Книга вторая 16 страница

Я ждал продолжения.

– Как я уже говорил тебе, после отъезда из Китая я провел три года в Гонконге. Я нашел прибежище в миссионерской школе и там узнал все о западном боге и его сыне. Сыне, который принес миру спасение. Там был один голландец, старый теолог, отец Мартин, который рассказал мне про учение другого голландца по имени Якоб Харменс, жившего в середине шестнадцатого века[73].

При жизни правоверные христиане считали Якоба Харменса еретиком, потому что он проповедовал мнение, что спасение человека зависит от свободной воли последнего, а не от милости божьей. Он восставал против мнения, что жизнь человека, его вечное спасение или проклятие предопределены еще до его рождения.

Я нетерпеливо заерзал на стуле. Дед взглянул на меня с укоризной и продолжил:

– Должен признать, что я так до конца и не понял, что старый теолог пытался мне рассказать. Но понятие свободной воли меня заинтриговало, даже несмотря на то, что я не поверил в теории Харменса. Я чувствовал, что ход и спасение человеческой жизни предопределены судьбой. Мы часто обсуждали это с твоей матерью, после того как я рассказал ей о пророчестве, когда она выросла достаточно, чтобы его понять. Она была совершенно со мной не согласна.

– Какое этот Харменс имеет отношение ко мне?

– Имя «Якоб Харменс» было переведено на латынь как «Якоб Арминий». Его учение получило название «арминианство». Выбирая тебе имя, мать пыталась доказать, что прорицательница и я ошибались.

– У нас всегда есть выбор. Нет ничего постоянного и неизменного.

– Твоя мать сказала мне почти те же слова. А то, что нам всегда дается только определенный выбор, разве не показывает, что наши возможности заранее ограничены посторонней силой?

– Тогда в чем смысл жизни? – спросил я, не в силах согласиться с его словами.

– Я обязательно скажу тебе, когда сам это выясню, – сказал он. Взяв меня за руку, он продолжил: – Твоя мама была замечательной, решительной женщиной. Может быть, она была права. Я совершенно уверен, что она никогда бы не назвала тебя в честь какой‑ то улицы. – Он допил чай. – Я слишком много говорю. Теперь я проголодался. Пойдем, мне хочется поесть в ларьках. Правду говорят: на Пенанге лучшая уличная еда во всей Малайе.

Благодаря почти ежедневным встречам между нами установились дружеские отношения, в которых больше не было места церемониям. Я встал и с притворным отвращением потер деда по животу.

– Вы жиреете. Только и делаете, что сидите, рассуждаете и наедаетесь.

– Оставь мой живот в покое! – зарычал он, но в его глазах плясало веселье, вызванное моей дерзостью.

У нас вошло в традицию собираться и перед сном сидеть вместе у дома. На опоясывавшей дом веранде, построенной, чтобы обеспечить прослойку прохладного воздуха, было свежее. Бамбуковые шторы были скатаны наверх, как женские бигуди, а у нас под ногами по полу стояли тлеющие противомоскитные спирали.

После отъезда Уильяма прошло уже около трех недель. Я прислонился к мраморной балюстраде и слушал, как Изабель рассказывает про Питера Макаллистера. Отец читал газеты, явно более достойные его внимания. Я видел, что сестра по уши влюблена в своего барристера из Куала‑ Лумпура. Накануне вечером он водил ее на танцы в Пенангском плавательном клубе и привел домой только утром, к немалой ярости отца. Достаточно было одного взгляда, чтобы понять, что Изабель до сих пор хранила в себе красоту прошлой ночи, возбуждавшей ее мысли и чувства. Ноэль Хаттон, как и все отцы, глубоко сомневался, что мужчина, с которым встречалась его дочь, соответствовал его требованиям.

– Питер говорит, что возьмет меня в плавание на яхте вдоль побережья, – заявила Изабель. За ее веселостью я видел, как она волновалась, что скажет отец. – И я собираюсь поехать.

Но прежде чем он успел ответить, раздался голос дядюшки Лима:

– Господин Хаттон?

Дядюшка Лим стоял на ступеньках, и отец пригласил его войти. Изабель испытала заметное облегчение от этой заминки. «Спасена», – беззвучно прошептал я; несмотря на то что она подмигнула в ответ, чувствовалась не свойственная ей нервозность.

Дядюшка Лим подал отцу конверт.

– Это приглашение на свадьбу моей дочери в первый день декабря. Мы надеемся, что вы окажете нам честь своим присутствием.

– Все вместе? – спросил я с кривой усмешкой.

Дядюшка Лим кивнул.

– Сочтем за честь, – сказал отец, передавая мне открытку.

Как все приглашения на китайские свадьбы, открытка и конверт были красными, цвета радости, везения и счастья. Открытка едва уловимо пахла сандалом, и, когда я взял ее, запах пристал к моим пальцам. Значит, прорицательница наконец нашла дату, подходившую гороскопам помолвленной пары. Я улыбнулся дядюшке Лиму.

– Мы с радостью придем.

Когда он ушел, Изабель вдохнула поглубже, и я понял, что именно она собиралась сказать.

– Питер хочет на мне жениться.

– Он слишком стар для тебя, – ответил отец. – И я слышал о его репутации в отношениях с женщинами, поэтому забудь про поездки на яхте.

Они начали перебранку. Я оставил их и пошел к берегу. На острове Эндо‑ сана сквозь листву пробивался маленький огонек. Мы уже давно не виделись, и меня охватило внезапное желание провести с ним хотя бы миг.

Я вытащил лодку из сарая и переплыл на остров. Подо мной качалась толща воды, сверкавшая фосфоресцирующим блеском, прилипавшим к веслам при каждом гребке. Мне казалось, что я гребу по эластичной световой простыне.

В доме горела только одна лампа, и двери были открыты. Я обошел вокруг, оказался на каменистой площадке, выходившей к морю, и увидел на скалах темную фигуру. В руке Эндо‑ сана пойманной звездой вспыхивал огонек, а далеко в морском мраке виднелся огонек, мерцавший в ответ.

Я прокрался обратно к лодке, потому что желание увидеться с ним исчезло так же внезапно, как и появилось.

Глава 22

Я отправил в японское консульство записку и отменил занятия с Эндо‑ саном, о которых мы с ним договорились. Я не сумел бы посмотреть ему в лицо. Я больше не мог себя обманывать. Одно дело – выслушать его признание, что он знал о намерениях своей страны напасть на нас, и совсем другое – знать, как он сам принимает в этом активное участие. Я снова и снова видел, как он стоит на скале и подает тайные сигналы ждущему морю. Я наконец понял, чем он занимался, и ту роль, которую сыграл я сам, помогая ему.

Единственным человеком, который мог мне помочь, оставался Танака, сэнсэй Кона. Накануне свадьбы Мин я решил его навестить.

Я добрался до его дома в Танджунг‑ Токонге и немного подождал в тени веранды. Затем позвонил в музыку ветра и позвал:

– Танака‑ сан!

Отворив дверь с москитной сеткой, он вышел на порог.

– А, отлично! Я думал о тебе. Ты пришел очень вовремя.

Мы снова сидели на веранде, но на этот раз без чая.

– Прошу прощения, но я уже почти все упаковал, – сказал он.

– Вы уезжаете? Едете домой?

– Нет. Я решил перебраться в монастырь в горах вокруг Айер‑ Итама.

– Вы тоже думаете, что будет война.

– Войны – обычное дело.

– Перестаньте говорить как монах‑ послушник, Танака‑ сан, – сказал я и тут же извинился перед ним, потрясенный собственной грубостью.

Он наклонился ко мне и всмотрелся в мое лицо.

– Что тебя беспокоит?

Я рассказал все о том, чем занимался Эндо‑ сан, и о том, как он мной манипулировал. Было огромным облегчением наконец‑ то довериться кому‑ то, кто знал Эндо‑ сана раньше, тому, кто не стал бы меня судить.

Танака закрыл глаза, словно уснув, но тут же сказал:

– Твой долг перед семьей и домом велик, так же как и обязательства по отношению к своему сэнсэю. Я понимаю, что ты чувствуешь. Особенно по отношению к Эндо‑ сану.

– Откуда, ведь между вами столько вражды?

От удивления он открыл глаза.

– Вражды? Нет никакой вражды.

– На приеме вы едва заговорили друг с другом.

– Это не значит, что мы не общались. Эндо‑ сан был и всегда останется моим самым большим другом. Кстати, ваша дружба с Коном очень напоминает мне нас с ним в молодости.

– И что произошло потом?

Танака прислушался, как ветер играет в подвесках китайского колокольчика. Было так тихо, что я слышал его дыхание. Я с трудом верил, что в этот миг армия захватчиков готовилась высыпать на берег, как горох из мешка.

Наконец он заговорил:

– Пацифистские взгляды отца Эндо‑ сана сочли негармонирующими с замыслами императора, и его сняли с должности при дворе. Их семья была покрыта позором и вернулась в Ториидзиму, где начала заниматься торговлей.

Постоянная уклончивость Танаки‑ сана меня раздражала. Я решил, что в этот день узнаю правду, потому что другой возможности могло не представиться. Поэтому я твердо и решительно произнес:

– Это я уже слышал. Зачем вы здесь? Почему из всех мест на свете вы выбрали Пенанг? Вы что‑ то говорили, но я знаю, что это была ложь.

Он сверкнул зубами в быстрой виноватой улыбке, но глаза его остались грустными. Он понимал, в каком положении я оказался и что я не мог принять ничего, кроме полной правды.

– Прошу прощения за то, что не был полностью с тобой откровенен. Когда Япония начала подчинять своей власти Китай, отец Эндо‑ сана публично обличил правительство, что в Японии рассматривается как нападение лично на императора. Его посадили в тюрьму, где он заболел, а мать Эндо‑ сана ушла в собственный мир. Эндо‑ сан и его сестра Умэко остались единственными, кто мог позаботиться о младших братьях и сестрах.

Он замолчал, взяв паузу, чтобы подобрать слова, как мастер икебаны – цветы, переставляя, сгибая, дополняя или выбрасывая, чтобы достичь желаемого результата.

– Эндо‑ сан никогда не был близок с матерью, но даже его потрясло состояние ее рассудка. Она могла только сидеть на солнце и смотреть на озеро или наблюдать за тем, как крестьяне сажают рис. Я часто ее навещал. Иногда она пела мне или своим спящим детям.

Я услышал, как мой внутренний голос повторяет строки стихотворения, которое я подарил Эндо‑ сану в обмен на меч Нагамицу. Теперь я понимал, почему оно тронуло его намного больше, чем я ожидал.

– Здоровье отца Эндо‑ сана ухудшалось. В правительстве знали, что Эндо‑ сан много путешествовал, и решили извлечь из его опыта выгоду. Ему предложили работать на правительство в обмен на лечение отца и уход за ним. Когда Эндо‑ сана назначили в консульство на этом острове, его отец, Аритаки‑ сан, попросил меня прийти. Я пошел в тюрьму, чтобы с ним встретиться, и тогда он попросил меня сделать ему огромное одолжение.

– Он попросил вас присмотреть за его сыном. И вы поехали за Эндо‑ саном и обосновались здесь, – высказал я правильную догадку.

– Сначала я отказался. Умэко, сестра Эндо‑ сана, умоляла меня. Еще была одна юная девушка, Митико, которая была так сильно влюблена в Эндо‑ сана, а я… – Он замолчал.

– А вы были сильно влюблены в нее, – закончил я за него.

– Я хорошо понимал, что Митико не отвечала мне взаимностью. Но я ее любил и пообещал, что позабочусь об Эндо‑ сане, куда бы он ни поехал. Еще и потому, что он был моим другом. Аритаки‑ сан умолял нашего сэнсэя, чтобы тот помог меня убедить. Мой сэнсэй чувствовал, что Эндо‑ сану необходимо постоянное напоминание о его учении. Я стал этим напоминанием. Вот почему ему не нравится мое присутствие.

– Но вы не можете сейчас уехать. Сейчас Эндо‑ сану больше, чем когда‑ либо, нужен друг.

– Я увидел, как он изменился с тех пор, как начал здесь работать. Теперь у нас разные убеждения. Я не могу смириться с войной, которую развязала моя страна. Здесь наши пути расходятся. Я больше не стану за ним присматривать. Я пытался, но он никого к себе не подпускал.

– Вы бежите. – Я не мог поверить. – Вы отказались от своего долга.

Это было серьезное обвинение, но оно подкреплялось ясными и неоспоримыми фактами. Танака не стал возражать, просто сидел молча, с лицом непроницаемым, как маска Но.

– От войны не убежать, Танака‑ сан.

Он заглянул мне в глаза.

– А тебе не убежать от судьбы, мой юный друг. Нам с тобой пора попрощаться.

– Мы еще встретимся?

– Обязательно. Когда закончится это безумие; когда восстановится гармония, вы с Эндо‑ саном найдете меня здесь.

– Что я должен делать, Танака‑ сан?

– А что, ты думаешь, ты должен делать?

Я не знал ответа. Танака улыбнулся мне грустной, сочувственной улыбкой.

– Ты уже знаешь, что тебе делать.

Я сделал последнюю попытку изменить его решение.

– Вы же его друг, вы должны остаться.

Он покачал головой:

– Я ему больше не нужен. У него есть ты.

Мы ехали по карте, которую дядюшка Лим нарисовал на обороте пригласительной открытки. Деревня находилась в тридцати милях от города, на юго‑ западной оконечности Пенанга, которую местные жители называли Балик‑ Пулау, «Спина острова». Отец сидел за рулем «Даймлера», крепко сжав челюсти, и выражение его лица в точности повторялось на лице Изабель. Мне не нужно было спрашивать, как далеко за последние две недели продвинулось обсуждение помолвки с Питером Макаллистером.

Я был слишком занят своими мыслями, чтобы обращать на них внимание. Откровенность Танаки открыла пребывание Эндо‑ сана на Пенанге с другой стороны и еще сильнее нарушила мое душевное равновесие. То, что я чувствовал, было похоже на ощущение, которое я испытывал, когда Эндо‑ сан несколько раз подряд бросал меня в воздух в конце тренировки. Я падал, быстро поднимался и тут же наталкивался на очередной прием, пока не начинало казаться, что ток крови повернул вспять, и от головокружения я не мог отличить небо от земли.

Я принял решение избегать встреч с Эндо‑ саном, пока не смогу преодолеть смятение, даже если это означало усилить страдания. Неизвестно было, сколько времени на это потребуется, и я чувствовал сильную подавленность.

Вместо того чтобы ехать через джунгли, отец решил объехать вокруг острова до его западной оконечности, а потом повернуть на юг. Дорога взбиралась на плечи пологих холмов и тщательно следовала изгибам побережья. Внизу стелилась густая зелень древесных крон, притороченная к морской синеве белым швом бесконечного прибоя. Сквозь деревья над нами на нас падали веселые брызги света, а дувший в открытые окна ветер пах чистотой и свежестью с привкусом влажной земли, мокрых листьев и всегда‑ всегда – моря.

Мы проехали малайские поселки‑ кампонги, замедлив скорость, чтобы не наехать на игравшую на дороге голую детвору. Завидев машину, дети разражались восторженными возгласами. Потревоженные птицы вскрикивали и перелетали с одного дерева на другое. К поверхности утеса, окаймлявшего дорогу, цеплялись дикие орхидеи. У Телук‑ Баханга дорога растворилась в джунглях, и мы свернули на юг, к дуриановым и кокосовым плантациям. Колючие плоды дуриана, прицепившиеся к деревьям, как огромные репьи, наполняли воздух едкой вонью.

Следуя по маленьким указателям, расставленным местными жителями, мы свернули с главной дороги и въехали к Кампонг‑ Дугонг. На ветру развевались флаги – все до единого красные, – на которых мастер‑ каллиграф золотом написал приветствия. Дядюшка Лим в традиционных одеждах темно‑ красного цвета радушно нас встретил. В тот день в деревне мы были единственными европейцами.

– Господин Цай, отец жениха, – представил того дядюшка Лим. – Он – местный староста.

Цай оказался благообразным китайцем за пятьдесят с тонкой козлиной бородкой и жилистыми руками.

Отец пожал обоим руки.

– Пусть сын твой доживет до возраста Южных гор и будет богат, как Восточное море, – произнес он поздравления, традиционные в провинции Хок‑ кьень.

Цай с удивлением взглянул на него и расхохотался.

– Теперь я понимая, почему у вас такая солидная репутация, господин Хаттон.

В деревне насчитывалось около пятисот жителей, которые кормились морем и выращиванием фруктов и овощей. Под дружелюбные взгляды сельчан мы прошли на деревянную пристань, на которую, судя по ее виду, пошла каждая лишняя доска, бесхозная столешница или сломанная дверь. Пристань плавно покачивалась у нас под ногами, а наши тени распугивали стайки прозрачных рыбок в чистой зеленой воде.

Изабель отказалась на нее заходить.

– Ноги моей не будет на этой шаткой конструкции. Я лучше пройдусь по деревне с твоим дедом.

Мы с отцом прошли по косой пристани до самого конца. Несмотря на жару, он надел строгий костюм и настоял, чтобы я оделся так же. Я снял шляпу и прислонился к ободранному от веток побегу каучукового дерева, воткнутому в морское дно для устойчивости мостков. Небо было ясным и голубым, как мечта. Все лодки вернулись из моря и теперь выстроились вдоль причала, покачиваясь и поскрипывая, привязанные к шестам. Запах соленой рыбы и креветок, вялящихся на солнце, снова перенес меня в деревню, где мы с Эндо‑ саном останавливались по пути в Куала‑ Лумпур.

– Что ты думаешь? – спросил отец.

Я попытался угадать, что он имел в виду.

– О чем?

– О твоей сестре.

Я спросил себя, смогу ли когда‑ нибудь рассказать ему о нашей с Эндо‑ саном связи. Возможно, Изабель и Питер Макаллистер тоже были вместе в прошлых жизнях.

– Она любит его, и, по‑ моему, он испытывает к Изабель то же самое.

– Этого мало, – тут же ответил отец.

– Тогда всего всегда будет мало.

– Ей нужно больше времени, и она еще слишком молода.

– У нее больше нет времени. – И я рассказал о словах Эндо‑ сана, о том, что нас ждет вторжение. – Макаллистеру придется либо последовать приказу правительства и эвакуироваться, либо его интернируют японцы.

– Господин Эндо понятия не имеет, о чем говорит, – сказал он, тяжело глядя на море. – В Малайе войны не будет.

Я снова подумал о направленных в море шифровальных вспышках фонаря Эндо‑ сана, и мне стало страшно. Остров Пенанг был таким беззащитным, его было так легко захватить, все равно что ребенка, которого крадут из кроватки посреди ночи.

– Просто поговори с Макаллистером, выясни, что он за человек. Ты же знаешь, каково это – быть нежеланным возлюбленным чужой дочери.

– Посмотри, – сказал отец, указывая на море и, очевидно, не услышав моих слов.

Мимо промелькнула стая дельфинов, самые буйные выскакивали из воды и с шумом падали обратно. Они гонялись за рыбами. До нас долетали их щелканье и странные, словно детские, крики.

– Я всегда их любил, – сказал он. – Если бы у меня была еще одна жизнь, я бы хотел стать дельфином, вечно плавать в океанах и рассматривать то, чего никогда не увидеть глазам человека.

В голосе отца сквозила нежность, а в глазах ее было еще больше, и их голубизна больше не была отраженным светом: это была теплая, подернутая рябью влага, в которой не было видно дна.

Этот внезапно открывшийся в нем мечтатель испугал меня: ведь отец всегда казался таким прагматичным, способным справиться с любыми встречавшимися трудностями. А потом мне стало страшно за него, и я понадеялся, что прагматичная часть натуры всегда поможет ему, как бы ни повернулась жизнь, и что мечты будут посещать его только во сне, когда не смогут причинить ему вред.

Мы услышали, как нас зовет Изабель, и повернули обратно к деревне.

– Я знаю, каково это – быть нежеланным возлюбленным чужой дочери, – сказал он.

Свадебная церемония проводилась по китайскому обряду. Мин, наряженную в темно‑ красное с золотом традиционное длинное платье, спрятали под пологом из красной вуали и танцующих бахромчатых кистей. В ярко‑ красном деревянном паланкине ее отнесли к дому жениха, где она преклонила колени перед его родителями, подала им чай и пообещала повиноваться. Когда невеста проходила мимо меня, ее голова повернулась – и, зная, что под вуалью она на меня смотрит, я шевельнул губами, желая счастья. Она едва заметно наклонила голову и пошла дальше.

Изабель улыбнулась мне, и я сказал: «Все будет хорошо». Она сжала мою руку.

Свадебный обед был шикарным, как того требовало лицо. Мы вошли в дом деревенской общины и уселись за один из сорока столов, гадая, во сколько обошлось дядюшке Лиму все это изобилие. Изабель выхватила меню, лежавшее в центре стола.

– Что здесь написано?

– Жареный молочный поросенок, суп из акульих плавников, рыба на пару с имбирем, морские ушки, жареный цыпленок в кунжутном соусе, жареная утка в мандариновом соусе. Почти все что угодно. – Знание японского помогло мне расшифровать китайские иероглифы.

Раздались громкая музыка китайского оркестра и взрывы хлопушек. Два свободных места за нашим столом заняли Таукей Ийп с Коном. Я отложил меню, радуясь встрече с другом. Он тоже был одет в строгий костюм, но своего любимого белого цвета.

Кулисы деревянной сцены открылись, и началась опера. Звуки эрху и пипы[74], сопровождаемые ударами цимбал и барабанов, соревновались с высокими, «кошачьими» голосами певцов. Когда они царапнули особенно высокую ноту, отец подавил кислую гримасу, и мы все рассмеялись.

– Простите, – сказал он Таукею Ийпу, заливаясь краской.

– Я могу смело предположить, что вы совсем не знаете, о чем эта опера? – весело спросил тот.

Отец покачал головой.

– Это одна из самых популярных наших опер, «Влюбленные‑ бабочки». Сюжет очень трогательный.

Изабель наклонилась вперед со словами:

– Пожалуйста, расскажите.

– Однажды в Китае, много династий назад, жила одна девушка, госпожа Чжу, которая хотела учиться в школе высоко в горах. Конечно, раз она была девушкой, учиться ей было непозволительно. Она должна была оставаться дома, чтобы заботиться о семье, а потом – о муже, которого родители для нее выберут.

– Эту традицию надо было бы сохранить, – заметил я, широко улыбнувшись Изабель.

– Тихо, Филип, – сказала она.

– Госпожа Чжи была решительной девушкой, Изабель. Совсем как вы, как я слышал. – Глаза Таукея Ийпа сощурились в добродушной насмешке.

– Продолжайте, старина, – сказал отец, скрестив руки на груди и облокотившись на спинку стула.

Изабель, нахмурившись, взглянула на отца.

– Пожалуйста, расскажите, что было дальше, Таукей Ийп.

– Как я сказал, госпожа Чжи знала, чего хотела. И, обманув родителей и нарушив обычаи, она переоделась в мужское платье и поступила в школу. И там влюбилась в другого ученика, Ляна, который понятия не имел, кем она была на самом деле. В конце трехлетнего обучения они прощаются в павильоне в восемнадцати милях от школы, и госпожа Чжи говорит Ляну, что хочет, чтобы тот женился на ее младшей сестре. Она просит его приехать к ним в дом через год и попросить ее руки. В назначенное время Лян приехал и обнаружил, что никакой сестры нет и что на самом деле это госпожа Чжи хотела выйти за него замуж. Она открыла ему свою тайну, и он влюбился в нее. Это была встреча родственных душ, и госпожа Чжи с Ляном знали, что каждый из них нашел в другом того, кто последует за ним даже за грань смерти, через все последующие жизни.

Их родители скоро узнали об уловке госпожи Чжи, и ее семья была опозорена. Возлюбленных разлучили. Госпожу Чжи и Ляна заперли каждого в своем доме. Для госпожи Чжи быстро нашли мужа, чью семью не смутил скандал. Лян тосковал по ней. Он заболел и умер.

Госпожа Чжи услышала эту печальную новость в день своей свадьбы и бросилась к могиле Ляна, где рыдала так сильно и долго, что даже небеса сжалились. Небо закипело тучами и потемнело, поднялся ветер. Такой бури никто никогда раньше не видел. Прогремевшая молния разверзла могилу Ляна, и госпожа Чжи бросилась в нее как раз в тот миг, когда ее родители со свадебной процессией добрались до могилы.

Из могилы вылетела пара бабочек. Порхая рядом друг с другом, они поднялись высоко в небо, наконец‑ то получив возможность быть вместе, и оставили позади все печали этого мира.

– Какая ужасная постановка для свадьбы, – сказал отец.

Рассказ пробил брешь в его памяти, напомнив о позабытой страсти к бабочкам и о том, во что она обошлась ему самому, моей матери и мне.

Я знал, что быстро подавленная печаль отца не ускользнула от Таукея Ийпа. Он тихо сказал:

– Ах, Ноэль, вы упустили самое главное. Эта легенда прекрасна. О чем она нам говорит? О том, что любовь найдет свой путь, несмотря на препятствия. Она говорит о том, что любовь может выйти за границы времени и продолжать жить, когда не станет ни вас, ни меня. Это самое подходящее напутствие для свадьбы; да, впрочем, и для всей жизни тоже, разве вы не согласны?

Вспомнив слова Эндо‑ сана, я всей душой с ним согласился.

После того как подали последнее блюдо из жареных пирожков со сладкой бобовой пастой, мы с Коном вышли из зала. Высоко над нами плыло солнце, лучи пробивались сквозь разрывы в розоватой гряде облаков, словно пальцы, которые окунают в море, чтобы узнать, теплая ли вода.

Мы пошли по пыльным деревенским улицам. Вокруг не было ни души, все продолжали угощаться едой и щедрой выпивкой, которой неизменно сопровождались все свадебные банкеты. Дворняги, бегавшие вокруг нас, когда мы только приехали, принюхиваясь к нашему незнакомому запаху, теперь все до единой уснули под крыльцами домов и дергали ушами, отгоняя мух, которые пытались залететь в их сны.

Дойдя до кромки воды, мы остановились, наслаждаясь ветром. Мы сняли ботинки, ступив на грубый песок, похожий на раскаленную рисовую шелуху. В зале было очень жарко, и я выпил слишком много бренди.

В своем совершенно белом наряде Кон казался олицетворением чистоты; белизну нарушал только красный галстук, вздымавшийся, как рассерженная змея, при каждом порыве ветра.

– Ты так и не ответил, – сказал он с некоторым упреком в голосе. – Ты будешь вступать в сто тридцать шестой отряд?

– Прости. Я не смогу пойти с тобой. Мне нужно остаться. Мне необходимо убедиться, что моей семье ничто не угрожает, и я буду спокоен, только если останусь с ними. Если я застряну в джунглях, то сойду с ума от беспокойства.

На его лице отразилось разочарование, и я почувствовал, что не оправдал его ожиданий.

– Ты был у Танаки‑ сана. Он рассказал мне о вашем разговоре.

Я сделал вялую попытку объяснить, в каких обстоятельствах оказался. Он прервал меня и тихо сказал:

– Не слишком об этом беспокойся. Конечно же, ты прав. Твоя семья без тебя не справится.

Я кивнул, благодаря друга за то, что он все понял, несмотря на разочарование. Это была одна из удивительных черт Кона – он столько всего понимал без слов.

– Ты понимаешь, что, когда японцы займут Пенанг, мой отец больше не сможет защищать господина Хаттона? Что охрану придется снять?

– Естественно. Им ведь нужно будет защищать собственные семьи. Именно поэтому я должен остаться. Я уверен, что Эндо‑ сан ничего не знал о покушении на отца, но в Куала‑ Лумпуре есть некий Саотомэ – он уже давно присматривается к нашей компании.

Мы какое‑ то время сидели молча. Я наслаждался обществом Кона и радовался, что познакомился с ним, потому что он стал мне ближе обоих братьев.

– Мы еще увидимся до твоего отъезда? – спросил я.

Сидеть у моря было так безмятежно здорово, что мне захотелось продлить наше с ним пребывание в этой деревне, такой далекой от забот остального мира.

– Вряд ли, – ответил Кон.

– Наверное, это будет нарушением правил безопасности, но ты дашь мне знать, куда тебя направят?

– Я попробую, – сказал он.

То, что я сохраню его местопребывание в тайне, было ясно без слов. Я протянул ему руку, и он обхватил ее своими.

– Береги себя, брат.

– Хорошо. И ты не лезь на рожон, – мой голос стал напряженным. – Я помолюсь за тебя в храме.

Он улыбнулся:

– Будь осторожен, ты превращаешься в китайца.

Подумав о двойственности жизни, я спросил больше у себя самого, чем у кого‑ то:

– Это ведь не так уж и плохо, правда?

Мин переоделась в ярко‑ красное ципао и вместе с мужем ходила от одного стола к другому, благодаря гостей за то, что те почтили их своим присутствием. У каждого стола мужу приходилось поднимать тост, и, когда они добрались до нас, он был уже довольно пьян.

– Это Ахок, – сказала Мин, потянув его за плечо и широко улыбнувшись Изабель. Его имя означало «счастливый», и в тот день, когда он стоял рядом с Мин, я думал, что ему действительно повезло. Он был коренастым, с короткими непокорными волосами, торчавшими в разные стороны, и с кожей, потемневшей от ежедневной работы на рыболовном траулере. Длинные руки бугрились мускулами, и я сразу представил, как он стоит в лодке, упершись ногами в палубу, и вытягивает улов. Он был совсем не похож на своего отца.

– Поздравляю, – сказал отец, пожимая ему руку.

– Спасибо вам за добрые пожелания, – сказала Мин и улыбнулась мне: – Все хотят с вами познакомиться. Спрашивают: «Кто этот необычный юноша? »

– Можешь им рассказать про меня. Но только хорошее, учти.

– Уже рассказала.

– Что ж, уже поздно, и нам пора ехать. Пусть у вас будет много детей и счастья.

Она снова улыбнулась и перешла к другому столу. Я подумал, что мы вряд ли еще увидимся. Теперь у Мин была своя жизнь в удочерившей ее деревне.

Уже сидя в машине, когда мы выезжали из деревни, я снова пожелал им всем счастья, прочитал про себя молитву, в которой упомянул всех, кого знал, даже Эндо‑ сана. Я молился так истово, так ревностно, что, открыв глаза, почти ожидал увидеть, как мои мольбы обрели осязаемую форму и стоят, охраняя нас, как гигантское святилище, вздымавшееся над морем где‑ то у берегов Японии. Я молил богов, покровительствовавших Пенангу и его жителям, никогда не терять своей неослабной бдительности.

Книга вторая

⇐ Предыдущая 12 13 14 15 161718 19 20 21 Следующая ⇒