Barış Akarsu — Gel gör beni aşk neyledi 3 страница

Он надолго замолчал, и Чэнь неотрывно глядел ему в лицо.

— Когда я смотрю на тебя, — наконец заговорил Чанёль, — когда я думаю о тебе… Нет, не то. Когда я понимаю, что ты есть и ты со мной, я… Не знаю, как описать это чувство. Столько слов, но все какие-то блёклые и неполные. Это глупо и банально, но я так счастлив, Чэнь. Я счастлив, что ты есть. Что ты — мой. Ты сделал меня целым, Чэнь.

Чанёль широко улыбнулся и засмеялся, но глаза его сильно-сильно блестели. Чэнь вздрогнул — в горле застрял сухой колючий ком — и порывисто обнял Чанёля, прижался к нему, уткнулся лицом в плечо.

— Чэ-энь, — протянул Чанёль, расслабляясь в кольце его бесплотных рук. — Я так хочу увидеть тебя сейчас. Так хочу поцеловать тебя.
Обнять тебя крепко-крепко и никогда не отпускать. Я люблю тебя, Чэнь.

И привычный мир рассыпался хаосом и собрался миром новым и понятным. Всё, наконец, встало на свои места.

Я хочу стать человеком.

В тот миг он осознал это предельно чётко и ясно, и это была уже не просто мечта. Это была цель. Вот только способ её достижения всё ещё оставался загадкой.

— Я тебе уже говорил, что ты на всю голову ушибленный, химера. Я ещё сказал бы, что падать ниже уже просто некуда, но ты не перестаёшь удивлять меня и ставить новые рекорды.

Исин поднял ворот бежевого кашемирового пальто, защищаясь от колючего ветра, и сел на край усыпанной пожухлыми листьями скамьи. В парке, прежде живом и ярком, теперь остались лишь бурые поляны и чёрные, словно нарисованные тушью, силуэты деревьев.

— Я, кстати, ещё забыл упомянуть о тех постоянных акциях выкачивания силы с толпы, и если ты думаешь, что, прежде оставаясь незамеченным, ты сможешь продолжать в том же духе, то я спешу тебя разочаровать. Ты или играешь по установленным правилам, или уходишь. Третьего не дано. Я улыбаюсь тебе, но я не шучу, химера.

Чэнь изобразил улыбку и сел на скамью рядом с Исином. Он знал, понимал, что всё это — всерьёз, — но совсем не чувствовал страха. Только лёгкое волнение, потому что Исин был той ещё сволочью, и никогда, ничем и ни с кем не делился: ни силой, ни знаниями.

— А если я не буду играть по правилам и не развоплощусь, что тогда? — спросил Чэнь, разглядывая жухлую траву под ногами.

— Хочешь сказать, ты гений и придумал третий вариант? — усмехнулся Исин и сунул руки в карманы.

Чэнь чувствовал, как слова, нужные и важные, застряли в горле, а сердце вяло, полуобморочно трепещет в груди. Живое сердце в сотканном из тени теле.

— Я хочу стать человеком, Исин, — наконец сказал Чэнь. Ему нечего было терять, и не попытаться было глупо.

Исин посмотрел на него холодными, пустыми глазами, и вдруг засмеялся. Он смеялся долго и безудержно, как припадочный — жмурясь и сгибаясь пополам. Чэнь смотрел на его покрасневшее лицо, на выступившие слёзы, на безумную ухмылку-оскал, и как-то особенно остро — до горечи на языке — чувствовал себя жалким, беззащитным и словно вываленным в грязи. Отсмеявшись, Исин откинулся на спинку скамьи и потёр переносицу пальцами. Потом зажмурился и подавился новым приступом беззвучного смеха.

— Гении анекдотов нервно курят в сторонке, — прохрипел он, не переставая растягивать губы в улыбке. — Сегодня, вроде как, не первое апреля.

— Я был с тобой абсолютно честен и не собирался шутить, — тихо сказал Чэнь, и в горле противно, обидно заскреблось.

На лице Исина застыло жуткое выражение: безумный взгляд и кривая ухмылка. Он долго смотрел перед собой, потом тряхнул головой и повернулся к Чэню.

— Ты серьёзно? — спросил он. На лице его всё ещё играла улыбка, но в голосе звенела тьма.

Чэнь коротко выдохнул и кивнул.

Исин передёрнул бровями и расслабленно растёкся по скамье, вытянув вперёд ноги.

— И ты, конечно, ждёшь от меня ответа на вопрос, как это провернуть, а, ещё лучше, практической помощи в осуществлении задуманного?

Чэнь невольно сжался и вновь кивнул.

— Однако! — хмыкнул Исин и замолчал.

Когда молчание стало невыносимым, Чэнь бросил на Исина робкий взгляд и сказал:

— Ты же как-то сумел это сделать. Ты тоже не человек, но у тебя есть человеческое тело. Значит, способ существует.

Исин улыбнулся, прижмурился почти ласково.

— Ты правда думаешь, что человеческое тело решит все твои проблемы? Ты думаешь, что, чтобы стать человеком, нужно всего лишь раздобыть тело?

— А я не прав?

Исин вздохнул и покачал головой.

— Ну получишь ты тело, и что дальше? Ты думаешь, что наличие тела автоматически сделает тебя человеком? Но какое-никакое тело есть у тебя и сейчас и, поверь, с ним куда удобнее, чем с живым, из плоти и крови.

Чэнь опустил голову и до онемения вцепился пальцами в колени.

— Я неправильно сказал, — почти прошептал он. — Мне нужно тело, чтобы стать человеком до конца.

Исин хрюкнул и с интересом уставился на него.

— То есть ты хочешь сказать, что ты уже стал человеком, вот только тебе, чтобы завершить трансформацию, не хватает тела? Последний ингредиент, так сказать?

— Да.

— Ты идиот, если так думаешь. А ты идиот, потому что как раз так и думаешь. Ты веришь, что, если поселить теньи человеческое сердце в настоящее тело, они прекрасно друг с другом уживутся. Но это так не работает. Ответь мне, почему ты — тень? Не задумывался? А всё просто. У тебя нет силы. Ты не умеешь её создавать, зато прекрасно умеешь ею пользоваться. У людей всё наоборот.

Проблема с телом — пустяк. Но, получив тело, ты не станешь человеком. Ты останешься тенью с живым сердцем в настоящем теле. Голод не оставит тебя — но тело будет тебе только мешать утолить его. С телом одни проблемы: оно слабое и хрупкое, оно может заболеть, оно беззащитно. Ты сам запрёшь себя в клетку. Думаешь, ты один такой умный, и до тебя никто не совершал подобное? Были, и много. И почти все — из-за той же ерунды, что и ты. И что с ними стало? В теле они проживали не больше месяца, а потом приходилось как-то от него избавляться, потому что совершить полное развоплощение вместе с телом невозможно, нужно сначала убить его.

Третьего варианта нет, химера. Ты или существуешь — тем или иным образом, — или уходишь. Но ты — это всегда ты. Ты не можешь изменить себя, никто не может. Иначе бы мир обратился в хаос. Ты был тенью с самого начала, как твой Чанёль с самого начала был человеком. Ему не стать тенью, как и тебе не стать человеком. Никто не может существовать без силы, но одни её создают, а другие поглощают, и никогда — наоборот. Это судьба, химера.

Исин поднялся, передёрнул плечами и размял шею.

— Ты можешь собрать огромное количество силы. Но это не сделает тебя человеком, потому что, чтобы быть им, нужная своя сила, а не гигантские скопления чужой.

Чэнь, застыв в оцепенении, молчал. Он чувствовал себя безвольной пластиковой бутылкой в эпицентре торнадо.

— Ты мне нравишься, химера, хоть ты и с «приветом». Я мог бы дать тебе тело хоть сию минуту, мне не сложно и не жалко, но я хочу, чтобы ты подумал прежде, чем согласиться: а оно тебе надо? Не случится ли так, что ради желаемого ты пожертвуешь абсолютно всем и в итоге останешься ни с чем? Имеет ли смысл желать чего-то, если есть риск потерять даже то, что уже есть? Победивший, как говорится, платит. Выиграв, не останешься ли ты в дураках? У тебя уже есть так много, подумай, стоит ли жертвовать этим ради непонятно чего. Не спеши с ответом: мне всё равно, что с тобой станет, а за свой выбор отвечать ты будешь сам. И расплачиваться тоже будешь сам.

Исин отряхнул полы пальто, расправил воротник и размеренно зашагал по аллее в сторону серой, застывшей громады фонтана. Чэнь смотрел ему вслед и не чувствовал ничего — только гулкую пустоту, похожую на тишину после оглушительного взрыва. Исин вдруг остановился, обернулся и растянул губы в улыбке.

— Кстати, я знаю, где достать тебе ландыши! — крикнул он. — Просто имей в виду, на всякий случай.

Внутри что-то со звоном лопнуло, и стало вдруг горячо и ярко. И нестерпимо больно.

— Спасибо, — прошептал Чэнь. — Я учту.

Исин махнул ему рукой на прощание. Чэнь видел, как он удаляется — как растворяется в сумраке единственное цветное пятно.

Ему вдруг стало смешно, и он разразился истеричным, безудержным хохотом. Он лёг на скамью, давясь смехом и хватаясь за живот, но никак не мог успокоиться. А потом почувствовал, как по щекам катятся горячие солёные капли, и понял, что это не смех из него рвётся, а слёзы. Он замер, закрыл глаза и зажал рот ладонью, потому что, если бы позволил крику вырваться, он поглотил бы его с головой.

— Всё. Меня загнали в угол, — тихо сказал он, но голос прозвучал удивительно спокойно и ровно.

Чэнь сел, обхватил себя за плечи руками и проглотил мерзкий скользкий комок слёз.

Живое сердце билось тяжело и загнанно, и болело совсем по-настоящему, но он снова был сломанным и бессильным. Пустым.

***

От огней на ёлке по гостиной растекался неяркий, искристо-золотой свет: он окутывал диван нежным теплом, но за кругом ковра терял свою силу и на пороге спальни превращался в мягкую загадочную тень. Чэнь постоял у ёлки, легонько сжимая в пальцах колючие, вкусно пахнущие смолой, хвоистые лапы, качнул блестящий зелёный шарик и вернулся на диван. Дома было прохладно, а по полу гулял кусачий сквозняк, и Чэнь подтянул колени к груди и обнял их руками. Кожу щекотали мурашки, но в груди теплилась яркая, пьянящая радость, и Чэню хотелось улыбаться.

Бывает ведь так, что не случилось ничего особенного, но всё складывается легко и удачно. Ещё утром его не отпускали тягостные мысли о том, что нужно искать новую жертву, а после Бэкхёна его и вовсе вымораживало от одного только осознания, что придётся заново переживать всё это — прежде он не боялся причинять боль другим. Но с самого утра удача улыбалась ему.

Чонин не вышел на работу. Когда в десятом часу утра Сэхун набрал его номер, Чонин послал его на три буквы и сбросил вызов. «Он пьян и находится в состоянии нестояния во всех смыслах», — перевёл Сэхун, и все — Чанёль и Бэкхён — успокоились. Бэкхён, кстати, продолжал проводить дни напролёт в салоне, но вёл себя заметно тише, и на Чанёля смотрел спокойно. Чэнь радовался и предпочитал не думать о причине этой перемены.

Идея наведаться к Чонину пришла к нему внезапно, и спровоцировал её появление Чанёль комментарием про то, что для Чонина просто не существует состояния нестояния, вне зависимости от количества выпитого. Он и мёртвым затащит в постель кого угодно.

Идея оформлялась в чёткий план на ходу, когда Бэкхён без особого энтузиазма спрашивал у Сэхуна адрес Чонина с целью проведать его после обеда. По пути к нему Сэхун посоветовал заглянуть в аптеку и, помимо лекарств, закупиться презервативами и смазкой — чем больше, тем лучше. Бэкхён отнёсся к его шутке равнодушно и сказал, что согласен сходить к Чонину не с целью потрахаться, а из коллективной солидарности. «Не утруждай себя», — пробормотал Чэнь, разглядывая маршрут до дома Чонина, построенный на карте в телефоне Бэкхёна — тот оставил его с включенным экраном на столе Чонина, как будто специально для Чэня. Чэнь рассудил, что только дурак отказывается от удачи, что сама рвётся в руки.

На самом деле, трахаться с пьяными — удовольствие ниже среднего. Даже сила у них становится мутная и какая-то липкая, неприятная. Единственный плюс — можно почти не напрягаться при её извлечении. Чэнь рассудил, что издержки данного мероприятия слишком незначительны, чтобы отказываться от него вовсе. Ему выпал просто сказочный шанс легко и быстро расквитаться с рутиной собственной сущности, и упускать его было нельзя.

Дом Чонина — небольшой белый коттедж в спальном районе недалеко от центра — он нашёл почти сразу. Очевидно, Чонин не любил свет — на створках окон красовались плотные сетчатые жалюзи, а окна были старательно зашторены, — и в доме царил душный, густой полумрак. Чонин, растёкшись по дивану в гостиной в окружении армии бутылок, спал крепким пьяным сном, и с полчаса Чэнь, воплотившись, соображал, как привести его в чувство. Но Чонин — удача, видимо, не собиралась отворачиваться от Чэня — проснулся сам и уставился на Чэня мутным, но заинтересованным взглядом.

— Никогда не думал, что допьюсь до неизвестных голых мужиков у себя дома, — он прошёлся по телу Чэня таким жадным взглядом, что Чэнь невольно зарделся от стыда и профессиональной зависти. Будь Чонин инкубом… Нет, лучше и не думать, что тогда произошло бы.

— Всё бывает в первый раз, — улыбнулся Чэнь и перекинул ногу через бёдра Чонина.

Действительно, всё бывает в первый раз. С Чонином было жарко, громко, до беспамятства хорошо и… весело. Чонин умудрялся шутить даже в такие моменты, когда, казалось, мыслей вообще не оставалось. Закинув ноги Чэня себе на плечи и плавно, неторопливо двигаясь в нём, он будничным тоном рассказывал о какой-то ерунде, но получалось так смешно, что Чэнь давился стонами-смехом. Чонин был неугомонный и чудовищно выносливый: первый заход он умудрился растянуть почти на два часа, и так громко и крышесносно Чэнь ещё ни под кем не кончал (Чанёль не в счёт, с Чанёлем они занимались любовью, а с Чонином — грязно, но задорно трахались). Чэнь лично побывал во всех комнатах и на всех поверхностях в доме Чонина, преимущественно — в горизонтальном положении и с крепким членом Чонина в заднице. Чонин открыл ему прелести некоторых поз, которые прежде казались неудобными и слишком сложными: например, Чэнь и не догадывался, как это классно, когда тебя держат на весу, зажав между стеной и телом, вколачиваются в тебя быстро и сильно, и ты готов кончить от жара, волнами прокатывающемуся по телу, от ощущения собственной открытости и чужой, безудержной, словно хаос, силы.

Чонин поубавил пыл к трём часам, когда в дверь позвонили, затем бесцеремонно постучали, и голос Бэкхёна спросил, живой ли он. «Тише, не выдавай нас», — шепнул Чонин Чэню, целуя между лопаток: он брал его сзади, положив ладонь на поясницу и осторожно, но крепко прижимая к дивану. Чэнь с трудом воспринимал происходящее: от жара, от переизбытка силы во всём теле, от ощущения шершавого ковра под коленями кружилась голова, и в тот момент он, наверное, не смог бы ответить даже, как его зовут. Чонин зажал ему рот рукой, больно стиснул бёдра и в несколько глубоких, быстрых толчков поставил точку.

Чэнь слабо, словно в пьяном тумане помнил, как обессиленный и угомонившийся Чонин растянулся на диване, что-то неразборчиво пробормотал и, наконец, уснул. Чэнь долго сидел на полу рядом с ним, пытаясь отдышаться и собрать мысли в кучу. Он давно не чувствовал себя таким затраханным в прямом смысле слова, а от переизбытка чужой силы даже начало подташнивать. Он был с ног до головы мокрый от пота, а промежность, живот, грудь и даже шея — липкими от семени. Если бы он был человеком, то уже давно отключился бы. Но он был инкубом, под завязку накаченным силой, и он был счастлив.

— Спасибо, — прошептал он Чонину на прощание.

Путь до дома освежил и привёл хаос в голове к стройному порядку. На пороге квартиры Чэнь замер от простого осознания, что теперь он может позволить себе почти всё — силы было так много, что она просилась на свободу. Он улыбнулся, зажмурился и счастливо рассмеялся: теперь он сможет быть с Чанёлем достаточно долго, и несколько дней даже не придётся «охотиться» на улице.

Ему хотелось петь, танцевать и делать всякие глупости. Сила в нём искрилась ярко, словно бенгальский огонь. Воплощённый, он расхаживал по квартире в одной только футболке Чанёля и во всё горло распевал «Should I stay or should I go», которая несколько дней стояла на повторе в салоне. Валялся на кровати и смеялся, как безумный. Потом подорвался и помчался на кухню готовить Чанёлю ужин, и ему даже удалось уговорить духовку на сладкие пирожки с яблоком. Когда Чанёль пришёл с работы, он не отпускал его из объятий до тех пор, пока от поцелуев не онемели губы. «Ты сегодня дурной какой-то», — тихо рассмеялся Чанёль, оглаживая его плечи и спину. «Я счастливый и пьяный тобой», — ответил Чэнь ему в губы.

Он был живым — ярко и сильно — и хотел делиться с Чанёлем своим счастьем.

Чанёль вернулся из душа и устроился рядом с Чэнем на диване. От него пахло шампунем, а футболка и домашние штаны чуть липли к влажной разгорячённой коже. Чэнь прижался к нему, потёрся носом о щёку и коснулся губами шеи.

— Спой что-нибудь, — попросил он. — Мне нравится, как ты поёшь. Нравится смотреть на тебя, слушать твой голос.

— Сначала надо поменять на гитаре струны, — покачал головой Чанёль. — Не люблю, когда она фальшивит.

— Пой без неё. Мне нравится, когда ничто не мешает твоему голосу.

Чанёль пел в основном то же, что играло в салоне, потому что именно он записывал кассеты для бумбокса: «Paint it black», «Should I stay or should I go», «I’ll be gone», «Time of dying». Потом он тихо и как-то совсем иначе запел «All of me» — Чэнь смутно разбирал слова, но в голосе Чанёля слышал их смысл. У Чанёля они звучали по-особенному — так, что в груди больно, но сладко сжималось, — потому что он пел их только для Чэня.

В воцарившейся тишине они слушали дыхание друг друга, и не нужна была никакая магия, чтобы сердца бились в одном ритме. Чанёль смотрел на Чэня бездонными, как океан, глазами, и Чэню хотелось плакать, потому что тонуть в них было мучительно приятно, и каждый раз был как первый.

— Чанёль, — позвал он и потянул Чанёля за собой на диван.

Он так много хотел сказать Чанёлю: как сильно любит; как счастлив оттого, что Чанёль только его, а он — только Чанёля; как теряет голову, когда Чанёль смотрит на него вот так: с невероятной смесью обожания и нежности; как пьянеет стремительно и неотвратимо, когда Чанёль прикасается к нему — так, что кажется, будто на коже остаются ожоги.

Он ничего не сказал — потому что слова, блёклые и пустые, застряли в горле, когда Чанёль склонился над ним, сблизив их лица, и прошептал простое и правильное: «Я так люблю тебя, Чэнь». Чэнь тонул в нём и не хотел назад.

Золотой свет очертил изгибы тела и рельеф мышц Чанёля, когда он стянул футболку и вернулся к Чэню с новым терпко-сладким поцелуем. От жара его губ, от горячего дыхания на шее и ключицах плавились мысли и плыло перед глазами.

Ближе, ещё ближе, чтобы остались только мы и ничего больше.

Чэнь притянул к себе Чанёля, вплетая пальцы в его волосы, прижимаясь губами к губам, и развёл ноги. Ему нужен был Чанёль, всюду, куда он мог дотянуться руками и губами; нужен был сейчас, в нём самом, глубоко, желанно и правильно. Чанёль высвободился из его рук, отстранился и развёл его бёдра ещё шире.

— Чанёль…

Чэнь видел, как вздрогнул Чанёль от его стона, как потемнел океан в его глазах, и это было так восхитительно — знать, что это он так делает с Чанёлем.

— Чанёль…

Чанёль склонился к его паху, сильно, почти больно целуя низ живота, внутреннюю сторону бёдер, но совсем не прикасаясь к члену. Это было мучительно, почти до слёз и громкого, протяжного стона приятно — быть беспомощным и полностью, без остатка вверять себя желанным прикосновения.

— Хочу тебя. Внутри. Сейчас.

Чанёль слабо улыбнулся и легко, почти невесомо провёл языком по его члену.

— Я знаю.

Почему-то это каждый раз ощущалось остро, словно впервые — когда Чанёль невыносимо медленно проталкивал в него палец и нежно ласкал внутри, а потом добавлял ещё палец и мучил его сладкой, тягучей, как мёд на языке, пыткой — растирал и гладил стенки, пока по всему животу и ногам не растекалось жидкое пламя. От одной только мысли, что это Чанёль делает с ним так — заставляет сладко умирать в его руках и владеет им всецело и безраздельно — из горла рвался стон, который не было сил сдерживать.

— Пожалуйста, Чанёль… — сорвавшимся голосом прошептал Чэнь. Когда Чанёль владел каждым сантиметром его тела и каждой, даже самой крошечной, его мыслью, он мог только просить и отдавать.

Чанёль осторожно вытащил из него пальцы — Чэнь невольно дёрнулся вслед за ними бёдрами — и, подхватив на руки, отнёс в спальню. Усадил на постель и стянул с него свою футболку, а с себя — штаны. Чэнь пьяно, жадно уставился на его твёрдый, красивый член, с проступившим рисунком вен и блестящей, налитой кровью головкой. Он хотел его в себе, глубоко и полно, до дрожи в коленях и на кончиках пальцев. Чанёль мягко уложил его на простыни, подтянул к подушкам и навалился сверху, полностью накрывая собой. Тяжесть его тела была восхитительной и такой необходимой, запах и вкус его кожи смешивались с его слюной на языке. Чэнь стонал в поцелуй, хватался за плечи Чанёля и обнимал его талию бёдрами.

Чанёль снова мучил его — медленно, словно издеваясь, вводил в него член наполовину и полностью выходил, и так продолжалось бесконечно долго — Чэню казалось, что он не выдержит и развоплотится от пульсирующего по всему телу возбуждения.

— Ты такой красивый сейчас, — хрипло сказал Чанёль и дрожащей рукой погладил его по взмокшей шее. — Невероятный.

Вдоль позвоночника бежал горячий, жидкий ток. Чэнь не видел ничего — только Чанёля: только его глаза, в которых бушевало пламя; только его блестящие от пота шею и торс; только его большие и грубые, но родные и нежные ладони на своих разведённых бёдрах. Чэнь протянул к нему руки, и Чанёль тут же подался ему навстречу, накрыл его собой и припал губами к его беззащитно открытой шее, оставляя мокрые поцелуи. И это, казалось, снова растянулось в бесконечность, потому что Чэнь перестал чувствовать себя — он плавился, растворялся в Чанёле и чувствовал лишь волны нестерпимого жара, которые захлёстывали его одна за другой.

— Чэнь, — едва слышно позвал Чанёль, и Чэнь посмотрел в его бездонные — такие родные, такие красивые, такие любимые — глаза. И океан пламени поглотил его.

Там, на безымянной глубине, они были одни — были единым целым, светом и тьмой друг друга, но перестали существовать я и ты, и осталось только бесконечное, неделимое мы.

Мир возвращался постепенно — так ночь превращается в день на рассвете. Сквозь шум в ушах и тяжёлую, сладкую слабость Чэнь чувствовал биение своего сердца и, отдаляющимися волнами — биение сердца Чанёля. Это была так горько, почти до слёз обидно — снова становиться лишь собой, оставаясь запертым в сотканном из тенителе.

— Не отпускай меня, — беззвучно прошептал Чэнь, на ощупь находя руку Чанёля и сильно, отчаянно сжимая её.

— Я с тобой, Чэнь, я с тобой, — по плечам, по шее растеклись нежные, быстрые поцелуи. — Посмотри на меня, Чэнь. Прошу.

И Чэнь открыл глаза. Чанёль нависал над ним — потный, растрёпанный, но такой красивый — и смотрел внимательно, с щемящей нежностью, от которой хотелось расплакаться.

Я люблю тебя, Чанёль. Голос пропал, застрял в горле, непроизнесённые слова осели на губах. Чэнь растерянно улыбнулся и почувствовал, что, кажется, вот-вот расплачется. Чанёль улыбнулся и ткнулся лбом в его лоб.

— Я знаю, Чэнь, я всё знаю, — сказал он и поцеловал его мягко, нежно, глубоко.

Чэнь, проглотив ком совсем не нужных сейчас слёз, улыбнулся Чанёлю и зажмурился. Он долго лежал с закрытыми глазами, чувствуя на груди тяжёлую, расслабленную руку Чанёля, а на виске — его горячее, размеренное дыхание. Сердце успокаивалось, билось гулко, но ровно, и было живым. Без всяких «почти».

— Отнеси меня в душ, — с трудом разомкнув губы, попросил Чэнь. — Не хочу развоплощаться сейчас.

Вода легко смывала с ненастоящего тела пот и семя. Чэнь неподвижно замер под горячими струями, позволяя Чанёлю вымыть себя. После, устроившись на диване, сидел в сладком, полусонном оцепенении и наблюдал за огнями на ёлке (они то размывались, то становились чёткими). Чанёль вернул его в постель, уложив на чистые, сменённые простыни, и вытянулся рядом, позволяя спрятать лицо на груди.

— Я чувствую себя странно, — сказал он задумчивым, но бодрым голосом.

У Чэня не было сил отвечать или шевелиться, и он легонько прикоснулся губами к его коже — говори, говори, я тебя слушаю.

— У меня такое чувство, словно я переполнен силой. Так раньше никогда не было. Это ты поделился со мной, да?

Чэнь снова поцеловал его — да, да.

— Ты поэтому такой… сонный? Это не опасно для тебя?

Неугомонный Чанёль, сколько же у него вопросов!

— Всё хорошо, Чанёль, — улыбнувшись, прошептал Чэнь. — Со мной правда всё в порядке. И я не сонный, просто слишком пьяный тобой.

Некоторое время Чанёль молчал, ласково перебирая в пальцах волосы Чэня.

— Чэнь, я никогда прежде не спрашивал… Сколько ты сможешь быть со мной? Я не о том, что утром тебе придётся развоплотиться, а… вообще.

Чэнь вздохнул, чуть отстранился и лёг так, чтобы их лица были напротив.

— Я буду с тобой столько, сколько ты пожелаешь, — глядя Чанёлю в глаза, сказал он. — Не важно, чего мне это будет стоить, пока ты хочешь, чтобы я был твоим — я буду твоим. Но даже после, если ты устанешь жить с теньюи я стану тебе не нужен, я всё равно буду твоим.

— А если я никогда не устану? — напряжённо засмеялся Чанёль, пытаясь свести всё к шутке, но взгляд его был серьёзен.

— Значит я буду с тобой всегда, — просто ответил Чэнь, легко водя пальцами по его щеке.

Чанёль зажмурился, подался ему навстречу и быстро прижался губами к губам. Отстранился и замер, так и не открыв глаз. Ресницы его влажно блестели и мелко-мелко подрагивали, а горячее, сбитое дыхание обжигало губы.

Чэнь положил ладонь ему на шею и погладил большим пальцем линию челюсти.

— Я просто хочу сделать тебя счастливым, Чанёль. Я знаю, у меня плохо получается — наверное, потому, что я всего лишь тень и не совсем настоящий…

Чанёль распахнул глаза и накрыл его ладонь своей.

— У тебя получается лучше всех! — перебил он. — И ты самый настоящий. И самый добрый. И самый красивый. Ты лучший, Чэнь.

Чэнь улыбнулся, закрыл глаза и ткнулся лбом в лоб Чанёля.

— Я так счастлив, что ты есть, Чэнь.

Он был живым, целым и нужным. Потому что сердце, которое билось для своего человека, не могло быть ненастоящим.

***

В салоне было накурено, но тепло и уютно: у окна по-соседству с креслом красовалась ёлочка, наряженная общими усилиями Бэкхёна и Сэхуна, бумбокс тихонько мурлыкал голосом Мэрилин Монро с песней «I wanna be loved by you», яркий свет ламп согревал прозрачным золотом, и серое промозглое утро снаружи казалось далёким и словно нарисованным. Бэкхён, утопая в огромном свитере кислотно-розового цвета, сидел в кресле с ногами и чистил апельсин. Сэхун, забыв о зажатой в губах сигарете, увлечённо копался в телефоне. Чанёль отчаянно зевал и разбирал завалы папок с эскизами на своём столе. Чэнь притаился в его кресле, задвинутом в угол между стеной и шкафом.

— Он серьёзно? — неожиданно спросил Сэхун, чертыхнулся и поспешно сунул в пепельницу почти догоревшую до фильтра сигарету.

— Ты о чём? — вскинул брови Бэкхён и протянул ему половину очищенного апельсина.

— О Чонине, — сказал Сэхун и показал Бэкхёну часы на включенном экране телефона. — Уже почти десять, а он до сих пор не соизволил явиться.

— Чему ты удивляешься? — хмыкнул Чанёль. — Позавчера он пил, вчера похмелялся, сегодня вытрезвляется. Завтра объявится.

— Он не похмеляется и не вытрезвляется, — покачал головой Сэхун и присел на край своего стола. — Он бухает до беспамятства, потом высыпается, потом встаёт под душ — и вот он снова свеж и чист, как весенний цветок.

— Он просто выпил больше обычного, — пожал плечами Чанёль. — Ему нужно больше времени, вот и всё. Я не думаю, что пора начинать волноваться.

— Когда я вчера приходил к нему, его, вроде как, не было дома, — сказал Бэкхён.

— Когда он спит пьяным сном, его и атомный взрыв не разбудит.

Дверь со звоном распахнулась, впуская колючий мокрый холод с улицы и взъерошенного Чонина в расстёгнутой куртке, криво замотанном шарфе и съехавшей на один бок шапке.

— Я вам щас такое расскажу!!! — крикнул он, запирая дверь и переворачивая табличку на «закрыто». Явив гнездо на голове, он стянул шапку и закинул её в сторону своего стола. — Вы просто офигеете! Вчера ТАКОЕ было…!

На секунду Чэнь почувствовал прикосновение зябкого уличного холода — как будто ледяной рукой провели по спине.

— Тебе вряд ли удастся нас чем-то удивить, — улыбнувшись, сказал Сэхун. — Все твои пьяные похождения всегда заканчиваются одинаково.

— Это было вообще… Не знаю, как сказать! — голосил Чонин, разматывая шарф и стягивая куртку — футболка на нём оказалась надета на обратную сторону. — Со мной такое впервые!

— Приключения вместо койки настигли тебя в луже пьяной блевотины? — уточнил Сэхун.

Бэкхён хрюкнул и удобнее устроился в кресле, приготовившись слушать. Чанёль беззвучно смеялся, раскладывая папки по кучам и некоторые убирая в шкаф.

— Короче, я не знаю, чё я бухал, но мне ТАКОЕ приснилось! — запальчиво воскликнул Чонин, встав в центре салона и размахивая руками в такт словам.

— Да какое «такое»-то? — спросил Бэкхён.

Чонин повернулся к нему всем телом и уставился безумным взглядом.

— Я трахался с таким. Охрененным. Парнем! Просто сказка! Нет, серьёзно! Я в жизни так улётно ни с кем не трахался! Девицы, да что там девицы — даже другие парни ни в какое сравнение не идут с НИМ! Уж на что я не новичок в этом деле, но ОН просто бог секса!

Чэнь словно прирос к стулу. Сердце замерло и, кажется, забыло биться.

— Знаем мы! — отмахнулся Чанёль и скрестил руки перед грудью. — У тебя каждый раз «улётно» и «охрененно», чего здесь удивляться?

⇐ Предыдущая 1 234 5 Следующая ⇒