Л.ШАПОШНИКОВА 6 страница

— Мы хотим взять эту девушку, — сказали они родителям.

— Но она еще молода и учится. Мы не хотим выдавать ее сейчас, — отвечали те. Родственники заупрямились. Весь этот разговор происходил при невесте. Девушка была в состоянии, близком к обмороку. Но сказать она ничего не посмела. Их было восемь сестер, и семья еле сводила концы с концами. Жених же не требовал денег. Можно ли думать о девичьей гордости в таком положении?

Наконец ее отцу удалось уломать строптивых родственников жениха. Через месяц свадьба состоялась.

Апрель и май — жаркие месяцы на юге — сезон свадеб. Во всех концах города раздается свадебная музыка. Жениховские процессии тянутся к домам невест днем и вечером. Процессии эти разные. Одни сопровождаются духовым оркестром, а жених едет в автомобиле, украшенном гирляндами цветов. Вслед за ним следуют машины родственников и друзей. Другие — не менее помпезные, когда жених едет верхом на лошади. На женихе парчовое ширвани, хитро закрученный тюрбан, лицо скрывают гирлянды цветов. Жениха сопровождает празднично разодетая толпа. Визжат флейты, глухо гремят табла. Третьи — совсем скромные. Жених и его родственники едут на велорикшах. Впереди сидит одинокий музыкант и без устали бьет в барабан. Жених в велорикше беден. У него нет собственной лошади, он не может взять такси и нанять оркестр. Но церемония должна быть соблюдена.

Да, процессии очень разные. Как-то я встретила богатое свадебное шествие. Шествие заключал грузовик, в кузове которого возвышалась под парчовым балдахином двухспальная кровать. Если жених и невеста богаты, их дома в день свадьбы бывают ярко освещены и иллюминированы. Столы ломятся от яств, собираются сотни гостей. Невесту одевают в дорогое красное сари (красное — цвет индийской невесты) и увешивают драгоценностями. Свадебная церемония в таких домах длится долго. В кварталах бедноты — все иначе. Здесь тоже стараются декорировать дома. Но обычно это только цветы и различные бумажные украшения.

Свадьба — мероприятие весьма разорительное. Те, у кого нет денег, не смеют посылать или принимать предложение. На свадьбу копят деньги всю жизнь. Если в семье рождается ребенок, родители начинают откладывать деньги на будущую свадьбу. Ну, а если откладывать нечего, приходится влезать в долги. Ростовщики — всегда к услугам. Одни получают в приданое чековые книжки, дома и землю, другие — долголетние долги.

В Хайдарабаде у меня был друг. Звали его Захурали. Он учился в Османском университете и жил в небольшом домике на той же улице, где жила и я. Отец Захурали был мелким служащим, и семья очень нуждалась. В двух маленьких, темных и скудно обставленных комнатах ютилось двенадцать человек. Как-то, зайдя к ним в гости, я увидела в углу целую гору посуды и несколько кувшинов, с которыми женщины ходят за водой.

— Что это? — поинтересовалась я.

— О, это приданое моей сестры.

— Когда же свадьба?

— Через два месяца.

Я знала сестру Захурали. Это была тоненькая, застенчивая девочка лет пятнадцати.

— Так скоро?

— Да. Нашелся жених. А вы ведь знаете, для нас лишний рот — это целая проблема. Но и это, кажется, не выход из положения. На свадьбу нужны деньги. Много денег. А я в этом семестре еще не заплатил за обучение.

— Что же вы теперь будете делать?

— Уже сделали, — вздохнул Захурали. — Заняли. Часть долга взял на себя жених, часть — мы. А вот когда расплатимся, даже не знаю...

— Неужели обязательно так тратиться на свадьбу?

— А как же. Это — обычай. Мы не можем идти против него.

Свадьба действительно состоялась через два месяца, сестру Захурали увез в другой город немолодой мужчина. А семья переехала в глинобитный домишко на окраине Хайдарабада. Платить за две комнаты они уже не могли.

Девушку выдают замуж. Начинается бесконечный ряд однообразных, похожих друг на друга дней. Заботы по хозяйству, ухаживание за мужем, кухня. Не часто случается, что муж стремится ввести жену в круг своих интересов, старается стать ее другом. Чаще жизнь мужа вне дома остается непознанной и закрытой для жены. А потом рождаются дети. Много детей, почти каждый год. И чем беднее семья, тем больше детей. Меня всегда поражало обилие детей на улицах индийских городов. Спокойные и озорные, чистые и грязные, хорошо одетые и босоногие, они наводняют все дворы, сады, переулки, улицы. Рождаемость в Индии очень высокая. Некоторые «теоретики» считают, что нищета страны в значительной степени создана ею. Но всем известно, что это не так. Не углубляясь в подробный социально-экономический анализ, можно сказать, что нищета и безработица индийских городов и безземелье индийской деревни порождены другими причинами. Тем не менее в стране стараются сократить рождаемость. Устанавливаются различные центры по контролю над рождаемостью, пишутся статьи, призывающие ограничиться приемлемым числом детей. Четверо и пятеро детей в семье — это совсем немного. Часто встречаешь значительно больше.

Как-то я спросила одного адвоката:

― Сколько у вас детей?

— О, совсем немного, — ответил он. — Небольшая крикетная команда.

Но существуют семьи, а таких немало, где, как правило, 10-15 детей. И всех их надо накормить, одеть, надо платить за их образование, за лечение. Сделать это часто очень и очень трудно. А иногда почти невозможно. Средний бюджет рабочей семьи не превышает 100 рупий в месяц. Это в лучшем случае. Поэтому так худы и плохо одеты те многие тысячи детей, которые возятся в пыли узких улиц кварталов городской бедноты.

«Я-РИКША»

В одном индийском фильме я видела сытого, улыбающегося человека, который пел веселую песенку:

Мен рикшавала,

Мен рикшавала.

(Я — рикша).

Так бывает в кино. В жизни все иначе. С раннего утра до поздней ночи по улицам Хайдарабада катят сотни и тысячи велорикш: одни — пустые, другие — с пассажирами. Босые жилистые ноги непрерывно крутят педали. Безжалостное тропическое солнце жжет мокрые от пота спины, согнувшиеся над рулями. А рикши все продолжают свой бесконечный бег. Куда? Да никуда. От вокзала Нампалли и снова к вокзалу Нампалли. От Султан-базара и опять к Султан-базару. И так целый долгий день. День без цели, без мысли, часто без еды. День, заполненный тяжелым одуряющим трудом. День, приносящий медные пайсы и аны и бесконечную усталость. День, уносящий силы и здоровье. Летит тележка рикши, мелькают педали. Так же быстро несется и его жизнь. Редко, очень редко рикша доживает до 35-летнего возраста. Не выдерживает сердце, слабеют легкие. От постоянного недоедания дряхлеют мускулы. Рикш в Хайдарабаде очень много, около 12 тысяч. Их больше, чем это надо городу. Поэтому не каждый день у рикши есть работа и еда. Нет, 12 тысяч рикш — не безработные, они — полубезработные. А в этом есть разница, правда небольшая.

Однажды я ждала автобус на остановке, неподалеку от моего дома. Автобуса долго не было, и я присела на каменные ступеньки небольшой мечети. Был жаркий полдень, и по пустынному раскаленному шоссе катили редкие рикши. Один из них со своей коляской остановился около меня.

— Поехали, мэм-саб.

— Нет, я жду автобуса.

Рикша опустился на ступеньки. Это был худой парень с копной густых вьющихся волос. На его плечах еле держалась бывшая когда-то белой, разорванная в нескольких местах рубашка. Короткие штаны из полосатого тика были перехвачены у пояса каким-то замысловатым шарфом. Босые ступни растрескались от жары и пыли.

Мы разговорились. Его звали Али, жил он тут же рядом, в одной из глинобитных хижин, которые разбросаны позади этой улицы. Дом принадлежал его родственникам, а сам Али из деревни. Деревня в Телингане, 150 миль от Хайдарабада. Там живут его родители, братья и сестры. Он — младший в семье.

— Нет, земли у них нет. Отец арендует 2, 5 акра, но прокормить этим семью нельзя. Три года тому назад, когда Али было 16 лет, он уехал в город на заработки. Но отыскать работу в Хайдарабаде оказалось делом нелегким.

— Вы видели здесь много людей без работы, — говорит Али.

Да, я видела. Их действительно много. Они обивают пороги мастерских и вокзалов, сидят на корточках в пыли базарных улиц и ждут: может быть, кому-нибудь понадобится кули. Многие состоят на учете на бирже труда и ждут своей очереди, но очередь двигается очень медленно. Мне это хорошо известно. Али тоже толкался в разные места, но безрезультатно. Он хотел было уже вернуться в деревню, но один знакомый пообещал устроить его рикшей. Пришлось заплатить ему за это и внести залог за коляску. Так Али стал рикшей. Каждый день он должен отдавать хозяину, которому принадлежит коляска, не менее двух рупий. Но бывают дни, когда у него нет этих рупий. Хозяин пишет долг. Али должен вернуть его в следующие дни. Самому ему остается немного. В самые лучшие дни он зарабатывает рупию. А много ли можно сделать на рупию? На себя Али тратит всего несколько ан. Оставшиеся деньги откладывает. Надо выплатить долг, который он сделал, чтобы внести залог. Кроме того, Али должен платить за квартиру, немного посылать в деревню.

Что ест? Есть приходится не часто. Сегодня, например, есть не обязательно. Он заработал слишком мало. Обычная же еда — несколько бананов в день. Иногда по праздникам — рис. Мясо? О нет. Последний раз он ел мясо года три тому назад. Трудно выдержать? Но ведь он молодой и здоровый. Пока здоровый. И он уже привык. Правда, есть хочется все время, но ничего, зато у него работа. Да что он один такой, что ли? Многие рикши живут так же. Их ведь сотни таких. Да что сотни! Тысячи! А некоторым из них приходится и похуже, особенно если есть своя семья. Али поднимается.

— Ну, мне пора. Да вон и ваш автобус едет. Из-за поворота в клубах пыли показывается старый, разболтанный автобус. Али быстро садится в седло, и его коляска скрывается в переулке.

Потом я не раз встречала рикшу Али, и мы разговаривали.

... Рабочий день Али, как и многих его товарищей, начинается рано. Он встает в шесть часов, когда солнце еще не печет и на городских улицах прохладно. У водопроводной колонки, неподалеку от его дома, Али умывается и пьет. Холодная свежая вода — первый его завтрак. Женщины, пришедшие за водой, добродушно поругивают его, если он их задерживает. Но это бывает не часто, Али спешит. В это время город просыпается, и надо, пока еще не жарко, успеть кое-что заработать. Али едет на стоянку для рикш у рынка Муаззам-джахи. Здесь уже оживленно. Овощной и фруктовый рынки заполнены пестрой снующей толпой. Али не приходится долго ждать.

— Эй, рикша! — окликают его.

На углу улицы стоит немолодая крестьянка. У ее ног на тротуаре лежит корзина с цветной капустой. Али помогает погрузить корзину на коляску, и крестьянка садится рядом с корзиной. Али нажимает на педали и быстро едет. Сейчас ехать не трудно, да он еще и не устал. Через три квартала коляска останавливается, и в кармане рикши звенят первые аны. Потом он везет дхоби с большим узлом выстиранного и выглаженного белья. Дхоби едет далеко, почти на другой конец города. Свежий ветер надувает пузырем рубашку Али, дорога идет под гору. За утро Али успевает перевезти еще двух лавочников, спешивших на Султан-базар.

Между девятью и десятью часами рикши нарасхват. Едут служащие в свои учреждения. Отовсюду несется: «Эй, рикша! Эй, рикша! » И коляска Али вливается в нескончаемый поток велорикш, заполняющий в эти часы широкую улицу, где расположена большая часть учреждений. Затем Али везет нескольких школьников и студента. Студент насвистывает модную песенку из кинофильма «Шарарат», и ехать с ним весело. Но голод дает себя знать. Али пересчитывает аны. Нет, банан купить нельзя. С этим придется подождать до обеда. А вот стакан чая — это, пожалуй, можно. Али решает заехать в харчевню Юсуфа, что стоит в тесном тупичке, недалеко от вокзала. Харчевня маленькая и грязная. В единственном засиженном мухами шкафу стоят банки со сладостями и пряностями. Аппетитно пахнет жареной самосой[10]. Можно вдыхать этот запах, сколько хочешь, за это платить не надо. Ну, а самоса пусть подождет до лучших времен. В харчевне за голым, грубо сделанным деревянным столом уже сидят несколько рикш.

— Эй, Али, — кричат они, — иди к нам! Али подсаживается к товарищам.

— Ты сегодня, наверно, богат?

— Очень, — отвечает Али, — я могу взять стакан лучшего и мире чая, фирменное блюдо отеля «Юсуф».

Рикши смеются. Всклокоченный мальчишка лет четырнадцати, с грязным полотенцем на шее, ставит перед Али захватанный стакан с мутноватой жидкостью. Сегодня «фирменное блюдо» явно не на высоте. Но Али этого не замечает и жадно пьет горячую жидкость.

После чая работать труднее. Педали не слушаются, как прежде. Да и пассажиры почему-то прибавили в весе. Но Али еще едет быстро. Пассажиры торгуются, называют места, куда надо ехать. Вокзал Нампалли, Абид-роуд, Султан-базар, Кхайртабад, «Чар-минар», Осман-базар, Адикмет... Город велик. Солнце давно уже стоит высоко в небе. «О Аллах, — просит Али, — пошли хоть небольшую тучку! Зачем ты создал такое яркое и такое жаркое солнце? » Но Аллах молчит. Ему никогда не приходилось бывать рикшей. Кровь гулко стучит в висках, глаза застилает пот, мускулы ног наливаются свинцом, дыхания не хватает. Кажется, весь мир раскален до предела. Ни ветерка, ни тени. И так будет вечно. Али уже не верит, что прохлада когда-нибудь опустится на эту истомленную зноем землю.

— Эй, рикша, скорей! Заснул, что ли?

Пассажир, толстый человек в гуджаратской шапочке, куда-то спешит. «Купец, наверно», — думает Али и крутит, я крутит педали. Узкая улица круто поднимается в гору. Седок весит не меньше 120 килограммов. Коляска, кажется, застывает на месте. Али покидает седло и, вцепившись руками в руль, тянет на себе коляску. Мускулы шеи напрягаются вот-вот лопнут жилы. Босые ноги с трудом упираются в раскаленные камни мостовой. Но Али уже их не чувствует!

— Скорей! — опять вскидывается купец. — С виду ты здоровый малый, а едешь, как кляча.

Али молчит и тянет коляску. Наконец подъем кончается. Можно снова сесть на велосипед. Толстый купец сходит в одной из лавок на Султан-базаре и небрежно бросает рикше монету в четыре аны. Али не успевает ее поймать, и монета зарывается в пыль. Али с трудом сгибает уставшую спину и поднимает монетку. Кажется, можно теперь пообедать. Тут же, у лавки, поджав ноги, сидит фруктовщик. Перед ним на циновке гора бананов. Али подает ему пыльную монетку, берет два банана и начинает есть.

— Эй, рикша! — вдруг раздается снова.

К Али подходят две женщины. Одна старая и дородная, другая тоненькая, совсем девочка. «Мать и дочь, — решает Али, — а может быть, свекровь и невестка».

Рикша умоляюще смотрит на них. Ему просто необходимо доесть этот второй банан. Но женщины торопятся. Да и с какой стати они будут ждать? Вон сколько свободных рикш! Двое уже подъезжают к ним. Али спешно сует недоеденный банан в карман и вскакивает на седло. Старшая женщина все еще ворчит, усаживаясь в коляске. Снова вращаются педали. Но двоих везти тяжело, очень тяжело. А Али даже не дали подкрепиться. Впереди ослепительная лента дороги. Улица очень длинная, гораздо длиннее, чем была утром. Каждый оборот педалей дает себя чувствовать. Руки на руле, казалось, онемели. Руль становится непослушным. Одежда прилипла к мокрому разгоряченному телу. Перед глазам красные круги. Соленый пот разъедает кожу. А улица все тянется и тянется. Бесконечная улица в красном тумане. У нее нет конца. Али кажется, что этого конца никогда и не было. В ушах стучат молотки. Они стучат все громче и громче: «Нет конца, нет конца». А лента улицы все растет и растет. Красная длинная лента. Она смеется в лицо рикше и извивается в издевательском вопле: «У меня нет конца, куда ты едешь? У меня нет конца! » Пустые, черные окна домов подмаргивают Али и шипят: «У дороги нет конца, нет конца. Остановись, остановись». Перед глазами в каком-то диком танце прыгают черные окна и красная дорога. Черное и красное, красное и черное... Больше ничего. Весь мир составлен только из двух цветов: красного и черного. Руль выскальзывает из потных ослабевших рук. Ноги соскакивают с педалей. Нет силы поставить их на место. Но мозг сверлит одна неотступная мысль: «Если я доеду до конца, то получу четыре аны. Четыре аны — это не много, но и не мало. Надо доехать до конца, надо... » Али поднимает лицо к небу, но солнца не видит. Там опять только красная лента дороги. «Остановись, остановись, — стучит сердце, — если ты не остановишься, остановлюсь я». Али прижимает руку к груди. Сердце еще бьется. Его гулкие удары отдают в голове. Али не доезжает до конца. Сквозь черно-красный воздух перед ним возникает знакомое лицо. Это Ахмед, товарищ Али. Его коляска пуста.

— Эй, Ахмед! — хочет крикнуть Али, но язык не повинуется. Али беспомощно взмахивает рукой. Ахмед понял. Он подъезжает к рикше и забирает его седоков. Две аны он отдает Али, две остальные он получит, когда доставит женщин на место. Али ставит коляску под дерево и, обессиленный, валится на землю.

— Эй, рикша! — откуда-то издалека доносится голос. Али не шевелится.

— Эй, рикша! Я тебе говорю! Поедешь ли ты или нет? Али с трудом поворачивает голову, видит двух человек и делает отрицательный жест. В голове пульсирует мысль: «Потерял четыре аны, потерял четыре аны... » И потом все куда-то проваливается.

— Я тебе говорил, — обращается звавший рикшу к своему спутнику, — что хайдарабадские рикши самые ленивые. Смотри, разлегся. Думает, что деньги ему упадут с неба.

Нет, Али так не думает. Он вообще уже не думает. Он лежит с широко раскрытыми глазами смотрит в небо. Там уже нет красной дороги и черных окон. Только бездонная ослепительная голубизна. Покой и свобода. И, наверно, прохлада. Али нащупывает в кармане недоеденный банан. Но есть уже не хочется, нет сил. Мягкая, душная вата постепенно обволакивает его сознание, и Али забывается. Он не помнит, сколько времени это продолжается. Когда Али приходит в себя, улицу уже пересекают длинные тени. Рикша съедает банан и медленно едет вдоль улицы.

— Эй, рикша!

Новый седок садится в коляску. Но теперь крутить педали легче, хотя во всем теле еще чувствуется усталость. Али возвращается домой поздно вечером. Он уже не сидит на велосипеде, а шагает рядом с коляской. Придя домой, он забывается тяжелым сном, тут же в маленьком дворике. А назавтра Али снова катит коляску по городским улицам

— Эй, рикша! Эй, рикша! И так целый день.

Но Али не всегда приходится ночевать дома. Иногда у него нет сил доехать. И он спит прямо на улице, неудобно свернувшись в своей коляске.

В городе часто бывают праздники, но Али от этого не легче. В праздники приходится много работать. Но и у Али есть свой праздник.

С утра в день Первого мая по городу ездили грузовики с рабочими. Рабочие размахивали красными флагами и пели песни. Был жаркий сезон, и на улицах алыми цветами рдели деревья, которые в Индии называют «пламя лесов». Мне казалось, что город специально украсился к первомайскому празднику. Вдоль широкой улицы, которая ведет от рынка Муаззам-джахи к зданию Национального конгресса, двигались колонны демонстрантов. Над колоннами развевались красные флаги и плыли транспаранты с призывами хайдарабадских профсоюзов. Я остановилась на тротуаре, чтобы лучше разглядеть демонстрантов. Вдруг кто-то окликнул меня. Я обернулась и увидела Али. Рядом с ним не было коляски, и от этого он выглядел немного растерянным и странным. К нагрудному карману его чистой рубашки был приколот алый цветок, «пламя лесов».

— Али? Разве ты сегодня не работаешь?

— Нет, мэм-саб. Сегодня у меня праздник.

— Ты был там? — я кивнула в сторону демонстрантов.

— Я только что оттуда. Был большой митинг и говорил товарищ Макдум.

Али так и сказал: «товарищ». Я хорошо знала Макдума, председателя Конгресса профсоюзов штата Андхра Прадеш.

— Тебе понравилось то, что он говорил?

— О да. Он сказал, что хозяева нас обманывают. Мы не должны отдавать им две рупии. Нам надо бороться.

— Ты ведь знаешь, это очень трудно.

— Знаю, но я хочу жить долго. А рикши не живут долго, потому что хозяева их обманывают. Мы должны есть как люди.

— Так сказал товарищ Макдум или ты сам так думаешь?

Али смутился.

— Кое-что сказал Макдум, а кое-что я сам уже знаю.

Яркое майское солнце играло на красных флагах, на пламеневших цветах деревьев, щедро освещало красное пятно на груди Али. Али стоял и улыбался. Он редко улыбался, а улыбка очень красила его простое крестьянское лицо. Да, конечно, и у рикши должен быть свой праздник. Праздник, когда можно не работать, улыбаться и узнавать кое-что полезное...

«ДАННОЕ БОГОМ»

Однажды я ехала в автобусе. Все места были заняты, и только одно оставалось рядом с человеком, по виду крестьянином. На какой-то остановке вошел дородный мужчина в дхоти, с брахманским узелком на затылке. Вошедший не сел на свободное место, а облокотился на спинку одного из сидений. В автобусе было душно, со стоявшего градом лил пот. Было очевидно, что стоять ему трудно. Он переминался с ноги на ногу и тоскливо посматривал в окно, за которым медленно проплывали остановки. Никто больше не выходил и не входил в автобус, и единственное место продолжало пустовать. А брахман все стоял. Наконец автобус прибыл на конечную станцию у Афзаль Ганджа, и пассажиры стали: выходить. Я оказалась рядом со стоявшим всю дорогу человеком и, воспользовавшись моментом, спросила:

— Почему вы не сели? Ведь в автобусе было свободное место.

— Вы думаете, я мог?

— Что же вам помешало?

— Как что? Разве вы не заметили, что свободное место было рядом с неприкасаемым. А я — брахман. Брахман никогда не сядет рядом с неприкасаемым.

— Но, позвольте, ведь каст теперь не существует. Они упразднены законом Республики.

Брахман как-то по-кошачьи фыркнул и наставительно произнес:

— Разве человеческий закон в силах изменить то, что дано богом и богом предписано?

Многовековое проклятие кастовой разобщенности, тяготевшее над страной, закон Республики провозгласил ликвидированным. Брахман невольно довольно точно выразил положение дел с кастами в современной Индии. Юридически касты не существуют, но остались кастовые предрассудки. Многовековое зло, освященное религией, нельзя упразднить одним законом. С ним надо бороться долго и упорно. Борь эта только начинается и приносит пока незначительные результаты. Поэтому бывшие неприкасаемые для многих еще остаются неприкасаемыми. С ними не садятся рядом и не подают руку. Брахман-чиновник не возьмет неприкасаемого к себе в учреждение. В одной из деревень Телинганы я видела школу. Там учились и дети неприкасаемых. Но они были отделены от остальных и занимались во дворе, в специально отгороженном для них закутке. До сих пор уделом неприкасаемых остается самая тяжелая и грязная работа. В Хайдарабаде они метут городские улицы, вывозят нечистоты, выполняют «черную» работу в домах, дробят щебень для дорог. В деревнях большинство из них не имеет земли и батрачит. Неприкасаемые касты глухой стеной традиций и религиозных канонов отделены от остальных каст и особенно от высших. Но и среди самих неприкасаемых каст строго соблюдается их профессиональная традиция.

Каждую неделю в дом, где я живу, приходит несколько человек убирать. Обычно — двое мужчин и три женщины. Они худы и очень темны. На женщинах поношенные сари, подоткнутые на манер мужских дхоти, на мужчинах — набедренные повязки. Эти люди принадлежат к низшим кастам. Они держатся пугливой стайкой, гнутся в почтительном поклоне перед каждым вошедшим человеком. Сторож дома, или «чаукидар», повелительно покрикивает на них. Они, пожалуй, единственные, с кем чаукидар позволяет себе обращаться подобным образом. Тем, кто живет в доме, сторож подобострастно кланяется, при их появлении вскакивает и долго не садится. Но для неприкасаемых он господин. Двое мужчин и три женщины моют в доме полы, приводят в порядок садовые дорожки. Моют пол они и в моей комнате. Однажды, кончив работу, они сели на корточки под дверьми.

— Кончили? — спросила я их.

— Мы-то кончили. Только ванную не мыли.

— Вымоете в другой раз.

— Нет, мы не можем мыть.

— Устали?

— Да нет, — улыбнулся мужчина, — мы ванные не моем. Это делают двое других. Они сейчас придут. Мы их ждем.

— Понимаю. Ванная — это их часть работы?

— Вовсе нет, мы работу не делим.

Я становлюсь в тупик. Действительно, я чего-то не понимаю.

— Нет, мне не ясно, почему вы не можете мыть ванну.

— У нас другая каста. А у тех, которые придут убирать ванную, каста еще ниже нашей. Они нам не ровня.

Так вот в чем дело! Они им, не ровня.

Действительно, у каждой из низших каст есть свое определенное занятие. И это никогда не нарушается. Пожалуй, самой крупной «низшей» кастой в Хайдарабаде являются дхоби-прачки. Большинство дхоби — телугу. В городе существуют особые кварталы дхоби. Целые семьи, мужчины, женщины, дети занимаются стиркой. Профессия передается от родителей к детям. Редко, очень редко дхоби покидают наследственную профессию и ищут другие занятия. Они стирают на берегах городских водоемов, в реке Муси, в специальных стиральных ваннах, расположенных по соседству с их кварталами. Ванны — это по существу цементированные канавы с проточной водой. Долгий день, с утра до вечера, дхоби стоят, согнувшись, по колено в холодной воде и стирают. Стирка эта мыла не требует. Мокрое белье бьют о камни и прополаскивают. Иногда вместе с грязью исчезают пуговицы и куски ткани. Но дхоби стирать иначе не будет. Традиции его профессии тысячелетней давности. Так стирали еще в древней Индии. Так стирают и сейчас. От долгого стояния в воде распухают суставы и вздуваются вены на ногах. Грудная клетка узкая и слабая: дает себя знать вечно согнутое положение тела.

Кварталы дхоби можно узнать по гроздьям сохнущего белья. Длинные восьмиметровые сари растягивают и сушат тут же на траве. Глажкой занимаются в основном мужчины. Слабой женщине часто не под силу такая работа. Целый день дхоби стоит с раскаленным утюгом у гладильного стола в жаркой и душной атмосфере тропического лета. И гладит, гладит кучи чужих вещей. Рубашки, дхоти, брюки, сари, простыни, наволочки. Очень много вещей и одежды. У самого него за всю жизнь не было столько, сколько ему надо выгладить за день. Над головой кружатся тучи москитов. Не дай бог раздавить какого-нибудь утюгом на белоснежной ткани, скандала не оберешься. Москитов приходится все время отгонять. Но разве всех разгонишь? Обязательно какой-нибудь попадется. Тогда надо перестирывать.

Дхоби стирают на весь город. Перед их хижинами лежат горы чужого белья. И все надо постирать, высушить, выгладить. На это уходит вся жизнь. С раннего утра до позднего вечера во всех концах города можно видеть спешащих дхоби. Они несут на головах узлы с бельем. У одних грязное, у других уже чистое и отглаженное. Когда дхоби приходит в дом за бельем, на него не смотрят как на человека. Ему не предлагают сесть. Дхоби жмется на заднем дворе у служебных построек и ждет, когда его позовут и отдадут узел. Чистое белье хозяйки придирчиво осматривают и вычитывают аны, если что-нибудь не так. Часто на дхоби кричат и грозятся прогнать. А если прогонят, то дело совсем плохо. Ведь дхоби в городе много, гораздо больше, чем клиентов. Можно, конечно, умолить хозяйку, но не всегда это удается. А дома большая семья. Надо очень стараться и не жалеть себя. За штуку белья дхоби получает одну-две аны, редко три. Чтобы заработать в день две-три рупии, надо перестирать много таких штук.

Мечта каждого дхоби — велосипед. Очень трудно делать большие концы в городе с тяжелыми узлами белья. На рикшу почти никогда нет денег. А если идти пешком, сколько времени надо? Очень много, а работа стоит. Дхоби по грошам откладывает, чтобы купить подержанный велосипед. Но не каждому из них это удается. У дхоби, который приходит ко мне, велосипед есть, и он им очень гордится. Дхоби зовут Рама. Он говорит на урду и даже немного по-английски. Но его родной язык — телугу. Рама очень темен, тяжелые веки прикрывают продолговатые глаза. Его лицо напоминает мне фрески, которые я видела в подземных храмах Аджанты. Когда Рама не спешит, я пою его чаем и мы разговариваем. В первые дни нашего знакомства Рама отказывался от чая и не хотел садиться. Но потом привык и делал это с видимым удовольствием. Чаукидар смотрел на это с явным неодобрением. А однажды я услышала, как он разговаривал со своим внуком.

— Ну и странная у нас мэм-саб, — ворчал он, — где это видано, чтобы пить чай с дхоби. Да и дхоби, видно, последнюю совесть потерял. Ишь, расселся.

У Рамы большая семья — жена, шестеро детей и старуха-мать. Мать часто болеет, и на ее лечение у Рамы не денег.

— Детей надо бы учить, — говорит Рама, — да, видно, им суждено тоже быть дхоби.

В удачные дни Рама зарабатывает три рупии. Этого хватает даже на еду. Но детей надо кормить каждый день; А сам Рама и жена едят через день. Каждый день вся семья есть не может. Не получается.

— Мы, наверно, провинились в чем-то в прошлой жизни, — рассуждает Рама, — и бог сделал нас дхоби. Дал нам эту проклятую касту. Но, что дано богом, того не изменишь. Мой дед и прадед были дхоби, отец был дхоби. Я — тоже дхоби. В двенадцать лет я уже работал по-настоящему. Бог предопределил нам такую жизнь.

Раме бог «предопределил» быть дхоби, а другим — быть нищими. В Хайдарабаде есть каста, занимающаяся нищенством. Но в городе есть и «внекастовые» нищие. Их довольно много, да и не только в Хайдарабаде. На базарах, вокзале автобусных остановках люди просят. Прохожие бросают им медные пайсы. Но нищенство «предопределили» не только индусские боги. Его обусловил и ушедший в прошлое колониальный режим и существующий в стране социально-экономический строй. Возможно, когда-нибудь и Рама поймет, что многое в этом мире зависит от самих людей и что бог здесь ни при чем.

⇐ Предыдущая 1 2 3 4 567 8 9 10 Следующая ⇒