Сергей Александрович Абрамов 3 страница

– А не всё ли тебе равно, Радуга, когда свой талант демонстрировать? – не утерпел Бим, уязвил парня.

– Не всё равно. – Алик решил не молчать, действовать тем же оружием. – Да и вам – из педагогических соображений – надо бы пойти мне навстречу.

Поймал округлившийся взгляд Фокина: ты что, мол, с катушек совсем слез? Не слез, лучший друг, качусь – не останавливаюсь, следи за движением.

Бим играет в демократа:

– Как, ребята, пойдём навстречу?

А ребят хлебом не корми, дай что‑ нибудь, что отвлечёт от обычной рутины урока. Орут:

– Пойдём… Удовлетворим просьбу… Дерзай, Радуга…

Бим вроде доволен:

– Стойки, маты, планку. Живо!

Все скопом помчались в подсобку, потолкались в дверях, потащили в зал тяжеленные маты, сложили в два слоя в центре зала, стойки крестовинами под края матов засунули – для устойчивости.

– Какую высоту ставить? – спросил староста класса Борька Савин, хоть и отличник, но парень свой. К нему даже двоечники с любовью относились: и списать даст, и понять поможет – кому что требуется.

– Заказывай, Радуга.

Алик подумал секунду, прикинул, решил:

– Начнём с полутора.

– Может, не сразу? – усомнился Бим.

– А чего мучиться? – демонстративно махнул рукой Алик. – Помирать – так с музыкой.

– Помирать решил?

– Поживу ещё.

Сам подошёл, проверил: точно – метр пятьдесят.

– Начинай, Радуга.

– Пусть сначала Фокин прыгнет. Присмотреться хочу.

– Присматривайся. Пойдёшь последним.

Отлично. Посидим, поглядим, ума‑ разума наберёмся. Ага, при взлёте правую ногу чуть‑ чуть согнуть… Левая прямая… идёт вверх… Переворачиваемся… Руки – чуть в стороны, в локтях согнуты… Падаем точно на спину… Кажется: проще простого. Кажется – крестись. Джинн с бабой‑ ягой и Брыкиным сказали: прыгать будешь. А как прыгать – не объяснили. Халтурщики…

Он даже вздрогнул от этой мысли: значит, всё‑ таки – джинн, баба‑ яга, Брыкин? Вещий сон?

– Радуга, твоя очередь.

Потом, потом додумать. Пора…

Побежал – как вчера, в саду, – оттолкнулся, легко взлетел, планку даже не задел, высоко прошёл, лёг на спину. Вроде всё верно сделал, как Фокин.

В зале тишина. Только Фокин, лучший друг, не сдержался – зааплодировал. И ведь поддержали его, хлопали, кто‑ то даже свистнул восторженно, девчонки загалдели. А Алик лежал на матах, слушал с радостью этот весёлый гам, потом вскочил, понёсся в строй, крикнув на бегу:

– Ошибки были?

– Для первого раза неплохо, – сказал Бим, явно забыв, что прыгает Алик не первый раз. Другое дело, что все прошлые попытки и прыжками‑ то не назвать…

– Поднимем планку?

– Не торопись, Радуга, освойся на этой высоте.

– Я вас прошу.

– Ну, если просишь…

Поставили метр шестьдесят. Все уже не прыгали. Девчонки устроились у стены на лавках, к ним присоединились ребята – из тех, кто послабее или прыжков в высоту не любит. Были и такие. Скажем, Гулевых. Один из лучших футболистов школы, как стопперу – цены нет, а прыгать не может. И, заметим, Бим к нему не пристаёт с глупостями: не можешь – не прыгай, играй себе в защите на правом краю, приноси славу родному коллективу. Славка Торчинский на вело педали крутит. За «Спартак». Ему тоже не до высоты. Лучше не ломаться зря, поглядеть спокойно, тем более что урок явно закончился, да и вообще не получился: шло представление с двумя актёрами – Бимом и Радугой, «злодеем» и «героем», да ещё Фокин где‑ то сбоку на амплуа «друга героя» подвизается.

Не только Фокин. Ещё человек пять прыгало. По той же театральной терминологии – статисты. Метр шестьдесят взяли все. Двое – со второй попытки. У Бима азарт появился.

– Ставь следующую! – кричит.

Метр семьдесят. Немыслимая для Алика высота. Фокин взял, остальные не стали пробовать. Алик пошёл на планку, как на врага, взмыл над ней – готово!

– Ты что, притворялся до сих пор? – вид у Бима, надо сказать, ошарашенный.

А вопрос нелепый. С какой стати Алику притворяться, когда гораздо спокойнее таланты демонстрировать.

– Не умел я до сих пор прыгать, Борис Иваныч.

– А сейчас?

– А сейчас научился, – потом объяснения, успеется. – Ставим следующую?

Метр семьдесят пять. Фокин не бросает товарища. Ну, он эту высоту и раньше брал, и сейчас не отступил. Ну‑ ка, Алик… Разбег. Толчок. Хо‑ ро‑ шо!

– Хорошо! – Бим даже руки от возбуждения трёт. О том, что Радуга «запоздал в развитии», не вспоминает. Да и зачем вспоминать о какой‑ то ерундовой оговорке, реплике, в сердцах сказанной, если нежданно‑ негаданно в классе объявился хороший легкоатлет, будет кого на районные соревнования выставить.

– Ставим метр восемьдесят, – решил Фокин.

Он не ведает, что у него роль «друга героя», а «герой» о такой высоте никогда в жизни не мечтал – смысла не было, мечты тоже реальными быть должны. Фокин, как и Бим, завёлся. Не было в классе соперника – появился, так надо же выяснить: кто кого.

– Хватит, Фокин. – Бим уже отошёл от «завода», не хочет превращать тренировку в игру.

– Последняя, Борис Иваныч, – взмолился Фокин.

И Алик поддержал его:

– Последняя, – и для верности добавил: – Чтоб мне ни в жисть метр двадцать не взять…

Почему‑ то никто не засмеялся. Шутка не понравилась? Или то, что казалось весёлым и бездумным в начале урока, сейчас стало странным и даже страшноватым? В самом деле, не мог Радуга за такое короткое время превратиться из бездаря в чемпиона, не бывает такого, есть предел и человеческим возможностям и человеческому воображению.

И Алик понял это. И когда лучший друг Фокин с первой попытки взял свою рекордную высоту, Алик так же легко разбежался, взлетел и… лёг грудью на планку. Она отлетела, со звоном покатилась по полу.

Было или почудилось: Алик услыхал вздох облегчения. Скорее, почудилось: ребята далеко, сам Алик пыхтел как паровоз – попрыгай без привычки.

А может, и было…

– Дать вторую попытку? – спросил Бим.

– Не стоит, – сказал Алик. – Не возьму я её.

– Что, чувствуешь?

– Чувствую. Вот потренируюсь и…

Победивший и оттого успокоившийся Фокин обнял Алика за плечи.

– Ну, ты дал, старик, ну, отколол… Борис Иваныч, думаю – в секцию его записать надо. Какая прыгучесть! – И, помолчав секунду, признался, добрая душа: – Он же меня перепрыгнет в два счёта, только потренируется.

Бим нашёл, что в словах Фокина есть резон – и в том, что тренироваться Радуге стоит, и что перепрыгнет он Фокина, если дело так и дальше пойдёт, – но вслух высказываться не стал, осторожничал.

– Поживём – увидим, – сказал он. – А что, Радуга, ты всерьёз решил прыжками заняться?

– Почему бы и нет? – Алик стоял – сама скромность, даже взор долу опустил. – Может, у меня и вправду кое‑ какие способности проклюнулись…

– Может, и проклюнулись, – задумчиво протянул Бим.

Что‑ то ему всё‑ таки не нравилось в сегодняшней истории, не слыхал он никогда про спортивные таланты, возникшие вдруг, да ещё из ничего. А Радуга был ничем, это Бим, Борис Иваныч Мухин, съевший в спорте даже не собаку, а целый собачий питомник, знал точно. Но факт налицо? Налицо. Считаться с ним надо? Надо, как ни крути.

– Если хочешь, придёшь завтра в пять в спортзал, – сказал он. – Посмотрим, попрыгаем… – не удержался, добавил: – Самородок…

И Алик простил ему «самородка», и тон недоверчивый простил, потому что был упоён своей победой над физкультурником, да что там над физкультурником – над всем классом, над чемпионом Фокиным, над суперзвёздами Гулевых и Торчинским, кто остальных в классе и за людей‑ то не считал, над ехидным ангелом Дашкой, которая сегодня же сообщит своей маман о невероятных спортивных успехах Алика, а та не преминет вспомнить, как вышеупомянутый лодырь и прогульщик тренировался в саду во время уроков.

– Приду, – согласно кивнул он Биму, а тот свистнул в свой свисточек, висевший на шнурке, махнул: конец урока.

И все потянулись в раздевалку, хлопали Алика по спине, отпускали весёлые реплики – к случаю. А он шёл гордый собой, счастливый: впервые в жизни его поздравляли не за стихи, написанные «к дате» или без оной, не за удачное выступление на школьном вечере отдыха, даже не за победу на районной олимпиаде по литературе. Нет – за спортивный успех, а он в юности ценится поболее успехов, так сказать, гуманитарных.

Сила есть, ума не надо – гласит поговорка. А тут и сила есть, и умом бог не обидел, не так ли? Алик твёрдо считал, что именно так оно и есть. Теперь – так.

Одно мешало триумфу: воспоминание о снах. Ведь были же сны – чересчур реальные, чересчур правдивые. Всё сбылось, что обещано. Только, помнится, условие поставлено…

После уроков подошла Дарья свет Андреевна.

– Ты домой?

Ах, мирская слава, глория мунди, сколь легки твои сладкие победы!..

– Домой. А что?

– Нам по пути.

Странный человек Дашка… Будто Алик не знает, что им по пути, так как живут они в одном подъезде: он – на шестом этаже, она – на четвёртом. Но самая наибанальнейшая фраза в устах женщины звучит откровением. Кто сказал? Извольте: Александр Радуга сказал. Вынес из личного опыта.

– Пошли, если тебе так хочется.

Даша посмотрела на него с укоризной, похлопала крыльями‑ ресницами: груб, груб, неделикатен. Промолчала.

– Что ты будешь делать вечером?

Хотел было заявить: мол, намечается дружеская встреча в одном милом доме. Но вспомнил о «пограничных условиях» из сна, и что‑ то удержало, словно выключатель какой‑ то сработал: чирк и – рот на замке.

Сказал честно:

– Не знаю, Даш. Скорей всего, дома останусь.

– Дела?

– Сегодня отец из командировки прилетает.

– Ну и что?

Вот непонятливая! Человек отца две недели не видел, а она: ну и что?

– Ну и ничего.

– Алик, а почему ты мне всё время грубишь?

– С чего ты взяла?

– Слышу. Ты меня стесняешься?

– С чего ты взяла?

– Ну, заладил… Надо чувствовать себя легко, раскрепощенно и, главное, уважать женщину.

Алик и сам не понимал, почему с Дашкой он не чувствует себя «легко, раскрепощенно». Он – говорун и остроумец, не теряющийся даже в сугубо «взрослой» компании, оставаясь один на один со Строгановой, начинает нести какую‑ то односложную чушь, бычится или молчит. Ведёт себя как надувшийся индюк. Может, не «уважает женщину»? Нет, уважает, хотя «женщина» по всем данным – вздорна, любит дешёвое поклонение, плюс ко всему ничего не понимает в поэзии. Однажды пробовал он ей читать Блока. Она послушала про то, как «над бездонным провалом в вечность, задыхаясь, летит рысак», спросила: «А как это – провал в вечность? Пропасть? » И Алик, вместо того чтобы немедленно уйти и никогда не возвращаться, терпеливо объяснял ей про образный строй, метафоричность, поэтическое видение мира. Она вежливенько слушала, явно скучала, а потом пришёл дылда Гулевых и увёл её на хоккей: они, оказывается, ещё накануне договорились, и Даша не могла подвести товарища. Товарищ! Гулевых, который в сочинении делает сто ошибок, но его правой ноге нет равных на территории от гостиницы «Украина» до панорамы «Бородинская битва»…

Видимо, Гулевых приелся. Нужна иная нога. Вот она: левая толчковая Алика Радуги. А то, что, кроме ноги, есть у него и голова с кое‑ каким содержанием, – это дело десятое. Не в голове счастье. Выходит, так?

– Я, Даш, уважаю прежде всего человека в человеке, а не мужчину или женщину. При чём здесь пол?

– При том. В женщине надо уважать красоту, женственность, грацию, умение восхищаться мужчиной.

С последним, надо признать, трудно не согласиться…

– А в мужчине?

– А в мужчине – силу, мужественность, строгий и логический ум…

Хорошо, хоть ум не забыла…

– Даш, а ты меня уважаешь? – спросил и сам застыдился: вопрос из серии «алкогольных». Но сказанного не воротишь.

– Уважаю, – она не обратила внимания на формулировку.

– А за что?

– Ну‑ у… За то, что ты человек с собственным мнением, за то, что следишь за своей внешностью. За сегодняшнее тебя тоже нельзя не уважать…

– Прыгнул высоко?

– Не так примитивно, пожалуйста… Нет, за то, конечно, что не смирился с поражением, потренировался – мне мама рассказывала, как ты в саду прыгал, – и доказал всем, что можешь.

Хорошая, между прочим, версия. Благодаря ей Алик будет выглядеть этаким волевым суперменом, который, стиснув зубы, преодолевает любые препятствия, твёрдо идёт к намеченной цели. И ничто его не остановит: ни страх, ни слабость, ни равнодушие. Только она, эта версия, – чистая липа. Иными словами – враньё. А врать не велено. Баба‑ яга не велела. И джинн Ибрагим, ныне артист иллюзионного жанра. Как быть, граждане?

Один выход: говорить правду.

– Я не тренировался, Даш. Просто я вчера проснулся, уже умея прыгать в высоту.

– Скромность украшает мужчину.

Фу‑ ты, ну‑ ты, опять банальное откровение. Или откровенная банальность.

– Скромность тут ни при чём. Я во сне видел некоего джинна, бабу‑ ягу и профессора Брыкина. – Алик усмехнулся про себя: звучит всё полнейшей бредятиной. А ведь чистая правда… – И за мелкие услуги они наградили меня этим спортивным даром. Поняла?

Даша сморщила носик, губы – розочкой, глаза сощурила.

– Неостроумно, Алик.

– Да не шучу я, Даш, честное слово!

– Я с тобой серьёзно, а ты…

Быстро пошла вперёд, помахивая портфелем, и, казалось, даже спина её выражала возмущение легкомысленным поведением Алика.

– Даш, да погоди ты…

Никакой реакции: идёт, не оборачивается. Ну и не надо. Дружи с Гулевых: он свой футбольный дар всерьёз зарабатывал, без мистики. Сто потов спустил…

– Даш, а за что ты Гулевых уважаешь? Сила есть – ума не надо? – Эх, ну кто за язык тянул…

Она обернулась, уже стоя на ступеньках подъезда.

– Дурак ты! – вбежала в подъезд, дверь тяжко хлопнула за ней: любит домоуправ тугие пружины.

– А это уже совсем не женственно, – сказал Алик в пространство и подумал с горечью: и вправду дурак.

Сел на лавочку, поставил рядом портфель, вытянул ноги. Ноги как ноги, ничего не изменилось, никакой дополнительной силы в них Алик не чувствовал. Тощие, голенастые, длинные. Школьные брюки явно коротковаты, надо попросить маму, чтобы отпустила. Дашка сказала: «Следишь за своей внешностью». А брюки носков не прикрывают, позорище какое…

Итак, не в ногах дело. Как, впрочем, не в руках, не в бицепсах‑ трицепсах. Дело в бабе‑ яге. А что? Вещие сны наукой не доказаны, но и не отвергнуты. Помнится, сидел в гостях у родителей какой‑ то физик, заговорили о телепатии, так физик и скажи: «Я поверю в физический эффект лишь тогда, когда сумею его измерить». – «Чем? » – спросил Алик. – «Неважно чем. Линейкой, термометром, амперметром – любым прибором». – «Но ведь телепатия существует? » – настаивал Алик с молчаливой поддержки отца. – «Пока не измерена – не существует». – «А может существовать? » Тут физик пошёл на уступку: «Существовать может всё». – «На уровне гипотезы? » – «На уровне предположения».

И то хлеб. Предположим, что телепатия существует – когда‑ нибудь её «измерят». Предположим, что вещие сны тоже существуют. Теперь доведём предположение до уровня гипотезы. Вещий сон есть не что иное, как форма деятельности головного мозга, при коей в работу включаются те клетки, которые до сих пор задействованы не были. Этот процесс приводит к перестройке всего организма по определённой схеме. Вчера ходил – сегодня прыгаешь.

Красиво? Красиво. Вполне в стиле Никодима Брыкина из последнего сна. Много слов, много тумана, ясности – никакой. А как, дорогой товарищ Радуга, вы объясните указание не лгать «ни намеренно, ни нечаянно, ни по злобе, ни по глупости»? Проще простого: пограничные условия, Брыкин точно сформулировал. Когда врёшь, включается ещё одна группа клеток мозга, которые начисто парализуют работу той, новой группы – ведающей спортивными достижениями.

Во бред! Но и вправду красиво…

Можно, конечно, спросить у мамы, да только реакция на рассказ о снах будет примерно той же, что и у Дашки, не облечённой дипломом кандидата наук. Не в дипломе дело. В умении верить в Необычное, в Незнаемое, в Нетипичное. Давит, ох как давит нашего брата стереотип мышления. Любимая фраза: этого не может быть, потому что этого не может быть никогда. Всё, видите ли, измерить надо! Пощупать и понюхать. Пожевать и выплюнуть: не годится, не стоит внимания. А что стоит? Всё, что внесено в квадратики определённой системы, вполне обеспечивающей душевное равновесие. Отец – уж на что передовой человек, а и то не поверит. Порадуется: мол, я говорил, есть в тебе огромные потенциальные возможности, да ленив ты, нелюбопытен… А в бабу‑ ягу не поверит. И в Ибрагима тоже. А мама приведёт в дом настоящего Брыкина, и тот вместе с родителями посмеётся над фантазиями Алика.

Но любая более или менее приемлемая версия будет лживой. Как тогда жить прикажете? Всё‑ таки говорить правду. С милой улыбкой. Ах, Алик, он такой шутник, спасу нет, вечно разыгрывает, вечно балагурит… Как прыгать научился? Да, знаете ли, нырял в реку, нашёл кувшин с джинном, а тот – в благодарность за освобождение – наградил талантишком… А если серьёзно? А серьёзно, знаете ли, такие вопросы не задают… И отойдёт вопрошающий, смущённый справедливым упрёком.

Но дар даром, а тренироваться не мешает. И ещё: волей‑ неволей придётся идти на мелкую ложь, но, помня о «пограничных условиях», стараться, чтобы она для тебя была правдой. Иначе всемогущее «так не бывает» вызовет кучу подозрений. Алик вспомнил насторожённое молчание класса, когда он наперегонки с Фокиным брал высоту за высотой. «Так не бывает! » Вовремя остановился, не стал прыгать дальше. Соврал, что не сможет взять метр восемьдесят? Отчасти соврал. Но и правду сказал: не сможет, потому что это вызвало бы антагонизм одноклассников, обиду лучшего друга, подозрения Бима. По моральным причинам не сможет, а не по физическим.

Так держать, Алик!..

Вечером, когда отец, уже отмытый от командировочной пыли, сытый и добродушный, уселся в кресло и задал традиционный вопрос: что происходило в его отсутствие? – Алик не удержался, похвастался:

– Сегодня Бима наповал сразил.

– Каким это образом? – спросил отец, не выясняя, впрочем, кто такой Бим. Несложная аббревиатура в доме была известна.

– Прыгнул в высоту на метр семьдесят пять, – сказал небрежно, между прочим, не отрываясь от книги.

Отец даже рассмеялся.

– Красиво сочиняешь.

– Кто сочиняет? – возмутился Алик. – Позвони Фокину, если не веришь.

– Алик, чудес не бывает. До моего отъезда ты не знал, с какой стороны к планке подходить.

– А теперь знаю.

– Ты потрясаешь основы моего мироощущения. – Отец любил высказываться красиво.

– Придётся тебе их пересмотреть. Факты – упрямая вещь.

– Так‑ таки взял?

– Так‑ таки взял.

– С третьей попытки? – отец ещё на что‑ то надеялся.

– С первой. – Алик безжалостно разрушал его надежды.

– Чудеса в решете! Слушай, а может, ты с Фокиным сговорился? – отец искал лазейку, чрезвычайно беспокоясь за своё мироощущение. Ему не хотелось пересматривать основы: лень и трудно.

Алик обиделся. Одно дело – не верить в бабу‑ ягу, другое – в реальное, хотя и удивительное явление. Тем более, свидетелей – навалом. И если Фокин не внушает доверия…

– Можешь позвонить Биму, Строгановым, отцу Гулевых – ты же с ним в шахматы играешь.

– Подтвердят?

– Трудно опровергнуть очевидное.

– Ну, ты дал, ну, молодец! – Тут отец повёл себя совсем как Фокин в спортзале. Даже встать не поленился, ухватил Алика обеими руками за голову, потряс от избытка чувств. – Как это ты ухитрился?

Предвкушая развлечение, Алик заявил:

– Понимаешь, сон вчера видел. Вещий. Будто выпустил джинна из бутылки, то есть из кувшина. А он мне, на радостях, говорит: будешь прыгать в высоту «по мастерам».

– Кто говорит? Кувшин?

– Да нет, джинн.

– Так‑ так. А как его звали? Омар Юсуф ибн Хоттаб?

– Можешь себе представить – Ибрагим.

– Редкое имя для джиннов… А что‑ нибудь пооригинальнее ты не придумал?

– Можно и пооригинальнее. Во втором сне я в трубинском лесу на бабу‑ ягу напоролся. Отгадал три её загадки – между прочим, плёвые, – она мне и говорит…

– «Будешь прыгать в высоту „по мастерам“… Понял». Третьего сна не было?

– Был, – сказал Алик, наслаждаясь диалогом. – Будто я в воскресенье попал в мамин институт. А там Брыкин меня отловил, усадил в какое‑ то кресло, подвёл датчики и перестроил мне это… как его… модуляционное биопсиполе в коммутационной фазе «Омега».

– И ты стал прыгать в высоту «по мастерам»?

– Ну, это уж – факт.

Отец упал в кресло и захохотал. Он всегда долго хохотал, если его что‑ то сильно смешило, всхлипывал, повизгивал, хлопал в ладоши, вытирал слёзы. Мама сердито говорила, что смеётся он крайне неинтеллигентно, но сама не выдерживала, начинала улыбаться: уж больно заразителен был «неинтеллигентный» смех отца.

Алик ждал, пока он отсмеется, сам похмыкивал. Наконец отец утомился, вытер слёзы, спросил:

– А если серьёзно? Тренировался?

Что ж, вчерашние прыжки в саду можно назвать тренировкой. Пойдём навстречу родителю‑ реалисту.

– Было дело.

– И прыгнул?

– И прыгнул.

– Я же говорил, что есть в тебе огромные потенциальные возможности, да только ленив ты до ужаса, ленив и нелюбопытен.

Алик отметил, что отец дословно повторил предполагаемую фразу. Отметил и похвалил себя за сообразительность и умение точно прогнозировать реакцию родителей. Это умение здорово помогает в жизни. Кто им не обладает, тот страдалец и мученик.

– Как видишь, я не только могу стихи писать…

Подставился по глупости, и отец тут же отреагировал:

– Стихи, положим, ты не можешь писать, а только пробуешь. А вот прыгать… Скажи, метр семьдесят пять – это очень много?

Вот тебе раз! Восхищался, восхищался, а чем – не понял.

– Достаточно много для первого раза.

– Будет второй?

– И второй, и десятый, и сотый. Я всерьёз решил заняться лёгкой атлетикой. Завтра в пять – тренировка. Бим ждёт.

Отец снова вскочил и запечатлел на лбу сына поцелуй – видимо, благословил на подвиги.

– Если не отступишь, буду тобой гордиться, – торжественно объявил он.

– Не отступлю, – пообещал Алик.

Да и куда отступать? Сказал «а» – перебирай весь алфавит. Кроме того, глупо обладать талантом – пусть с неба свалившимся – и не пользоваться им. Как там говорится: не зарывай талант в землю.

Когда Алик подошёл к школе, электрические часы на её фронтоне показывали шестнадцать пятьдесят. До начала тренировки оставалось десять минут. Чуток подумал: прийти раньше – посчитают, что рвался на тренировку, как восторженный пацанёнок; опоздать минуты на две, на три – рано записывать себя в мэтры. Пока размышлял, большая стрелка прыгнула на цифру одиннадцать.

Пробежал по холлу, где висели коллективные фотографии выпусков всех лет, красовалась мраморная доска с именами отличников, спустился по лестнице в подвал и… оказалось, что Бим уже выстроил в зале спортсменов. Наскоро переоделся, встал в дверях.

– Извините за опоздание, Борис Иваныч.

Ребята бегали по залу, всё время меняя ритм. Бим посмотрел на часы, крикнул:

– Резвее, резвее… – подошёл к Алику. – Почему опоздал?

– Не понял: только прийти в пять или это – уже начало тренировки.

– Запомни на будущее: если я говорю – в пять, в три, в семь, значит, в это время – минута в минуту – ты должен стоять в строю. Идею уяснил?

– Уяснил.

– Всё. Марш в строй!

Пробегавший мимо Фокин махнул рукой. Алик рванулся за ним, пристроился сзади. Думал: зачем ненужная и выматывающая беготня, если он пришёл сюда прыгать в высоту? А Бим, словно нарочно, покрикивает:

– Темп, темп… Радуга, нажми, еле ноги переставляешь.

Ясное дело: еле переставляет. Хорошо, что двигаться способен, впору – язык на плечо, брякнуться на маты где‑ нибудь в тёмном уголке и подышать вволю.

Фокин обернулся:

– Крепись, старикашка. Ничто не вечно под луной…

Каков орелик! Побегаешь так – поверишь, что и ты не вечен, несмотря на твои щенячьи пятнадцать лет.

А Бим знай шумит:

– А ну, ещё кружочек… В максимальном темпе… Наддали, наддали… Радуга, не упади…

Смеются… Откуда у них силы смеяться? У Алика не было сил даже обидеться, своё уязвлённое самолюбие потешить. Но именно оно не позволяло ему выйти из строя, плюнуть на всё и умотать домой. Бежал, как и все. Помирал на ходу, но бежал. Сила воли плюс характер… Берите пример с Александра Радуги, не ошибётесь…

– А‑ атставить бег! – зычно командует Бим.

Наконец‑ то… Алик обессиленно плюхнулся на лавку: передохнуть бы. Как же, ждите!

– Радуга, почему расселся? Быстро в строй!

Вскочил как ужаленный, зашагал вместе со всеми. Подлый Фокин смеётся, подмигивает. Подножку Фокину… Так тебе и надо, не будешь злорадничать.

– Радуга, прекратить хулиганство. На подножки силы есть, а на тренировку – извини‑ подвинься?

– Я нечаянно, Борис Иваныч. С непривычки ноги заплетаются.

– А ты расплети, расплети. А я помогу.

Интересно – как поможет?

– Всем на корточки! Па‑ апрыгали!..

Ох, мука… А Бим‑ то, оказывается, садист, компрачикос, враг подрастающего поколения, достойной смены отцов. На что сгодится поколение, которое ещё в отрочестве отдало все силы, прыгая на корточках? Чёрт, икры будто и не свои… А негодяй Фокин коленкой норовит в зад пихнуть.

– Борис Иваныч, Фокин ведёт себя неспортивно.

– Фокин, веди себя спортивно.

– Борис Иваныч, я Радуге помогаю, подталкиваю, а он – неблагодарный…

– Радуга, разрешаю один раз тоже повести себя неспортивно.

Благородно со стороны Бима. Не будем торопиться, подловим моментик, отметим неразумным хозарам. То бишь Фокину.

– Закончили прыжки. Сгруппировались у дверей… По трое, через зал – прыжками… Па‑ ашли!.. Левая нога, правая нога, левая нога, правая… Радуга, шире мах!..

Раз, два, левой, канареюшка жалобно поёт…

– Следите за Радугой… Радуга, а ну‑ ка, сам, в одиночестве… Левая нога, правая нога, левая нога… правая… Вот такой шаг должен быть, а вы всё ляжки бережёте, натрудить боитесь. Начали снова… Левая нога, правая нога…

Алик прыгал и чувствовал нечто вроде гордости. Впервые в жизни его поставили в пример, и не где‑ нибудь – в физике там или в литературе – в спо‑ о‑ орте! Не фунт изюму, как утверждает отец. В своё время фраза показалась элегантно‑ загадочной, начал вовсю щеголять, потом как‑ то наткнулся в словаре Даля: фунт – четыреста граммов; всё сразу стало будничным и скучным.

– Радуга, о чём думаешь?

– О разном, Борис Иваныч.

– То‑ то и плохо, что о разном. Думать надо о том, что делаешь. В данном случае – об упражнении. Отвлёкся – уменьшил шаг.

Вот тебе и раз! Алик до сих пор считал, что бег, прыжки или там плавание не требуют сосредоточенности. Оказывается, требуют, иначе ухудшаются результаты. Но зачем об этом знать ему, если он прыгает, так сказать, по доверенности: он – исполнитель, сколько надо, столько и преодолел, и думать‑ то не о чём. Выходит, есть о чём, если Бим говорит: уменьшил шаг. Может, сие самих прыжков в высоту не касается? Проверим впоследствии…

– Стоп! Кончили упражнение. Три минуты – перерыв. Расслабились, походили… Не останавливаться, Радуга…

Никто и не останавливался. Алик ходил вдоль стены, чувствуя смертельную усталость. Почему‑ то саднило горло: глотаешь – как по наждачной бумаге идёт. Ноги гудели, и покалывало в боку. Стоит ли ломаться ради полной показухи? – думал Алик. Ведь он и так прыгнет выше всех, кто пришёл на тренировку, и выше Фокина распрекрасного. Ишь – вышагивает, дыхание восстанавливает… Алик попробовал походить, как Фокин, – вроде в горле помягче стало. И всё‑ таки: зачем ему эта выматывающая тренировка? Плюнуть на всё и – прыгать, как получается. А получиться должно, Алик свято уверовал в силу джинна, бабы‑ яги и брыкинского инверсора‑ конвергатора.

– Борис Иваныч, частный вопрос можно?

– Валяй спрашивай.

– Может, я без тренировок прыгать буду?

– Без тренировок, парень, ещё никто классным спортсменом не стал.

– А если я самородок?

– Любой самородок требует ювелирной обработки, слыхал небось?

– А в Алмазном фонде лежат золотые самородки, и никакой ювелир им не требуется.

– Потому и лежат, Радуга. Камень и камень, только золотой. Как говорится, велика Федора… А вот коснётся его рука мастера, сделает вещь, заиграет она, заискрится, станет людям радость дарить. Это и есть искусство, Радуга. Так и в спорте, хотя аналогия, мягко говоря, натянутая… Идею уяснил?

– Уяснил.

А у Бима‑ то, оказывается, голова варит. Ишь какую теорию развернул. Демагогия, конечно, но не без элегантности. Пожалуй, Алик к нему был несправедлив, когда считал его «человеком мышцы вместо мысли». И мышцы налицо, и мысли наблюдаются. Что‑ то дальше будет?

А дальше придётся ходить на тренировки. Бим – человек принципиальный, ему «лежачие самородки» не нужны. Выгонит из зала за милую душу, и останется Алик при своих волшебных способностях на бобах. Можно, конечно, явиться в Лужники, разыскать тренера сборной, упросить его, чтобы посмотрел Алика. Не исключено – оценит, возьмёт в команду. Только опять‑ таки тренироваться заставит. Талант – талантом, а труд – трудом. Не поверит же он в версию «бабы‑ яги»?

⇐ Предыдущая 1 234 5 6 7 8 9 Следующая ⇒