Л.ШАПОШНИКОВА 2 страница

В дворцовой сокровищнице размером 36 м на 12 м стоят стальные сундуки. Их содержимое — драгоценные камни, среди которых один из крупнейших бриллиантов мира — «Низам» — весит 182, 5 карата.

В 1950 году низам решил оценить свои наиболее крупные камни. Во дворец прибыл глава одной ювелирной конторы, Газдар. Ему были показаны 22 изумруда общим весом 420 каратов. Газдар сказал, что они стоят 5, 5 миллиона рупий.

По приблизительным подсчетам, только часть сокровищ оценивается в 1 миллиард 350 миллионов рупий. Из них 350 миллионов в золотых монетах и 500 миллионов в драгоценностях. Помимо этого, низам имел годовой доход с собственных земель в 40 миллионов рупий.

Мне говорили, что огромное количество золота, которое находится во дворце, оценке не подвергалось, так как это сделать чрезвычайно трудно. Часть золота хранится в сундуках, а часть запакована в вагоны, которые на колесах были поставлены прямо на землю. Под тяжестью груза колеса ушли в землю.

Несколько лет тому назад Усман Али-хан решил реализовать небольшую часть золота. Эту операцию могли сделать только в Бомбее. Низам очень беспокоился об упаковке отправляемого золота. Наконец самой удачной упаковкой были признаны стальные сундуки. Каждый сундук стоил не более 10 рупий, и к ним были приобретены замки по 3, 5 рупии за штуку. Золото погрузили в вагон и отправили в Бомбей. За золото было получено 60 миллионов рупий. Поверенный его высочества прибыл в Хайдарабад с подробным отчетом. Низам выслушал отчет, но остался недоволен. Оказывается, поверенный ничего не сообщил о сундуках и замках. Через несколько дней пустые сундуки были доставлены самолетом. За их перевозку заплатили больше, чем они того стоили. Сундуки прибыли во дворец, и его высочество успокоился.

Следующим серьезным финансовым мероприятием низама было выделение некоторой суммы своему потомству и создание знаменитых низамовских фондов. На все это ушло 293 миллиона рупий. Но в сравнении с тем, чем владеет Усман Али-хан, это сущие пустяки. Сыновьям Азам Джаху и Муаззам Джаху было выделено по 18 миллионов рупий, двум дочерям — по 3 миллиона, внукам Муккарам Джаху и Муффакам Джаху — 21 миллион. Был создан общий фамильный фонд в 100 миллионов рупий. Фонд, носящий название «карманные деньги семьи его высочества низама», насчитывал 5, 5 миллиона рупий. Фонд по уходу за драгоценностями низама — 4 миллиона рупий. Специальный фонд «карманные деньги внуков его высочества низама» в 215 тысяч рупий регулярно снабжает двух маленьких мальчишек деньгами на мороженое и игрушки. Правда, большое число потомков было обойдено в этом распределении милостей, но на то воля низама...

Слывя тонким знатоком поэзии и покровителем поэтов, Усман Али-хан выделил для издания стихов на урду и персидском 125 тысяч рупий. Сумма почти в два раза меньшая, чем получали юные отпрыски на мороженое.

Теперь седьмой низам уже не управляет княжеством. Прошли те времена, когда он был полным властителем 18 миллионов своих подданных. Отобраны права деспота, отобраны личные земли...

Правительство республики гарантировало ему неприкосновенность пышного, трудно запоминающегося титула и личные привилегии. Но это не все. Ежегодно правительство выплачивает «обнищавшему» низаму пенсию в 5, 5 миллиона рупий. Эта пенсия свободна от каких-либо налогов. Кроме того, ему положено каждый год 2, 5 миллиона рупий на содержание дворцов, 2, 5 миллиона рупий компенсации за личные земли (сарф-и-кхас), 2, 5 миллиона рупий на содержание двух принцев, двух принцесс, двух внуков и брата; итого — 13 миллионов рупий. У Усмана Али-хана есть и побочные регулярные доходы. У «Чар-минара» расположен обширный городской район. Его дома стары и неблагоустроенны, на узкие грязные улицы выходят сточные канавы. Дома этого района принадлежат низаму. Здесь живет беднота. Ценой тяжелого труда заработанные этими людьми деньги текут в казну Усман Али-хана в качестве квартирной платы.

Освобожден от налогов автомобильный парк низама, который состоит из 38 легковых автомобилей, десяти автобусов, двух грузовых машин и т. д.

Низам пользуется привилегиями и получает миллионные доходы, а молодая республика задыхается от нехватки денег. Вопрос финансирования пятилетних планов — серьезная и сложная проблема.

Я прочла, что премьер-министр Джавахарлал Неру просил низама добровольно отказаться от пенсии. Его высочество не соизволил. Очевидно, метод уговаривания давно устарел даже для Индии, так же как и безнадежно устарел сам низам...

Но тем не менее до сих пор над четырьмя громадными дворцами Хайдарабада вьются желтые низамовские флаги (это те самые дворцы, содержание которых обходится республике ежегодно в 2, 5 миллиона рупий). Желтый цвет — цвет дома низама. Почему желтый? В желтых ножнах покоится меч Асаф Джаха, первого низама, основателя княжества Хайдарабад. На флагах — эмблема низама: изображение круглого хлебца — «кхульчи». С эмблемой также связано предание.

Говорят, однажды во время путешествия молодой Асаф Джах наткнулся на хижину святого. Асаф Джах был голоден, и святой предложил ему поесть. Но у святого была только вода и круглые хлебцы — «кхульча»... Асаф Джах съел семь хлебцев и больше не смог, несмотря на уговоры гостеприимного хозяина. Гость поблагодарил старика, и тот ему сказал: «Твоя династия будет править семь поколений». С тех пор «кхульча» стала эмблемой княжества. Но мне кажется, Асаф Джах так и не доел седьмой хлебец...

Самый красивый из дворцов низама — Фалакхнума-пэлас. Его называют дворцом «тысячи и одной ночи». Он стоит на гранитном уступе неподалеку от последних городских кварталов и господствует над Хайдарабадом. Фалакхнума-пэлас был построен в восьмидесятые годы XIX века крупным джагирдаром Викар-уль-Умра. На сооружение дворца было затрачено 4 миллиона рупий. Однако здание оказалось не под силу его хозяину, и обанкротившийся наваб «подарил» его шестому низаму, за что получил небольшое вознаграждение. Дворец «тысячи и одной ночи», поразивший неизбалованное воображение хайдарабадских обывателей, представляет собой образец непритязательного вкуса феодальных властителей, стремившихся подражать своим западным собратьям. Утомляющая восточная пышность залов дворца сочетается с европейским убранством.

Усман Али-хан этим дворцом сам не пользуется. В нем принимают почетных гостей. В Фалакхнума-пэлас останавливался президент республики Раджендра Прасад.

Постоянная резиденция низама находится на Кинг-Коти-роуд. Дворец, состоящий из ряда невзрачных зданий, обнесен каменной стеной и занимает несколько кварталов. Вычурные ворота дворца охраняются личной гвардией низама, одетой в форму цвета хаки. Желтые тюрбаны красуются на головах стражников. Они вооружены старыми английскими винтовками, кривыми ятаганами, средневековыми мечами. Дежурные телохранители стоят навытяжку перед воротами. Против ворот, по другую сторону улицы, расположены служебные помещения и кухня его высочества. Когда-то низаму принадлежало огромное княжество, а теперь он превратился даже не в марионеточного властителя, а в какого-то сказочного андерсеновского короля. Того самого короля, который в старых домашних туфлях идет открывать двери своего королевства промокшей до нитки принцессе. Но этот настоящий «король»-низам в значительной степени уступает в человеческих качествах своему сказочному коллеге.

Население музейного «королевства» — несколько тысяч человек. Сюда входит сам «король», многочисленное потомство, гарем его высочества (правда, в последнее время он существенно сократился, говорят, до 100 человек), служащие, помогающие властителю управлять «государством», личная охрана низама, множество слуг и приживальщиков.

Ранним утром первые лучи восходящего солнца золотят минареты мечетей, красноватыми бликами ложатся в воды реки Муси, будят трудовой Хайдарабад. На улицах появляются рикши, дхоби[5] несут узлы стиранного белья, хозяйки идут на рынки. Некоторое время спустя потоки велосипедистов и пешеходов устремляются к воротам фабрик и многочисленных мастерских. Вслед за рабочими служащие спешат в свои учреждения, начинают открываться магазины. Жизнь, полная напряженного труда, охватывает город.

«Королевство» на Кинг-Коти-роуд тоже просыпается. Но жизнь там другая, полная праздности, ненужных развлечений и мелких страстей. Низам встает довольно рано. Пока голова свежа, необходимо выполнить самую важную государственную работу. Надо придумать меню на весь день. Его высочество пишет меню лично. Это не простое меню, которое составляют в ресторанах и кафе, а королевский указ — фирман.

После того как написаны эти важные государственные документы, его высочество может считать, что жизнь даром не прожита. А подданные, если они сегодня едят, могут считать, что в «государстве» все благополучно и оно процветает.

Низам составляет три меню: одно — для высокопоставленных членов семьи, другое — для гарема и личных слуг, третье — для дворцовых слуг. Меню-фирман закрепляет социальное неравенство, существующее в этом феодальном «государстве». Каждый день качество еды напоминает подданным, к каким «классам» общества на Кинг-Коти-роуд они принадлежат. «Прожорливость» подданных внушает низаму серьезные опасения. Ведь ему приходится тратить на еду 500 тысяч рупий в год, или 1, 5 тысячи ежедневно. Кухня «королевства» доведена до высокого совершенства. Каждое блюдо готовят специальные повара. Есть повара, которые специализируются на приготовлении только рисовых блюд, другие занимаются мясными, третьи готовят овощные соусы, четвертые — сладкое и т. д. Несколько раз в день дорогу между воротами дворца и кухней пересекает вереница слуг. Они несут на головах блюда с яствами. Блюда прикрыты желтыми кусками ткани. Столько же раз и низам садится за стол.

Со своего стола он посылает немного пищи сыновьям. Это значит, что его высочество не забыл и неустанно думает о своем потомстве.

Дела второстепенные выполняются низамом в собственном «офисе». «Офис» — это кресло, стоящее на веранде дворца. Здесь его высочество низам пишет фирманы. От возможных покушений на правителя во время этой общеполезной деятельности его охраняет личный страж. Кроме телохранителя, здесь присутствуют еще два человека. Один разносит фирманы по дворцу тем, для кого они написаны, и следит за телефоном. Второй снабжает низама водой. Его высочество все время мучает жажда, и к тому же он брезглив. После каждой написанной им страницы он моет руки.

Ежедневно пред очи властителя предстают два советника по финансовым делам. После обсуждения финансового состояния «государства» Усман Али-хан идет посмотреть на свои сокровища. Старческие хищные руки ласкают холодноватую полированную поверхность драгоценных камней, тонут в грудах золота, бегают по искусной чеканке бесценных изделий... Созерцание богатств вливает новые силы и бодрость в хилое тело низама. Теперь он опять может продолжать править «королевством». От исполнения государственных дел его высочество отрывают еда и очередные намазы. Усман Али-хан очень набожен, с той исступленностью, которая отличает человека с нечистой совестью. Он, как самый правоверный мусульманин, аккуратно посещает по пятницам мечеть.

Когда спадает жара и наступает успокоительная прохлада, низам покидает свое «королевство». Он садится в автомобиль. На машине нет номера. Вместо номера значится: «Кинг-Коти (Хайд) У. ». «У» — это Усман. Возможно, совершать поездки по городу в предвечерние часы заставляет низама желание увидеть, как живет новая столица, а возможно, и стремление напомнить горожанам о своем существовании. Как бы то ни было, а автомобиль бывшего правителя регулярно колесит по улицам Хайдарабада.

Обычно после такой поездки низам прогуливается перед порогами своего дворца. Вот в одну из таких прогулок я и встретила его на Кинг-Коти-роуд.

Времена этого человека в неопрятном ширвани прошли. Его власть теперь не простирается дальше каменных стен дворца на Кинг-Коти-роуд. Ушли заморские хозяева, и он больше не нужен стране. Пожалуй, молодая республика не нуждается и в этом музейном «королевстве», содержание которого обходится ей слишком дорого...

«БЫВШИЕ» И «НАСТОЯЩИЕ»

После ликвидации системы джагирдари судьбы бывших феодалов и придворной знати сложились по-разному. Но типичным является упадок и медленное угасание некогда могущественных феодальных родов. Компенсации, которую они получают за утерю своих джагаров, явно не хватает на привычный образ жизни. Отказаться от него они не в состоянии. На аукционные торги города потекла стильная мебель, ковры и дорогие картины. Ювелирные компании скупают за бесценок драгоценные камни и золото бывших навабов и раджей. Фамильные ценности находят гостеприимный приют в ростовщических конторах. Полки букинистических магазинов пополняются уникальными изданиями из библиотек недавней знати. Банки выписывают закладные на родовые дворцы и загородные виллы. Феодалы разоряются. Есть во всем этом что-то очень похожее на то, что происходило с русскими помещиками после реформы 1861 года. Только сам процесс упадка и разорения более интенсивный и быстрый.

Расскажу о нескольких встречах. Я часто ходила на Чоук. Это торговый центр в старом городе около «Чар-минара», где расположено множество маленьких лавчонок, торгующих старыми книгами. Я — историк, и мне хотелось собрать библиотеку по истории Хайдарабада. В ненастный день дождливого сезона я забрела в глухой и отдаленный угол Чоука. Здесь за небольшой мечетью, в узком пыльном переулке находилось несколько книжных лавок. Одна из них привлекла мое внимание своей заброшенностью и запущенностью.

В лавку вели две полуразрушившиеся ступени. Рассохшиеся, на ржавых петлях двери были раскрыты. Я вошла внутрь. На давно не метенном каменном полу в беспорядке было разбросано около сотни растрепанных пропыленных книг. В лавке был полумрак, с потолка свешивались гирлянды грязной паутины. Казалось, здесь никого не было. Деревянный колченогий табурет хозяина пустовал. Но вот до моего слуха донеслось мирное похрапывание. Я пошла на звук и обнаружила спавшего на потертой подстилке человека. Ему было лет пятьдесят, а может, и больше. Залатанное ширвани, полуразвалившиеся туфли и засаленная феска спящего свидетельствовали о том, что дела в лавке идут худо. Первым моим желанием было уйти. Но я подумала, что в такой заброшенной лавчонке могут оказаться редкие и интересные книги. Я негромко окликнула спящего. Он поднял неопрятную голову. Я спросила его на урду о нужных мне книгах. Старик встал и, порывшись в груде книжного хлама, извлек несколько книг на урду и подал их мне.

— Меня зовут Низамуддин, — сказал он, переходя на английский. — Если вы хотите, мы можем пойти в мой дом, он здесь недалеко, и посмотреть кое-что в моей библиотеке. Она очень большая.

Меня поразило, что этот, на первый взгляд обычный бедный лавочник говорил на хорошем английском языке. Это не был тот специфический английский жаргон, которым пользуются индийцы-приказчики в европеизированных магазинах фешенебельных кварталов больших городов.

― Где вы учили английский язык?

На мгновение что-то мелькнуло в глазах старика, но сейчас же потухло.

― В Кембридже, — ответил он.

— Вы долго там были?

― Да, я учился в Англии пять лет.

— Но, простите...

― О, я понимаю, о чем вы хотите спросить. Как мог человек образованный дойти до такой жизни? Не правда ли? Вы еще больше удивитесь, если я вам скажу, что вот этот самый Низамуддин лет пятнадцать тому назад был одним из блестящих придворных его высочества. Идемте ко мне, я вам по дороге расскажу кое-что интересное.

... Над городом висят низкие тучи. Дождь льет и льет. Мы идем по запутанным узким уличкам с глухими каменными стенами. Потоки мутно-желтой дождевой воды несутся по древним камням извилистой мостовой, бьются водоворотами в тупиках и закоулках. Дырявый старый зонт не спасает моего спутника от крупных дождевых капель. Вот что я узнаю по дороге. Отец мистера Низамуддина был джагирдаром. Джагир был некрупный. Сам отец жил постоянно в Хайдарабаде и находился при дворе низама. В молодости мистер Низамуддин был отправлен в Кембридж, а по возвращении взят в свиту его высочества. После смерти отца джагир перешел к сыну.

― Доход у меня был приличный, и я жил ни о чем не думая. Мне казалось, так будет всегда. Но пришли другие времена. Джагир отобрали. С тех пор прошло почти десять лет. Правда, мне заплатили компенсацию. Но, знаете, она не могла заменить постоянного дохода. А я не привык считать деньги. Кое-что из ценностей, что у меня было, пришлось продать. На эти деньги я еще мог жить безбедно. Ну, а теперь самое ценное, что осталось у меня, — фамильная, библиотека.

Мы подходим к двухэтажному, несколько обветшавшему особняку.

― Здесь я живу. Дом остался еще от отца.

Скрипит массивная дверь, и мы входим в дом. Минуем комнаты с довольно высокими потолками. Я вижу, как четко отпечатываются следы на пыльном полу джагирдарского особняка. Углы комнат прочно затянуты паутиной. Решетки на узких окнах заржавели и местами поломаны. По комнатам разбросаны остатки мебели: обитые плюшем безногие стулья, растрескавшиеся от времени резные чайные столики. Кусок выцветшего ковра прикрывает место стены, где обвалилась штукатурка. На замызганных стенах до сих пор остались пятна от висевших некогда на них дорогих картин. На всем лежит печать упадка и запустения.

— Поверьте, — поворачивается ко мне хозяин, — этот дом знал лучшие времена.

Я верю...

— Тут библиотека...

Мы входим. Мне кажется, что это та же лавка на Чоуке, но только больших размеров. Тусклый свет дождливого дня просачивается сквозь прикрытые ставни. В комнате полумрак. Понять, что где находится, очень трудно. Шкафов нет.

— Здесь были хорошие шкафы, но лет пять тому назад их продали с аукциона...

Повсюду на полу груды книг. Фолианты в дорогих переплетах, журналы, брошюры, книги, без обложек... Кажется, разобраться в этом хаосе пожелтевшей бумаги и пыли нет никакой возможности. Но кое-что попадается сразу. Мне не хочется долго задерживаться в этом доме, похожем на склеп.

Мистер Низамуддин провожает меня и в дверях подобострастно говорит:

—У меня сегодня прибыльный день, вы взяли много книг.

— А не лучше ли продать книги букинистам, чем самому торговать?

— О, вы не знаете наших лавочников, они хотят все это скупить за бесценок. Самому торговать выгоднее.

— А сколько же вы примерно выручаете в день?

— Две-три рупии, иногда меньше, иногда больше, но мне пока хватает...

Потом я не раз встречала Низамуддина, когда приходила на Чоук за книгами. Большей частью он дремлет в лавке и до сих пор не удосужился разобрать свои книги. Они так и лежат в беспорядке на полу. Соседние лавочники подсмеиваются над своим «благородным» конкурентом. Им просто непонятно, как можно, обладая таким множеством книг, не суметь извлечь из этого хорошей выгоды.

Просто бывший джагирдар не привык работать. Всем своим «высокородным» существом он презирает труд. А за презрение к труду всегда приходится дорого расплачиваться.

В один из воскресных дней я была приглашена в дом своих друзей. А если быть точной, то не в дом, а в дома, потому что эта мусульманская семья — так называемая «большая индийская семья» — занимает всю улицу. Сыновья и дочери главы семейства не уходили далеко, а селились со своими семьями на той же улице. Мне пришлось обойти всю улицу и побывать в каждом доме, чтобы никого не обидеть.

Основательно проголодавшись после длительного обхода, я была рада обеду, которым меня угощали. По местному обычаю, мы сидели на полу и ели руками... Кроме меня, были и другие гости. Среди них мое внимание привлек чернобородый человек в белом тюрбане и белом ширвани. Мы разговорились. Мистер Ашраф, так его звали, оказывается, изучал историю Хайдарабада и даже что-то писал. Ашраф побыл недолго и, уходя, пригласил меня в гости.

В районе Малакпета, позади длинного здания типографии, стоит красивый особняк. Этот особняк принадлежит Ашрафу. Сейчас дом заложен, часть его сдается внаем. Сам Ашраф живет на ренту, которую получает со своих жильцов. Также как и Низамуддин, мистер Ашраф владел когда-то джагиром и не считал денег. Теперь джагира нет, ушли деньги, продано и заложено все, что можно было продать и заложить. Неподалеку от особняка расположилось несколько флигельков. Когда-то там жила многочисленная прислуга наваба Ашрафа. Теперь в одном из них живет сам наваб. Комнатки флигеля тесны и неуютны. Это тот небольшой мирок, где бывший наваб еще чувствует себя хозяином. Все, что происходит за стенами флигеля, вызывает непримиримую враждебность Ашрафа. Но поскольку не в его силах изменить происходящее и помешать потоку новой жизни, он, как улитка в раковине, укрылся за стенами своего последнего пристанища. Все помыслы и вся деятельность Ашрафа обращены в прошлое. Прошлое составляет смысл его теперешней жизни. Когда мы беседовали об истории Хайдарабада, я услышала только восхваление низамовского режима. Просматривая написанное навабом, я увидела, что это было скрупулезное жизнеописание феодальной знати, начиная с низама и кончая самим мистером Ашрафом. И я поняла, что мы вовсе не коллеги, что между нами лежит глубокая и непреодолимая пропасть. Ашраф с гордостью сообщил мне, что работает над своей «историей» вот уже больше десяти лет, а я держала в руках мелко исписанные арабскими буквами странички и думала о том, что человек трудился все эти годы напрасно.

Издать свой труд ему пока не удается, нет денег. Мистер Ашраф обижен на низама. Его высочество отказался отпустить средства на публикацию книги.

― Низам, — говорит наваб, — как змей, сидит на своем богатстве и не хочет дать денег для такого важного дела.

Я не думаю, что низам критически смог оценить труд Ашрафа. Он просто скуп. И бывшим придворным не так легко теперь вырывать у него подачки.

Мистер Ашраф занимается еще и коллекционированием. Однако коллекции его весьма своеобразны. Он собирает все, что было каким-либо образом связано с прошлой жизнью низамовского двора. Здесь вы найдете тщательно подобранные фотографии: низам на приеме у английского резидента, низам в мечети, низам смотрит на процессию в день мохаррама, низам в кругу своего семейства, низам принимает парад войск, низамовские министры, навабы, раджи и т. д. Среди этих фотографий я обнаружила довольно редкий альбом о посещении Николаем II, в бытность его цесаревичем, княжества Хайдарабад. Будущий русский царь был с большой помпой принят низамом VI Махбуб Али-ханом. Пожелтевшие от времени снимки изображают сидящих вместе Николая и низама, низама и Николая на охоте, Махбуб Али-хана и русского цесаревича, осматривающих храмы Эллоры. и Аджанты.

В многочисленных ящиках у мистера Ашрафа хранятся коллекции монограмм: феодальной знати, автографы раджей; и навабов, знаки различия низамовской армии, хайдарабадские монеты и марки (княжество имело собственную денежную систему и почту), пригласительные билеты на приемы к низаму, планы размещения придворных за столом во время торжественных обедов во дворце, и т. д.

В маленьком флигеле бывший наваб живет своей особенной жизнью. Она медленно и тягуче идет среди пожелтевших фотографий, пыльных атрибутов бывшей дворцовой суетни, неуходящих воспоминаний о прошлом и... безденежья.

Однажды вечером я с одной моей знакомой возвращалась из кинотеатра. Вдруг кто-то ее окликнул. Мы остановились. К обочине тротуара подрулил старый, видавший виды «форд». Из автомобиля вышла высокая немолодая женщина в темно-красном сари.

— Знакомьтесь, — сказала мне моя спутница. — Это миссис Шах Джахан, моя старая школьная подруга.

Начался обычный в таких случаях разговор. Когда мы расстались, Риасат, так звали мою знакомую, кое-что рассказала мне о своей старой подруге.

Шах Джахан принадлежала к одной из знатных и богатых семей княжества. Семья владела большим джагиром и считалась не последней при дворе низама. Муж Шах Джахан, Али-Кадр, был крупным сановником. Человек крайне реакционных взглядов, он ненавидел все передовое и новое. После присоединения Хайдарабада к Индии в 1948 году он эмигрировал в Иран. Семья же осталась в Хайдарабаде.

Через несколько дней через Риасат мне было передано приглашение посетить Шах Джахан. Ее дом находился на одной из центральных улиц города. По неширокой каменной лестнице мы поднялись наверх и в большой, несколько мрачноватой комнате были встречены хозяйкой. На низком столике перед ней стояла коробка с паном. Во время разговора Шаx Джахан все время готовила себе пан и жевала его. Пан был крепкий, с табаком. Какой-то отпечаток неустроенности и неуверенности лежал на этом доме. Что-то неуловимо напоминало атмосферу жилищ Низамуддина и Ашрафа. Хотя в доме и сохранилась богатая обстановка, но уже чувствовалось, что она доживает последние дни.

Шах Джахан жаловалась на дороговизну.

― Очевидно, — сказала она, — нам придется покинуть этот дом. Он мне не по средствам, надо найти что-нибудь другое.

Да, но зачем держать столько слуг, если тебе не хватает денег, заметила Риасат.

― Но это традиция нашего дома. Да и обходиться без них мы не можем, ведь дом — большой.

Пора отказаться от традиций, если они тебе не по карману.

Шах Джахан отправила очередную порцию пана в рот и задумалась.

― Да, — прервала она молчание, — деньги текут. Очень много приходится платить и за образование детей.

― Ты, конечно, не привыкла и не умеешь считать деньги, ― возразила Риасат. Сама она работала, и вместе с мужем они содержали большую семью.

В лице Шах Джахан мелькнула какая-то полупокровительственная улыбка.

Меня ведь этому не учили. Денег было всегда достаточно. Ты, конечно, другое дело...

― Ты бы занялась чем-нибудь, — посоветовала Риасат.

― Что ты! Я ведь ничего не умею делать.

В это время в комнату вошел пожилой мужчина в феске. Его небольшие глазки воровато перебегали с предмета на предмет.

Мир вам, мэм-сахиб, — сказал вошедший. — Я пришел навестить вас...

Человек изогнулся в подобострастном поклоне.

Хорошо, хорошо, пойди пока подожди на кухне.

Человек, пятясь, вышел.

― Это мой старый слуга. Многих из них я не могу сейчас взять, но мне им приходится помогать.

― Но ведь они работают в другом месте, — рассмеялась Риасат. ― И им, очевидно, платят.

― Да, но существуют наши семейные традиции. Видно, к этой, по-своему неплохой, но беспомощной женщине, вернee, к ее деньгам присосался не один мелкий паразит. Физиономия «старого слуги» больше напоминала о продувном мошеннике, чем о преданности и бескорыстии.

― Мне кажется, что деньги не могут кончиться, поэтому я их и трачу без оглядки.

Риасат иронически усмехнулась.

А я вспомнила мистера Низамуддина. Он, наверно, тоже не верил, что деньги могут кончиться. Психология всех этих «бывших» людей, очевидно, одинакова. Им трудно поверить, что наступят и наступают дни, когда им придется считать каждую ану, потому что в их прежней жизни не было таких дней. И каждый из них думает о том, что свершится чудо и былое вернется. Но чудес даже в Индии сейчас не бывает, а деньги уходят...

Я возвращалась домой поздно вечером. Город еще не затих. В теплом ночном воздухе стоял разноголосый шум толпы. Главную улицу заливали цветные огни реклам, фонарей, ярко освещенных окон. И этим шумным, живущим напряженной жизнью улицам не было абсолютно никакого дела до стареющей, непрерывно жующей пан женщины, бессильного и никчемного потомка крупного феодального рода...

Феодалы разоряются... Но есть среди них и особая группа. Эта группа очень небольшая, но она существует. Это те, кто не поклоняется бессмысленно своему прошлому и былым традициям, кто смог разглядеть новые возможности для себя: и своих денег в мире капитала и наживы. Некоторые навабы и раджи, ловко пустив в оборот оставшиеся деньги, превращаются в дельцов капиталистического толка. Один из таких людей — раджа Гирджи. Капиталистическое предпринимательство оказалось для него тем целебным вливанием, которое возродило феодальный блеск его дома, но только на несколько иной основе.

Раджа занялся торговлей, приносящей значительный доход, и продолжал жить на широкую ногу. И эта его жизнь удивительным образом сочетала былую феодальную роскошь, и традиционный уклад с напряженной атмосферой капиталистического бизнеса.

Дворец Гирджи — один из богатых в Хайдарабаде. Это большое здание с мраморными колоннами. Перед парадным входом огромный английский парк со статуей Геркулеса в центре. Просторные комнаты обставлены по-европейски. Мебель, обитая гобеленами, ковры, картины. Лепные потолки расписаны. На столах и в шкафах множество фарфоровых статуэток. Они тоже европейские. Буколические пастухи и пастушки, маркизы, амуры... Среди фарфоровых безделушек бронзовые фигурки императоров и полководцев: Нельсон, Наполеон...

Все содержится в порядке, нигде ни пылинки. Каждая-комната по существу выставка. Хозяева, собрали в них много дорогих, но чуждых им по духу вещей и расставили так, чтобы все было видно. И выбор вещей и их размещение свидетельствуют о кичливой и тщеславной гордости феодала и безвкусице торговца. То же напыщенное тщеславие звучит в словах молодого раджи, когда он говорит: «Наш род аристократический, мы одни из тех, на ком держалось государство».

Хозяин обращает мое внимание на портреты предков. Вот Салар Джанг I.

— Это самый знатный человек Хайдарабада. Он — второй после низама. Правда, он не прямой наш предок, но мы связаны с ним родственными узами.

У первого Салар Джанга мужественное лицо, телосложение воина. А молодой раджа небольшого роста, изнеженный и хилый. Он скорее похож на слабую девушку, чем на мужчину.

⇐ Предыдущая 123 4 5 6 7 8 9 10 Следующая ⇒