Книга вторая 14 страница

Наверное, его слова подхватило ветром, потому что несколько человек тут же на нас обернулись.

– Не знаю. Такие вещи решает правительство. Я всего лишь скромный слуга своей страны, – ответил Эндо‑ сан, и я увидел в его словах выражение принципов айки‑ дзюцу.

Я осторожно тронул отца за плечо. Он кивнул и ответил улыбкой.

– Предлагаю на сегодняшний вечер в это поверить.

Его внимание отвлекла группа гостей, проходивших через открытые двери.

– Прибыл твой дед. Наверное, нам обоим стоит пойти поздороваться.

Мне всегда было интересно, как поведет себя отец при встрече с дедом. Я смотрел на то, как двое мужчин, причинивших столько страданий друг другу и женщине, которую оба любили, приветствовали друг друга с подчеркнутой учтивостью.

– Господин Хаттон.

– Господин Кху, – ответил отец так же бесстрастно.

Он осознавал, что они с дедом – один отправив приглашение, а другой приняв его – взаимно упрочили репутацию, сохранили лицо. Было бы напрасно ждать от деда прямых извинений, и отец смирился с этим, изменив тон голоса так, как часто делал при заключении сделок, когда все выходило по его желанию.

– Я очень рад, что вы пришли.

– Я решил, что пора уже повидаться с внуком.

– Да, давно пора, – ответил отец, обнимая меня.

Только тогда я понял, что он устраивал этот прием и для меня, надеясь таким образом снова навести сожженные мосты.

Двое мужчин смотрели друг на друга, и я знал, что каждый из них думал о моей матери, каждый перебирал собственные любимые воспоминания о ней.

Я шагнул вперед и тронул деда за плечо:

– А где тетя Мэй?

– Ее арестовали.

– Что? – хором переспросили мы с отцом.

– О, ничего страшного, – пожал плечами дед; я так часто видел этот жест в Ипохе. – Она была на демонстрации, протестовала вместе с членами кампании помощи Китаю против японцев. Полиция приказала разойтись, но они пошли дальше. Я предложил вытащить ее оттуда, но она отказалась. Кстати, шлет свои извинения. Молодежь нынче пошла, – вздохнул он, игнорируя тот факт, что тетя Мэй уже вышла из детородного возраста.

Я отправился искать Уильяма с Изабель, которые заставили меня пообещать, что я познакомлю их со своим дедом. Они оказались на кухне, где присматривали за прислугой. Изабель позвала Эдварда, и они все вместе последовали за мной туда, где стоял дед.

Они побаивались знакомства, и я понимал почему. Дед был одет в элегантную серую тунику‑ ципао мандарина, переливавшуюся блеском при малейшем движении. Рукава ципао были оторочены серебром, под цвет бровей, нависавших над холодными блестящими глазами. В своем одеянии он выглядел очень представительно.

Сразу же после взаимных представлений между нами повисло неловкое молчание, так как никто из нас толком не понимал, что говорить. Дед, похоже, не знал, как отнестись к моим братьям и сестре. В замешательстве он быстро моргал, что было для меня удивительным и располагающим одновременно.

От затянувшегося конфуза нас спасла Изабель.

– С тех пор как тетя Лянь умерла, нам очень ее не хватает. Она прекрасно к нам относилась, и я всегда считала ее своей матерью.

Дед склонил голову:

– Я рад слышать, что она так много для вас значила.

– Можно, мы тоже будем называть вас дедушкой? – спросила Изабель.

Дед удивился.

– Нет, нельзя, – ответил он, и Изабель оторопела, испугавшись, что чем‑ то его оскорбила.

Но я недооценил старика.

– Я бы предпочел, чтобы вы называли меня «акун», – сказал он.

Это означало «дед» по хок‑ кьеньски. Дед тут же улыбнулся, и моя обида сменилась восхищением и теплотой. Изабель с Уильямом вздохнули с облегчением. Потом они, извинившись, вернулись на кухню, а я повел деда на газон, где были накрыты столы.

Служанки сновали из кухни и обратно, вынося блюда с закусками. Мы решили совместить английскую и малайскую кухни, и отец выбрал свои любимые блюда: рыбное карри по‑ индийски, ренданг из говядины, рис в кокосовом молоке, карри‑ капитан, ассам‑ лаксу, жареную лапшу куай‑ теу, роджак и ми‑ ребус. Я нанял нескольких лоточников, чтобы те прикатили в Истану свои тележки, и теперь они готовили у нас на газоне. До меня долетал запах сатая: лоточник нанизывал на шпажки кусочки курицы и говядины и жарил их на углях. Каждый раз, когда он проходился по ним кистью из распушенного стебля лимонной травы, замоченного в арахисовом масле, над углями вздымалось пламя, освещая деревья поблизости и выбрасывая в воздух аппетитный аромат.

Дед взял у официанта бокал шампанского и сказал:

– Где твой японский учитель? Я хочу его увидеть.

Я пробежал глазами по террасе в поисках Эндо‑ сана и обнаружил его в группе японских бизнесменов. Он увидел меня и подошел.

– Мы уже встречались, Эндо‑ сан, не так ли? – спросил дед.

Тот кивнул. В тот миг, когда они пожимали друг другу руки, я почувствовал, как что‑ то вокруг сдвинулось, вышло из фокуса и тут же встало на место. Я словно опьянел, но при этом еще не сделал ни глотка алкоголя.

– Вы – тот, кто учит моего внука.

– Да. Учить его – одно удовольствие, он жаждет знаний. Это просто чудо, что я нашел такого, как он. Я много путешествовал, но еще не встречал никого с его способностями. Он схватывает все на лету.

– Почти как если бы уже учился этому в другой жизни, а?

Лицо Эндо‑ сана просветлело.

– Вы верите в это, господин Кху?

– Да, верю.

– Тогда вы понимаете, что некоторые вещи нельзя остановить, им надо позволить идти своим чередом, вне зависимости от последствий?

– Я знаю, что никому не дано сойти с пути на континенте времени.

Я слушал их странную беседу, и меня охватило чувство нереальности происходящего. Это было все равно что слушать двух монахов, споривших о существовании пустоты. В памяти всплыло сказанное Эндо‑ саном в Храме змей; каким же далеким и давним это теперь казалось!

– Я обучаю вашего внука так хорошо, как только могу, чтобы он мог посмотреть в лицо жизни, которая ему предстоит.

– Понимаю. Но ведь мы оба знаем, что совершенство недостижимо? В мире полно вещей, преодолению которых нельзя научить.

– Это будет зависеть от силы и крепости духа ученика и от того, насколько безысходным окажется его положение.

Дед был раздосадован.

– Это несправедливо, господин Эндо.

– Над этим я не властен, господин Кху, – сказал Эндо‑ сан, и в его голосе прозвучала невыносимая грусть.

– О чем вы говорили? – спросил я, когда Эндо‑ сан присоединился к группе гостей.

Вид у деда был отсутствующий, и он откликнулся, только когда я тронул его за рукав.

– Мы говорили о судьбе. Что никому не дано ее избежать.

– Вы, кажется, ему поверили.

– Он сказал правду. Но то, как он с ней обращается, делает его опасным.

– Дедушка, я вас не понимаю.

– Он когда‑ нибудь говорил с тобой о прежних жизнях?

– Да, один раз.

– И?

– Я ему поверил.

– Но у тебя остались сомнения.

Мне не нравилась тема, к которой свернул разговор. В такой великолепный вечер у меня не было никакого желания слушать о своем прошлом или будущем.

– Пойдемте. – Я потянул его за рукав.

Я привел деда к фонтану. Освещенные окна, отражаясь на пенистой воде, придавали ей цвет шампанского, которое подавали в доме. Он обошел вокруг него, так же как я в Ипохе.

– Ты не солгал. Я не вижу разницы.

– А вон там, наверху, ее комната. – Я указал на второй этаж. – Она видела фонтан из окон. И слышала тоже.

– Ты не оставишь меня ненадолго? – спросил он, присаживаясь на край фонтана.

– С вами все в порядке?

Он улыбнулся:

– Иди, помоги отцу. Позже поговорим.

* * *

Большинство гостей прибыли в одно и то же время, и, увидев меня рядом, отец вздохнул с облегчением.

– Резидент‑ консул с супругой; Монки Харгрейвз, редактор газеты; а вот и Таукей Ийп с сыном. Интересный будет вечер.

Я не слушал его; у меня в голове крутились слова, которыми обменялись Эндо‑ сан с моим дедом, пытались склеиться вместе, чтобы я мог их понять.

Таукей Ийп с Коном вышли из машины и поднялись по ступенькам. Пожимая руку отцу, Кон произнес:

– Мне нужно срочно вам что‑ то сказать.

Увидев выражение их лиц, я сказал отцу:

– Я приведу Уильяма с Эдвардом, чтобы они встречали гостей. Встретимся в библиотеке.

Когда я вошел в библиотеку и закрыл за собой дверь, отец стоял, прислонившись к столу красного дерева у окна.

– В чем дело? – спросил я у Кона.

– У нас есть сведения, что коммунисты заложили в доме бомбу.

– Где именно?

Кон покачал головой.

– Нам известно только, что это месть за то, что вы применили против них силу. Они знают, что на приеме много гостей, что здесь собрались все, кому они желают смерти: резидент‑ консул, туаны, пресса. Первая полоса выйдет что надо.

– Нам нужно попросить всех разойтись?

– Начнется паника, – возразил отец.

Я не стал спрашивать Кона, откуда они с отцом получили эти сведения. Кону я доверял, и спросить значило бы оскорбить их. Наверняка они внедрили в ряды коммунистов членов своего общества.

– Давайте подумаем. Бомбу, скорее всего, заложили туда, где соберется больше всего народу. Сначала проверим газон. Разобьемся на группы и обойдем весь дом, – решил Ноэль.

– Несколько наших людей ждут за воротами. Можно им войти, чтобы помочь в поисках? – спросил Таукей Ийп.

– Конечно. И потом, пожалуйста, попросите их присоединиться к гостям.

В этом был весь отец. Начавшись, вечер должен был продолжаться.

Кон вышел за мной. Дом и сад выглядели празднично и были полны народу, гости в белых и бежевых смокингах и белых рубашках смотрелись единым целым. На этом сплошном белом фоне выделялись только женщины в ярких оранжевых, голубых и красных платьях.

Мы начали со столов. Они были накрыты плотными белыми накрахмаленными скатертями, края которых были задрапированы с помощью голубых лент; на них клумбами ледяных кристаллов‑ цветов были выставлены бокалы для шампанского.

Кон заполз под первый стол и вылез, отряхивая колени.

– Ничего.

– А ты вообще знаешь, как она выглядит? – спросил я и совсем не удивился, услышав в ответ «да».

– У нас еще восемь таких.

Я направился к следующему столу. Мы заползли под каждый, тщательно все проверяя, чем привлекли внимание гостей, которые стали спрашивать, что мы делаем.

– Мы ищем щенка моей сестры, – ответил я.

– Нашли что‑ нибудь? – спросил отец, когда мы встретились на кухне.

Я покачал головой. В моих мыслях копошилось какое‑ то воспоминание. Но когда я попытался поймать его, оно ускользнуло прочь. Напрягаться и вспоминать было напрасно; я знал, что если успокою разум, то воспоминание сразу вернется.

– Мы проверили парк, гараж и помещения для прислуги, – сказал Таукей Ийп. – Все выглядит как обычно.

– Может быть, ее еще не заложили, – предположил Кон. – Возможно, они до сих пор носят ее при себе, поджидая нужного момента и подыскивая удобное место.

Таукей Ийп раскурил сигару.

– Нам нужно быть начеку.

Наблюдая за кончиком сигары, я слегка подвинулся, чтобы избежать облака дыма. И тут мне вспомнился разговор с Эндо‑ саном и официант, который меня отвлек.

– Тогда в доках был один индиец, – сказал я отцу. – Помнишь? Тот, который кричал и подбивал рабочих. Я сегодня его здесь видел. Это один из официантов.

– Покажи его нам, – сказал Таукей Ийп, глядя на сына, который последовал за мной, когда мы снова вышли в толпу гостей.

– Прибыл Танака‑ сан, – сообщил я Кону.

– Сейчас некогда, – ответил он, помахав сэнсэю перед тем, как нырнуть в толпу. Пару раз мне показалось, что я увидел того индийца, но оба раза ошибся. Музыка захватывала, и я заметил, что отбиваю такт рукой по бедру, пока мы с извинениями протискивались среди собравшихся.

– Все ищете щенка? – спросил кто‑ то.

– Нет, его мы нашли. Сейчас нам нужен официант.

Мы направились обратно в дом, не обращая внимания на Изабель, которая махала нам рукой. Дед похлопал меня по плечу.

– Что‑ то случилось?

– Я вам потом расскажу, – бросил я на ходу. И поймал взгляд Кона.

– Вон он.

Официант входил в дом. На его лицо падал яркий свет садовых фонарей, и я понял, что это тот самый человек из порта. Мы зашли следом, и Кон сказал:

– Позови моего отца и своего, встретимся в библиотеке.

Кивнув, я выбежал в парк и обнаружил их в окружении деловых партнеров. Отец увидел меня, и я сделал ему знак. Они откланялись и пошли за мной.

– Мы его нашли, – сказал я.

Мы вернулись в дом и вошли в библиотеку. Официант сидел на стуле; одна щека у него распухла, а его черные вьющиеся волосы, так тщательно напомаженные, теперь свисали на лоб жирными склеившимися прядями. Оружия у Кона не было, и я удивился, какого страха он нагнал на официанта, который вжался в стул, видя, как мы встали вокруг.

– Сначала наш друг Раманатан заявил, что не знает, что я имею в виду. Но потом передумал. Бомба все еще под задним крыльцом. Идите, достаньте, пока кто‑ нибудь ее не вытащил.

– Я этим займусь, – ответил Таукей Ийп и тихо вышел из комнаты.

Отец наклонился к официанту.

– Неужели я настолько плохо обращаюсь с рабочими, что вы решили нас убить?

– Пока существуют рабочие и хозяева – да, – ответил Раманатан.

– Ваш обычный ответ. Мне интереснее, что ты сам об этом думаешь. Давай, у тебя что, нет своего ума? – отец потряс кулаками. – Чертовы большевики! Предатели – вот вы кто!

Официант, приведенный в негодование отцовским презрением, выругался.

– Пукимак! [70] Это я предатель? Посмотри на своего ублюдка – вот твой предатель!

Ноэль ударил его, но я успел удержать его руку, когда он занес ее снова.

– Что ты имеешь в виду?

Кон встал.

– Раманатан, слушай внимательно. Ты все нам выложишь, или я попрошу всех выйти и мы повторим наше представление. В библиотеке тебя никто не услышит, вокруг достаточно шума и музыки, и ты видишь, что недостатка в острых предметах здесь нет …

Кон небрежно указал на Ноэлеву коллекцию керисов. Я впервые услышал, каким твердым и жестоким может быть голос Кона, и вспомнил, как торговец супом назвал его Белым Тигром.

– Мне нужны деньги, – сказал Раманатан. – Когда они увидят, что бомба не взорвалась, то поймут, что я заговорил. Они меня выследят. Мне нужны деньги и безопасная переправа в Мадрас.

– Хорошо, – ответил отец. – Я тебе заплачу. И уверен, что Таукей Ийп сможет организовать твой отъезд.

– Кто приказал заложить бомбу? – спросил Кон.

– А ты как думаешь? – Раматан указал пальцем на меня. – Твои друзья, твои японские друзья.

Я оттолкнул отца.

– Кто именно? Какие друзья? – Мне удалось удержать голос, чтобы тот не задрожал.

– Вы просто идиоты, вы все, – покачал головой Раманатан. – Они скоро придут и вышвырнут вас, европейцев, вон.

– Так ты веришь их пропаганде? Что японцы хотят выгнать колонизаторов и вернуть страну их законным владельцам – народу? Что они хотят создать так называемую Азиатскую сферу взаимного процветания[71], чтобы распределить благосостояние по всему региону? Они хотят захватить все сами, а не делиться властью и богатством с теми народами, которых превратят в собственный скот, – устало сказал отец.

– Вы ошибаетесь. Они освободят нас от вас, европейцев. Они вырежут вас всех до единого.

– Кто отдавал приказ? Его имя? – спросил я.

– Не знаю, – Раманатан улыбнулся мне самодовольной, почти соболезнующей улыбкой. – Они же твои друзья, сам у них спроси.

На этот раз пришла очередь отца удерживать меня, чтобы я не врезал ухмылявшемуся официанту.

Глава 20

У двери библиотеки нас встретил Уильям.

– Куда вы пропали? Вас все ищут. Отец, Изабель хочет кое с кем тебя познакомить. И тебя тоже, – сказал он, поймав меня за руку, когда я уже начал двигаться в сторону.

В толпе гостей мы увидели Таукея Ийпа. Он кивнул головой в знак того, что обо всем позаботился. И тут из толчеи вынырнула Изабель, и я понял, что следовавший за ней мужчина и есть тот гость, кого она просила включить в список.

Когда Питер Макаллистер пожал ему руку, у отца под скулами заходили желваки. Он был высокий и широкоплечий, с наметившимся брюшком. Рядом с ним Изабель казалась маленькой девочкой. Она казалась напряженной, что не исправила даже обращенная к ней отцовская улыбка; но мы все знали, что отец никогда не поставит семью в неловкое положение на публике. Сейчас он держался с Макаллистером с подчеркнутым обаянием. Суровые слова должны были последовать после приема, но мне почему‑ то показалось, что на этот раз Изабель их не боялась.

Я ушел. Меня не отпускал вопрос, был ли Эндо‑ сан замешан в покушении на жизнь отца. Он стоял в одиночестве на краю газона под казуариной и смотрел на свой остров. Я отказывался поверить, что он хоть что‑ нибудь об этом знал. Это было так просто.

– Твой отец – хороший человек, – заметил он, когда я подошел к нему.

Мы подошли к краю бассейна. Я запустил в воду сотни масляных ламп, установленных на искусственных водяных лилиях, и их блеск переливался на поверхности воды. По всему парку статуи из отцовской коллекции были уставлены свечами, отчего казалось, что они двигаются как живые в бьющихся на ветру язычках пламени.

Выкатившаяся луна заставила звезды побледнеть. В миле от Истаны маяк резал лучом бескрайнее море. Я решил не говорить Эндо‑ сану про откровения Раманатана. С помощью дзадзэн я слой за слоем отфильтровывал шум вечеринки, представляя, что, кроме нас двоих, вокруг никого не было.

– Филип‑ сан, – раздался голос сзади.

Это был Танака, учитель Кона. Я поклонился.

– Конбанва[72], Танака‑ сан.

Он вернул мне приветствие и обратился к Эндо‑ сану.

– Как твои дела? Столько времени прошло, правда?

– У меня все хорошо. Да, времени прошло немало. Как поживает Уэсиба‑ сэнсэй?

– Боюсь, у меня нет от него новостей. Последний раз я получил от него письмо накануне его переезда на Хоккайдо.

– Хоккайдо?

– Он хотел оказаться подальше от войны, от генералов и министров, которые каждый день докучали ему, чтобы он начал обучать армейских новобранцев. Он передал мне сообщение для тебя, на случай, если мы с тобой встретимся.

Эндо‑ сан вздохнул, словно ожидал этого.

– Он сказал, что понимает твои действия, но это не значит, что он их одобряет. У тебя есть долг перед семьей, но ты не должен отклоняться от пути, на который он тебя наставил. Еще он сказал, что всегда будет считать тебя своим учеником.

Эндо‑ сан оставался бесстрастным.

– Как дела у твоего ото‑ сана? – продолжал Танака.

Я прислушался, стараясь не упустить ни единого слова. Эндо‑ сан никогда не распространялся о своем отце.

– Он выздоравливает от недавней болезни. Правительство обращается с ним хорошо, ему дают нужные лекарства. Спасибо за твою заботу.

Тон Эндо‑ сана ясно показывал, что тема отца закрыта, но Танака не обратил на это внимания.

– Нашему императору не следовало слушаться генералов, – сказал он. – Твой отец был прав, что твердо заявил о своих убеждениях, несмотря на цену, которую ему пришлось заплатить. Столько страданий. Скоро ли закончится война в Китае?

– Не знаю. Надеюсь, что да.

– Тебе нужно вернуться домой, друг мой.

– Я заключил договор с правительством, и я буду его выполнять, пока отец не выйдет на свободу. Скажи моей семье, что мне не нужен надзиратель в твоем лице.

– Я делаю это не только ради них. Мы все о тебе беспокоимся, даже те, кто не принадлежит к твоей семье.

Эндо‑ сан не нашелся с ответом, и стало ясно, что разговор подошел к концу. Они обменялись поклонами, и Танака‑ сан ушел, смешавшись с толпой.

– Вы никогда не рассказывали мне ни о своей семье, ни об отце.

– Когда‑ нибудь расскажу, – ответил он, отводя взгляд от удалявшегося Танаки. Он собрался с мыслями, вздохнул, посмотрел на часы и сказал:

– Скоро нам с Хироси‑ саном придется уйти.

– Вы пропустите отцовскую речь. Вы должны на нее остаться, его речи славятся остроумием, – сказал я, внимательно наблюдая за его лицом.

Внезапно меня затошнило, потому что, как я этому ни противился, в голове снова всплыла мысль, что ему известно о бомбе.

Он покачал головой.

– Нам завтра рано вставать. Но спасибо за приглашение.

– Я думал, что Хироси‑ сан его не примет.

– Почему нет?

– Я его как‑ то раз оскорбил.

Я вкратце передал ему наш разговор в доме Генри Кросса.

Эндо‑ сан недобро рассмеялся.

– Это было очень дурно с твоей стороны.

– Япония захватит Малайю? – Настала моя очередь задавать вопросы.

Учитель не колебался.

– Да.

Одно это слово изменило весь мир. Никакой попытки напустить туману и вплести правду в что‑ то удобоваримое вроде Азиатской сферы взаимного процветания, в которую верил Раманатан.

– Когда?

– Я не знаю. Но это произойдет очень быстро. – Он отвернулся к морю. – Тебе не о чем беспокоиться. Я обеспечу твою безопасность и безопасность твоей семьи. Но вы все должны будете с нами сотрудничать.

– Вы всегда это знали, да? – спросил я, пытаясь не выказать ярость.

Его глаза врезались взглядом в мои, и я шагнул назад.

– Где все те идеалы, которым вы меня учили, идеалы вашего сэнсэя? Любовь, мир, гармония? Где они?

Он не ответил.

– Твой дед… – Он запнулся, но потом продолжил: – Я как‑ то говорил тебе, что у нас всех были прошлые жизни. Помнишь?

Я помнил. Тогда, вернувшись из Храма змей, мы пошли по пляжу, только что отмытому дочиста наступившим отливом, и по безукоризненно гладкому песку за нами тянулась цепочка следов. Эндо‑ сан спросил меня:

– Что ты почувствовал, когда мы впервые встретились?

– Как будто я уже знал вас раньше. Возможно, мы встречались на каком‑ нибудь приеме.

Но я знал, что это было не так. Нет, ощущение было совсем другим. Будто время сложилось как телескоп.

– Верно, мы познакомились очень‑ очень давно, много жизней назад. И мы знали друг друга в течение многих жизней.

Он остановился, повернулся и указал на цепочки следов.

– Мы стоим в настоящем, а там – прожитые нами жизни. Видишь, как наши следы иногда пересекаются? – Он повернулся в другую сторону и указал на бескрайнюю полосу незапятнанного песка. – А вон там – жизни, которые нам предстоит прожить. И наши следы снова пересекутся.

– Откуда вы знаете, как вы можете быть в этом уверены?

– Это открывается мне, когда я медитирую. Проблесками и вспышками, уколами, иногда острыми, как катана, иногда едва уловимыми.

– Как заканчивались наши жизни? – спросил я, уступив любопытству.

Он посмотрел на море. Там, балансируя на канате горизонта, качалась парусная яхта.

– С болью и неудовлетворением, не состоявшись. Именно поэтому вы вынуждены жить снова и снова, чтобы встретиться и довести все до конца.

Я не поверил в сказанное им. Идея о невозможности контролировать собственную жизнь вызвала у меня отторжение, это было все равно что старательно копировать уже кем‑ то написанную книгу. Где же была подлинность, возбуждение при виде чистой страницы и заполнении ее чем‑ то новым?

Звуки вечеринки вернули меня в настоящее.

– Какое отношение все это имеет к вторжению в Малайю?

– Это значит, что мы не в силах ничего изменить. Наша судьба уже предопределена.

– Я отказываюсь в это верить.

– Ты считаешь, что наша встреча была простой случайностью и больше ничем? Тебе хочется превратить ее в банальность?

Я беспомощно покачал головой.

– Не знаю. Все, что я знаю, – это то, что ваша страна нападет на мою.

– Вторжение в Малайю означает, что мы снова станем врагами. Что мы скоро снова войдем в круг боли и попыток ее искупить. Именно это имел в виду твой дед.

Он замолчал, смотря на гостей, которые смеялись и чокались бокалами.

– Но я хочу, чтобы ты всегда, даже когда мы будем сражаться не на жизнь, а на смерть, помнил одну вещь. Всегда помни, что я тебя люблю и что эта любовь началась в глубине времен.

Эндо‑ сан протянул руку и осторожно тронул меня за плечо. Потом посмотрел на дом.

– Там твоя комната? – приподняв бровь, он указал на ряд смотревших на нас окон.

– Да.

– Можно взглянуть?

Вечеринка осталась у нас за спиной. Это была первая экскурсия Эндо‑ сана по нашему дому, но когда мы проходили по комнатам первого этажа и поднимались по лестнице, я видел, что он узнавал обстановку по моим описаниям. Мы поднялись на второй этаж в полумрак моей комнаты. Я открыл окна, позволив ветерку приподнять тонкие шторы. Повернулся и посмотрел на Эндо‑ сана, а оркестр внизу заиграл фокстрот «Сияние луны». Он потрогал корешки моих книг и мягко подшутил над моими опытами в каллиграфии.

– Ты делаешь успехи, – заметил он, кладя листы рисовой бумаги обратно на стол.

Потом взял другой лист и рассмеялся с удовольствием в голосе.

– Ты, я вижу, решил скопировать рисунок Мусаси.

Я посмотрел через его плечо на портрет Бодхидхармы, не понимая, что имелось в виду. Этот монах вместе с Забытым императором преследовали меня во сне с тех самых пор, как я услышал рассказ деда.

– Какой рисунок Мусаси?

– Портрет Дарумы, который висит у меня дома.

– Нет. Это портрет китайского монаха, Бодхидхармы, который отрезал себе веки, чтобы никогда не спать. Мне про него дед рассказывал.

– Филип, это один и тот же человек.

Я тут же увидел, что действительно бессознательно повторил рисунок Мусаси, тот самый рисунок, копию которого нарисовал Эндо‑ сан, и на долю секунды увидел, что все – и мы все, и каждый миг времени – были чем‑ то между собой связаны. Комната наполнилась золотистым светом ярче, чем солнце, и все вдруг стало таким ясным, таким понятным, что я тихо вздохнул и закрыл глаза, надеясь запечатлеть это в памяти своего сердца. Я чувствовал полный покой, поднимаясь выше и выше во всеобъемлющем понимании. Я видел все – от начала и до конца, а потом с нового начала. И тут миг вечности кончился, полная ясность и абсолютное умиротворение исчезли; и хотя тогда я этого еще не знал, мне предстояло искать их всю оставшуюся жизнь – и не найти.

Эндо‑ сан не сводил с меня неподвижного взгляда.

– Сатори, – прошептал он.

Я не стал провожать Эндо‑ сана, предпочтя пройтись среди гостей. После пережитого в комнате я всматривался в их смеющиеся лица, видел их жесты и телодвижения и чувствовал отчуждение и даже холод. Я не имел ни малейшего представления, насколько скоро и молниеносно все вокруг должно было измениться.

Роберт Ло, владелец консервного завода «Лаки‑ Форчьюн» в Баттерворте, напился и теперь отчитывал Монки Харгрейвза за то, что тот напечатал в своей газете список подписавших антияпонскую петицию членов Китайской торговой палаты. Монки, принявший на грудь не меньше, стукнул Роберта Ло кулаком, и оба свалились на землю. Другие гости вступились каждый за своего – и я понял, что два пьяных дебошира дали им повод выплеснуть накопившееся раздражение. Я слишком устал, и мне было плевать.

Китайский торговец оловом ударил японского фотографа, снимавшего драку, и дебош набрал обороты, приняв угрожающие масштабы. На помощь торговцу оловом пришли другие китайцы, а японцы сбежались поддержать своего. Раздались крики; я задумался, что предпринять, и тут прозвучал выстрел.

Все немедленно стихли и замерли. Проследив за их взглядами, я обернулся. На освещенном снизу балконе разгневанным ангелом стояла Изабель в медленно развевавшейся на ветру белой юбке. В руках у нее был винчестер.

– Довольно. Вы что, хотите испортить моему отцу праздник?

Я рассмеялся, и напряжение спало. Рядом взорвалась вспышка, кто‑ то ее сфотографировал. Дед зааплодировал, и другие последовали его примеру. Оркестр подхватил оборвавшуюся мелодию, а подошедшие официанты навели порядок.

– Ты пьян? – спросил меня подошедший сзади Кон. – Выглядишь потерянным.

– Так я себя и чувствую, – ответил я, радуясь его появлению. – Где твой отец?

Он указал туда, где Таукей Ийп разговаривал с моим дедом.

– Они друзья? – спросил я.

– Они познакомились в Гонконге перед Первой мировой войной.

– Так мы почти семья, – сказал я, и снова подумал о миге откровения и просветления, пережитом в комнате и показавшем, как мы все друг с другом связаны. – Спасибо, что предупредили нас о бомбе. Вы спасли жизнь моему отцу и, скорее всего, всем остальным. Я этого не забуду.

– Я тоже. Отец просил тебе передать, что мы какое‑ то время присмотрим за господином Хаттоном. Чтобы убедиться, что он в безопасности.

Я посмотрел на него долгим пристальным взглядом, в страхе за его будущее, за наше будущее.

– Сегодня мне сказали, что японцы скоро высадятся в Малайе.

– Знаю, и это заставляет меня кое о чем спросить.

Меня царапнула подавленность в его голосе, и я подумал: «Неужели этот вечер никогда не кончится»?

⇐ Предыдущая 10 11 12 13 141516 17 18 19 Следующая ⇒