|
|||
Хироси Сакурадзака 3 страница– Было бы что ловить. – А как насчет Буйной Смертериты? Вы же разговаривали о чем‑ то во время тренировки? Ты бы не отказался с ней замутить, а? – Даже не начинай. – Славная крошка – уверен, она как дикая росомаха. Чем девушка меньше, тем лучше трахается, знаешь ли. – Проявляй уважение. – Секс и уважение никак не связаны. От последнего крестьянина до его величества генерала, все поголовно хотят оказаться у бабы между ног. Говорю тебе, именно так мы смогли эволюционировать… – Да заткнись ты уже! – бросил я. – Разве можно так разговаривать со мной перед сержантом? Ты ранишь меня в самое сердце. У меня очень чуткая душа. Я просто несу всякий бред, чтобы не думать о серьезных вещах. Точно так же, как все остальные. – Он прав, – подтвердил кто‑ то по комму. – А мое мнение кому‑ нибудь интересно? У меня возникло такое чувство, словно каждый боец во взводе только и ждал предлога, чтобы вмешаться. Все заговорили разом. – Отдаю голос за Ёнабару. – Я настроил комм так, чтобы твои шуточки отфильтровывались, так что побереги дыхание. – Похоже, Кирии придется тренироваться куда эффективнее, а то подначки Ёнабару задевают его легче легкого. – Сэр! По‑ моему, мне нужно перезагрузить костюм! Не хочу, чтобы он засбоил во время сражения! – Я бы убил сейчас за сигарету… Наверное, оставил их в другом Доспехе… – Ты же вроде бросил курить? – Эй, потише вы! Я поспать пытаюсь! И дальше в таком же духе. Пустая болтовня по связи через коммы, словно мы оказались в обычном интернет‑ чате. Феррелу оставалось только вздыхать и качать головой, скрытой шлемом Доспеха. Когда ты так нервничаешь, что готов сгрызть все ногти, размышления о том, что приносит тебе радость, помогают немного снять стресс. Этому нас тоже учили на тренировках. Конечно, когда вместе собирается вот такое стадо самцов, говорить и думать они могут только об одном – о сексе. Я мог бы рассказать лишь об одной девушке – милой, хрупкой библиотекарше, чье лицо уже толком и не помнил. Кто знает, что она сейчас делает. Прошло полгода с тех пор, как она вышла замуж. Наверняка уже беременна. Я ушел в армию сразу после окончания школы, когда она разбила мне сердце. Мне кажется, две эти вещи не связаны. Но как знать? Я пошел служить, думая, что смогу хоть немного изменить к лучшему этот паршивый мир, рискуя своей жизнью в бою, а там – посмотрим, какие карты сдала мне судьба. Каким же я был тогда зеленым юнцом… Сейчас я стал, пожалуй, цвета зеленого чая, а тогда был вообще как лайм. Но, как выяснилось, моя жизнь не стоит даже одной из этих дорогущих бомб, а в тех картах, которые мне сдала судьба, нет ни смысла, ни цели. – Это кошмар какой‑ то! Раз уж мы не роем окопы, почему нельзя хотя бы присесть? – И в окопах особо не спрячешься. – Толку с этого активного камуфляжа – ноль. Кто сказал, что зрение у этих тварей такое же, как у нас? Вертолеты они вроде как тоже видеть не должны, но почему‑ то сбивают их запросто, как мишени в тире! А их в Окинаве ведь не за два дня сделали… – Если столкнемся с врагами, непременно предложу им проверить зрение. – И все равно окоп – лучшее изобретение человечества. Все бы отдал за хорошую траншею… – Можешь хоть весь периметр траншеями окопать, когда вернемся. По моему приказу. – Так же вроде над пленными издеваются? – Отдам свою пенсию тому, кто изобретет способ пристегнуть… Вот черт, началось! Не наложите в штаны, парни! – крикнул Феррел. Воздух наполнился грохотом боя. Я чувствовал, как дрожит земля от взрывов далеких снарядов. Я стал наблюдать за Ёнабару. После того, что произошло на тренировке, мне стало казаться, что, возможно, мой сон все‑ таки был обычным кошмаром… Но в любом случае, если Ёнабару умрет рядом со мной в начале боя, я никогда не прощу себе этого. Я еще раз прокрутил события сна в голове. По моим прикидкам, копье прилетело с северо‑ востока, пробило камуфляжный экран, оставив от него обгоревшие ошметки, примерно через минуту после начала боя. Я напрягся всем телом, готовый к удару, который мог последовать в любой момент. У меня дрожали руки. Отчаянно зачесалась поясница. Складка на форме под Доспехом неприятно врезалась в бок. Чего они ждут? Ёнабару не погиб во время первого залпа. Копье, которое должно было убить его, устремилось ко мне. Я бы не успел даже сдвинуться с места. Никогда не забуду эту картину: вражеское копье летит прямо на меня.
Дешевая книжка, которую я читал, лежала возле подушки. Это был детектив про американского сыщика, который считался кем‑ то вроде эксперта по Востоку. Я заложил указательным пальцем страницу со сценой, в которой все основные действующие лица встречаются за ужином в японском ресторане в Нью‑ Йорке. Не поднимаясь, осторожно оглядел казарму. Ничего не изменилось. У девицы в купальнике с плаката по‑ прежнему была голова премьер‑ министра. Радио с давно отказавшими басами скрипело старую песню с верхней койки; давным‑ давно почивший с миром певец советовал не плакать об утраченной любви. Я подождал немного и, убедившись, что диджей начал зачитывать прогноз погоды чирикающим, чуть хрипловатым голосом, сел в койке. Затем повернулся и спустил ноги на пол. Я изо всех сил ущипнул себя за руку. Кожа начала багроветь. Больно было – просто жуть. На глазах выступили слезы. – Кэйдзи, подпиши‑ ка. – Ёнабару перегнулся через бортик верхней койки. – … – Ты чего? Еще не проснулся? – Да нет. Тебе моя подпись нужна? Давай поставлю… Ёнабару снова скрылся из вида. – Можно я задам тебе странный вопрос? – Что еще? Мне просто нужно, чтобы ты поставил подпись там, где линия из точек. – Его голос звучал глуховато через раму койки. – Больше писать ничего не нужно, и не надо рисовать на обороте лейтенанта или еще чего… – А зачем мне это делать? – Не знаю. Но я в первый раз именно так и поступил. – Не сравнивай… ладно, забудь об этом. Я вот что спросить хотел. Наступление будет завтра, да? – Так точно. Такие планы обычно в последний момент не меняют. – А ты никогда не слышал о том, чтобы человек переживал один и тот же день раз за разом? Ёнабару ответил не сразу. – Ты точно проснулся? День, который был до сегодняшнего, – вчера. День, который будет после него, – завтра. Если бы этот порядок в мире не соблюдался, у нас не было бы ни Рождества, ни Дня святого Валентина. И тогда – кранты. А может, и нет. – Да. Точно. – Слушай. Ничего серьезного в завтрашней операции не будет. – Да, конечно. – Если будешь слишком трястись, спечешься – лишишься остатков мозгов еще до того, как враг попробует их тебе вынести. Я тупо уставился на алюминиевые трубки, из которых была сделана рама койки. Когда я был маленьким, война с мимиками уже началась. Вместо ковбоев и индейцев или копов и грабителей мы сражались с пришельцами, вооруженные игрушечными пистолетиками, стрелявшими пластиковыми пульками с помощью пружинки. Когда в тебя попадали, кожу немного жгло, и только. Даже при выстреле в упор серьезной боли не было. Я всегда играл роль героя, который погибал ради других. Я храбро выскакивал вперед на линию огня, закрывая своим телом товарищей от града пуль. После каждого попадания легонько подскакивал, старательно изображая страдания. У меня здорово получалось. Вдохновленные смертью героя, его товарищи храбро бросались в контратаку. Он благородно жертвовал собой ради спасения человечества. Естественно, объявлялась победа, и все те, кто играл за пришельцев, возвращались на сторону людей и присоединялись к празднованиям. Игру интереснее этой мы и представить себе не могли. Притворяться, что ты герой, павший в бою, – это одно. Геройски погибнуть на настоящей войне – совсем другое. Став старше, я наконец понял разницу и знал, что не хочу умереть. Даже во сне. От некоторых кошмаров невозможно избавиться, как и сколько раз ни пытайся. Я затерялся в кошмаре, и как ни старался выбраться, все равно оставался в ловушке. До меня дошло, что я угодил в петлю, из которой не смогу вырваться, и это было хуже всего. Я отчаянно пытался подавить панику. Неужели это действительно происходит со мной? Тот день, который я пережил уже дважды, начинался снова. Или, может, это и в самом деле обычный кошмар? В этом случае он и будет развиваться по тому сценарию, который я запомнил. Ведь все происходит только у меня в голове. Почему нет? Нелепость какая! Я ударил кулаком по матрасу. Приснился ли мне острый черный наконечник, летящий прямо в меня? Было ли копье, раздробившее нагрудную пластину и пробившее грудь, лишь плодом моего воображения? Действительно ли я просто выдумал море крови и то, как выкашливал куски собственных легких?
* * *
Давайте я расскажу о том, что происходит, когда у тебя больше нет легких. Ты тонешь. Не в воде, а в воздухе. Хватай его ртом сколько хочешь. Разорванные легкие не могут подавать кислород, необходимый твоему телу, в кровеносную систему. Вокруг тебя друзья машинально, не задумываясь, вдыхают и выдыхают, а ты один тонешь в море воздуха. Я не знал этого, пока не испытал сам. Даже не слышал о чем‑ то подобном. Значит, не мог этого придумать. Все произошло на самом деле. Не имело значения, расскажу я о произошедшем кому‑ то или нет, поверит ли мне кто‑ нибудь, правда останется правдой. Ощущения, навсегда врезавшиеся мне в память, служили тому доказательством. Боль, молнией проносящаяся по телу, ноги, которые тяжелеют так, словно их набили песком, ужас, такой сильный, что не выдерживает сердце, – это нельзя придумать, это нельзя увидеть во сне. Не знаю, как такое возможно, но я был убит. Дважды. В этом сомневаться не приходится. Я был не против выслушать историю Ёнабару, которую уже слышал раньше. Да я сделаю это десять, сто раз, чем больше, тем лучше. Наш обычный распорядок дня был забит одной и той же ерундой, повторяющейся день ото дня. Но снова пойти в бой? Нет, спасибо. Если я останусь на базе, меня убьют. Умру я до или после Ёнабару, особого значения не имеет. Я не смогу пережить этот бой. Нужно убираться отсюда. Куда угодно, лишь бы не оставаться здесь. Даже у святых терпение не безгранично, а я вовсе не святой. Я никогда не был одним из тех, кто слепо верит в Бога, Будду и тому подобную чушь, но если кто‑ то там, наверху, вдруг решил дать мне третий шанс, лучше им не разбрасываться. Если я так и буду сидеть здесь, тупо пялясь на верхнюю койку, то закончу свой путь в черном мешке. Если не хочу умереть, надо пошевеливаться и убираться отсюда. Сделай, а думать будешь потом. Как учили на тренировках. Если сегодня повторится то же, что было вчера, то с минуты на минуту заявится Феррел. Когда он пришел в первый раз, я сидел на толчке, во второй – болтал с Ёнабару. Затем мы отправимся на эту дурацкую физподготовку и вернемся вымотанными до предела. Я стал усиленно размышлять. Парни из семнадцатой роты будут на тренировке. Мало того, все остальные солдаты на базе, у кого есть свободное время, заявятся на плац, чтобы поглазеть и позлорадствовать. О лучшей возможности выбраться с базы нельзя и мечтать. Учитывая, каким усталым я вернусь с тренировки, другого шанса мне может не представиться. Если я получу травму, возможно, все получится. Никто ведь не отправит раненого солдата на физподготовку. Повреждение должно быть достаточно серьезным, чтобы помочь мне избежать тренировки, но не настолько серьезным, чтобы уложить меня в постель. Из порезов на голове, даже неглубоких, кровь хлещет, как из недорезанной свиньи. Это первое, чему нас научили на курсах оказания первой помощи. Я подумал тогда: какой толк будет от первой помощи? Да какую вообще помощь можно оказать человеку, которому копье мимиков снесло голову? Но, похоже, придется признать: мы не ведаем, когда пригодятся полученные знания. Только действовать нужно было быстро. Ах ты ж черт! Мне предстояло заново прожить целый день и при этом времени не хватало катастрофически. Наш тупоголовый сержант уже идет сюда. Шевелись! Шевелись! – Чего ты там расшумелся? – небрежно поинтересовался Ёнабару. – Выйду на минутку. – Выйдешь? Эй! Мне же нужна твоя подпись! Я соскочил с койки, даже не удосужившись завязать шнурки. Шлепая ботинками по бетону, я так спешил, что чуть не врезался в стену, на которой висел постер с красоткой в купальнике. А потом пронесся мимо парня, который валялся на своей койке с порножурналом. У меня не было четкой цели. Первостепенная задача – ни в коем случае не наткнуться на Феррела. Нужно было убраться подальше, пораниться вдали от посторонних глаз и заявиться в казарму в крови примерно в тот момент, когда Ёнабару и сержант будут заканчивать разговор. Для плана, состряпанного на бегу, мой замысел был не так уж плох. Вот дерьмо… надо было прихватить боевой нож, который лежал у меня под подушкой. В схватке с мимиком от него было бы мало толку, но вот открыть консервную банку, разрезать дерево или ткань – запросто; ни один уважающий себя солдат не обойдется без такого оружия. Я резался этим ножом на тренировках тысячу раз. Поранить им голову было бы легче легкого. Я выбрался из казармы, но мне еще нужно было уйти как можно дальше от Генерального штаба. Поворачивая за угол здания, я наконец позволил себе немного сбавить темп. Там была женщина. Как не вовремя! Она с пыхтением толкала перед собой телегу, нагруженную картошкой. Я знал эту женщину – Рейчел Кирасаги, вольнонаемная, работает в столовой номер два. Белоснежный платок, сложенный в косынку, покрывал волнистые черные волосы. У нее была здоровая, загорелая кожа. Довольно большая грудь и узкая талия. Из трех категорий женщин, которыми может похвастать человечество, – хорошенькие, невзрачные и гориллы, с которыми можно сделать только одно, то есть отправить их в армию, – я бы не моргнув глазом отнес ее к первой. Война длилась уже больше двадцати лет, и банально не хватало денег на то, чтобы набирать вспомогательный персонал из числа государственных служащих. Даже на прифронтовой базе руководство старалось как можно больше рабочих мест отдать гражданским. «Дайет» уже вовсю обсуждали возможность передать транспортировку военной техники за пределами зон боевых действий частному сектору. Люди шутили, что наши власти скоро и ведение войны спихнут на гражданских, а сами умоют руки. Говорили, что Рейчел скорее была диетологом, чем поваром. Я узнал ее только потому, что Ёбанару волочился за ней, пока не нашел себе нынешнюю подружку. По всей видимости, девушке не нравились слишком настойчивые парни, что автоматически вычеркивало Ёнабару из числа возможных кандидатов. Я ухмыльнулся этой мысли, и тут на меня обрушилась гора картошки. Я отчаянно пытался сохранить равновесие, выставив назад правую ногу, но наступил на одну из картофелин и сел на задницу. Овощи градом посыпались на меня, ударяя по лицу, словно молотил боксер‑ новичок, мечтающий стать чемпионом мира в тяжелом весе. Металлическая тележка нанесла последний удар – справа, прямо в висок. Я рухнул на землю с грохотом, который сделал бы честь топливно‑ воздушной бомбе. Прошло немало времени, прежде чем я смог хотя бы нормально вдохнуть. – Вы в порядке? Я застонал. По крайней мере, Рейчел не досталось от картошки… – Вро… вроде бы. – Простите, пожалуйста. Я толком не вижу, куда иду, когда толкаю эту штуку. – Нет, вы здесь ни при чем. Я выскочил на дорогу прямо перед вами. – Скажите, а мы раньше не встречались? – Рейчел устремила на жалкого, погребенного под горой картошки меня взгляд зеленых глаз. По моему лицу расплылась глупая улыбка. – Похоже, мы снова столкнулись друг с другом… – Так и знала! Ты – тот новый рекрут из семнадцатой! – Да. Прости, что так вышло, – произнес я. С живота скатилась картофелина. Уперев один кулачок в бок, Рейчел изучила нанесенный мной ущерб. Ее тонкие брови слегка нахмурились, выдавая беспокойство. – Даже если бы ты специально стал ее раскидывать, то не добился бы такого эффекта. – Извини. – Никто не виноват в том, что картофелины такие круглые. – Рейчел слегка выгнула спину, заодно выставив грудь вперед. Не обратить на нее внимания было невозможно. – Наверное. – Ты когда‑ нибудь видел такую большую, круглую картошку? Не видел. В том числе и среди той, что сейчас валялась на земле. – Наверное, на то, чтобы с ними совладать, много времени не уйдет – с твоей помощью… – Нет. То есть да… – Так да – или нет? Время шло. Если я не уберусь отсюда сейчас же, то завтра буду мертв. У меня не было времени медлить, пытаясь совладать с картошкой – или даже с кое‑ чем другим, большим и круглым. Но появился новый фактор, который было нельзя игнорировать, – притяжение, которое я чувствовал к этой девушке с того дня, как впервые ее увидел, то есть сразу после того, как прибыл на базу. Я сидел на земле, медля, притворяясь, будто мне очень больно. Я как раз собирался ответить на ее вопрос, когда у меня за спиной раздались размеренные, четкие шаги. – Что ты тут делаешь? – донесся до нас сердитый голос, похожий на рычание гончей, выскочившей из врат Ада. Феррел. Он появился из‑ за угла казармы и теперь неодобрительно разглядывал рассыпавшуюся по забетонированной дороге картошку. – Я… я толкала тележку и… – Кирия, это ты устроил? – Да, сэр! – Я кое‑ как поднялся на ноги. Тут же закружилась голова. Сержант на мгновение закатил глаза, а затем устремил взгляд на меня. – Сэр? – Ты ранен. Дай‑ ка взглянуть… – Пустяки, сэр. Все в порядке. Феррел шагнул ближе и прикоснулся к моему виску. Острая боль пронзила голову. Его мясистые, толстые пальцы открыли рану. Теплая кровь хлынула из рассеченного виска, словно подчиняясь ритму неслышной песни невидимой рок‑ группы. Ручеек лениво сбежал по крылу носа, коснулся уголка губ, на миг повис на кончике подбородка и, наконец, тягучими каплями устремился вниз. Кап‑ кап‑ кап. На бетоне расцвела алая роза из свежей крови. Резкий запах железа ударил в ноздри. Рейчел охнула. – Хм… Рана совсем чистая. Как ты ее получил? – Моя тележка перевернулась, – робко отозвалась Рейчел. – Мне очень жаль. – Все так и было? – Вообще‑ то это я виноват, столкнулся с ней. Но в остальном – да, примерно так. – Ясно. Рана не такая серьезная, как кажется. С тобой все будет в порядке, – произнес Феррел, шутливо шлепнув меня по затылку. Из пореза на виске брызнула кровь, усеяв рубашку пятнами. Оставив меня стоять на месте, сержант завернул за угол казармы и заорал так громко, что распугал цикад, сидевших на стенах: – Ёнабару! Живо иди сюда! – Что, нужно исполнить солдатский долг? Я готов… А… Доброе утро, Рейчел. Сержант, я вижу, в армии начался очередной славный денек? Да еще какой славный – бетон поднатужился, и на нем выросла картошка? – Заткни фонтан и позови людей, пусть все соберут. – Кто, я? – Ну, он‑ то явно ничего собирать не будет! – бросил Феррел, кивнув в мою сторону. Ёнабару уставился на меня: – Друг, чем это тебя так приложило? У тебя такой вид, словно ты вышел на ринг с огромным ирландцем весом под сто кило. – Повернувшись к сержанту, он сказал: – Постойте, так, значит, это Кэйдзи картошку рассыпал? – И снова ко мне: – Отлично ты начал день, испортил другим хорошее утро! – В чем дело? Ты разве не хочешь помочь? – Как можно?! Ради вас я готов собирать все что угодно! Картофель, тыкву, мины… – Достаточно. В этой пародии на нормальный взвод есть хоть один человек, который думает головой, а не задницей? – Обижаете, сержант! Вот увидите, я приведу сюда самых трудолюбивых парней из семнадцатой роты! – Кирия! Чего ты стоишь, как пугало? Топай в лазарет! Сегодня ты освобождаешься от физподготовки. – Физподготовки? Какой еще физподготовки? Кто отдал приказ? – Я. Кто‑ то конкретно вляпался, прямо‑ таки по колено, прямиком в свиной навоз. Может, вы тут и ни при чем… Но в 9: 00 объявляется сбор в учебнополевой зоне номер один в снаряжении четвертого уровня – на физподготовку. – Вы что, шутите?! Мы завтра идем в бой, а вы нас отправляете на физподготовку?! – Это приказ, капрал. – Сбор на плацу номер один в девять ровно в снаряжении четвертого уровня, есть, сэр! Но, сержант, один вопрос. Мы воруем спиртное уже много лет. Так зачем теперь нас за это наказывать? – Вы действительно хотите это знать? – Феррел закатил глаза. Решив, что ни к чему присутствовать при разговоре, который мне уже довелось слышать раньше, я поспешил удрать в лазарет.
Я стоял у ворот, отделявших базу от внешнего мира. Охранник, проверявший мое удостоверение, с сомнением посмотрел на меня, приподняв брови. Благодаря визиту спецотряда из США на базе был введен усиленный режим охраны. Хотя в основном за безопасность по‑ прежнему отвечали японские войска, соотношение сил с Америкой не давало нам права вмешиваться в вопросы, подпадающие под юрисдикцию Штатов. К счастью, американские сотрудники безопасности интересовались только своими бойцами. Без отпускного билета, подписанного командиром части, Кэйдзи Кирия с базы бы не ушел. Но американцы могли приходить и уходить, как им заблагорассудится, всего‑ то требовалось удостоверением махнуть. Все мы пользовались одними и теми же воротами, так что если бы мне повезло попасть на американского охранника, он вполне мог меня выпустить, не задавая вопросов. Эти ребята заботились только об одном – не допустить кого попало к своему драгоценному отряду особого назначения. Рекрут, пытающийся удрать в самоволку, вряд ли привлек бы их внимание. Охраннику, похоже, не доводилось видеть раньше японские удостоверения, он очень долго всматривался в мой документ. Автоматическая система, проверяющая пропуска, только регистрировала имена проходящих через ворота. Нет причин паниковать. С чего бы им внезапно поменять систему за день до атаки? Мышцы живота напряглись. Охранник переводил взгляд с карточки на меня, сравнивая нечеткую фотографию с моим лицом. Порез на виске горел. Хирург, занимавшийся мной в лазарете, наложил три шва, даже не дав мне обезболивающее, не говоря уже про анестезию. И теперь боль от раны волнами расходилась по всему телу. Кости в колене поскрипывали. Я был безоружен. Мне отчаянно не хватало ножа, который остался уютно лежать под подушкой. Будь он у меня с собой, можно было бы скрутить парня, скажем, одиночным Нельсоном и… Но нет, такие мысли делу явно не помогут. Я потянулся. Нужно сохранять спокойствие. Если будет смотреть на тебя – уставься на него в ответ. С трудом подавив зевок, охранник нажал кнопку, отвечающую за ворота. Со скрипом и скрежетом передо мной открылся путь к свободе. Я медленно оглянулся, проходя мимо желтого шлагбаума. Там, вдали, был плац. Морской бриз, тяжелый, пахнущий океаном, долетел через огромное поле к воротам. По другую сторону забора крохотные солдаты, с такого расстояния похожие на муравьев, выполняли приседания. С этими парнями я каждый день ел и тренировался. Они были моими друзьями в семнадцатой. Я подавил внезапно пробудившуюся в душе ностальгию. И пошел дальше, не торопясь, против наполненного влагой ветра. Я твердил себе: «Иди спокойно до тех пор, пока не скроешься из вида. Не беги. Еще немного. Сверни за угол…» И я наконец перешел на бег. Начав бежать, я уже не останавливался. От базы до Татеямы, ближайшего увеселительного округа, было пятнадцать километров. Даже если бы я двинулся кружным путем, он составил бы максимум километров двадцать. Зато там можно будет достать другую одежду и раздобыть необходимые припасы. Мне нельзя было рисковать, покупая билеты на поезд или голосуя у шоссе, но как только я доберусь до Тибы, все будет в шоколаде. Ни армия, ни полиция не суют нос в тамошние подземные торговые центры, превратившиеся в форменные трущобы. До сбора взвода, назначенного на 18: 30, оставалось около восьми часов. Скорее всего, тогда и обнаружится, что я ушел в самоволку. Я не знал, отправят ли за мной машины или вертолеты, но к наступлению темноты в любом случае собирался затеряться в толпе. Я помнил курс подготовки, который мы проходили у подножия горы Фудзи. Марши по шестьдесят километров, в полном обмундировании. Пересечь полуостров Босо за полдня будет несложно. К началу завтрашнего сражения я уже оставлю далеко позади и повторяющиеся дни, и жестокие смерти, которыми они заканчиваются. Солнце стояло высоко в небе, омывая меня слепящим светом. Через каждые сто метров вдоль набережной располагались пулеметы калибра пятьдесят семь миллиметров, накрытые белым брезентом. Красно‑ коричневые полосы ржавчины испещрили древние стальные подставки. Пулеметы были установлены вдоль всей линии побережья, когда мимики добрались до материка. Впервые увидев эти пушки в детстве, я подумал, что ничего круче и представить нельзя. Черная лакировка и надежная сталь вселяли в меня ничем не объяснимое чувство защищенности. Но теперь, побывав в настоящем бою, я знал с холодной уверенностью, что такими орудиями нападение мимиков ни за что не отбить. Эти пушки двигались как динозавры – каковыми они в общем‑ то и являлись. Из таких по мимику не попасть. Какая ирония! А ведь до сих пор к ним были приписаны бригады, обязанные раз в неделю инспектировать их состояние. Бюрократия обожает напрасные расходы. Возможно, человечество проиграет. Эта мысль пришла мне в голову невесть с чего, но я уже не смог от нее избавиться.
* * *
Когда я рассказал родителям о том, что собираюсь в армию, они захотели, чтобы я пошел в Береговую охрану. Говорили, что так у меня будет возможность сражаться не идя на войну. Что я буду выполнять жизненно важную миссию, защищая города, в которых живут и работают люди. Но я хотел сражаться с мимиками вовсе не для того, чтобы спасти человечество. Я уже насмотрелся на такое в кино. Я мог бы копаться в себе до тех пор, пока тело не рассыпалось бы в прах, и все равно не нашел бы даже проблеска желания совершить великие подвиги вроде спасения рода человеческого. Вместо этого я обнаружил проволочную головоломку, которую не решить, сколько ни старайся. Кое‑ что, скрывающееся в глубине под грудой ее составных частей, отказывалось вставать на свое место. Это меня разозлило. Я был слабым. Я даже не смог заставить любимую женщину – библиотекаршу – взглянуть мне в глаза. Я думал, неодолимое течение войны все изменит, выкует из меня существо, которое наконец обретет смысл и свободу действий. Возможно, я заставил себя поверить, что на поле боя отыщу последний фрагмент головоломки, без которого нельзя понять, кто такой Кэйдзи Кирия. Но я никогда не хотел стать героем, которого почитают и любят миллионы. Ни разу, ни секунды. Если бы я смог убедить немногочисленных друзей в своих способностях что‑ то изменить в этом мире, оставить свой след, каким бы легким он ни был, для меня этого было бы достаточно. И вот куда это желание меня привело. Что со мной сделали полгода тренировок? Я приобрел кое‑ какие навыки, совершенно бесполезные в настоящем бою, и шесть кубиков пресса. Но при этом остался таким же слабаком, а мир не стал лучше ни на йоту. «Мама, папа, простите меня, – попросил я про себя. – У меня ушло столько времени на осознание очевидного. Ирония судьбы в том, что мне пришлось сбежать из армии, чтобы наконец все понять».
* * *
Пляж был совершенно пуст. Береговая охрана здорово потрудилась в минувшие полгода, эвакуируя всех из этой зоны. Я бежал около часа и наконец остановился на краю волнореза. Я оставил позади примерно восемь километров и уже был на полпути в Татеяму. Моя светлая рубашка песочного цвета потемнела от пота. Тонкая ткань, которой я обвязал голову, постепенно разматывалась. Приятный бриз с моря – такой прохладный и бодрящий после жаркого ветра, гулявшего по территории базы, – ласкал затылок. Если бы не пулеметы, похожие на декорации из древнего аниме, передо мной была бы идиллическая картина тропического курорта. Берег был усеян оболочками и корпусами пиротехнических ракет – дешевых, из тех, которые связывают вместе и запускают с помощью пластмассовой трубки. Надо быть законченным психом, чтобы устраивать фейерверки так близко к военной базе. Видно, их оставил какой‑ то голодающий мерзавец, пытавшийся предупредить мимиков о нападении с полуострова Босо. У нас хватало активистов, кричащих «Нет войне! », убежденных в том, что мимики – разумные существа; они упорно пытались наладить с ними связь. Правда, демократия – отличная штука? Благодаря глобальному потеплению вся эта песчаная полоса сейчас находилась ниже уровня моря. Скоро начнется прилив. К наступлению ночи море поглотит эти чертовы останки пиротехники, и никто даже не вспомнит о них. Никто ничего не узнает. Я изо всех сил пнул одну из оплавившихся металлических трубок. – Кто это тут у нас? Солдат? Я развернулся. Мне уже давно не доводилось слышать японскую речь. Я до такой степени погрузился в размышления, что даже не заметил, как кто‑ то подошел ко мне сзади. Их было двое. Пожилой мужчина и маленькая девочка стояли на вершине насыпи. Сморщенная кожа старика казалась сухой и насквозь просоленной, особенно в такой солнечный день. В левой руке он сжимал металлическое копье со странным наконечником, расходившимся на три острия, словно взятого прямиком из сказки. Интересно, зачем ему трезубец? Девочка – по ее виду я предположил, что она, наверное, уже ходит в начальную школу, – крепко держалась за его правую руку. Выглядывая из‑ за бедра мужчины, она без всякого страха и смущения смотрела на меня из‑ под полей соломенной шляпы. Личико под шляпой было светлым, а значит, девочка вряд ли много времени проводила под солнцем.
|
|||
|