Annotation 3 страница

Мой отец был наделен выдающейся внешностью, он был высоким и красивым, а также образованным человеком и интересным собеседником. У него была бледная кожа, большие, выразительные, с янтарными прожилками карие глаза и глубокая ямка на подбородке. Я помню, как он ходил, засунув руки в карманы, и дружелюбно улыбался. Он одевался безукоризненно и носил обычно накрахмаленную белую рубашку и серые или бежевые брюки. Отец так внимательно относился к своей одежде, что у каждой женщины в семье существовали свои обязанности по содержанию его гардероба в порядке. Я с раннего детства чистила его обувь. И хотя многие возлагавшиеся на меня обязанности я терпеть не могла, эту всегда выполняла с готовностью. Я могла часами чистить и полировать его туфли. Не обращая внимания на усталость, я трудилась до тех пор, пока его европейские кожаные туфли не начинали блестеть. Обычно, когда он возвращался с работы, я уже ждала его на дорожке перед домом. Еще в мои обязанности входило снять с него туфли и носки и принести ему свежую выглаженную пижаму. А когда он снимал рабочий костюм, я аккуратно вешала его на вешалку. Наградой мне служила его добрая улыбка и нежная ласка. — Мариам, пойди сюда! Ты мое сердечко! Он крепко обнимал меня, брал в свои большие руки мое маленькое личико и целовал в щеку. Балуясь со мной, он подзывал и мою сестру. — Надия, иди сюда! — Он обнимал и ее, приговаривая: — А ты — моя печень! Стоит мне закрыть глаза, и я тут же представляю, как он одной рукой обнимает меня, другой — Надию и кричит с гордым видом: — Здесь мое сердце! Здесь моя печень! И хотя я чувствовала, что я его любимица, он любил обеих своих дочерей больше жизни. Я часто думала, что, возможно, эта любовь к нам объяснялась тем, что он не смог спасти своих дорогих сестер от несчастий и ранней смерти. Отец совсем не походил на остальных афганских мужчин. С каждым домочадцем он общался спокойно, никогда никого не ругал и не повышал голоса на женщин. Его не волновало то, что у него не было сына. Большинство мужчин в Афганистане пренебрегает дочерьми, утверждая, что рождение девочки означает «проклятие небес». Мальчиков же ждут как маленьких богов. И хотя некоторые члены семьи и друзья переживали из-за отсутствия у него сына, папа отмахивался от любого, кто был настолько глуп, чтобы упомянуть об этом при нем. С широкой улыбкой на лице он отвечал, что его девочки — это его сердце и печень, и он не в силах прожить без них ни минуты. Для Афганистана такое отношение было неслыханным. Даже мама переживала, что больше не сможет подарить моему отцу детей. Она дошла до того, что принялась упрашивать нашего отца взять вторую жену, что совсем не соответствовало ее характеру. Я помню некоторые из этих странных разговоров, во время которых мама умоляла его жениться вновь, пытаясь убедить, что другая женщина сможет родить ему сына. Умная и образованная, моя мать все еще не могла избавиться от предрассудков, царящих в Афганистане. Она стыдилась того, что родила лишь двух дочерей. Она также наивно полагала, что если бы папа имел сына, то Шер-хан стал бы любящим братом. Однако, вместо того чтобы радоваться, что он женился на женщине, которая покорно смирится с присутствием другой и будет готова разделить с ней его любовь, папа пришел в ужас от этого маминого предложения: — Моя дорогая жена. Образованный человек не может опуститься до того, чтобы заводить гарем. С замиранием сердца я слушала, как он объяснял маме, что она не только его первая, но и последняя жена. Он заявил, что никогда не сможет полюбить другую женщину так, как ее. И для него эта тема закрыта. Я так любила отца. И была счастлива, узнав, что его вполне устраивает его семья. Какую ревность я бы испытывала, если бы была вынуждена делить его с другой семьей. Мама ничем не походила на отца. Если он смеялся, она хмурилась. А с годами ее лицо стало совсем серьезным и строгим. Мои детские друзья побаивались ее и всегда старались вести себя хорошо, если мама находилась где-то поблизости. Несмотря на снисходительность, проявляемую ею к своим упрямым и непослушным дочерям, пока они были маленькими, с годами стало ясно, что у ее терпения есть границы. Она любила своих девочек, но могла быть суровой и легко выходила из себя. Меня очень баловали в детстве, и, когда я подросла, маме пришлось очень потрудиться, чтобы вернуть меня в берега. Всякий раз, когда я огорчала ее, она пронзала меня суровым взглядом. А потом переставала обращать на меня внимание, отказываясь разговаривать до тех пор, пока я не принесу свои извинения, чаще всего в форме длинного письма, в котором я должна была раскаяться в своих проступках и выразить сожаление за доставленные маме неприятности. Только тогда она раскрывала объятия и восклицала: — Мариам, дорогая. Пойди сюда! Твоя мама любит тебя. При росте в пять футов и шесть дюймов моя мать считалась высокой женщиной по тем временам. Ее каштановые волосы с рыжеватым оттенком были слишком тонкими, поэтому ей приходилось постоянно зачесывать их наверх, чтобы прикрыть макушку. Мамино настроение поднималось, если родные или друзья отпускали ей комплименты, особенно когда говорили, что она похожа на чувственную итальянскую кинозвезду Софи Лорен. Мама стала рано ложиться спать, потому что прочитала где-то, что Софи Лорен считала свою красоту следствием длительного отдыха. Поэтому каждый вечер ровно в девять мама говорила: — Я должна пожелать всем спокойной ночи. Софи много спит, и я должна следовать ее примеру. Каждый день мама рано вставала, чтобы успеть сделать зарядку. — Хотя у Софи и пышный бюст, фигура у нее стройная, — повторяла она. Помню, как она прижимала к животу чашку с кофе, утверждая, что теплое полезно для ее желудка. Согрев живот, она массировала его. Потом я наблюдала за тем, как она отбирала разнообразные фрукты и овощи, резала их пополам и натирала ими лицо и шею. — Девочки, послушайте свою мать, — говорила она, — лицо женщины тоже нуждается в пище. Это звучало убедительно, хотя я так и не решилась спросить, кормит ли свое лицо Софи Лорен. Ее желание подражать Софи Лорен стало влиять на ее макияж и выбор одежды. Мама утверждала, что Софи Лорен никогда не появляется на публике без макияжа и красивых нарядов. Поэтому мама проявляла исключительную заботу о своем внешнем виде и никогда не покидала дом без легкого слоя пудры на лице. Ее брови были модно выщипаны, а губы подведены помадой любимого темно-розового оттенка. Она не носила туфель на плоской подошве и всегда выходила из дому в шелковых чулках и на высоких каблуках. Моя бабушка по маминой линии умерла за год или два до моего рождения, поэтому я не знаю, унаследовала ли мама свои манеры от нее, хотя подозреваю, что это так. Мне неизвестно, как умерла бабушка, но полагаю, что от старости. Много лет спустя я узнала, что бабушка ненавидела своего мужа, несмотря на многолетний брак и его постоянные попытки завоевать ее любовь. Было очевидно, что дедушка Хассен страстно любил свою умную и волевую жену, поэтому я была потрясена, когда узнала об этих необычных отношениях любви-ненависти между ними. Я выросла в представлении, что если семью отца преследовали беды, то семья матери, напротив, благоденствовала. Но теперь я знала, что в каждой семье хранятся свои секреты. Мама однажды рассказала мне, что ненависть бабушки была следствием того, что уже в тринадцать лет ее выдали замуж за абсолютно неизвестного ей человека. Всю свою юность она вынашивала детей, произведя на свет семь дочерей и трех сыновей. Однако в промежутках между родами она по-прежнему интересовалась внешним миром и охотно училась. Острый ум и начитанность отличали ее от всех остальных афганок. Более того, она потребовала, чтобы ее дочери получили образование. Сама она ходила по дому, повторяя, словно мантру: «Лучшие друзья в жизни — это твои книги. Лучшие друзья в жизни — это твои книги». Однако ее ум представлял собой обоюдоострое оружие. Хотя сама бабушка происходила из прогрессивной семьи, жизнь женщины в Афганистане оставалась чрезвычайно ограниченной, и образованность лишь раскрыла ей глаза на царившую несправедливость. Ее муж, мой дедушка, был высоким и красивым мужчиной. Он занимал руководящие посты в афганском правительстве и находился в близких отношениях с одним из успешнейших эмиров Хабибуллой-ханом. Сохранилось множество историй из захватывающей жизни дедушки в годы его службы доверенным лицом у самого влиятельного человека в стране. Дедушка Хассен дружил с молодым принцем Хабибуллой еще до того, как тот стал эмиром. Затем он без всяких усилий сделался его правой рукой, когда Хабибулла начал править после смерти своего отца, Абдурахмана, мирно почившего в 1901 году. Это был тот редкий случай в истории Афганистана, когда шах наследовал трон в спокойной обстановке и к власти пришел человек, способный управлять страной. Отец обучил его науке власти, так что, когда трон перешел к нему, он оказался готовым к выполнению возложенных на него обязанностей. В период правления эмира Хабибуллы дедушку Хассена назначили послом в Россию. Высокий пост обязывал его поселиться в России, однако, ко всеобщему удивлению, он отказался покидать Кабул. Каким-то образом дедушке Хассену удалось убедить эмира в том, что он может быть полезнее Афганистану, если останется на родине, и он выполнял свои обязанности посла, ни разу не посетив Россию. При эмире Хабибулле Афганистан избегал серьезных политических потрясений на протяжении восемнадцати лет. Но хорошие времена не длятся вечно. В феврале 1919 года по пути на охоту на рябчиков эмир Хабибулла с сопровождающими его лицами, среди которых был и мой дедушка, остановился во дворце Джелалабада. Той же ночью в эмира стреляли, и он умер не приходя в сознание. Весь мир бурлил от предположений, гадая, кто стоит за убийством эмира. Лондонские газеты утверждали, что убийство было совершено по приказу Ленина, сообщая следующее: «Известно, что Ленин и его товарищи придают колоссальное значение пропаганде в Британской Индии. До последнего времени их усилия оставались безрезультатными, поскольку эмир Афганистана перекрывал путь советским агентам, как во время войны он не пропускал агентов из Германии». Это событие представляло огромный политический интерес для всего мира, в особенности для Англии, России и Индии, но для моего деда и других афганцев утрата эмира стала личным горем. Худшие опасения сбылись, когда последовавшие волнения привели к власти нового главу государства. Со всех сторон на нового эмира обрушилась критика. И поскольку ничто так не укрепляет государство, как война, Афганистан вступил в четырехмесячные военные действия с Великобританией. Эта война дорого обошлась семье моего отца, именно тогда погиб мой дедушка Ахмед-хан. Ко времени моего рождения дедушка Хассен начал терять память и не мог поделиться со мной всеми своими захватывающими историями о службе при дворе эмира. Помню, как вместе с двоюродными братьями и сестрами проскальзывала в его комнату и он радостно встречал нас, принимая за своих старых знакомых. Он оживленно описывал красную форму жандармов, рассказывая, что сам участвовал в выборе специального обмундирования. Он сплетничал о правительственных интригах, которые играли такую большую роль в эпоху правления эмира Хабибуллы. И что нас особенно развлекало, иногда звал воображаемых слуг: «Седлайте моего коня! Я еду на охоту с эмиром! » Мы подыгрывали ему, делая вид, что седлаем коня, а сами клали седло на стул и помогали ему сесть в него. Несколько раз он приводил нас в смущение, заявляя, что отправляется на тайное свидание. — Скорей, скорей! Меня ждет танцовщица Лейла, — объявлял он. Он аж причмокивал в радостном предвкушении встречи с этой танцовщицей! Потом, когда я спрашивала у мамы: «Кто такая Лейла, которая танцевала для дедушки Хассена? » — мама прикладывала палец к губам. Позднее я узнала, что Лейла — это танцовщица, некогда завладевшая сердцем моего дедушки. Возможно, именно из-за нее бабушка так ненавидела своего мужа. Но когда мы были детьми, от его потрясающих историй у нас дух захватывало. Мы смеялись вместе с ним до упаду, пока кто-нибудь из родителей или нянек не приказывал нам разойтись и не бросался поправлять подушки под спиной дедушки Хассена. Как я жалею, что не успела с ним близко познакомиться, пока он был в здравом уме. Мне недоставало и другого дедушки, с отцовской стороны, которого я никогда не видела. Если бы он не погиб, у меня были бы три прекрасные тети и счастливая бабушка, не сломленная бедами и несчастьями. Мне говорили, что когда-то бабушка Майана отличалась потрясающей красотой, но жизненные трудности уничтожили то, что было. В детстве она казалась мне высохшей и даже страшной старухой. Я подолгу сидела, всматриваясь в ее черты, пытаясь представить себе легендарную красавицу, увидев лицо которой мой дедушка онемел. Но мне не удавалось найти и намека на эту красоту. Бабушка была такой застенчивой и тихой, что мы едва замечали ее присутствие, хотя она жила в доме моего отца с того самого момента, как он покинул галах. В детстве я считала, что она редко покидает свою спальню и никогда не участвует в семейной жизни из-за своего горя. Она никогда не ела вместе с нами, если только не приходили гости. Я никогда не интересовалась, почему ее нет с нами, но после маминой смерти я спросила у отца, почему бабушка держалась так обособленно. И была потрясена, когда папа сказал, что именно мама не позволяла бабушке участвовать в общей жизни. Тогда я вспомнила проблески радости, озарявшей бабушкино лицо, когда я проскальзывала к ней в комнату, чтобы поболтать. Однако наше общение всегда было мимолетным: она целовала меня в щеку и говорила: «Возвращайся к маме. Не надо ее огорчать». Теперь я знаю, почему она не хотела задерживать меня. И мне грустно думать, что она ни разу ничего не просила, даже любимого лакомства. Жизнь моей бабушки пошла наперекосяк после того, как хан заметил ее красоту и потребовал ее себе. Как ни странно, бабушка прожила бы куда более счастливую жизнь, если бы родилась невзрачной или даже некрасивой. Моя сестра Надия унаследовала свою внешность от бабушки и считалась одной из привлекательнейших девочек в Кабуле. Она была высокой, с прекрасными длинными волосами, обрамлявшими ее лицо с правильными чертами, большими выразительными глазами и изящным носом. Все восторгались ее необычайной красотой. Надия обладала не только красотой, но и замечательным умом, и по успеваемости опережала всех в своем классе. Когда я родилась, Надие было уже почти три года. Она наслаждалась тем, что была единственным ребенком в семье и все внимание было обращено исключительно на нее. Однако с моим появлением ей было суждено пережить острую боль от соперничества с сестрой. Когда она заявляла: «Избавься от этого ребенка! » — мама лишь смеялась, не обращая внимания на приступы ревности старшей дочери. В конце концов, ей тогда еще не исполнилось и четырех лет. Но как-то раз маме понадобилось пойти в ванну, и она попросила Надию посмотреть за спящей сестрой. Вернувшись, мама осталась довольна тем, что я не плачу, несмотря на свою капризность. Она не обратила внимания на то, что Надия была необычайно весела, скакала, смеялась и прыгала с ноги на ногу. — Твоя сестра спит, — попыталась утихомирить ее мама. — Нет, не спит. Она умерла, — со смехом ответила Надия. Обезумевшая от страха мама бросилась в спальню и обнаружила, что Надия завалила меня подушками и одеялами. Когда она сбросила их на пол, я уже задыхалась. С тех пор мама не спускала с меня глаз, пока я не выросла. К счастью, к тому времени, когда я научилась ходить, Надия стала моей защитницей. Но когда я достигла подросткового возраста, ее ревность снова подавила сестринскую любовь. Она стала очень требовательной и строгой, и, если я сердила ее, она без зазрения совести могла исцарапать мне лицо или ударить меня. Надия продолжала проявлять агрессивность, пока ей не исполнилось восемнадцать лет. Потом в течение нескольких лет мы стали очень близки, прежде чем наши отношения испортились окончательно уже в зрелом возрасте. Наша семейная жизнь не была простой. Я часто размышляла, сожалели ли мои родители о рождении второй дочери. Я была таким упрямым ребенком, что в нашем доме царил настоящий беспорядок. Мое упрямство проявилось еще в раннем детстве. По каким-то причинам я отказывалась от молока и сока, если их предлагали мне не в детской стеклянной бутылочке. И ничего нельзя было поделать. Моя мама рассказывала, что я зажимала губы, морщила лоб и застывала, отражая все попытки накормить меня, если к стеклянной бутылочке не крепилась соска. Доведенные до отчаяния мама, бабушка и няня Мума прибегали ко всевозможным уловкам, но я делала вид, что готова умереть от голода, так что в результате им приходилось капитулировать. Когда я достигла годовалого возраста, ситуация еще больше ухудшилась. Сделав последний глоток молока или сока, я отклонялась, чтобы бросить рожок в стену, об которую тот разбивался вдребезги. Казалось, я получала огромное удовольствие от звука бьющегося стекла, в то время как моя сестра и мама кричали, а бедная няня Мума бросалась собирать осколки с пола. Меня не могли остановить ни укоры, ни шлепки. От полной безысходности мама намазала соску красным перцем, а затем с изумлением взирала на то, как я, покраснев от жгучего перца, продолжаю пить молоко из бутылочки. Потом цены на стеклянные детские бутылочки возросли. Они ввозились в Афганистан, и мама тратила немало семейных денег на этот дорогостоящий товар. Наконец в происходящее вмешалась одна из шести маминых сестер. Она пришла к нам и с серьезным видом протянула мне рожок. — Мариам, это последняя стеклянная бутылочка во всем Афганистане. Эмир издал указ, по которому детям отныне запрещено пить из стеклянных бутылочек, так что если ты разобьешь ее, то больше у тебя их не будет, — сказала она. Вся семья собралась, чтобы посмотреть на мою реакцию. Все афганцы повиновались эмиру, даже маленькие дети. Неразрешимая проблема в итоге должна была закончиться. Я схватила бутылочку, выпила молоко до последней капли, самодовольно посмотрела на зрителей и разбила бутылочку об огромный каменный камин, после чего удалилась со счастливым видом. Меня удивило то, что родители не наказали меня. И каким-то образом им удавалось обеспечивать меня стеклянными бутылочками вплоть до того счастливого дня, когда я утратила в них надобность. У меня была еще одна отвратительная привычка. В Афганистане все члены семьи собираются на ужин на полу в гостиной. Эти несколько часов занимают особое место в жизни афганской семьи. Пол покрывается огромной чистой скатертью, вокруг раскладываются подушки. Еда выставляется на скатерть слугой, и все берут ее правой рукой, как это принято в нашей культуре. Когда все заканчивали есть, тот же слуга появлялся с кувшином воды, тазом, мылом и запасом перекинутых через руку чистых полотенец, чтобы все могли вымыть и вытереть руки. Слуга обходил всех по кругу, начиная со старшего в семье и заканчивая мной, младшей. Это мытье рук занимало совсем немного времени, но я всегда получала огромное удовольствие, удлиняя эту церемонию и таким образом задерживая родных и гостей, ибо никто не мог покинуть семейный круг, пока все не закончат мыться. Я утверждала, что мои руки еще грязные или что мыло не годится. И моя несчастная семья с нетерпением дожидалась, пока слуга метался туда и обратно, наполняя кувшин или выливая воду из таза. Конец моим выходкам был положен, когда папа взял нас на семейный прием в дом Шер-хана. Хотя мои родители больше не жили в галахе, находившемся за Кабулом, мой отец не утерял полностью связи со своим старшим братом. Наша маленькая семья по-прежнему ездила туда в дни общесемейных праздников. Помню, тогда было устроено огромное пиршество. После трапезы я по привычке взялась за старое — начала усердно мыть руки. А родные, как обычно, ожидали окончания ритуала. Но семья моего отца оказалась не такой терпеливой, и его родственники устремили на меня недовольные взгляды. Тетки и двоюродные сестры принялись вздыхать и вопросительно кряхтеть. И вспыльчивый брат моего отца быстро потерял терпение. Он был не из тех, кто стал бы потворствовать прихотям какого-то ребенка, тем более девочки. Пока я наслаждалась своим маленьким ритуалом, передо мной вдруг выросла его огромная фигура, и, подняв глаза, я увидела его свирепый взгляд. Мои маленькие ручки продолжали вспенивать мыло, а я, уже окаменев, взирала на это угрожающее мне чудовище. У него были гипнотизирующие глаза, длинный прямой нос и тонкие губы. — Ты! Дочь сатаны! Ты закончила? — прогремел у меня над ухом его голос. — Отныне ты будешь намыливать руки только один раз. Иначе, — он наклонился для придания убедительности своей угрозе и прорычал: — ты лишишься своих пальцев, девочка. Это прозвучало очень убедительно. Я ни на секунду не усомнилась, что он способен отрезать мне пальцы своим церемониальным мечом. Он так напугал меня, что я тотчас излечилась от своей пагубной привычки долго мыть руки. И хотя мои родители не были сторонниками запугивания детей, не сомневаюсь, что в данном случае они испытали чувство благодарности к Шер-хану. Отец, чье несчастное детство изобиловало страхом, угрозами и побоями, не мог устраивать выговоры своим дочерям, даже если знал, что это необходимо. Мои нежные родители, несомненно, слишком терпимо относились к своим своевольным дочерям. Хотя мама и стала строже, когда мы достигли подросткового возраста. И конечно же, именно это способствовало моему желанию быть мальчиком, что порождало одни сплошные проблемы, пока меня не заставили наконец прекратить этот маскарад. По правде говоря, я не знаю, как родители справлялись со мной. Оглядываясь назад, я понимаю, что была одной из счастливейших девочек в Афганистане, стране, где женщины созданы для того, чтобы ощущать себя лишними. И хотя история нашей семьи изобиловала трагическими женскими судьбами, до подросткового возраста я блаженствовала в состоянии неведения. Немногим афганским девочкам выпала подобная удача.
Я родилась в 1960 году, всего лишь через год после того, как женщинам позволили ходить без паранджи. За три года до этого на радио Афганистана впервые появились женщины-дикторы. Во время Недели Независимости в 1959 году родственницы эмира и жены правительственных чиновников появились без паранджи, провозглашая таким образом наступление новой эпохи для афганских женщин. И хотя муллы принялись яростно протестовать, наш премьер-министр Мухаммед Дауд, старинный школьный друг моего отца, отправил их в тюрьмы. 1960-е годы стали особым временем, когда во всем мире люди начали бороться за права человека и гражданские права, и женщины обрели новые свободы. Но моя страна была слишком отсталой, а в женском вопросе Афганистан отставал от многих стран и вовсе на несколько веков. Афганистан по преимуществу оставался феодальным государством. Несмотря на внедрение промышленного производства, большинство семей продолжало жить так, как веками жили их предки, под властью главы клана или местного вождя. Подобная родовая власть практически исключала проведение преобразований, поскольку племенные и религиозные законы обладали преимуществом перед законом гражданским. Шариатский суд и исламская полиция могли заставить подчиниться некоторым законам, в особенности в области семейного права. Однако при столкновении родового закона с шариатским большинство афганцев предпочитало следовать родовому. Ислам признает равенство мужчин и женщин и дает женщинам разнообразные права, такие как право наследования, право выбора супруга и право на получение работы. Но афганские мужчины всегда игнорировали эти права и вместо этого обращались к тем разделам законов шариата, которые давали мужчинам власть над женщинами. Так, например, в шариатском суде свидетельства двух женщин приравниваются к свидетельству одного мужчины. А при разводе выигравшей стороной всегда оказывался мужчина. При наличии множества законов у разнообразных групп, отказывающихся подчиниться государственным порядкам, ни одно правительство Афганистана не могло управлять должным образом, а женщины не могли добиться права голоса. Но и в навозной куче нашлось несколько алмазов. Некоторые афганские эмиры пытались проводить реформы, это были смельчаки, старавшиеся ослабить ограничения, наложенные на женщин. Но никто из них не проявил такой решительности, как сын эмира Хабибуллы, правителя, столь любимого моим дедушкой Хассеном. И если его отец имел сто жен, эмир Аманулла взял себе в жены лишь одну и оказывал уважение женщине, делившей с ним постель. Когда в 1919 году закончилась короткая англо-афганская война, он направил свои усилия на поощрение иностранных инвестиций и промышленности. Затем он попытался модернизировать Афганистан, поощряя отказ от традиционных нарядов и ношение европейского костюма. Он способствовал созданию единого гражданского кодекса законов и, на удивление, проявлял еще большую прогрессивность, когда речь шла о жизни женщин. Он добился проведения реформ, запрещавших заточение (полную изоляцию женщин) и ношение паранджи, позволил женщинам учиться вместе с мужчинами и отменил браки, заключавшиеся до восемнадцатилетнего возраста невесты. Согласно еще одной ошеломляющей реформе государственный чиновник мог иметь лишь одну жену. Смелые реформы эмира стали первой серьезной конфронтацией с предрассудками, терзавшими Афганистан, а особенно его женщин, с незапамятных времен. Все было пропитано оптимизмом женщин, когда образованная городская элита поддержала идеи эмира. Но за пределами городов ситуация выглядела иначе. Там возбужденное воображение мужчин рисовало образы развратных женщин, танцующих и выставляющих напоказ свои неприкрытые лица незнакомцам. Провоцируемые племенными вождями и духовенством, мужчины приходили в ярость при мысли об этом и поднимали восстания. В результате эмиру Аманулле пришлось бежать из Афганистана и искать прибежища в Европе. Он оказался слишком прогрессивным, и его низложили. Надежды потерпели крах, убитые горем женщины Афганистана медленно потянулись в свои дома и надели более плотные паранджи. Последующие годы мало чем отличались друг от друга: повсюду царили беспорядки и племенные конфликты. Эмиры приходили и уходили. Один эмир навел страх на всех афганцев, когда уничтожил своих врагов, использовав их как пушечные ядра. Другому было всего девятнадцать, и, хотя в дальнейшем он доказал свою состоятельность, вначале вместо него правили его дядья. В отсутствие сильного эмира в Афганистане царил хаос и взаимная ненависть, которая перерастала во множество внутренних конфликтов. Но мне повезло! К моменту моего рождения в стране вновь возобладало разумное начало. Впереди вновь замаячило освобождение. Но я, находясь под защитой отца, все еще не догадывалась, что свобода, принимаемая мною как нечто само собой разумеющееся, была всего лишь миражом, и любая афганская женщина могла подвергнуться немыслимому насилию и притеснению. Древний противник все еще обитал среди нас. ГЛАВА 6

Во многих отношениях у меня было прекрасное детство. Мои родители уважали друг друга и любили меня, простодушная бабушка была доброй, хотя и печальной, а многочисленные тетушки, дядья и двоюродные братья с материнской стороны старались оберегать меня от грубой реальности. Таким образом до десятилетнего возраста я радостно резвилась в окружавшем меня коконе любви. Но что еще важнее, по некоторым признакам можно было судить о том, что правительство намерено проводить щадящую политику по отношению к женщинам, по крайней мере в Кабуле. Моя мать стала одной из первых женщин, снявших паранджу, но она могла позволить себе это лишь в безопасных местах, таких как школа, где она работала, и домах друзей и родственников. Теперь впервые в жизни она не нарушала закон, появляясь без паранджи на улицах. Мама часто вспоминала о том, какой восторг вызвало у всех женщин долгожданное сообщение об отмене закона, предписывавшего носить паранджу. Мальчики заводили свои скутеры, девочки вскакивали на задние сиденья и, размахивая паранджами и крича от радости, катались по городу. Папа любил повторять: — Девочки, вам повезло, вы родились в счастливое время. Вы сможете получить образование, и вас будут уважать за ваши достижения. Мои родители были настолько современными людьми, что самым главным считали образование. И мне, и Надие они говорили, что ни о каком замужестве не может быть и речи, пока мы не закончим колледж. Даже сегодня редко встретишь столь прогрессивных родителей. Мы чувствовали себя в такой безопасности, что глупо полагали, будто женщины больше не нуждаются ни в каких свободах. Увы, будущее Афганистана и мое собственное доказало, как мы заблуждались. До шестилетнего возраста я считала, что являюсь пятым ребенком в семье, что у меня есть старший брат по имени Фарид и еще две сестры кроме Надии — Зармина и Зиби. Это были не воображаемые персонажи, Фарид приходился нам двоюродным братом, а Зармина и Зиби — двоюродными сестрами. В течение некоторого времени Фарид и Зармина даже жили с нами. И Фарид называл мою мать мамой. Их близкие отношения с нашей маленькой семьей сложились вследствие душераздирающей истории. Несчастье обрушилось на старшего маминого брата Хакима вскоре после того, как родители с Надией переехали из галаха в город. Хаким придерживался идеалистических взглядов и являлся представителем Афганистана в афганском посольстве в Берлине до и в течение Второй мировой войны. Прибыв в Берлин, чтобы занять свой дипломатический пост, он стал свидетелем чудовищного преследования немецких евреев. И хотя Хаким старался помалкивать, он использовал свое положение в посольстве, предоставляя визы евреям, стремящимся бежать из Германии. Они настолько боялись за свою жизнь, что готовы были ехать даже в Афганистан — страну, находившуюся на гораздо более низком уровне развития по европейским меркам. Несмотря на то что людей, помогавших евреям, приговаривали к смертной казни, Хаким продолжал пользоваться своим положением в афганском посольстве и выдавать несчастным евреям фальшивые афганские документы. Он даже помогал перевозить их из Берлина через всю Германию к границе со Швейцарией. Меня всегда впечатляло, что дядя Хаким никогда не пытался получить вознаграждение за свою гуманную деятельность. Более того, он всегда избегал разговоров на эту тему и смущался, если кто-нибудь начинал его восхвалять; он говорил, что был не единственным, кто симпатизировал евреям и рисковал. Однако своим домашним он как-то сказал, как гордится тем, что ему удалось спасти нескольких еврейских ученых, позднее добившихся крупных достижений в своих научных областях. Хаким оставался в Берлине и после войны и вернулся в Афганистан лишь после того, как это стало безопасным. Родные в Афганистане так долго не получали от него вестей, что уже решили, он убит во время страшной битвы за Берлин, в который вошли русские в 1945 году. Эта кровопролитная битва унесла такое количество жизней гражданских лиц, что сведения о ней просочились даже в Афганистан. Неудивительно, что возвращение Хакима было встречено с таким восторгом, словно он восстал из мертвых. Будучи воспитанным в семье, поощрявшей образование женщин, и проведя много лет в Европе, где женщины пользовались широкими правами, Хаким по возвращении в Афганистан женился на образованной афганке по имени Зарина, которая возглавляла школу для девочек. У них родилось двое детей: сын Фарид и дочь, которую они назвали Зарминой. Когда Фариду оставалось четыре месяца до шести лет, а Зармине было три года, у Зарины начались серьезные проблемы с сердцем. В Афганистане с ними справиться не могли, и друзья Хакима в Германии договорились, что он привезет свою жену туда, чтобы она получила самое современное лечение. Фарид и Зармина переживали и мучились, скучая по матери. И моя мама предложила свою помощь. Каждый день она брала с собой Надию и няню Муму, чтобы та следила за всеми тремя детьми в доме брата. Наконец, через четыре месяца, пришло радостное известие, что Зарина вернется домой ко дню рождения Фарида. Никто не знал, что немецкие врачи предупредили ее, ей нельзя путешествовать, сердце настолько повреждено, что напряженный перелет может представлять угрозу ее жизни. В то время для того, чтобы добраться из Европы в Афганистан, надо было совершить несколько пересадок. Но Зарина твердо решила, что будет присутствовать на дне рождения сына, и пренебрегла рекомендациями своего врача. Огромная семья Хассен отправилась вместе с Хакимом и его детьми в аэропорт. Никто не хотел пропустить счастливую встречу. Когда впереди показалась бледная и уставшая Зарина, Фарид пробился через толпу и бросился в распростертые объятия своей матери. Вслед за ним ринулась Зармина. Дети и мать плакали и смеялись одновременно, и наблюдавшие за этим родственники тоже не могли сдержать слез при виде этого счастливого воссоединения. И вдруг Зарина умолкла. В мгновение ока выражение радости на ее лице сменилось недоумением. Что-то произошло. И уже в следующее мгновение Зарина согнулась, не выпуская сына из своих объятий, и рухнула на землю. Обезумевший Хаким бросился к жене с криком: «Она мертва! Зарина умерла! » Зармина была слишком мала для того, чтобы понять, что произошло, зато потрясенный Фарид принялся рыдать и звать маму. С этого момента Фарид и его сестра проводили у нас столько же времени, как у себя дома, и моя мать пыталась восполнить их страшную утрату. Таким образом благодаря их несчастью я получила «старшего брата». Мамина любовь создала безопасное пристанище для детей ее брата. И даже после того, как дядя Хаким вторично женился на милейшей женщине, Фарид продолжал относиться к моей маме как к родной матери. Через полгода после моего появления на свет у дяди Хакима и тети Рабии родилась дочь Зиби. И даже когда я наконец поняла, что нахожусь в двоюродном родстве с Фаридом, Зарминой и Зиби, я продолжала относиться к ним как к родным. Иметь старшего брата было крайне выгодным. В Афганистане братья всегда защищают своих сестер, а моя жизнь в дальнейшем потребовала такой защиты, которая никому и не снилась. Фарид стал моим учителем, когда я была еще совсем маленькой. Он был старше меня на девять лет, он был красивым и отважным, и я не сомневалась, что он все знает. В результате я и его сестра Зиби стали называть его «ага», что означает «хозяин», и выполняли все его указания. Помню, как Фарид решил превратить меня в мальчика, поскольку я так мечтала об этом. Зиби тоже захотела в этом поучаствовать. Фарид приказал нам сесть и принялся намазывать нам щеки клеем, после чего прилепил к нашим лицам черную овечью шерсть. Затем он выдал нам два своих костюма, из которых уже вырос, и велел их надеть. Потом он попросил нас пройтись туда и обратно и сказал, что мы прошли испытание, после чего предложил нам посетить своего деда по материнской линии. — Он так стар, что большинство его друзей уже умерло, — сообщил он. — И ему очень одиноко. Фарид решил, что мы с Зиби сойдем за старых друзей старика и сможем его приободрить. — Поиграйте с ним, — распорядился Фарид. Когда мы с Зиби вошли в комнату старика, тот просветлел и воскликнул: — Эй, Фазаль-хан! Затем он глубоко задумался и принялся изучать наши маленькие фигурки. — Эй, Фазаль, а что это ты стал таким маленьким? — помолчав, осведомился он. — Неужто жена перестала тебя кормить? Но когда старик сделал шаг в нашу сторону, мы с Зиби завизжали от ужаса и, к крайнему неудовольствию Фарида, бросились прочь. Когда мне исполнилось девять лет, Фариду было уже восемнадцать. Он превратился в высокого стройного юношу с густыми каштановыми волосами и блестящими карими глазами. Все утверждали, что он красивее американской кинозвезды Рока Хадсона. Но для меня гораздо важнее, что он может делать все, что ему заблагорассудится. Фарид мог носить любую одежду, дружить с кем захочет, ездить с любой скоростью и даже курить сигареты, то есть делать все то, о чем я так мечтала. Фарид чувствовал мою неудовлетворенность жизнью и подтрунивал над моим желанием стать мальчиком. Он представлял меня друзьям как своего «младшего брата» и брал с собой носиться по городу, изображая Бэтмена. Однажды, когда мы сидели в саду, я снова начала жаловаться: — Фарид, ну почему я не могу быть мальчиком? Мальчики делают все, что им вздумается, — я помолчала. — Один факт их существования делает всех счастливыми. Фарид нахмурился, а затем произнес: — Мариам, я открою тебе тайну. Девочки могут стать мальчиками. Я напряглась. — Есть один американский доктор, который делает такие операции, — прошептал он. — Приходишь в больницу девочкой, а выходишь мальчиком. Вот так! Чудеса! Я готова была подвергнуться такой операции хоть сейчас. — А этот американский доктор когда-нибудь бывает в Кабуле? — Я слышал, что да. Но прежде чем подвергнуться операции, надо купить пенис. Я чувствовала себя придавленной безнадежностью положения. Я не сомневалась, что ни один мужчина в здравом уме ни за какие деньги не продаст мне свой пенис. И все же спросила: — А где девочка может купить пенис? — Это конфиденциальная информация, Мариам, — ответил Фарид. — Наверно, ты сама понимаешь, что пенисы пользуются огромным спросом. Поэтому они хранятся в универмаге «Хамид Зада» в центре Кабула. Так что тебе надо просто зайти туда и спросить. В любой другой ситуации я бы обратилась к папе и попросила его свозить меня в универмаг, но он уехал из Афганистана диагностировать свою загадочную болезнь. Так что мне ничего не оставалось, как попросить маму отвезти меня в универмаг. Естественно, моя бедная мама не догадывалась, что я планирую, поэтому пришла в ужас, когда я с достоинством произнесла продавцу: — Один пенис, пожалуйста. Глаза у продавца вылезли на лоб, нижняя челюсть отвисла, и он онемел. Однако я с такой страстью продолжала настаивать на том, что в универмаге продаются эти предметы, что ему пришлось вызывать менеджера. Узнав о моей просьбе, бедняга нервно рассмеялся и неодобрительно заметил: — Подобные вещи не продаются в нашем универмаге. Кому взбредет в голову покупать такое? Я разрыдалась, чувствуя, что лишилась последней надежды стать мальчиком. Все это было лишь очередным розыгрышем Фарида. Но ничто не могло охладить моего к нему отношения.
Однако вскоре мое беззаботное детство резко закончилось, когда моему любимому отцу был поставлен страшный диагноз — рак. Счастливая жизнь трагически оборвалась, когда мы узнали, что обследование в России принесло наихудшие результаты — у него диагностировали рак мочевого пузыря. Горе словно парализовало нашу семью. Вернуться к прежней жизни было уже невозможно. Папа, занимавший высокое положение в вооруженных силах, подал в отставку и перестал получать жалованье, хотя правительство сохранило ему небольшое пособие. Единственным человеком, поддерживавшим семью, стала мама. Но что было хуже всего, папе предстояло в течение длительного времени оставаться в России, поскольку в Афганистане он не мог получить адекватной помощи. У моего отца всегда было слабое здоровье, но я уверена, что именно стресс стал причиной его болезни — я читала, что стресс может разрушить иммунную систему организма и вызвать рак и другие серьезные заболевания. А папа, несомненно, с самого детства жил очень напряженной жизнью. Нам с Надией предстояло остаться без родителей, когда мама решила, что поедет в Россию, едва папе будет сделана первая операция с последующей химиотерапией. Никто не знал, как долго они будут отсутствовать и вернется ли папа, ибо в то время рак считался смертным приговором. Я слышала, как шептались взрослые: «Аджаб вернется в саване». Одна мысль об этом приводила меня в ужас — сердце мое кровоточило и трепетало. Меня и Надию оставили на попечение бабушки, няни Мумы и нашего слуги Аскера. Аскер работал у нас еще с тех пор, когда папа служил офицером. Это был невысокий мужчина с густой бородой и черными глазами. Он был очень добрым человеком и обладал удивительным чувством юмора. Как и Фарид, он мог рассмешить меня, когда мне было совсем не до смеха. Прожив в Кабуле несколько лет, он сменил традиционный афганский костюм на модную одежду. К тому же рядом жили мамины братья Хаким и Азиз со своими женами, которые всегда готовы были оказать нам поддержку, но, несмотря на большую семью, ничто не могло облегчить мои муки одиночества. Теперь рядом не было даже Фарида, ибо в нашей семье детей отправляли учиться в зарубежные университеты и Фарид совсем недавно отправился в Индию. Я чувствовала себя такой несчастной, что постоянно плакала и молилась, чтобы Бог поскорее вернул мне моих родителей. Меня грела лишь надежда на звонок из России. Я мечтала о том, что услышу голос папы, который сообщит мне, что его вылечили и что я должна встретить его в аэропорту в среду — единственный день, когда прибывали рейсы из Советского Союза. Каждую среду я готовилась к поездке в аэропорт, и всякий раз это заканчивалось разочарованием, ибо родители отсутствовали в течение долгих девяти месяцев. А затем мама в одиночестве вернулась в Кабул и мы решили, сейчас она сообщит нам, что папа умер и похоронен в далекой России. Но мама нас утешила: — Ну-ка избавьтесь от этого кислого выражения лиц. Ваш отец жив, и состояние его улучшилось. А я вернулась домой только потому, что очень соскучилась. И отец ваш тоже скоро вернется домой. И в тот момент, когда я уже потеряла всякую надежду, вообразив, что мама скрывает правду и папа на самом деле умер, он вдруг неожиданно прилетел в Кабул. Ко всеобщему изумлению, он передвигался на своих двоих и всем говорил, что у русских самая лучшая медицина и они чудесным образом вызвали у него ремиссию. Еще никогда я не испытывала такого счастья! Однако длилось оно недолго, ибо смерть, как меч, нависла над нашим домом. Папа продолжал болеть. К работе он так и не вернулся и лишь медленно бродил по окрестностям, навещая родственников и старых друзей. С того момента, как папе был поставлен страшный диагноз, я забросила свои детские развлечения. И хотя в школе оставалась бунтаркой, дома я была послушной любящей дочерью, которая ходила по магазинам, помогала на кухне и выполняла прочие бытовые обязанности. Однако все реагировали на происходящее по-разному, и теперь моя сестра Надия начала вести себя несдержанно — она непрерывно жаловалась на маму и устраивала сцены из-за ерунды, например из-за меню, выбранного на обед. Бедная мама, устававшая на работе, опасавшаяся за здоровье мужа и доведенная до предела дочерью, которая словно получала удовольствие от издевательств над ней, была на грани нервного срыва. То и дело она уходила в спальню, откуда доносились ее восклицания: «Что я сделала не так, Господи? За что мне это? » Вся ее мягкость куда-то делась. Чем больше на нее наваливалось, тем больше заострялись черты ее лица, и даже ее глубокий чувственный голос стал резким и пронзительным. Отец пробыл дома всего несколько месяцев, после чего неприятные симптомы возобновились, и он был вынужден вернуться в Россию для продолжения лечения. Теперь за рубежом он начал проводить времени больше, чем дома. Когда папа уезжал, наша семья словно теряла смыслообразующий стержень. А затем мы пережили новое потрясение, утратив бабушку Майану. Слава Аллаху, папа был дома, когда она заболела. Бабушка Майана никогда ни на что не жаловалась и вела призрачный образ жизни, стараясь не встревать в отношения мамы и папы. Я привыкла заглядывать к ней каждый день. И в тот день, когда она заболела, я зашла к ней и обнаружила, что она неподвижно лежит на кровати. Это был разгар дня. — Бабушка, с тобой все в порядке? — изумилась я. Она покачала головой и слабо прошептала: — Мариам, я не могу дойти до ванной. Я не могу совершить омовение и помолиться. Бабушка была очень набожной и всегда молилась пять раз в день. Но я была еще слишком мала и не знала, что мне делать. По какой-то необъяснимой причине я не стала тревожить маму, а дождалась прихода отца. Когда он вошел в дом, я бросилась к нему с криком: — С бабушкой случилось что-то ужасное! Он сразу прошел в ее комнату, а затем вышел и приготовил ей жидкую пищу, после чего попытался уговорить ее поесть, однако ему это не удалось. Тогда папа пригласил к нам нашу соседку — русского врача. Стоя в дверях, я наблюдала за тем, как она достает свои инструменты и измеряет бабушке давление. — Очень низкое, — повторяла она, — очень низкое. — Потом она со значением посмотрела на папу: — Ей надо есть. Она очень слаба. — Да. Я заставлю ее есть, — кивнул папа. Остаток вечера мы с папой по очереди сидели с бабушкой. Она пыталась что-нибудь съесть, чтобы не расстраивать нас, но почти ничего не могла проглотить. Я пошла на кухню и сделала ее любимый напиток — сладкий лимонад, так что она немного попила. На следующее утро я сразу бросилась к ней в комнату, чтобы узнать, как она себя чувствует. Отчаянное выражение ее лица напугало меня. — Мариам, — прошептала она, — позови свою мать. — Бабушка еще никогда не обращалась ко мне с такой просьбой. — Мама! — закричала я, выбегая из комнаты. — Тебя зовет бабушка! Мама встала и, не говоря ни слова, медленно направилась в крохотную комнатку бабушки. Я видела, как мама помогла бабушке добраться до ванной, где та умылась, чтобы приступить к молитве. Затем она снова легла и закрыла глаза. Выглядела она как труп. Мы с мамой молча обменялись взглядами, и мама пошла за врачом. Она вернулась с той же русской, которая быстро осмотрела бабушку и сообщила: — У нее отказывает сердце. Ей осталось жить несколько часов. Меня охватил ужас, и я начала сожалеть о том, что так бездумно транжирила время, которое могла проводить с моей милой бабушкой. Я тут же бросилась к ней и сжала ее сухую руку. Бабушка открыла печальные глаза. — Мариам, — прошептала она, — ступай в школу, детка. — Я хочу остаться с тобой, — ответила я срывающимся голосом. Она слабо кивнула и попросила: — Тогда, пожалуйста, достань мою коробку, детка. Я знала, что она хранит у себя в комнате какую-то коробку, но не догадывалась, какие в ней скрываются сокровища. Однако послушно достала ее. К этому времени вернулась мама. Бабушка бросила выразительный взгляд на свою невестку и произнесла: — Шарифа, когда я умру, открой эту коробку. Там ты найдешь достаточное количество денег, чтобы похоронить меня. Я долго их копила, чтобы моему сыну не пришлось тратиться на мои похороны. Пожалуйста, похороните меня в Пактии. Шарифа, пожалуйста, отвези меня домой. Мое юное сознание было не в состоянии выносить разговоров о смерти и похоронах. Помню, я выбежала из бабушкиной комнаты, потом остановилась в коридоре и бросилась обратно. Я посмотрела на часы. Они показывали 10. 30 утра, когда моя бабушка испустила последний вздох. Вскоре домой вернулся папа, и ему сообщили, что его любимая мать умерла. Он бросился в ее комнату и разразился громкими рыданиями, как маленький ребенок. Я еще никогда не видела, чтобы мой папа плакал. Я подбежала к нему и заглянула в его искаженное болью лицо. Он вздрогнул и сказал: — Дочь, я оплакиваю печальную жизнь своей матери. Мама вела себя более спокойно и лишь заметила: — Твоя бабушка была ангелом, Мариам. Мусульман следует хоронить в течение суток после смерти, а потому уже через несколько часов мы направлялись в Пактию — маленькую деревушку, где бабушка родилась и провела первые шестнадцать лет жизни. Там мама с женой и дочерьми Шера омыла ее тело и завернула в чистый белый саван, после чего мужчины отправились предать его земле. Я не могла смириться с мыслью, что бабушки больше нет. Вся моя жизнь была овеяна ее доброжелательным присутствием. Без нее наш дом осиротел, хотя она никогда активно не участвовала в семейной жизни. И хотя была еще ребенком, я чувствовала, что мы недостаточно внимательно к ней относились. Через две недели личные вещи бабушки были вынесены, ее маленькую комнатку отремонтировали и превратили в столовую. Я не могла избавиться от ощущения вины, понимая, что пренебрегала ее обществом: никогда не гуляла с ней и мало обращала на нее внимания. Это чувство не оставляло меня и в отрочестве. Однажды я собралась с силами и спросила папу: — А почему бабушка всегда сидела у себя в комнате? Почему она никогда не присоединялась к нам? Почему она не выходила и не участвовала в наших трапезах? Почему она вела такое одинокое существование в доме своего сына? — Сначала твоя бабушка выходила и ела вместе с нами, — ответил папа. — Однако твоя мать настаивала на том, что все должны сидеть за столом и есть серебряными приборами. А бабушка, по сложившейся традиции, любила сидеть на полу и есть руками, и я попросил твою мать, чтобы она позволила ей это делать. Когда вы были маленькими, у нас произошла страшная ссора из-за этого. Твоя мать собрала свои вещи и сказала, что уходит. Более того, она потребовала развода. Она сказала, что заберет вас, а я могу оставаться со своей матерью. Папа посмотрел на меня и испустил печальный вздох. — И я сказал ей, чтобы она уходила, если ей так хочется. Однако твоя бабушка услышала шум и вышла из своей комнаты. Узнав, что мы ссоримся из-за нее, она сказала: «Сын, не дай уйти своей жене. Я уже прожила свою жизнь. С этого дня я буду есть в своей комнате и никогда не встану между тобой и твоей женой». У меня засосало под ложечкой, и я ощутила вспышку ненависти к своей матери. Ее бессовестное поведение отравило жизнь самой доброй женщины, которую мне только доводилось встречать. Папа, понурившись, вышел. Вскоре ему снова стало плохо. И в этот раз мама уже не поехала с ним. Утратив бабушку и зная о тяжелой болезни отца, я сблизилась с мамой. Когда она уходила, у меня начинались приступы паники. Я стояла на балконе в ожидании ее возвращения и безмолвно молилась, чтобы ее не сбила машина и ей не стало плохо. А когда различала вдали ее фигуру, я неслась ей навстречу с таким видом, словно мы не виделись несколько недель. Кроме того, усугубляя мою тревожность, у мамы появилась странная привычка при каждой встрече предупреждать меня о грядущих потрясениях: — Твой отец скоро умрет, Мариам. Спасти его невозможно. И когда он умрет, его брат Шер приедет и заберет тебя и Надию в свой галах. Потом он выдаст тебя замуж за одного из своих сыновей, если тебе повезет, а если нет, то ты окажешься женой старика. Будь готова к этому, Мариам. Тебя могут выдать за жестокого человека. И мы больше никогда не сможем увидеться. Когда я представляла себе эту картину, у меня начинался истерический приступ. В Афганистане над женой и детьми усопшего полную власть получает его брат. Мы не представляли себе, пошлет ли Шер-хан своих людей в Кабул за женой и дочерьми брата, однако, зная о его жестокости и предшествующем поведении, мы готовились к худшему. Маму пугала перспектива утраты дочерей, и ей не удавалось в одиночку справиться со своим страхом. Невольно высказываемые ею опасения довели меня до такого состояния, что большую часть ночи я проводила в страстных молитвах: «Пожалуйста, Аллах, верни нам папу! Пожалуйста, исцели его. Пожалуйста, не дай Шер-хану забрать меня. Я же еще ребенок и слишком юна для того, чтобы стать чьей-то женой». Маму обуял такой параноидальный ужас, что она начала опасаться, что Шер похитит меня и Надию, не дожидаясь смерти папы. — Если я не смогу забрать вас из школы, никогда не садитесь ни к кому в машину, если это не наш шофер и не ваш отец, — предупреждала она нас. — Никогда. Даже если это будут папины родственники, не соглашайтесь. Не проходит дня, чтобы в этой стране не похитили какую-нибудь девочку. Вас заберут, выдадут замуж за стариков или отправят в чайхану и сделают из вас танцовщиц. Мы были перепуганы до смерти. Однажды мы с Надией вышли из школы и не нашли маму на обычном месте. Ее нигде не было. Однако вскоре мы заметили Аскера, который сидел в такси. Он помахал нам рукой и крикнул: — Ваша мама готовит обед и послала меня забрать вас. И хотя мы знали Аскера всю свою жизнь, мы испугались. Никогда раньше Аскер не приезжал за нами на такси. Мы с Надией переглянулись, думая об одном и том же. А вдруг Аскера подкупил Шер-хан? Вдруг наш преданный слуга предал нас? И теперь приехал за нами, чтобы отвезти нас в галах? Вдруг он собирался совершить похищение, о котором нас предупреждала мама? Мы начали переминаться с ноги на ногу, придумывая, что делать, чтобы не оказаться в одной машине с потенциальными похитителями. — Ну скорее садитесь в машину! — нетерпеливо закричал Аскер. — Что вы тянете время?! И мы с Надией, не зная, что предпринять, осторожно забрались на заднее сиденье. Наши худшие опасения подтвердились, когда машина двинулась в противоположном от нашего дома направлении. — Ваша мать попросила меня купить фрукты на рынке, — обернувшись, пояснил нам Аскер. Надия знала, что фруктовый рынок располагался в старой части Кабула, вдали от нашего дома, и начала плакать. У меня начались желудочные спазмы. Все мамины ужасы становились реальностью. Нас похищали! Мы уже рыдали хором. А Аскер и водитель такси поглядывали на нас как на умственно отсталых. — Да уймитесь вы, глупые девчонки! — закричал Аскер. Но это привело лишь к тому, что мы заревели еще громче. Вскоре мы добрались до рынка, и Аскер, разгневанный нашим поведением, выскочил из машины, оставив нас оплакивать свою судьбу. Я кинула взгляд на водителя такси. У него были грубые черты лица, и вид его внушал ужас. Он тоже вылез из машины и направился к группе каких-то странных мужчин. Он что-то произнес, и мужчины, развернувшись, уставились на нас. Мы сразу же поняли, что они тоже участвуют в заговоре. — Мне срочно надо в туалет, Надия, — сказала я сестре. Мы знали, что на базаре нет туалета для женщин. Боль и неконтролируемый понос заставили меня согнуться вдвое. Надия схватила полиэтиленовый пакет и сунула его мне: — На, используй вот это. Я попыталась, но испачкала платье и сиденье такси. И несмотря на то что Надия выбросила пакет из окна машины, внутри зависла нестерпимая вонь. Заметив, как Надия выбрасывает пакет, водитель вернулся к машине и тут же отпрянул, издав странный звук. — Что это? Мы с Надией снова заплакали. У меня началась истерическая икота, и все же, обезумев от страха, я умудрилась выкрикнуть: — Вы хотите похитить нас? Пожалуйста, не делайте этого! Я не хочу замуж за старика! Я еще маленькая! Разъяренный водитель, кипя от негодования и топая ногами, отошел в сторону, бросая на меня свирепые взгляды. Когда вернулся Аскер с фруктами, он распахнул дверцу и приказал нам выходить из машины. — Что случилось? — изумленно осведомился Аскер. К этому моменту водитель уже трясся от ярости. — Забери этих засранок из моей машины! — закричал он. — Посмотри, что они наделали! — завопил он, указывая на пакет. — Они испортили мое такси! Убери их с глаз моих прочь! Аскер тоже рассвирепел, когда мы оказались на базаре, где не было ни одного такси. Мы проблуждали почти час в поисках другой машины. И за это время успели рассказать Аскеру обо всех своих страхах. Он служил у нас, но был гордым человеком, тщательно охранявшим свою репутацию. Из-за нас его унизили на базаре, где он часто бывал. Поэтому, когда мы вернулись домой, он набросился на нашу мать с упреками: — Своими параноидальными опасениями ты довела девочек до сумасшествия. В защиту нашей матери следует сказать, что в Афганистане регулярно похищали детей обоего пола, превращая их в сексуальные игрушки или рабов. В моей стране дети лишены каких бы то ни было прав. Так что мамины опасения не были необоснованными.
И в моей жизни был эпизод, когда меня действительно чуть не похитили. Это произошло в 1973 году, когда мой отец вернулся после очередной поездки в Россию. Только что закончился священный месяц рамадан, когда мусульмане постятся с восхода до заката, замаливая свои грехи. И в первый день следующего месяца празднуется день разговения — Ураза-байрам. В тот год этот праздник пришелся на зиму, самое веселое время, так как в афганских школах каникулы приходятся на три зимних месяца, а не на лето, как в других странах. В наши жестокие зимы ходить в школу было практически невозможно. Афганцы среднего и высшего класса уезжали зимой в Джалалабад — один из самых красивых городов Афганистана, который я очень любила. И все родственники моей мамы отправились в Джалалабад к ее брату, чтобы провести там рамадан и отметить Ураза-байрам. Я лучилась от счастья: папа был дома, а я отмечала Ураза-байрам со своими двоюродными братьями и сестрами. Несмотря на то что больше не заикалась о своем желании стать мальчиком, я продолжала коротко стричься и совершенно не интересовалась нарядами в отличие от своей сестры и кузин. Вместе с Зиби я запускала воздушных змеев. Наш возраст все еще позволял нам играть в мальчишеские игры. Я слышала, как кое-кто из родственников заметил, что во мне больше мальчишеского, чем девичьего, и щеки мои зарделись от удовольствия. Во время нашего пребывания в Джалалабаде родители решили посетить исламскую святыню, которая располагалась в пятидесяти километрах от города, неподалеку от границы с Пакистаном. Мама сказала, что мы должны помолиться за избавление от всех обрушившихся на нас бед. Она утверждала, что не только наша семья, но и вся страна переживает эпоху бед. Начиная с 1969 года Афганистан пережил три засушливых года, сопровождавшихся обильными зимними снегопадами, которые приводили к весенним наводнениям. Засуха, чередовавшаяся с наводнениями, не давала афганским крестьянам получать урожай. Страну охватил голод. Однако, поскольку мы жили в Кабуле, а правительство держало все в тайне, мы ни о чем даже не догадывались, пока в городе не появились странного вида американские хиппи, которые начали рассказывать, что в сельской местности людям нечего есть и они питаются корешками. Начали распространяться страшные истории о детях, умирающих от голода. Несмотря на поступление гуманитарной помощи из России и Америки, ходили слухи, что правительственные чиновники конфискуют пшено и другое продовольствие и продают его на аукционах. С каждым днем недовольство и отчаяние все возрастало. Впрочем, невзирая на то что экономическое положение нашей семьи ухудшилось из-за хронической болезни папы, мы не голодали. Но мама сказала, что мы должны помолиться в святилище за бедных голодающих людей. Кроме того, она решила взять на воспитание какую-нибудь девочку из области, охваченной голодом, так как узнала, что после умерших родителей в землянках порой оставались несчастные младенцы. Мы с Надией пришли в восторг от перспективы спасти ребенка и обрести маленькую сестричку. Мамины планы разрастались с каждой минутой: она говорила, что эта девочка станет смыслом нашей жизни и после того, как мы ее откормим, мы начнем учить ее читать и писать. И еще мама собиралась молиться за здравие нашего отца, чтобы его вылечили от рака. Я была счастлива и не сомневалась, что паломничество к святилищу разрешит все наши проблемы. Голод прекратится, голодающие дети будут накормлены, а папина опухоль исцелится. Храм оказался битком набит людьми. Но мои родители удовлетворились лишь после многочасовых молитв, и мы двинулись в обратный путь. Я была тем более потрясена, когда после всех наших молитв и высоких упований несчастья обрушились на нас прямо на обратном пути. У нас лопнула шина, а запасного колеса не было. Мы стояли на грунтовой дороге в неизвестном месте, поэтому папа сказал водителю, чтобы тот оставался в машине, а мы вернемся с лопнувшей шиной в городок, который незадолго до этого проезжали. Мы поймали машину и через несколько часов оказались в авторемонтной мастерской. Пока механик чинил колесо, мы подыскивали машину, на которой могли бы вернуться обратно. Папа, ослабленный химиотерапией, договорился с водителем грузовика, что тот доставит починенное колесо к машине. Водитель взглянул на меня и заявил, что кто-нибудь из нас должен будет поехать с ним, чтобы он смог найти нашу машину. — Ладно, оставайтесь здесь с женой и дочерью и отдыхайте, а я возьму с собой вашего сына, чтобы он показал мне вашу машину, — не сводя с меня глаз, сказал водитель папе. Я выпятила грудь от чувства гордости. Этот человек принял меня за мальчика, доставив мне невыразимое удовольствие. Папа был абсолютно честным человеком, а потому чересчур доверял окружающим. Он поблагодарил водителя и сказал мне: — Поезжай с этим человеком. Ты знаешь нашу машину. А когда колесо будет установлено, возвращайтесь за нами в город. Водитель радостно схватил меня за руку и потащил к грузовику. Я решила, что он просто торопится. Однако мою сестру Надию, которой в то время было пятнадцать лет, вдруг охватили дурные предчувствия, и она дернула папу за руку: — Не отправляй Мариам с этим грязным водителем. Случится что-то плохое. Но папа лишь пожал плечами, решив, что Надия преувеличивает. Но тут даже хозяин мастерской, наблюдавший за происходящим, понял, что меня собираются похитить: в последнее время в области было раскрыто несколько дел по перепродаже мальчиков в сексуальных целях, так как этот трафик был чрезвычайно прибыльным делом. Хозяин бросился в папе, который уже сел в такси, собираясь с мамой и Надией вернуться в центр города. Он замахал руками и закричал: — Если вы сейчас отпустите своего сына с этим водителем, вы больше его никогда не увидите! Подозреваю, что он собирается его похитить и продать в Пакистан. — Папа! — в ужасе закричала Надия. — Пойди забери Мариам! Моя бедная мама окаменела — ее давние опасения, что нас похитят, начинали сбываться. Папа выскочил из такси и бросился к грузовику: — Стой! — закричал он. — Я передумал. Мы поступим иначе. — Если вы хотите, чтобы ваше колесо было поставлено на машину, то предоставьте этим заняться мне! — грубо ответил водитель. — А если вы не пошлете своего мальчика со мной, я не стану этим заниматься, — помолчав добавил он. — Вылезай из грузовика! — закричал мне папа. Водитель выскочил из грузовика и, сжав кулаки, принялся отталкивать моего отца. Я была потрясена и в то же время польщена тем, что водитель так хотел видеть меня в качестве своего спутника. Вокруг начали собираться люди. Папа крикнул, чтобы позвали полицию. Надия и мама кричали мне, чтобы я вылезала из машины и убегала. Я была в полной растерянности и не могла понять, что произошло с моими родными. Я так радовалась тому, что меня приняли за мальчика и поручили настоящее мужское дело, что теперь была крайне недовольна происходящим: мои родные хотели все испортить. — Оставьте меня в покое! Я поеду! — закричала я. И тогда Надия, перекрывая общий шум, крикнула: — Мариам — девочка! Она не мальчик! Обескураженный водитель замер и другими глазами начал изучать мою маленькую фигурку. В этот момент появились полицейские, и он, вырвавшись из рук отца, бросился прочь, как испуганная лошадь. Вскоре его и след простыл. — Никогда не доверяйте своих детей незнакомцам, — убеждал хозяин мастерской папу. — Этот водитель просто хотел поразвлечься с маленьким мальчиком. А как только он обнаружил бы, что это девочка, он бы убил ее или продал в танцовщицы. Потрясенный папа заплатил крупную сумму, чтобы такси доставило нас обратно к нашей машине. Так что посещение святилища не принесло нам удачи, о которой мы мечтали. Я едва спаслась. Голод продолжался, унося все большее количество жизней, в стране начались волнения. Бедная сиротка, найденная мамой, была так перепугана, что от всех шарахалась. Когда мама попыталась взять ее на руки, она бросилась прочь и отказалась идти с ней. Позднее мы узнали, что ее вместе с тысячами других детей, утративших обоих родителей, поместили в нищий сиротский дом.
В 1973 году в Афганистане, как в оранжерее, процветали несчастья. Вскоре после нашего возвращения из паломничества родители получили сообщение из психиатрической клиники, где находилась одна из дочерей Шера, моя кузина Амина. Она была старше меня всего на пару лет, но уже была замужем и имела двоих детей. Она недавно поступила в больницу, и теперь администрация просила забрать ее. Я знала Амину с самого детства и всегда восхищалась ее привлекательной внешностью и ярко-зелеными глазами. Однако с отцом ей не повезло. Шер не позволял своим дочерям учиться и получать образование. Он воспринимал их как собственность, которой можно было торговать, и продавал их, когда они были еще совсем юными. С Аминой он обошелся ничуть не лучше, чем с бабушкой Майаной. В женском вопросе время словно остановилось в Афганистане. Помню, как мы вошли в унылое помещение, где нас ожидала Амина. Бедняжка лишилась своей красоты, хотя я сразу узнала ее по зеленым глазам, которые теперь горели диким огнем. Я даже не успела поздороваться, как она, плача, бросилась осыпать меня поцелуями. Я смутилась, так как она слишком демонстративно проявляла свои чувства и не владела связной речью. — Что случилось? — спросила я маму. — Я не понимаю ее. Лицо мамы заволокла печаль: — Мариам, муж Амины бил ее по ушам и причинил ее слуху такой вред, что она теперь живет в беззвучном мире. Она оглохла. Я пришла в такую ярость, что решительно заявила: — Если мой муж станет меня бить, я сама оторву ему уши! Я знала о том, что многие афганские мужчины жестоки, но наивно полагала, что если дать им сдачи, то все можно уладить. Думаю, я так считала, потому что жила с мягким и нежным отцом, который никогда не поднимал руку на свою жену и дочерей. — Так, значит, Амина не сошла с ума? — изумленно спросила я, недоумевая, зачем ее тогда заперли в сумасшедшем доме. Некоторые его обитатели так громко кричали, что их крики даже проникали сквозь толстые стены туда, где мы находились. — Нет, Мариам, Амина не сумасшедшая, — печально улыбнулась мама, — хотя она очень расстроилась, когда ее муж взял вторую жену. А когда она начала протестовать, муж избил ее. И тогда Амину поместили сюда, чтобы за ней не надо было ухаживать. До меня донеслись новые отчаянные женские голоса, взывающие о помощи, и я вздрогнула. Скольких здоровых женщин поместили сюда неудовлетворенные мужья? Неудивительно, что моя бедная кузина стремилась сбежать из этого жуткого места. Мы осторожно усадили Амину рядом со мной на заднем сиденье машины. Я старалась не смотреть на печальное зрелище, которое представляла собой моя когда-то красивая и оживленная двоюродная сестра, однако отвести взгляд от страдальческого выражения ее лица было довольно трудно. Она провела в психиатрической больнице полгода, и за все это время персонал ни разу не позволил ей принять ванну или вымыть голову. От нее так пахло, что этот запах тут же заполнил нашу машину, а кожа была такой грязной, что выглядела гораздо темнее привычного оливкового цвета. Волосы Амины свалялись в колтуны. Платье было грязным и рваным. Когда мы добрались до дому, мама провела Амину в ванную и позволила мне остаться с ними, пока она раздевала и мыла мою двоюродную сестру. Амина прожила с нами месяц, но с каждым днем ей становилось все хуже и хуже, так как она тосковала по своему маленькому сыну и крохотной дочке и опасалась, что вторая жена ее мужа жестоко с ними обращается. Ее дети должны были разделить ее судьбу — ни на что не годной женщины, которую можно было содержать лишь в сумасшедшем доме. Никто не мог защитить ее детей, даже ее могущественный отец, придерживавшийся традиции, что после замужества дочь переходила в полное владение мужа, и тот мог поступать с ней как заблагорассудится. К тому же, зная отношение Шер-хана к женщинам, можно было не сомневаться в том, что он и думать забыл об Амине. Через месяц родители неохотно согласились отвезти Амину к ее мужу и его новой жене. Его отношение к ней не изменилось в лучшую сторону. При виде Амины он зарычал и тут же поднял на нее руку. Он наверняка снова избил бы ее, если бы рядом не было моих родителей. У меня сердце кровью обливалось при мысли, что нам придется оставить Амину в доме ее мужа-злодея. Но бедняжка ничего не могла поделать, так как любила своих детей. Позднее мы слышали, что ее жизнь представляла собой череду побоев и оскорблений, но ничто не могло заставить ее бросить беспомощных детей. Во время этой драмы родственники моей матери получили приглашение на пиршество, которое устраивалось в доме свекра Амины. Он был состоятельным землевладельцем, и все знали, что он владеет одной из самых красивых ферм под Кабулом. Ферма действительно была очень красивой: повсюду бежали ручьи и росли огромные деревья. Он гордился своим фруктовым садом и настоял на том, чтобы мы прогулялись и собрали корзины персиков и абрикосов. Он объявил, что пиршество организовано в честь Хассен — семьи моей матери. Я быстро обратила внимание на то, что вокруг были одни мужчины, но, когда спросила, где же женщины и девочки, все уставились на меня с изумлением. Кто-то прошептал, что «его женщины» заперты в доме за высокими стенами. А когда я поинтересовалась, почему женщины не участвуют в празднике, кто-то рядом со мной пробормотал: «Добро пожаловать в настоящий Афганистан, девочка». Я поняла, что имеется в виду: женщин, живших за пределами городов, почти никогда не показывали чужакам, даже если они были дальними родственниками. Мама и ее сестры захотели поболтать с женщинами и после пиршества направились к большому дому. Там нас ожидали большие сюрпризы. Навстречу вышла старшая дочь хозяина, которая оказалась на удивление разумной и решительной. — После того как я видела, как отец обращается с моей матерью и другими своими женами, я решила, что буду бороться за свои права и никогда не выйду замуж, — сообщила она нам. Моя мать и тетки казались шокированными столь дерзкими речами, однако я чувствовала, что поступила бы так же, окажись в ее положении. Но вскоре в гостиную вышла ее мать и две других жены ее отца. Эти бедные женщины выглядели старше, чем моя бабушка Майана в день своей смерти, хотя все они были ровесницами моей матери. Но самое ужасное заключалось в том, что все три передвигались, согнувшись пополам, глядя в пол и ощупывая предметы, чтобы не споткнуться. Вначале я решила, что они тройняшки, родившиеся с одним и тем же врожденным дефектом. — Знаете, что случилось с этими милейшими женщинами? — спросила старшая дочь хозяина дома. Никто не ответил. — Это сделал мой отец, — пояснила она. — Всякий раз, когда одна из этих женщин рожала, он приходил в ярость и заявлял, что они нарушают его покой своими криками. Он врывался к ним в комнату и, не обращая внимания на их страдания, кричал, чтобы они заткнулись. А если им не удавалось сдержать стоны, он принимался пинать их до тех пор, пока они не замолкали. Во рту у меня пересохло. — Вы не знали, что таким образом он отправил на тот свет пять своих жен? — продолжила девушка. Мама издала какой-то слабый звук. Я затрясла головой, но язык меня не слушался. Теперь я понимала, что Амина обречена, так как ее муж был сыном чудовища. Сын такой же, как отец, подумала я. — Моя мать и эти две выжили, но получили такие тяжелые травмы во время родов, что теперь уже никогда не смогут распрямить свои спины. — Девушка издала саркастический смешок. — И теперь он бьет их за то, что они стали калеками. Говорит, что его тошнит от одного их вида. Она бросила на нас свирепый взгляд, словно мы были ее врагами. — Я никогда не выйду замуж! — решительно повторила она. Так мне в очередной раз напомнили о бездне, разделявшей городских женщин и живших в сельской местности. Сейчас, оглядываясь назад, я понимаю, именно в этот день девочка, искренне любившая свою страну, стала ненавидеть ее традиции. Я была потрясена судьбой этих невинных женщин. Но никто из нас ничего не мог сделать. Наша культура предполагает, что всем управляют мужчины. Наша культура не позволяет наказывать жестоких мужчин. Наша культура утверждает, что во всех несчастьях виноваты сами женщины. Я продолжала оплакивать новый отъезд моего отца в Россию для очередной химиотерапии, еще не догадываясь, что скоро буду прыгать от радости, что его нет с нами и он находится в безопасности, ибо Афганистан вступал в новую эпоху опасных волнений. Старые конфликты в правящей династии в сочетании с недовольством, вызванным голодом, привели к организации заговора против Захир-шаха. За чем последовал правительственный переворот. И, окажись мой отец в Афганистане, ему, как бывшему главе военной разведки, наверняка грозила бы опасность, если не от одной фракции, так от другой. Я была еще маленькой и не понимала, что Афганистан ждет еще большее зло, чреватое целой цепью потрясений, изменивших жизнь афганцев самым страшным образом. ГЛАВА 7

⇐ Предыдущая 1 234 5 6 7 8 9 10 Следующая ⇒