Annotation 5 страница

Неудивительно, что столь ожидаемая поездка так никогда и не состоялась. Как и большинство афганцев, наша семья не выходила из дому в ожидании того, что произойдет дальше. Через несколько дней новое правительство объявило: дети должны вернуться в школы. И мы выполнили это распоряжение. Оказавшись в школе, я тщательно проверила, все ли мои подруги на месте. Отсутствовали лишь девочки из семьи бывшего президента Дауда. И хотя мы надеялись скоро увидеть их, ни одна не появилась в школе. По Кабулу ходили слухи о том, что переворот был организован Хафизуллой Амином, которого президент Дауд заключил под домашний арест за его пламенную речь в защиту афганских коммунистов. Дауд не стал казнить своего оппонента, как поступили бы предыдущие правители. Он проявил великодушие и даже позволил Амину принимать посетителей. Это великодушие и оказалось его смертельной ошибкой, так как, по слухам, посетители Амина выдали его зачинщикам переворота. Лишь много лет спустя мы узнали, что в действительности произошло в тот день. Тщательно спланированное восстание начали мятежные солдаты в международном аэропорту Кабула. Они сражались с военными соединениями, верными президенту Дауду, до тех пор, пока им не удалось пробиться к центру города. Узнав о вооруженном восстании, родственники Дауда покинули свои резиденции и бросились искать укрытия во дворце. Вероятно, они полагали, что будут в большей безопасности, если окажутся вместе, хотя на самом деле им бы удалось спастись, рассеявшись по городу или же вовсе покинув страну. Когда дворец подвергся нападению антиправительственных сил, все члены семьи собрались в большом приемном зале, у дверей которого была выставлена верная охрана, готовая защищать их до последней капли крови. Президент Дауд сообщил своим родственникам, что никогда не отречется от власти и откажется капитулировать, даже если ему предоставится такая возможность. К вечеру все члены семьи были убиты, за исключением двух принцесс, которых ранили во время штурма и доставили в больницу, где они скончались позднее. Мусульман положено хоронить в течение двадцати четырех часов после смерти, и даже самые свирепые враги позволяют провести необходимый погребальный обряд. Однако могил Дауда и его родственников так и не появилось. Судьба правившей семьи оставалась покрытой тайной, и лишь тридцать лет спустя стало известно, что они похоронены в общей могиле. Вскоре мы узнали, что нашим новым президентом стал человек по имени Нур Мухаммед Тараки, а премьер-министром Хафизулла Амин. Они вступили в переговоры с представителями Советского Союза, желая определить дальнейшую судьбу афганского народа. Через три месяца после переворота новый президент Тараки опубликовал программу реформ, которая должна была уничтожить традиционную культуру Афганистана. В декабре президент Тараки отправился в Россию для подписания советско-афганского договора о дружбе и сотрудничестве, рассчитанного на двадцать лет, который предполагал вторжение советских войск в Афганистан. Вскоре в разных провинциях начали вспыхивать спонтанные восстания. Даже в Кабуле время от времени происходили вспышки недовольства. Афганцы были в ярости и не скрывали своих чувств. Я была потрясена быстрыми переменами, начавшими происходить в нашей жизни. Школьная программа претерпела изменения, и из курса истории внезапно исчезла история Афганистана. Вместо этого нам стали рассказывать о победоносной русской революции и выдающихся достижениях коммунистических лидеров Советского Союза. В драматическом кружке перестали ставить спектакли по традиционным афганским легендам, таким как легенда о каменном драконе или о священной могиле жениха и невесты. Мы больше не пели классических песен на слова афганских поэтов. Вместо этого нам было приказано воспевать новое социалистическое правительство. Помню одну глупейшую песню о процветании Афганистана под руководством России. Были и другие, высмеивающие Америку и Англию. Нашу школу постоянно показывали русским оккупантам. Череда высокопоставленных лиц приезжала в Кабул, чтобы посмотреть на то, как афганские школьницы становятся образцом коммунистической молодежи. С каждым днем наша жизнь становилась все более причудливой и странной. И с каждым днем в моей душе закипал все больший гнев. Я вспоминала свою первую поездку за рубеж, когда была расстроена отсталостью Афганистана по сравнению с Пакистаном и Индией, и папа сказал мне: «Зато, Мариам, ты живешь под флагом собственной страны». Однако наше новое правительство изменило афганский флаг так, чтобы он походил на флаг Советского Союза. И теперь я жила под флагом чужой страны. Сестра президента Тараки стала новой учительницей в моей школе. И хотя лично к ней я не испытывала неприязни, я не могла смириться с тем, что она близко связана с нашим новым коммунистическим режимом. Она была ярой сторонницей всего того, что ненавидела моя семья. Она заставляла всех девочек в моем классе вступать в коммунистический союз молодежи. И хотя некоторые мои подруги сделали это, изменив своим убеждениям, я отказалась. Но поскольку меня считали лидером в школе, она принялась уговаривать меня, а порой и угрожать: — Мариам, если ты не вступишь в коммунистический союз молодежи, твои шансы на получение высшего образования сильно уменьшатся. Но подобные угрозы делали меня лишь еще более упрямой. — Нет, спасибо, — спокойно отвечала я, чувствуя, как у меня чешутся руки расцарапать ей физиономию. — Мариам, это плохо отразится на твоей семье. Я промолчала. Я чувствовала, что поступаю правильно. Я не лицемерка. Я решила, что, если коммунисты не позволят мне уехать из Афганистана учиться в Индию, я пересеку границу без официального разрешения. Мой отказ вступить в коммунистический союз молодежи сочли подрывной деятельностью, но я никогда не сожалела о своем поступке. Одноклассницы, вступившие в союз, рассказывали, что их заставляют доносить на собственных родителей и сообщать обо всех услышанных ими антикоммунистических высказываниях. Их принуждали посещать партийные собрания, на которых присутствовали мужчины, что категорически противоречило нашей культурной традиции. И если в детстве я играла с мальчиками, то, достигнув подросткового возраста, уже никогда не посещала мероприятий, где могли присутствовать лица противоположного пола. И хотя кое-какие аспекты коммунистического правления меня привлекали — равенство мужчин и женщин при приеме на работу, предоставление женщинам права голоса и других политических прав, — это еще не означало, что я готова была общаться с незнакомыми мальчиками. Коммунисты взяли ошибочный курс в консервативном Афганистане. Как и многие афганцы, я стала более религиозной после прихода к власти коммунистов. До этого я легко относилась к религии, чувствуя свою веру абсолютно защищенной. Однако, когда в стране начали происходить столь кардинальные изменения, я, как и многие другие афганцы, с новой страстью обратилась к исламу. Во время рамадана я стала прилежно поститься, не принимая ни еды, ни питья в течение дня. Именно во время рамадана в нашу школу приехала телегруппа из Польши. Перед ее приездом мы получили от учителей инструкции, в соответствии с которыми должны были превозносить новое правительство. Это была чистая показуха. Все мои знакомые презирали новый режим. Я находилась в дурном расположении духа еще до приезда телегруппы. Поскольку мы учились в выпускном классе, предполагалось, что прежде всего беседовать будут с нами. Нас вывели во двор и приказали сесть в круг. Польская телегруппа расставила вокруг нас слепящие прожекторы. Я заметила, что один из молодых операторов ест яблоко. Позднее я никогда не обращала внимания на то, что немусульмане едят во время рамадана, но в тот день я пришла в страшное негодование и пожалела, что не обладаю правом обречь этого человека на бичевание. — Как тебе не стыдно, придурок! — воскликнула я на фарси. — Сейчас рамадан, а ты ешь яблоко! Мог бы проявить уважение к нашей религии! Кое-кто из моих одноклассниц хихикнул. А одна из них прошептала: — Мариам, твой язык доведет тебя до беды. — Они слишком глупы, чтобы понимать фарси, — высокомерно ответила я. — Простите, вы правы, — отшвыривая в сторону яблоко, на идеальном фарси ответил молодой человек. Я была потрясена и смущена. Когда заработали камеры и началась съемка, этот поляк, евший яблоко, оказался ведущим программы. — Вот вы, — обратился он ко мне, — что вы думаете о вашем новом правительстве? Кровь прилила к моему лицу, когда дерзкая непокорность взяла верх над здравым смыслом. — Сами можете догадаться, — сверкнув глазами, заявила я. — Вы ведь из Польши. Вы тоже кукла, живущая в марионеточном государстве. И что вы об этом думаете? До меня донесся недовольный ропот окружающих, но я слишком долго копила в себе раздражение и теперь уже не могла остановиться: — Не забывайте, что мы — афганцы. И мы никогда никому не подчинялись. Мы никогда не превратимся в марионеточное государство, — выпалила я. — В отличие от вас мы выгоним своих захватчиков. До меня донеслись сдавленные вздохи, но никто не осмеливался остановить меня, пока пришедшая в себя директриса не завизжала: — Обратно в класс! Сию минуту! Это была новая директриса, недавно заменившая милую и добрую предыдущую, которую мы все любили. Эта новенькая не знала даже, как нас зовут, и мы ее терпеть не могли. Не успели мы занять свои места, как она влетела в класс с таким красным лицом, как то яблоко, которое ел ведущий. — Как тебя зовут?! — угрожающе осведомилась она, подходя к моей парте. Я ответила, все еще гордясь тем, что мне удалось проявить национальное достоинство: — Я Мариам Хаиль, дочь Аджаба Хаиля, и мы — гордые афганцы. — Кто стоял рядом с тобой? — хватая ручку и лист бумаги, осведомилась она. Впервые я почувствовала легкое сожаление о сделанном. Я с самого детства была смелой девочкой и зачастую совершала дерзкие поступки, за которые потом расплачивалась, перенося наказания с гордым молчанием, но мои подруги были другими. — Не помню, — солгала я. Директриса принялась допрашивать моих одноклассниц. И одна перепуганная девочка поспешно назвала имена моих лучших подруг. — Оставайтесь здесь! — провизжала директриса своим отвратительным голосом. — Всем молчать! Я сейчас вернусь. — И она вылетела из класса, громко хлопнув тяжелой дверью. Прошло несколько минут, а затем девочки набросились на меня, укоряя за столь неразумное поведение. — Теперь у нас у всех будут неприятности из-за тебя, Мариам. Они сообщат КАД (афганская разновидность КГБ). Они арестуют всех наших родственников. — Кое-кто начал плакать. И хотя я ужасно переживала из-за того, что втянула своих подруг в эту историю, я не сожалела о том, что откровенно высказала свои мысли. Более того, я гордилась этим. Я ощущала себя истинной патриоткой, мужественным борцом с завоевателями. Пока я с довольным видом сидела в классе, директриса сообщала о моем поступке властям. К счастью для меня, она связалась с человеком, который в течение многих лет был другом моего отца. Министр был потрясен, узнав, что дочь Аджаба Хаиля стала инициатором бунта в самой престижной женской школе Кабула. Он уговорил нашу директрису все предоставить ему, пообещал, что лично проследит за тем, чтобы я была примерно наказана, и попросил ее не сообщать об инциденте органам безопасности. Мои родители узнали обо всем еще до моего возвращения домой. И вновь, войдя в дом, я увидела их разгневанные лица. Папа велел мне изложить свою версию событий. Мама упала в кресло и разрыдалась. — Мариам, — сжав зубы, произнес папа, — из-за тебя нас всех бросят в Пули-Чархи. — Пули-Чархи? — механически повторила я. При коммунистах Пули-Чархи стала одной из самых страшных афганских тюрем, известной пытками и убийствами. Самые светлые умы Афганистана исчезали в ее застенках. — Да. Мой приятель из министерства сказал мне, что, если бы не его вмешательство, вся наша семья была бы уже арестована. Однако теперь мы будем внесены в список подозреваемых, и за нами будет вестись наблюдение. Они будут знать обо всем, что мы делаем и говорим. — Он щелкнул языком, показывая этим, что разговор окончен. — Ты подвергла, нас очень серьезной угрозе, Мариам. Как и предупреждал папа, наша семья попала под прицел коммунистов. Вскоре русские закрыли цементный завод дяди Хакима, и семья Фарида лишилась материального обеспечения. Папин бизнес тоже переживал кризис, так как экспортировать товары стало практически невозможно; а его французский партнер с большим трудом въезжал и выезжал из страны, хотя этот отважный человек умел преодолевать все препоны. В тот год Ураза-байрам походил не столько на праздник, сколько на похороны. В этот день собралась вся наша семья, и, пока маленькие дети играли, взрослые обсуждали возможность бегства из страны. Я слышала, как папа сказал: — Есть контрабандисты, которые смогут перевести нас через границу в Пакистан. А оттуда мы сможем перебраться в Индию. — Нет. Только неделю назад я слышал о семье, нанявшей такого контрабандиста, — возразил дядя Хаким. — Как только они оказались в безлюдной местности, всех мужчин связали, а женщин изнасиловали. Нет, нет и нет. Мы не можем так рисковать. — Он умолк, что-то обдумывая, а затем продолжил: — Я вот что думаю. Надо воспользоваться связями. Фарид сейчас работает над тем, чтобы раздобыть нам визы. В душе у меня словно забрезжил огонек: мой герой Фарид, мой любимый двоюродный брат наверняка всех нас спасет. После непродолжительной учебы в Индии он поступил в хороший колледж в Иране. Однако Иран также сотрясали волнения, и все усиливавшееся напряжение заставило Фарида искать убежища в Бахрейне, где он нашел выгодную работу. Несомненно, Фарид всех нас спасет. — Слава Аллаху, Фарида не было здесь, когда все это началось, — вздохнул дядя Хаким. — Надо набраться терпения и посмотреть, что удастся сделать Фариду. Затем дядя Хаким обнял меня за плечи и отвел в сторону: — Мариам, я вижу, как ты раздражена и несдержанна. Твоя мать рассказала мне о твоей выходке в школе. Я посмотрела на дядю и кивнула, понимая, что меня ждет нравоучительная лекция. Я любила своего дядю Хакима и знала, что он мудрый, добрый и смелый человек. В свое время он не побоялся противостоять даже нацистам. — Мариам, держи свой рот на замке. Когда я жил в Германии, я заметил, что именно молодежь активно высказывалась против нацизма. А ты знаешь, что произошло с этими молодыми людьми? — Он щелкнул пальцами. — Они исчезли, Мариам. Исчезли, и больше их никто никогда не видел. Естественно, потом мы узнали, что Гитлер и его сторонники убили всех, кто осмеливался противодействовать их зверской политике. Он склонился ко мне, и я впервые в жизни увидела страх в его глазах. — Мариам, — прошептал он, — по степени жестокости лишь коммунисты могут сравниться с нацистами. Они без колебаний уничтожат нашу молодежь, даже столь юную девушку, как ты. Но перед тем как убить тебя, они подвергнут тебя пыткам. И это убьет твоих родителей. Так что пообещай мне молчать, Мариам. И я пообещала. Если уж дядя Хаким был напуган, то мне явно следовало проявлять осторожность. Однако я знала, что это обещание будет трудно сдержать. ГЛАВА 10

К несчастью для нашей семьи, опасения дяди Хакима оказались пророческими. Вскоре мы потеряли двух своих самых интеллигентных родственников. Из-за отвратительного характера Шер-хана мы всегда поддерживали более близкие отношения с семьей мамы. И все же мы знали и любили наших кузенов — доктора Сабора и его старшего брата Мухаммеда, который работал в Министерстве юстиции в Кабуле. Поскольку они были старше нас, мы называли их «дядями», что в нашей культуре является знаком уважения. Оба состояли в браке со своими двоюродными сестрами. У Сабора была полугодовалая дочь, а у Мухаммеда — четверо малышей. Сабор был высоким мужчиной, излучавшим доброту. У него были большие выразительные глаза, и он очень походил на голливудского киноактера Кларка Гейбла. Несмотря на то что Сабор всякий раз заливался краской, когда ему отпускали комплименты в связи с его внешностью, он очень гордился своей идеально подстриженной бородой и ухоженными усами. Сабор был одним из самых трудолюбивых врачей в Афганистане, а его забота о бедняках приводила к тому, что мы редко с ним виделись. Обычно он заскакивал раз в месяц с полными карманами свежих фруктов. Я бы, конечно, предпочла сласти и жвачку, но он всякий раз объяснял мне, что это нанесет вред моему здоровью. Сабор в своем стремлении к здоровому образу жизни намного опережал наше время. Несмотря на отсутствие сладостей, я всегда очень радовалась приходам Сабора. Он постоянно интересовался самыми мелкими подробностями моей жизни. А сам развлекал нас рассказами о забавных мелочах больничной жизни и наиболее интересных случаях. Старший брат Сабора Мухаммед также был высокого роста и являлся обладателем точеного носа и полных губ. Он был беззаботным и веселым человеком, любившим подшутить над младшей ребятней. Он подсмеивался над строгими принципами своего брата и тайком подсовывал нам шоколад и другие запрещенные сладости. Мы были с ним так близки, что, когда папы не было, он выполнял часть его обязанностей: забирал нас из школы, угощал мороженым и гулял в парке. Каждый четверг Мухаммед приглашал всю нашу семью на обед в один из лучших кабульских ресторанов, который располагался в бывшем дворце, а затем вел в кино. Мы и не догадывались, сколь недолгим будет наше общение с этими милыми людьми. Вскоре после коммунистического переворота появились сообщения об аресте молодых людей из состоятельных семей, которые осуществлялись без объяснений и видимых причин. По слухам, было арестовано несколько тысяч человек, и больше их никто никогда не видел. И хотя мы радовались тому, что Фарид находится в безопасности за пределами Афганистана, нас волновала судьба остальных кузенов в возрасте от четырнадцати до сорока лет. При новом репрессивном режиме с ними могло произойти все что угодно. А затем мы получили страшное известие о том, что тайная полиция провела рейд в больнице Сабора и забрала его без объяснений. В тот же день чиновники КАД неофициально явились в кабинет Мухаммеда. Его также арестовали. Все, знавшие этих милых людей, не могли поверить в то, что они способны совершить что-то дурное. И теперь мы представляли себе страшные картины пыток в тюрьме Пули-Чархи. В Афганистане, как и во многих европейских странах, важно не то, кем ты являешься, а то, с кем ты знаком. Поэтому все мужчины нашей семьи принялись связываться со своими знакомыми, работавшими в правительстве, чтобы выяснить, почему арестовали этих людей. Однако советский стиль общения существенно отличался от нашего. Никто ничего не мог сказать. С каждым днем наши опасения все больше возрастали. С исчезновением моих любимых двоюродных братьев, вулкан в моей душе начал вновь закипать. Я испытывала к коммунистам такую ненависть, что с трудом общалась с нашими русскими соседями, хотя они были милыми людьми и не имели никакого отношения к нашим бедам. У нас было еще два кузена, которые занимали высокие военные посты. К счастью, новый режим обошел их своим вниманием, и они смогли оказывать мелкие услуги нашей семье. У одного кузена были голубые глаза, а у другого — зеленые, поэтому дети в семье шутливо называли их «голубой дядя» и «зеленый дядя». Через несколько дней после исчезновения Сабора и Мухаммеда у нас дома зазвонил телефон, а когда я сняла трубку, в ней раздался голос: «Говорит командующий армией, — в трубке помолчали, а затем добавили: — Это я, твой дядя». — Голубой или зеленый? — игриво осведомилась я. — Голубой, — рассмеялся он и уже серьезно добавил: — Передай отцу, чтобы он был вечером дома — мне надо с ним повидаться. Я приеду к девяти. Как только папа вернулся, я тут же бросилась сообщать ему новости, и, судя по всему, они его обрадовали. Ровно в девять в нашу дверь позвонили. Я бросилась открывать, полагая, что увижу своего «голубого» дядю, но на пороге стоял незнакомец в военной форме. За его спиной виднелись два автоматчика. Еще один офицер стоял с краю. Лица у всех были мрачными и сосредоточенными. — Что вам угодно? — осведомилась я. Только тут я поняла, что по телефону со мной разговаривал не дядя. Меня провели. — Нам надо увидеться с твоим отцом. Услышав незнакомые голоса, папа вышел из гостиной. — Товарищ, вы должны пойти с нами, — распорядился офицер. — Почему вы забираете моего отца?! — закричала я. Но на меня никто не обратил внимания. На папином лице появилось недоуменное выражение. С тех пор как у него был диагностирован рак, он не имел никакого отношения к военному ведомству. Он не входил в правительство и был уже далеко не молодым человеком. В этот момент из своей комнаты вышла мама. Вид вооруженных солдат настолько ее напугал, что она словно онемела. — Собери лекарства мужу, — рявкнул офицер. — Он пойдет с нами. Мы переглянулись, подумав об одном и том же: у них было заведено на папу дело, иначе откуда бы им было знать о его болезни и необходимых ему лекарствах. Мама справилась с сердцебиением и поспешно покинула прихожую. У меня внутри так все сжалось, что я едва могла дышать. Я взглянула на папу. Вид у него был безропотный, однако руки дрожали. Никогда еще я не испытывала к нему столь сильной любви. Это был худший момент моей жизни, ибо я ничего не могла поделать. Вооруженные солдаты не спускали с нас глаз. Мы находились в полном их распоряжении. Они могли всех нас перестрелять, не дав нам опомниться. Моя ненависть к новому правительству возросла еще больше. Потом из спальни выбежала мама с папиными таблетками, запихивая по дороге в полиэтиленовый пакет смену белья и сигареты. К счастью, ей хватило благоразумия собрать именно то, что могло ему понадобиться, если его бросят в тюрьму. Офицер кивнул, один из солдат забрал у мамы пакет, и папу повели к двери. Силы ко мне вернулись, я закричала и вцепилась в папу, боясь, что больше никогда его не увижу, что он исчезнет, как Сабор и Мухаммед. Меня покинула всякая стыдливость. — Не забирайте его! — умоляла я срывающимся голосом. — Он болен! Один из солдат оторвал меня от папы, и тогда я поняла, что мы имеем дело с людьми, у которых каменные сердца. — Пожалуйста, не делайте из нее сироту! — закричала мама. Но мы были бессильны. Мне оставалось лишь наблюдать за тем, как папу сажают в военную машину. Его затолкали на заднее сиденье и увезли, возможно навсегда. Мама сползла по стене на пол, а я собралась с духом, бросилась к телефону и набрала номер министра сельского хозяйства. Он был давним другом нашей семьи, и папа неоднократно оказывал ему разнообразные услуги. Папа помог ему получить стипендию в одном из европейских университетов, где впоследствии ему присвоили докторскую степень. Кроме того, папа способствовал его выдвижению на министерский пост в правительстве. Я не стала стесняться и сразу же напомнила ему об этом: — Пожалуйста. Мой отец оказал вам множество услуг и никогда ни о чем не просил. Но сейчас ему нужна помощь. Если министр и был поражен моей бесцеремонностью, он никак не показал этого. Думаю, к этому времени уже все афганцы, занимавшие высокие посты, привыкли к подобным отчаянным просьбам. — Мариам, сегодня я ничего не смогу сделать, — ответил он. — Но завтра утром сразу же займусь этим. Обещаю. Мысль о том, что папа находится в тюрьме, приводила нас в ужас. Близкие друзья и родственники собрались подбодрить нас. Никто не мог заснуть. В два часа ночи в дверь неожиданно позвонили. Все бросились к двери, сбивая друг друга с ног. Я была крайне изумлена, когда увидела на пороге улыбающегося министра сельского хозяйства. Он сделал шаг в сторону, и за его спиной показался папа. Мы с мамой вскрикнули и разрыдались. Мы словно обезумели от счастья. — Только меня собирались увести на допрос, как вдруг дверь открылась и на пороге оказался мой друг, — широко улыбаясь и похлопывая министра по плечу, сообщил папа. Впрочем, мы не могли успокоиться даже после того, как выяснили причину папиного ареста. Оказалось, что члены племени Хаиль подняли восстание против советского режима. В новом Афганистане каждый считался преступником. А папа после смерти Шера стал номинальным главой клана. Члены племени так его любили и почитали, что его заподозрили в том, что именно он являлся организатором восстания. А ведь новый режим ничто так не пугало, как восстание свирепых племенных воинов. Не спаси папу министр, он мог бы погибнуть во время допросов, так как новое правительство любило прибегать к пыткам, а папино здоровье оставляло желать лучшего. Папа не смог бы сообщить своим мучителям того, что они от него ждали, так как и для него восстание стало полной неожиданностью, хотя и приятной. Меня же распирала гордость: наши сородичи взялись отстаивать нашу честь. И лишь позднее мы узнали, что все они были обречены на полное истребление. Тысячи людей были арестованы и брошены в тюрьму, а некоторые казнены. Моей ненависти к новому режиму уже не было предела. Самой страшной новостью стала публикация новым правительством списка арестованных после переворота. Он содержал тысячи имен, включая Сабора Хаиля и Мухаммеда Хаиля. Никаких конкретных обвинений против них не было выдвинуто, так как ни тот ни другой никогда не нарушали закон. Их арест был обусловлен лишь тем, что оба были образованны и происходили из влиятельного клана. Задолго до переворота коммунисты спланировали уничтожение большей части интеллигенции. Они стремились истребить всех, кто мог бы организовать и возглавить восстание против нового режима. Многие молодые люди были сосланы в Сибирь на изнуряющие работы. Другие были казнены по прихоти следователей. Рядом с именами Сабора и Мухаммеда значилось: «Скончались в тюрьме от естественных причин». Мертвы? Убиты? Невозможно описать глубину нашего отчаяния. Мы не могли представить себе мертвыми этих двух добродушных красавцев. Несмотря на то что мы обратились с просьбой выдать нам их тела, наши запросы остались без ответа. Впрочем, позднее от друга, работавшего в правительстве, мы узнали об обстоятельствах их смерти. Сабора и Мухаммеда допрашивал один из самых жестоких следователей в течение нескольких месяцев. Обоим во время пыток были нанесены страшные травмы. Однако ни тот ни другой не признались в антиправительственном заговоре, так как ни в чем не были виноваты. А потом однажды их вывели из камер. Мои кузены обезумели от радости, полагая, что этот кошмар закончился. Они думали, что им позволят вернуться к своим женам и детям. Но вместо этого их посадили в советский вертолет. Там над ними принялись жестоко издеваться, заявляя, что их ничтожные жизни не стоят советских пуль. И когда вертолет оказался над безлюдной местностью, их попросту выкинули из вертолета, их идеально сложенные тела разбились о камни любимой родины. Невозможно было спокойно слушать о последних мгновениях их жизни. Меня обуяла такая ярость, что я даже не могла плакать. Впервые в жизни я поняла, что способна убить человека. И вот в один роковой день папа позволил мне взять машину, чтобы съездить с подругой в мороженицу. По дороге мне надо было пересечь один из главных мостов Кабула. И в тот самый момент, когда я к нему приблизилась, я увидела двух русских женщин, которые, смеясь, переходили его с таким беззаботным видом, словно вокруг ничего не происходило. И вдруг я впала в неистовство. «Эти две суки, — подумала я, — наверняка знают, что их мужья бросают в тюрьмы и убивают лучших афганских юношей. Может, именно их мужья сбросили Сабора и Мухаммеда с вертолета». Дикая отвага овладела мною, и мне стало казаться, что эти две русские являются источником всех бед Афганистана. Я вывернула руль и до упора вдавила педаль газа. Мотор взревел, и я ринулась на женщин. Они оглянулись и увидели мчащуюся на них машину. Одна из них схватилась за ограждение и прыгнула в реку. Вторая попыталась совершить такой же кульбит, но оказалась более неуклюжей, поскользнулась и упала. И я могла бы ее переехать, если бы в последний момент не поняла, что не обладаю душой убийцы. Я круто вывернула руль влево и объехала ее. Для того чтобы поскорее скрыться с места преступления, я рванула с места. В зеркало заднего вида я разглядела, как вскочившая на ноги женщина с ужасом уставилась мне вслед. Я не испытывала сожалений по поводу происшедшего. Скорее напротив, ощущала прилив возбуждения. Любые способы дозволены, когда речь идет о борьбе с абсолютным злом, — убеждала я себя. А моя цель оправдывала средства. Я сделала несколько глубоких вдохов и спокойно отправилась за своей подругой. Когда мы ели мороженое, она заметила, что я выгляжу спокойнее, чем обычно. И я чуть было не рассказала ей о своих кровожадных намерениях, но вовремя опомнилась. В течение нескольких дней у меня было прекрасное настроение. Однако через неделю папа вернулся домой в удрученном состоянии. — Мариам, нашу машину видели на мосту! — крикнул он. — И теперь ищут молодую женщину, которая сидела за рулем. Что случилось? Что ты наделала? Кровь отхлынула от моего лица, но я ничего не ответила. — Мариам, на этот раз тебя ждут большие неприятности! Мне сказали, что девушке, которая сидела за рулем моей машины, будут предъявлены серьезные обвинения. Обрывки мыслей заметались в моей голове. Мне следовало бы догадаться, что меня вычислят и мой глупый поступок не сойдет мне с рук. Я была одной из немногих женщин, водивших машину. Вероятно, кто-то смог описать нашу машину и сообщить, что за рулем сидела девица. Возможно, пострадавшие даже запомнили номер: «S 54189 Кабул». Вспомнив предупреждение дяди Хакима, я принялась переминаться с ноги на ногу, ощущая все возрастающую тревогу. Что теперь будет? Увидев на моем лице выражение тревоги, папа окончательно удостоверился, что я виновна. — Мариам, — рявкнул он, — у тебя будут серьезные неприятности! Я молча закусила губу. Я не могла рассказать папе всю правду, так как она расстроила бы его еще больше. Мой интеллигентный отец, никогда не поднимавший руку на жену и дочерей, схватил стул и, подняв его над головой, начал приближаться ко мне. Я в ужасе рухнула на пол, заползла под обеденный стол и вскрикнула, когда стул с оглушительным грохотом опустился на стол и разлетелся на части. Я перестала дышать, боясь, что сейчас он вытащит меня из-под стола и устроит мне показательную порку. Но в этот момент в комнату вбежала мама. — Что случилось? Аджаб, в чем дело? — Мариам совершила преступление, находясь в нашей машине, — ответил папа. — А теперь отказывается рассказать мне, что именно она сделала. — Боже милостивый! — вскричала мама. — И почему у меня такая дочь?! Почему она стремится всех нас погубить? Папа двинулся прочь. Я проползла в свою комнату и закрыла за собой дверь, стараясь никому не попадаться на глаза. Однако, к моему ужасу, ближе к вечеру к нам явились представители тайной полиции КАД. Я на цыпочках вышла в коридор и подошла к двери гостиной, чтобы подслушать, о чем там говорят. Полицейские вели себя очень вежливо, но я знала, что вряд ли они станут проявлять подобную учтивость долго. Я задержала дыхание, когда они принялись рассказывать папе о том, что в то утро жена высокопоставленного русского генерала гуляла со своей подругой. А убийца, сидевшей за рулем папиного автомобиля, попытался раздавить обеих женщин. Они спаслись, но получили незначительные травмы. И теперь генерал хотел найти человека, пытавшегося убить его супругу, и показательно наказать его. — Это была ваша машина, — сообщили они папе. — Кто сидел за рулем? Ваша дочь Мариам? — Вы ошибаетесь, — глухим, но спокойным голосом ответил папа. — Мариам никогда бы так не поступила. Даже не знаю, брала ли она мою машину в тот день. — Вы должны привести свою дочь завтра утром на допрос, — заявили полицейские перед уходом. Я слышала, как папа, проводив представителей тайной полиции, позвонил министру планирования — еще одному своему близкому другу. — Мне надо повидаться с тобой, — сказал папа. — Нет. Прямо сейчас. — Он бросил трубку и кинулся к двери. Я, дрожа, вернулась в свою спальню. Я проклинала себя за отсутствие самообладания и за то, что подвергла папу таким переживаниям. Из-за моего бездумного поступка они могли казнить всю нашу семью. Но я ведь никого не убила! Приходилось признать, что я не слишком действенный борец за свободу. Папа отсутствовал более трех часов, а когда вернулся, отправился обсуждать положение с мамой. Он был настолько зол, что даже видеть меня не хотел, поэтому ко мне пришла мама, чтобы объяснить, чего мне ожидать. Папа рассказал своему другу всю правду о том, как его глупая дочь потеряла рассудок и попыталась задавить двух русских дам. Понимая, что меня казнят, если КАД получит подтверждение моей вины, они сфабриковали достоверную историю, согласно которой в происшествии была виновата жена французского партнера моего отца. Она сопровождала своего мужа во время деловой поездки в Афганистан. В тот день она взяла нашу машину. Она была плохо с ней знакома и в какой-то момент потеряла управление. Она не знает фарси и слишком испугалась, чтобы притормозить и оказать необходимую помощь. А папа даже не знал об этом инциденте, пока к нему не пришли представители КАД. Он и не предполагал, что во время этого происшествия пострадали пешеходы, и считал, что супруга его партнера просто съехала с дороги. Французский партнер отца действительно посещал Кабул, но покинул его вместе с женой за день до инцидента. И теперь нам оставалось лишь молиться, чтобы КАД не установил точную дату их вылета из Кабула. К тому же это означало, что папин партнер никогда больше не сможет приехать в Кабул, по крайней мере в течение всего того времени, пока у власти будут находиться коммунисты. Последствия моего поступка были ужасающими. Папин приятель из министерства оказался настолько возмущен моими действиями, что заявил, что больше никогда не станет меня прикрывать и если я вновь ввяжусь в какие-нибудь неприятности, то буду сама иметь дело с КАД. Это было серьезное предупреждение. Зашедшая ко мне мама тоже сообщила мне ряд нелицеприятных вещей. — Мариам, — сказала она, — ты своевольная и упрямая девчонка. Ты наивный и незрелый человек и демонстрируешь полное пренебрежение к святости жизни не только посторонних, но и членов собственной семьи. Ты страшно разочаровываешь меня и своего отца. В глубине души я понимала, мама права, но считала, что поступаю так из патриотизма и идеалистических представлений. Русские оккупировали мою родину и убивали моих друзей и родных, а афганцы всегда славились своим боевым духом. И я была истинной афганкой. Я страдала лишь потому, что ставила под угрозу свою семью. Только поэтому я извинилась перед родителями и министром, оказавшим мне помощь. Мама молча выслушала мои извинения и лишь кивнула. Папина реакция потрясла меня до глубины души: он так долго пронзал меня взглядом, что мне показалось, он больше никогда не станет со мной разговаривать. — Вон с моих глаз! — наконец произнес он. На следующий день ему пришлось идти в штаб КАД. Он пошел туда один. — Я не могу тебе доверять: вдруг ты попытаешься оскорблять чиновников, которых мне предстоит умиротворить, — заявил он мне. С каждой минутой мы нервничали все больше, так как папы не было целый день. Его продержали несколько часов, задавая одни и те же вопросы и пытаясь поймать на лжи. Несмотря на то что папе не был присущ боевой дух, он был исключительно умным человеком и понимал, что должен хранить спокойствие, для того чтобы убедить представителей КАД в том, что я невиновна, а машину вела француженка, которая находилась за пределами их досягаемости. КАД не стремился к конфликту с Францией, хотя позднее мы узнали, что генерал попытался раздуть международный скандал из этого происшествия, но чудом все рассосалось само собой. Я вновь была спасена. Но с тех пор меня уже никогда не посещало ощущение счастья в родной стране. Мои родители общались со мной как с прокаженной. Они лишили меня всех привилегий и установили строгий режим наказаний. Я не могла встречаться с подругами за пределами школы. Мне запретили садиться за руль. Когда прислуге предоставляли длинные выходные, я должна была выполнять всю домашнюю работу. Мне приходилось вставать в пять утра и заниматься уборкой до школы. А после школы я должна была являться в папин офис и заниматься там канцелярской работой. За исключением занятий в школе, родители не спускали с меня глаз. Моя жизнь превратилась в сплошную муку. И тем не менее я закончила школу Малалай. И несмотря на то что русские преподаватели считали меня бунтаркой, мне была предложена стипендия в Московском университете. Однако я так ненавидела все русское, что отказалась от нее. Мои родители были в ужасе: мало того, что их тревожило мое поведение, они были крайне огорчены тем, что их младшая дочь не получит медицинского образования. Помимо всего прочего, папа дружил с послом Кубы в Афганистане, и тот предложил устроить мне стипендию в Гаванском университете. Я очень обрадовалась этому, пока родители не объяснили мне, что Куба является марионеточным советским государством и мне предстоит там получить коммунистическое образование. Я могла бы учиться и в Кабульском университете, но мои родители твердо вознамерились удалить свою непокорную дочь из Афганистана. Они понимали, что если я останусь, то моя ненависть к режиму рано или поздно прорвется наружу и я окажусь в тюрьме. Меня привлекала мысль об учебе в Индии, где все еще получала образование Надия, но это было невозможно. С момента советской оккупации все поездки в некоммунистические страны, за исключением официально спонсируемых визитов, были запрещены. Тысячи афганцев нелегально покидали страну пешком и на машинах, пересекая границу с Пакистаном и даже с Ираном, но подобные путешествия были опасны. Многих ловили, возвращали в Кабул и казнили как предателей. Поэтому мои родители говорили, что такая возможность даже не обсуждается. Было решено, что ближайший год я проведу дома, изучая английский язык, поэтому я записалась на курсы английского. А затем по прошествии нескольких месяцев после совершенного мною преступления папа сообщил мне, что я являюсь образцом примерного поведения и, поскольку раскаялась, мне будет позволено самостоятельно ходить в кафе на ланч. Я так устала от постоянного надзора, что даже эта поблажка вызвала у меня невероятную радость. Я вышла из папиного офиса и отправилась в ближайший ресторан «Ситра», где готовили восхитительные кебабы и бургеры. Никогда еще я не получала такого удовольствия от одиночества. Поев, я неторопливо двинулась обратно к папиному офису и в какой-то момент обратила внимание на два припаркованных русских автомобиля. Движимая необъяснимым инстинктом, я, как робот, подошла к машинам, открыла сумочку и достала из нее швейцарский военный нож, который всегда носила с собой. Оглянувшись и удостоверившись, что за мной никто не наблюдает, я проколола шины со стороны тротуара. Сладкое удовлетворение от выхлестнувшейся ярости омыло мою душу. И я, напевая что-то себе под нос, вернулась в папин офис. Я была не одинока в своих чувствах. С каждым днем ситуация в Афганистане все больше накалялась. В феврале 1979 года был похищен и убит американский посол в Афганистане. В марте взбунтовались афганские солдаты, размещенные в Герате. В августе началось вооруженное восстание в крепости, расположенной неподалеку от Кабула; против восставших были направлены правительственные войска, и дело закончилось крупномасштабным сражением. В сентябре беспорядки усилились, в результате переворота был смещен президент Тараки. Президентом стал Хафизулла Амин, заявивший, что его правление будет отмечено установлением более совершенного социалистического порядка. В конце сентября была объявлена всеобщая амнистия. Правительство надеялось, что это успокоит недовольных, ненавидевших социалистический режим, но оно ошибалось. Афганский народ уже был сыт по горло и не намерен был больше терпеть коммунистов. Именно в это время наши мусульманские друзья и соседи — Пакистан и Саудовская Аравия — начали помогать афганским повстанцам оружием. Поскольку в разгар «холодной войны» Америка являлась противником Советского Союза, оказалось, что Соединенные Штаты также готовы оказывать нам помощь, впрочем как и Англия, и Китай. Узнав, что такие крупные и могущественные страны готовы встать на нашу сторону, мы плакали от радости. Я была в восторге и молилась о скорейшем начале войны, так как лишь она могла очистить мою родину от коммунистов. В это же время стали происходить перемены и в моей семье. В конце октября 1979 года новый президент Хафизулла Амин объявил, что позволит некоторым выехать в Индию для лечения. Публичное заявление так и не было опубликовано, так что речь шла об избранных. Всем, кто был действительно болен, он предоставлял возможность уехать. Надо было только заплатить правительству 25 тысяч афганских долларов (500 американских). Нам позвонил один из кузенов, который все еще работал в правительстве. Он знал, что все члены семьи с ужасом ждут моей очередной выходки, в результате которой вся родня по линии Хаиль и Хассен будет уничтожена. Кроме того, ему было известно, что я проявляю интерес к обучению в медицинском колледже в Индии. Поэтому он посоветовал: «Воспользуйтесь инцидентом с Мариам в Индии, когда она сломала ногу» — и назвал имена двух своих родственников, которые были близко знакомы с представителями власти. — Попросите их проводить завтра Мариам в администрацию президента, чтобы она могла подробно рассказать о своем несчастном случае и заполнить документы для поездки в Индию, — посоветовал он. На следующий день мои кузены отвели меня в штаб президента Амина, где мне дали бланк заявления, который я должна была заполнить, указав причины поездки в Индию. Описав свои несчастья, я вернула заполненный бланк и стала ждать. А в два часа дня предстала перед президентом Афганистана. Как это ни невероятно, глава правительства персонально беседовал со всеми, кто подавал заявление на получение медицинской визы. Я сообщила президенту, что необходима еще одна операция для выправления лодыжки. Я отдала ему деньги и медицинскую справку, подписанную индийским хирургом-ортопедом, которая хранилась у меня уже несколько лет. К счастью, на справке не было даты, и в ней лишь сообщалось, что Мариам Хаиль перенесла несколько операций после автокатастрофы и, возможно, будет нуждаться в последующих. Кроме того, я просила о том, чтобы моему отцу было дозволено сопровождать меня, поскольку находилась в юном возрасте, а ни одна афганская семья не позволила бы женщине путешествовать в одиночку. Завершив свою речь, я взглянула на президента Амина и обнаружила, что он хитро улыбается. Я так ненавидела Амина за то, что он сделал с моей страной, что была изумлена, поняв, что он обладает исключительной красотой и обаянием. У него оказались большие карие озорные глаза. Он был безупречно одет, а его густые седые волосы аккуратно пострижены. В его взгляде промелькнуло восхищение, и он принялся заигрывать со мной: — А, Мариам Хаиль! Ты действительно хочешь поехать в Индию для того, чтобы лечь на операционный стол? Или ты хочешь сниматься в Болливуде? Я была ошарашена. Мне не было еще и двадцати лет. Для меня он был стариком, хотя и весьма привлекательным. Я выжала из себя улыбку: — Вряд ли я готова к тому, чтобы сниматься в кино, господин президент. Он хохотнул и без каких бы то ни было препирательств подписал мое заявление. — Вы поедете в Индию! Я вышла из кабинета сразу, как только заявление оказалось в моих руках. — Когда вернешься в Кабул, навести меня, — крикнул президент мне вдогонку, когда я закрывала за собой дверь. Наш президент вел себя неприлично, и я не стала ему отвечать.
Несмотря на то что я была переполнена радостными ожиданиями отъезда, порою меня захлестывало чувство грусти при мысли о том, что мама останется в Кабуле одна. Кроме меня заявления на выезд из Афганистана подали еще несколько наших родственников, хотя лишь одна моя кузина Лейла получила разрешение. Моей другой двоюродной сестре Моне было отказано. Так что многие наши близкие были вынуждены оставаться на многострадальной родине. Нас ждало еще несколько испытаний. Мы с папой должны были пройти проверку в криминальной полиции, но это нас не тревожило, так как мы находились под защитой наших министерских друзей. Через месяц мы получили в Индийском посольстве паспорта и визы и купили билеты на самолет. Мне ни на мгновение не приходило в голову, что я покидаю родину навсегда, но и уезжать, не зная, когда вернешься, тоже было нелегко. Как только все проблемы разрешились, я оказалась перед лицом реальности. Вскоре мне предстояло оставить родину, не представляя, что ее ждет в будущем. К тому же мы не знали, позволят ли маме присоединиться к нам и если разрешат, то когда. А без мамы свобода не могла приносить радость. Поэтому папа велел мне все сложить в небольшой рюкзачок, чтобы внушить чиновникам мысль о том, что мы собираемся вернуться. У меня всегда имелось множество «сокровищ», поэтому я очень расстроилась, когда мне сказали, что я не смогу взять с собой коллекцию марок и монет. Я долго сидела на краю кровати, перебирая редкие монеты, камушки и модельки машин, которые сохранились у меня еще со времени мальчишеского детства. Много часов я провела над коллекцией, подаренной мне дедушкой Хассеном и включающей массу редких и ценных марок. Я спрятала ее в своей комнате и поклялась, что непременно вернусь, так как не имею права потерять это семейное сокровище. Затем я сложила несколько платьев и взяла свой дневник, которому, как близкой подруге, доверяла все свои мысли. На следующее утро я вышла в сад, взяла пригоршню афганской земли и осторожно завернула ее в лоскут ткани, собираясь взять с собой. Я даже не смогла попрощаться с друзьями и родственниками, поскольку мои родители мне не доверяли и боялись распространения слухов, что мы уезжаем навсегда. О наших намерениях знали лишь мамин брат Омар и его младшая дочь, и то лишь потому, что они любезно согласились отвезти меня и папу в аэропорт. Мама тоже собиралась нас проводить, но вот вернуться ей уже предстояло в пустой дом. 27 декабря 1979 года пришлось на четверг — начало мусульманских выходных. Дядя Омар с дочерью приехали рано утром. Когда дверь в квартиру за нами закрылась, я ощутила приступ тошноты, но ничего не сказала и лишь смахнула выступившие слезы. По дороге в аэропорт мы почти не говорили. Аэропорт был заполнен толпами людей и повсюду стоял страшный шум. Нам едва удалось пробиться сквозь столпотворение. Казалось, множество афганцев заплатило за то, чтобы выехать из страны для получения медицинской помощи. Только тогда я поняла, почему президент Амин лично рассматривал все заявления. Несомненно, его закрома теперь ломились от полученных денег. Наш президент был вором, хотя и обаятельным. Мы с папой сели, остальные встали вокруг, и тут удача отвернулась от нас: к нам подошли два полицейских в гражданской одежде. Они проверили наши документы, паспорта и медицинские справки, а затем обратились к папе: — Вы тоже улетаете? — Да, — спокойно ответил папа. — Моей дочери предстоит операция. Тот, что был повыше, посмотрел на меня и ухмыльнулся: — Смотри не повреди больную ногу такими высокими каблуками. Я не ответила и лишь в глубине души принялась ругать себя, что надела столь неподходящую обувь для человека с больной лодыжкой. Оба уселись рядом, стараясь найти повод, чтобы арестовать нас. Слава Аллаху, уже через несколько минут объявили посадку на наш рейс. Я принялась целовать и обнимать маму, дядю и кузину. Мама заплакала, и мы с папой тоже расчувствовались. Никто не знал, когда мы увидимся вновь. Выходя из зала ожидания, я ощутила на себе взгляды полицейских. Я попыталась прихрамывать, но актриса из меня всегда была никудышная, и поняла, что они видят меня насквозь. Однако полицейские ничего не сделали, чтобы остановить нас. Когда мы с папой вошли в салон самолета и устроились на своих местах, я уже разрыдалась по-настоящему. Несмотря ни на что, я любила свою страну. И глубоко внутри чувствовала, что больше никогда ее не увижу. Папа тоже был перевозбужден утренними событиями. — Больше всего я хочу жить и умереть здесь, в стране, где я родился, — промолвил он, пытаясь справиться со слезами. — Жизнь моя погружается в страшные сумерки. Он повернулся к иллюминатору, и я последовала его примеру, чтобы сохранить в памяти бесценные воспоминания. И тут мы оба с изумлением увидели множество советских самолетов, из которых выгружали танки, вооружение и солдат. Русские солдаты бежали по взлетным полосам. Что это? У меня перехватило дыхание, а папа побледнел. Афганистан стоял на пороге каких-то значительных событий. Неужто мы наблюдали военное вторжение русского чудовища? Папу начала бить дрожь. Он, стиснув зубы, вглядывался в иллюминатор до последнего мгновения, пока мы не взлетели. За два часа полета до Нью-Дели он не проронил ни слова. ГЛАВА 11

⇐ Предыдущая 1 2 3 456 7 8 9 10 Следующая ⇒