести Чэнь выкачивал силу из Бэкхёна (его сила была такая же ослепительная и яркая, как у Чанёля, её было безгранично много, но её свет был холодный и белоснежный). Чэнь не церемонился — садился на ручку кресла рядом с Бэкхёном, «глотал» его силу жадно, залпом, и Бэкхён слабел на глазах: взгляд его становился тусклым, лицо бледнело, и он быстро замолкал. Но даже опустошённый и разбитый, он продолжал приходить и смотреть на Чанёля. «Не заставляй меня быть ещё хуже, чем я есть», — беззвучно шептал ему в лицо Чэнь, выкачивая из него силу огромными глотками, но Бэкхён, видимо, не собирался сдаваться так просто.

Чэнь «питался» всеми, кроме Чанёля. Сила Чанёля — ровное, спокойное пламя — всегда была рядом, но Чэнь старательно боролся с искушением даже просто потянуться к ней. Он слишком хорошо помнил тот день, когда позволил голоду одержать над собой верх и причинил Чанёлю боль. На следующее утро после единственной ночи, что они провели вместе, в глазах Чанёля — бездонных, как океан — были только растерянность и пустота. Чонину и Сэхуну он соврал, что у него жар, и весь день просидел на работе без дела, словно оглушённый. «Ты какой-то совсем уж вялый», — не выдержал к вечеру Чонин. «Просто температура. Я спал плохо. Когда температура, всегда всякий бред снится», — тихо сказал ему Чанёль. Чэнь метался вокруг него, борясь с желанием подойти, обнять — пусть даже бесплотными руками, — но боялся вновь сделать больно.

С тех пор прошёл почти месяц: душный июльский зной вот-вот должен был смениться торжеством проливных августовских дождей, — но сколько бы Чэнь ни вглядывался в глаза Чанёля, в них по-прежнему была такая же глухая и тяжкая, словно илистый омут, боль. Этого не должно было быть: сколько бы много Чэнь ни забрал его силы, спустя столько времени он уже должен был восстановиться и… забыть. Все предыдущие жертвы забывали Чэня почти сразу, если только он ни приходил к ним вновь слишком часто. Но Чанёль словно продолжал жить в том первом дне после их встречи. Он продолжал улыбаться, и Чонину с Сэхуном казался таким же, как и прежде, но Чэнь был эмпатом и слишком хорошо видел чужие эмоции, а комок вязкой, ноющей боли в душе Чанёля он и вовсе чувствовал как свой. Это было неправильно, непонятно и почти страшно, но что с этим делать, Чэнь не представлял.

— Не надоело тебе пялиться на него? — хмыкнул Исин и поправил на носу тёмные очки. — Ты дыру на нём протрёшь.

— Почему это не проходит, Исин? — тихо спросил Чэнь, не сводя глаз с Чанёля, который жевал яблоко и вяло улыбался очередной шутке Бэкхёна. — Почему мне тоже больно, и у меня такое чувство, будто меня загнали в угол?

Исин долго и безжалостно смеялся, присев на прогретый железный бордюр.

— Почему? — наконец сказал он и равнодушно посмотрел на Чэня. — Потому что ты попался, химера. С тобой, можно сказать, всё ясно. Если бы ты был человеком, я пообещал бы тебе, что непременно приду на твои похороны и, может быть, даже принесу тебе на могилу какие-нибудь цветы. Какие цветы ты хочешь, чтобы я принёс?

— Я ландыши люблю, — беззвучно сказал Чэнь. В такие моменты ему казалось, что он почти ненавидит Исина — ненавидит за то, что тот говорит правду ему в лицо.

— Ну ты и пижон, — развеселился Исин. — Где же я тебе ландыши достану? Ты бы ещё подснежники заказал посреди лета.

— Ты же знаешь, что иногда я тебя ненавижу? — Чэнь растянул губы в улыбке и повернулся к Исину.

— Рад, что мои старания не напрасны, — Исин изобразил поклон, встал и не спеша пошёл прочь. Не останавливаясь, бросил через плечо: — А вообще, не забывай, что полное развоплощение — тоже выход.

Чэнь смотрел ему вслед и бесплотным телом чувствовал, как сильно, почти больно жжётся солнце.

— Я учту, — кивнул он и сквозь стекло шагнул в душную прохладу салона.

На теле Чанёля было две татуировки: раскинувший крылья феникс на всю спину и «si vis pacem para bellum» — на предплечье по костяшке, от локтя до запястья. В ту ночь, когда они были вместе, Чэнь, оглушённый собственным голодом и ослеплённый силой Чанёля, попросту не заметил их. Узнал он о них только на следующее утро, когда Чанёль, нагой, слабый, на подгибающихся ногах ушёл в душ, оставив уже бесплотного Чэня наедине со звонкой тишиной и пугающей пустотой в груди. Чэнь не знал, получилось бы всё иначе, если бы он не остался с Чанёлем до утра. Может быть, ничего не случилось бы, если бы он нашёл в себе силы уйти от Чанёля сразу же. Глупый, это произошло ещё раньше — когда ты тонул в его глазах, но ещё не осознавал, что попался, сказал себе Чэнь.

За окном стоял гул непроглядной завесы дождя. Дождь шёл уже несколько дней напролёт и прекращаться, по всему, не собирался. В квартире Чанёля клубился вязкий серый сумрак, а по стенам бежали призрачные отсветы теней от стекающих по окнам потоков дождя. Полутьма в спальне была густая и надёжная: Чэнь осмелел настолько, что рискнул воплотиться до наступления ночи, и, бесшумно ступая по тёплому деревянному полу, подобрался к креслу у окна и устроился в нём.

В соседней комнате — гостиной — Чанёль сидел прямо на полу, привалившись спиной к дивану, и разговаривал по телефону с Бэкхёном. Чэнь не слышал, что говорил Бэкхён. Он слышал только, как Чанёль в очередной раз повторял: «Нет, со мной всё нормально. Нет, Бэкхён, приезжать не нужно. Завтра я точно выйду на работу». Чэнь подтянул колени к груди и уткнулся в них подбородком. То жгучее и едкое, что рождалось в нём, когда он слышал имя «Бэкхён» — ревность и ни что иное. Неужели ты и впрямь думаешь, что имеешь право на такие чувства, спросил он себя. Всё, что ты можешь дать Чанёлю — это пустота и боль. Тебя, если подумать, даже не существует. А Бэкхён, в отличие от тебя, живой и настоящий. Думаешь, у тени есть хоть крошечный шанс против жизни?

Чэнь выскользнул из кресла и встал у зеркала. Химера в отражении смотрела на него с мрачной, безрассудной, отчаянной решимостью. В чёрных-чёрных глазах было столько жизни, что невозможно было поверить, будто это всего лишь иллюзия. Тело, сотканное из тени, было почти настоящее, почти живое. Почти. Чэнь отвернулся от пронзительного взгляда химеры, осторожно, чтобы не шуметь, подошёл к дверному проёму и заглянул в гостиную. Чанёль по-прежнему сидел на полу у дивана, а выключенный телефон лежал рядом с ним.

— Почему ты никак не можешь успокоиться? — тихо, отчаянно сказал Чанёль, и Чэнь застыл, вцепившись в косяк. Чанёль говорил сам с собой, но в его голосе было столько боли и усталости, что Чэню хотелось закричать. — Когда ты уже поверишь: это был сон, просто сон! Всего лишь сон…

Чанёль закрыл лицо руками и неподвижно замер.

— Чэнь… — глухо, едва слышно сказал он, и ненастоящее сердце Чэня пропустило удар. — Что ты сделал со мной, Чэнь…

Чэнь вздрогнул и отступил вглубь комнаты. На ватных, непослушных ногах добрёл до постели и сел на край. Развоплощайся и уходи отсюда, немедленно, стучало сердце в висках. Смирись, отпусти и исчезни, потому что это — единственный способ избавить Чанёля от боли.

— Ты… — сквозь шум крови в ушах услышал Чэнь.

Чанёль стоял на пороге спальни, и в глазах его не было боли — только бесконечный океан. Отвернись, не смотри, исчезни, почти плакало сердце, но Чэнь смотрел. И тонул, тонул, тонул…

— Прости меня, Чанёль, — одними губами сказал Чэнь. Голос предал его. — Пожалуйста, прости.

В два огромных шага Чанёль преодолел расстояние до кровати, подхватил Чэня на руки и стиснул в объятиях.

— Если это снова сон, то я не хочу просыпаться, — прошептал он, уткнувшись лицом Чэню в шею. — Если ты снова исчезнешь, я не выдержу…

— Это не сон, не сон, — Чэнь обвил руками его плечи, прижался щекой к его щеке и зажмурился. Чанёль держал его на весу, и так восхитительно и приятно — почти до слёз — было безоговорочно доверять его сильным рукам.

— Обещай, что больше не исчезнешь.

— Обещаю, обещаю…

Сердце колотилось быстро-быстро. Совсем как настоящее. Как живое.

У Чанёля были смешные торчащие уши, тонкая длинная шея и маленькая родинка пониже левой ключицы. И ещё одна, совсем крошечная и незаметная — на правой щеке. Именно такие детали и делали людей непохожими друг на друга — настоящими, и потому прекрасными. Чэнь склонился над Чанёлем, всматриваясь в его лицо: на нижней губе красовалась тоненькая ранка — Чанёль целовался так отчаянно и страстно, словно каждый поцелуй мог стать последним. Чэнь улыбнулся и невольно потянулся рукой к своим губам — они всё ещё горели.

Чанёль спал плохо: постоянно ворочался и просыпался каждые полчаса. Просыпаясь, он вздрагивал, и его взгляд начинал лихорадочно метаться по комнате. В самый тёмный час — когда ночь перерождалась в рассвет — он проснулся вновь и, тяжело дыша, сел. Коротенькие прядки волос на затылке прилипли ко взмокшей шее.

12 3 4 5 Следующая ⇒