Благодарности 1 страница

Глава 1

Отец придерживался старой традиции Хаттонов начинать каждый понедельник с семейного завтрака: мы должны были собраться вместе на первую трапезу новой недели.

Спустившись в столовую восьмого декабря сорок первого года, мы даже не подозревали о том, что произошло, пока мы спали. Онемев от ужаса, мы сидели за столом, а отец под шуршание газеты в дрожащих руках читал нам новости. В четверть первого ночи японские войска восемнадцатой дивизии высадились в Кота‑ Бару, на северо‑ восточном побережье Малайского полуострова со стороны Сиамского залива. Часом позже был атакован Перл‑ Харбор. До того утра я никогда не слышал о месте под подобным названием.

Ожидаемое полномасштабное нападение на Сингапур не состоялось. Вместо этого японцы предпочли продираться через сотни миль густых непроходимых джунглей и карабкаться по отрогам гор, испещрявших сердцевину полуострова. Я знал, кто посоветовал им эту тактику. Это был классический прием айки‑ дзюцу: не искать прямого столкновения с силами противника в Сингапуре, а тайно высадиться на восточном побережье, куда Эндо‑ сан ездил, когда я вернулся из Ипоха после поездки к деду.

Все утро слуги двигались по дому молча, без обычных тихих разговоров, которыми они сопровождали выполнение своих обязанностей. Я спрашивал себя, знал ли об этом Эндо‑ сан и как бы он отреагировал на эту новость. По лицу Изабель я понял, что она задавала себе тот же вопрос, и отвернулся.

В конторе я открыл окно и посмотрел вниз на улицу. Он связал меня с войной, с амбициями Японии, и осознание этого давило на меня, словно Эндо‑ сан надел на меня другую личину, тянувшую меня ко дну океана. Я старался дышать по правилам дзадзэн, но это не помогало.

Адмирал Том Филлипс, главнокомандующий британским Восточным флотом в Сингапуре, направил навстречу японскому флоту два корабля. Линейный крейсер «Рипалс» и линкор «Принц Уэльский» были лучшими в составе британской эскадры. На втором из этих кораблей находился Уильям; мы не отходили от радиоприемника, ловя скупые сводки о сражении, пробивавшиеся сквозь треск помех, делавший их практически нечленораздельными. Оба корабля потопили японские бомбардировщики, о чем нам сообщили на следующий день. Было потеряно больше шестисот жизней, и у нас не имелось возможности узнать, спасся ли Уильям.

Отец положил телефонную трубку. Я вошел в кабинет. Хватило одного взгляда на его перекошенное горем лицо, чтобы все понять.

Он наконец заметил, что я стою на пороге.

– Звонили из военно‑ морского штаба в Сингапуре.

– Уильям?

– Его корабль уничтожен японской авиацией.

Отец опустил лицо в ладони. Я колебался, не знал, что делать. Потом подошел к нему сзади и положил руки ему на плечи. Сквозь открытые окна слышался шум проезжавших по улице автомобилей. С Вельд Ки доносилась сирена отплывавшего парохода – обычные звуки, наполнявшие нашу жизнь уже много лет.

Без долгих раздумий я взял все в свои руки. Не отвечая на сочувственные вопросы служащих, сообщил им, что контора закрывается до прояснения ситуации. Подтвердил, что они будут по‑ прежнему получать жалованье. Позвонил Эдварду в Куала‑ Лумпур, попросил его вернуться на Пенанг и отвез отца домой. Поймав в зеркале заднего вида взгляд дядюшки Лима, сидевшего за рулем, я вспомнил предупреждение его дочери, что японцы придут и заставят нас страдать. Я отвел глаза и стал смотреть в окно.

– Что случилось? – спросила Изабель, вставая с ротангового кресла на веранде.

Сидевший рядом с ней Питер Макаллистер, увидев нас, тоже поднялся.

– Уильям погиб, – ответил я.

Изабель выслушала то, что мы смогли рассказать. Она молчала, но Макаллистер почувствовал ее боль и потянулся к ней, чтобы обнять.

Я вошел в дом и налил отцу щедрую порцию виски. Он взял ее, выпил и осторожно поставил стакан на стол.

– Твоего брата больше нет. Нет! Его корабль затонул в море.

Я подумал о его мечте превратиться в дельфина и плавать в глубинах, отныне – в поисках погибшего сына.

Изабель прислонилась к Макаллистеру и тихо заплакала. Мы стояли, а вокруг продолжался день: по небу плыли равнодушные облака, цветы мудро кланялись на ветру, деревья шуршали кронами, на глаза отцу падала упрямая прядь. Моя рука потянулась и осторожно отвела ее в сторону.

Как устроить похороны без тела? Можно было только провести поминальную службу и сказать пустые слова, чтобы печально вспомнить о жизни, когда‑ то полной до краев. Ничего другого нам не оставалось. Отец попросил меня организовать ее.

– Я просто не могу этого делать. Прости, что перекладываю все на тебя.

– Знаю, отец. Я справлюсь.

– Я не хочу совместную службу с другими семьями, – сказал он.

Мы были не единственными в своем горе, потому что вместе с Уильямом служило много других сыновей Пенанга. Над всем островом и улицами Джорджтауна повисла тяжелая пелена отчаяния.

Торговцы, у которых я покупал необходимое для службы, выражали мне соболезнования. «Пожалуйста, передайте отцу, что мы сочувствуем его горю», – говорили многие, и я благодарил за проявленную доброту.

Министерство прислало личные вещи Уильяма. Мы открыли помятую жестяную коробку и обнаружили конверт с фотографиями, которые я ему выслал. Отец перебрал их, взял одну и показал нам. Это был снимок, сделанный в тот день, когда он уехал из Истаны в Сингапур. Тогда мы еще улыбались, позируя дядюшке Лиму.

Изабель проплакала всю службу в церкви Святого Георгия, и я смотрел, как Макаллистер ее успокаивал. Мы с Эдвардом стояли по обе стороны от отца, лицо которого не выражало никаких чувств. Несмотря на принятое решение больше не видеться с Эндо‑ саном, глубоко в душе я надеялся на его присутствие. «Но вы же стали моим врагом, – мысленно сказал я ему. – Как же вы были правы. Мы вошли в круг боли и горя».

Служба была короткой, как мы и просили. Сквозь сидевшую на скамьях толпу я разглядел Эндо‑ сана. Наши взгляды встретились. Я покачал головой и закрыл глаза. Они так устали. Так устали. С того дня, когда нам сообщили печальную новость, я практически не спал. Я думал о последних словах Уильяма, обращенных ко мне в тот день, когда он уехал из дома, и о наших несбывшихся планах. Боль потери измотала меня так, что я едва стоял на ногах. Я отправлял свой разум в далекую точку, указанную мне Эндо‑ саном, но для этого требовалось постоянное усилие, сводившее все на нет и изматывавшее меня еще больше. Мне удалось сдержаться и развернуть вспять нахлынувшую волну горя. Схватившись за спинку передней скамьи, я заставил себя проявить самообладание, достойное твердости отца и оставшегося брата. Я не мог стать тем, кто подвел бы их, тем, кто потерял бы лицо семьи, уронив ее честь, поколениями остававшуюся незапятнанной. Груз нельзя было облегчить, ношу нельзя было разделить.

Мы вышли из церкви и вернулись домой. Отец захотел, чтобы вместо церковного кладбища, где покоились предыдущие поколения семьи, надгробие установили в восточном углу Истаны. Я заранее приготовил большую деревянную шкатулку и теперь попросил Изабель, Эдварда и отца положить в нее что‑ нибудь, принадлежавшее Уильяму.

В том месте, над которым должно было быть установлено надгробие, выкопали яму. Прежде чем закрыть шкатулку, я положил в нее «лейку» Уильяма. И потом шкатулку осторожно, как младенца в колыбель, опустили в разверстую землю и засыпали. Я молча попрощался с братом.

Дед подошел к зятю. Двое мужчин посмотрели друг на друга.

– Теперь я наконец знаю, что вы почувствовали, когда она умерла, – сказал отец.

– Отцы не должны проходить через такое, – ответил старик.

Он обеспокоенно посмотрел на меня, и я чуть заметно кивнул, чтобы показать ему, что держусь. Дед отошел от отца и сказал:

– Мне нужно вернуться в старый дом в Ипохе, чтобы сделать приготовления и найти безопасное убежище для прислуги.

– Сколько времени вас не будет?

– Не знаю.

– Вам будет непросто сюда вернуться, когда начнутся бои. – Мне хотелось, чтобы он остался со мной. – Вам правда не надо уезжать.

Он покачал головой:

– Если меня не будет в доме, ты знаешь, где меня искать. Я буду в безопасности.

Я отчаянно искал причины, по которым ему следовало остаться на Пенанге, но он остановил меня, взяв за руку.

– Ты должен позаботиться о тете и об остальной семье.

Он открыл мне объятия, и я бросился в них, пытаясь заглушить предчувствие, что никогда больше его не увижу.

Над нашими головами патрулировали небо самолеты. Охваченные страхом жители Пенанга обратились в бегство. Люди искали безопасности в казавшемся неприступным Сингапуре, а некоторые пускались в плавание до самой Индии. Но, как я тогда сказал Танаке, разве можно убежать от мировой войны?

В тот же вечер, после унылого ужина, отец сказал:

– Вам всем нужно уехать в Сингапур. Там будет безопаснее.

– Мы не собираемся бросать тебя здесь одного, – заявила Изабель.

Мы с Эдвардом ее поддержали.

– Нам надо ехать всем вместе, – сказал я.

Но отец упрямо отказался.

– Кто‑ то должен управлять компанией, – заявил он, и на это было нечего возразить. – Здесь наш дом, и мы прожили в нем всю свою жизнь. Малайцы никуда не уезжают, китайцы с индийцами – тоже. Я их не брошу. Если бы я это сделал, я бы никогда не смог сюда вернуться.

– Но мы все слышали, на что способны японцы. Женщинам здесь оставаться опасно, – сказал Эдвард, глядя на Изабель.

– Эдвард, я никуда не поеду.

– Мы должны позаботиться о безопасности компании и о собственной, – сказал отец. Он повернулся ко мне: – Ты можешь найти способ обеспечить нам безопасность, не компрометируя нашу репутацию? Можешь поговорить с господином Эндо?

Мне хотелось сказать, что в войну о репутации беспокоиться нечего. Вместо этого я покачал головой.

– Чтобы обеспечить себе безопасность, у нас не будет другого выбора, кроме как сотрудничать с японцами. Они хотят нашу компанию. Они хотят всю Малайю.

– Это совершенно неприемлемо, – тут же возразил Эдвард, сердито посмотрев на меня. – С ними нельзя заигрывать.

– Когда их войска войдут в Джорджтаун, они все равно ее отберут.

– Наши парни развернут их восвояси, – сказал отец, но уже не таким уверенным голосом, его эмоциональное равновесие было нарушено.

Я увидел представившуюся возможность и ухватился за нее, беря ситуацию в свои руки, восстанавливая его равновесие с помощью своего.

– Все равно нужно принять хоть какие‑ то меры. На всякий случай.

Он откинулся на спинку стула и, помолчав, сказал:

– Эдвард, с завтрашнего дня начинай обзванивать плантации и рудники. Скажи управляющим, чтобы уничтожили все склады и оборудование. А ты, – он повернулся к Изабель, – обрежь волосы. И надень что‑ нибудь из вещей Уильяма. Но пока мы не убедимся, что здесь безопасно, я хочу, чтобы ты поднялась на гору Пенанг. Одно слово – и я отправлю тебя в Сингапур, – добавил он, когда Изабель открыла рот, чтобы возразить.

Меня охватило облегчение. После нескольких дней растерянности отец снова крепко стоял на ногах.

Потом я спустился на берег. В этот краткий миг безвременья песок был еще влажным и шелковистым от недавно прошедшего ливня. Темные тучи мчались к острову, очищая небо над морем. Уже взошла луна, составляя бледную компанию нехотя садившемуся солнцу.

Низко над водной гладью летали птицы, а некоторые прыгали по песку, склевывая недавно вылупившихся крабов‑ привидений, почти невидимых. Я не видел, как они разбегаются по пляжу, но различал оставленные ими следы, словно строки, написанные рукой‑ невидимкой.

Было довольно холодно, ветер принес с собой след дождя, ставшего таким же невидимым, как детеныши краба, словно кто‑ то натер тучи на мелкой терке. У воды стояла одинокая фигура, глядя на море, и волны разворачивались вокруг ее ног маленькими свертками шелка. Я пошел к нему, чувствуя холод воды.

– Небо горит, – сказал он.

Я поднял голову. Оно горело. Солнце расцветило горизонт красным и охрой. Время от времени в небе взрывались яркие, беззвучные вспышки.

– Что это? – спросил я.

– Воздушный бой. Японские самолеты против британских. Война на небесах.

Я смотрел, не испытывая никаких чувств, будучи не в состоянии представить сражение в воздухе. Оно казалось таким бессмысленным и далеким. Было странно думать, что оно имело какое‑ то отношение к этому миру.

Он обернулся. Подсвеченное сзади заходящим солнцем лицо оставалось в тени. Я не говорил с ним с той ночи, когда увидел его на острове посылавшим сигналы в океанскую тьму.

– Спасибо за то, что пришли на поминальную службу моего брата.

Он протянул руку и нежно коснулся моей щеки.

– Никогда не говори того, чего не думаешь. Мы должны всегда быть честны сами с собой. Возможно, тебе даже хочется причинить мне боль. – Он вздохнул. – Я тебя не виню.

– Но я виню вас. Вы мне лгали. Вы использовали меня, использовали мое знакомство с островом. Вы просили меня показать его вам, чтобы все сфотографировать. И ваша поездка в Кота‑ Бару в прошлом году. Теперь я знаю. – Я увернулся от его руки. – И все остальное – все было фарсом, разве нет?

Он казался подавленным. Он поднял руки, словно думая, что может меня исцелить, но я отступил назад, и руки упали, повиснув как плети по бокам.

– Я больше не могу вам доверять, Эндо‑ сан.

– Помни, что я сказал тебе на приеме в честь Уильяма, – начал он, но замолчал, не в силах продолжить.

Я восстановил в памяти то, что он сказал на приеме: несмотря на то что мы скоро станем противниками, я никогда не должен забывать его чувств ко мне. Теперь в этом было мало утешения.

– Почему я никогда не могу поступить правильно? – озадаченно спросил я.

– О, ты поступишь правильно, мой бедный мальчик. Ты поступишь.

А вспышки над морем становились все ярче и чаще, озаряя темнеющее небо дождем падающих звезд.

Глава 2

Когда я шел вверх по улице к дому Таукея Ийпа, надо мной пролетела эскадрилья, оставив позади хвост из белых лепестков, медленно плывших вниз. Некоторые осели на макушках деревьев, где хлопали на ветру, озадачивая птиц. Остальные усеяли улицу и газоны, и я подобрал один из них.

Это была листовка, напечатанная на английском, китайском, малайском и тамильском языках. Она убеждала нас мирно сдаться и приветствовать Императорскую армию. Если мы это сделаем, никто не пострадает. Я аккуратно свернул бумажку и положил в карман.

Эти листовки падали с самолетов по всему острову уже неделю, пока все больше и больше малайских территорий сдавалось японцам. Порт был полон пассажиров, побуждаемых невысказанной, но почти осязаемой истерией и садившихся на корабли, которые должны были доставить их в Сингапур.

Я позвонил, но мне не открыли. Толкнув двери, я вошел внутрь и пошел вокруг дома туда, где стоял отец Кона, глубоко погруженный в свои мысли, и разглядывал свои отмеченные наградами белые орхидеи. Он увидел меня, и его взгляд прояснился.

– Ты, наверное, ищешь моего сына.

– Я надеялся, что он сказал вам, где его искать.

Он покачал головой:

– Он уехал. У меня нет от него новостей, и сомневаюсь, что будут. Пожалуйста, присядь.

Я присел на край деревянного ящика для цветов.

– Он говорил, что даст о себе знать.

Старик кивнул.

– Вы пытались помешать ему вступить в отряд?

– Нет. Разве я мог? Ты лучше всех должен знать, что у каждого из нас – собственный путь.

– Вы не уезжаете туда, где безопаснее?

Он покачал головой:

– Мой путь – здесь. – На миг он показался намного старше своих пятидесяти лет. – Если я уеду, кто встретит моего сына, когда он вернется?

– Кон очень похож на вас, – сказал я, пытаясь придумать, чем бы заполнить молчание.

У нас никогда не бывало особых тем для разговора, но мое сравнение ему явно понравилось. Наверное, в этом и заключалось отцовское счастье. Мы смотрели, как самолеты в небе заходят на новый круг.

– Он мой единственный сын. Я очень сожалею об Уильяме. Только богам известно, что бы стало со мной, если бы я потерял своего мальчика. Думаю, я бы не смог жить дальше.

– Не знаю, переживем ли мы все эту войну.

Он улыбнулся почти зловещей улыбкой и поднял брови.

– У меня нет никаких сомнений, что если кто‑ то и выживет, то это будешь ты. И я не думаю, что дело только во влиянии твоего учителя. Нет, я встречался с господином Эндо и совершенно уверен, что он не берется учить слабаков. Думаю, ты всех нас еще очень удивишь.

Я встал с цветочного ящика, недовольный оборотом, который принял наш разговор. В словах Таукея Ийпа были кости, как в рыбном филе, которое кусаешь, не думая о последствиях.

– Мне пора. Пожалуйста, сообщите мне, когда узнаете, где ваш сын.

До нас постоянно доходили сведения о зверствах, чинимых наступавшими с севера японскими войсками, и, несмотря на то что отец держал их при себе, я видел на его лице страх. Он достал из оружейного шкафа в кабинете винтовку и держал ее под рукой полностью заряженной. Коллекция керисов исчезла из библиотеки. Наши оловянные рудники и плантации на севере Малайи были все захвачены японцами, и мне пришла мысль, что отец никогда не передаст им семейную фирму. Я начал опасаться за его жизнь, и этот страх вырос еще больше, когда однажды, возвращаясь домой во влажных сумерках, мы увидели на подъездной аллее штабную машину. Над ее капотом поник белый флаг с красным кружком.

– Ублюдки, – произнес отец, выйдя из машины прежде, чем дядюшка Лим успел полностью затормозить.

Я бросился за ним в дом. В коридоре мы сразу же услышали голоса, и я остановился, увидев, как по лестнице спускается Горо, офицер из японского консульства, и с ним кто‑ то еще. Увидев нас, они остановились на полпути.

– Убирайтесь из моего дома, – сказал отец.

Посмотрев на японца, стоявшего рядом с Горо, я испытал необъяснимый страх. У него были узкие, немигающие глаза, короткие усы и очень короткая стрижка. Больше всего меня ужаснула не его военная выправка, а то, что на нем не было формы. Я тут же понял, что перед нами стоит сотрудник кэмпэнтай[75], тайной военной полиции, которая пытала беженцев на севере Малайи. Положив руку отцу на плечо, я попытался его сдержать.

– Ему недолго осталось быть вашим, – сказал Горо. – Он очень понравился Фудзихаре‑ сану.

Мужчина заговорил с Горо по‑ японски. Я хорошо понял его, но Горо перевел:

– Когда вы все сбежите отсюда, мы получим и вашу компанию.

– Мы никогда не сбежим, – ответил отец.

– Что вы сделаете, нас не касается. Мы всех вас отправим в лагеря или расстреляем.

Он указал на меня.

– Даже вашего полукровку‑ сына.

Мне нужно было найти способ их успокоить. Я поклонился и заговорил с ними успокаивающим тоном, когда в коридор вышла Изабель, наставив на Горо отцовскую винтовку.

– Отец попросил вас уйти. Я просить не буду.

– Изабель, опусти ее.

По мнению Изабель, Горо с сотрудником кэмпэнтай двигались недостаточно быстро. Она выстрелила в стену, обсыпав их щепками и крошками штукатурки. Спускаясь по лестнице, Горо прикрыл своего спутника, и они оба не сводили глаз с лица Изабель, пока не вышли через парадный вход. Я знал, что их чувство чести потребует найти способ отмщения.

Я повернулся к Изабель, по‑ прежнему державшей винтовку наизготове.

– Я мог бы все уладить, не настраивая их против нас.

– Ты всегда пытаешься их защитить, – сказала она с возмущением, равным моему.

– Я не делал ничего подобного. Я защищал тебя, – взорвался я. – А ты подвергла всех нас опасности.

– А кто братается с япошками? Ты бы слышал себя, свой тоненький покорный голосок! Ты пресмыкался перед ними без всякого стыда!

– Довольно! – вмешался отец. – Сейчас же убери оружие! Почему ты до сих пор здесь? Ты должна была укрыться на Горе.

– Я осталась, чтобы помочь прислуге упаковать вещи. И собиралась уехать вместе с ними.

Теперь я еще больше, чем когда‑ либо, осознавал, что нам нужно покинуть Пенанг, покинуть Малайю. Японцы взяли нас на заметку, и, если бы мы остались, они бы стали нас преследовать.

– Нам опасно здесь оставаться. Мы должны немедленно уехать в Сингапур.

Отец был непреклонен.

– Мы не поедем. Если хочешь, давай, – сказал он без всякого выражения. – Но если ты хоть чуть‑ чуть понимаешь, что значит быть частью нашей семьи – чего ты никогда не понимал, – то ты нас поддержишь! – Он замолчал, пораженный собственными словами. – Прости меня. Я не должен был этого говорить. Прости.

Прошла вечность, прежде чем я заговорил снова:

– Я останусь. Это и мой дом, другого у меня нет. Я останусь. Но я сделаю это на своих условиях, – сказал я и медленно пошел прочь, точно зная, какой выбор мне придется сделать.

В конце концов, все оказалось так просто и очевидно.

Я взял велосипед и поехал в японское консульство. На улицах было полно машин, многие везли на крышах большие кожаные чемоданы, разгоняя по дороге листовки с японской пропагандой. Мне вспомнились китайские похороны, на которых мне пришлось побывать как‑ то раз, когда умер один из наших конторских служащих. Монах, проводивший церемонию, раскидывал на ходу пачки ритуальных денег, и клочки бумаги взлетали в горячий полуденный воздух, извиваясь и корчась, как заблудшие души, которых они должны были ублажить, и беззвучно опускались на землю. Теперь же, когда с каждой проезжавшей машиной воззвания японцев взмывали вверх и снова летели вниз, словно их качал невидимый маятник, этот образ вернулся, и мне стало страшно. На моих глазах совершался погребальный обряд по моей стране, по моему дому.

Я сообщил часовому у входа в консульство, что хочу встретиться с Эндо‑ саном. Он открыл ворота, и я нажал на педали и проехал внутрь, мимо посадок бамбука и маленьких павильонов. Звуки мчавшегося транспорта исчезли, оставшись за воротами без права на вход. Японское правительство купило этот участок накануне Первой мировой войны, когда Япония с Великобританией поддерживали более дружеские отношения. Они даже заключили между собой тайное соглашение, по которому японский военно‑ морской флот получил разрешение патрулировать малайские территориальные воды, соглашение, которое теперь сработало против Великобритании, потому что японский флот основательно изучил береговую линию.

Большими затратами, как физическими, так и материальными, в консульском саду была создана сказочная, идеальная Япония. Я часто проезжал мимо, не обращая на нее никакого внимания, но теперь эта красота на фоне творившегося вокруг разрушения заставила меня остановиться и залюбоваться.

Над прудом нависла ива, а по водной глади расходились круги от пузырьков, выпускаемых сверкающими карпами. На краю пруда сидел на корточках человек и кидал им крошки. Я прислонил велосипед к дереву и пошел к нему по травянистому склону. Увидев меня, он улыбнулся, выбросил в пруд остаток крошек и отряхнул руки о брюки.

– Ну, что ты на этот раз затеял?

Он сказал это теми же словами, какие отец так часто говорил нам с Уильямом, и мне пришлось стряхнуть ощущение, что каждый мой жизненный шаг был предначертан задолго до моего рождения. «Это из‑ за войны», – подумал я. Она сломала и сдвинула с места все, к чему я привык.

– Мне нужно поговорить с вами и Хироси‑ саном, – сказал я.

Эндо‑ сан кивнул, и я последовал за ним в консульство. По сравнению с садом в нем кипела бурная деятельность. Армейские офицеры, все как один в сизо‑ зеленой форме, с целеустремленным видом бойко носили документы. Мы прошли в кабинет Хироси. Он поднял взгляд, увидел позади меня Эндо‑ сана, и в его глазах промелькнул скрытый триумф.

– Я хочу предложить вашему правительству свои услуги. Полагаю, полномочный посол в Куала‑ Лумпуре, Саотомэ‑ сан, утвердит мою кандидатуру.

Я репетировал эти слова всю дорогу от дома, бормоча их себе под нос, пока крутил педали, но выговорить их все равно оказалось трудно. Они выходили наружу, не желая принимать нужную форму, лишь растворяясь в моем дыхании. Я выбрал путь, который дал бы всем нам, всей нашей семье, верный шанс на спасение, и сворачивать было некуда. Шла война, и, конечно, никто не стал бы меня обвинять или даже вспоминать об этом, когда все закончится.

– Мы рассматривали возможность попросить тебя посодействовать нам в организации управления островом, – сказал Хироси, знаком приглашая меня сесть. Я остался стоять. – Ты знаешь наш язык и понимаешь нашу культуру и сможешь помочь в проведении нашей политики.

– Он может быть моим помощником, – сказал Эндо‑ сан.

– У меня есть одна просьба: позвольте отцу управлять его компанией, когда вы захватите Малайю.

– Все предприятия будут переведены в подчинение японскому правительству. Но, полагаю, знания и опыт господина Хаттона будут полезны, – сказал Хироси. – Мы подыщем ему роль в вашей семейной компании.

Он вышел из‑ за стола и положил руку мне на плечо.

– Раз ты становишься сотрудником консульства, первое, что ты обязан сделать, – это проявить уважение.

Он развернул меня лицом к висевшему на стене портрету императора. Я понял, что от меня требовалось, и низко и уважительно поклонился.

Глава 3

Отец приказал мне убедиться, что перед путешествием на гору Пенанг Изабель изменила внешность, насколько возможно. Я наблюдал, как одна из горничных, которая иногда подрабатывала парикмахершей для других слуг, стригла ее во дворе перед кухней.

– Это унизительно, – жаловалась Изабель, сидя на высокой табуретке с выпуском «Стрейтс‑ таймс» на плечах.

– Приказ отца.

Она не ответила. После случая с двумя японцами, угрожавшими реквизировать наш дом, наши отношения стали натянутыми. У меня в ушах все еще звучали резкие и такие несправедливые упреки, и мне было трудно ее простить.

– Это для твоего же блага. Чем больше ты будешь похожа на мужчину, тем безопаснее для тебя. Я принес в твою комнату одежду Уильяма. Когда закончите, можешь примерить.

Я оставил сестру и ушел в дом.

С короткой стрижкой и в одежде брата Изабель могла бы сойти за Уильяма, и на миг мы остро почувствовали его отсутствие. Отец выдохнул: «Боже правый! » Даже Эдвард притих. Изабель слабо рассмеялась, чтобы стряхнуть с нас уныние. Питер Макаллистер обнял ее, и я отвернулся, чувствуя внутри пустоту. Меня волновало, как сообщить отцу новость о том, что буду сотрудничать с японским правительством.

– От япошек бежит все больше народа, – сказал Макаллистер. Он стал проводить в Истане больше времени в разговорах с отцом, который постепенно смирялся с его присутствием в нашей жизни. – Сегодня я видел людей на набережной. Большинство спасается с одним чемоданом.

– Мы могли бы разместить кого‑ нибудь здесь, – предложил отец.

Макаллистер покачал головой.

– Они не хотят оставаться на Пенанге. Они хотят уехать чем дальше, тем лучше. Кстати, и нам советуют сделать то же самое.

Мы почти постоянно слышали сообщения о новых победах японцев. Они заняли все восточное побережье, а также северные штаты Перлис и Калентан у границы с Таиландом. Спустя годы историки обнаружат, насколько неподготовленным оказалось британское правительство, с какой беспечностью оно проигнорировало планы Японии на вторжение. Но тогда речь шла только о потоке беженцев, в основном европейцев, обосновавшихся в Малайе.

– Питер, я не уеду, я же сказал, – заявил отец. Он посмотрел на меня: – Как я смогу посмотреть в лицо тем, кто на нас работает, если мы соберем вещи и сбежим, оставив их япошкам?

Я заметил перемену в том, как теперь называли соплеменников Эндо‑ сана. Сравнительно вежливое «японцы» уступило место «япошкам» или, еще чаще, «проклятым япошкам».

– Судя по всему, проклятые япошки разъезжают по всей стране на велосипедах, – сказал нам Макаллистер.

Я молчал, вспоминая наш с Эндо‑ саном разговор в поезде из Куала‑ Лумпура, когда вагон проезжал мимо влажно сверкавших джунглей.

«Ничто не сможет сюда проникнуть», – сказал он, указывая на проносившиеся мимо массивные колонны деревьев, укутанные в густой папоротник и высокую растительность. Многие фиговые деревья снизу были укреплены корнями, выпиравшими в виде треугольных клиньев, толстыми и высокими, словно стены.

– Это не так, – возразил я. – Многие местные жители здесь либо ходят пешком, либо ездят на велосипедах. В джунглях есть дорожки, хотя их и не видно. Уильям рассказывал, что в министерстве лесного хозяйства можно достать хорошие карты, где они размечены.

– И эти карты легко достать?

– Думаю, да. Я спрошу, – ответил я и через неделю после возвращения из Ипоха передал Эндо‑ сану нужные карты.

Макаллистер обнял Изабель.

– Я не смогу проводить тебя завтра, дорогая. Мне нужно вернуться в Кей‑ Эл и заняться фирмой.

– Не беспокойтесь, я поеду с ней, – сказал я.

– Ты должен позаботиться о сестре. Нет, вы только представьте, нашу страну захватывает орава узкоглазых обезьян на велосипедах! У них пока неплохо получается, разве нет? – спросил отец.

* * *

Отец настаивал, чтобы наша женская прислуга и сотрудницы фирмы укрылись у нас в доме на горе Пенанг вместе с Изабель. Большинство, хоть и было благодарно за предложение, предпочло остаться со своими семьями, но некоторые согласились.

⇐ Предыдущая 14 15 16 17 181920 21 22 23 Следующая ⇒