|
|||
Разговор с М. А. В — н ы м.12
Я. Макс! Сейчас без тебя за столом был спор о том, может ли человек вполне здоровый, нормальный, разумный, прийти к сознанию необходимости смерти. — К самоубийству? — Да. Как ты на это смотришь? — То есть что... — Да, что он приходит к заключению, что жить — нельзя, и убивает себя — не в аффекте, не из-за настроения, а из разума. — Да, я допускаю это, конечно. Т. е. видишь ли ты... — Нет, я только хочу знать: допускаешь ты или нет. Значит, допускаешь. — Да, это может быть! — Совершенно здоровый... — Да. Но только я говорю это, не касаясь результатов такого самоубийства. — То есть? — То есть, есть ли смысл в таком самоубийстве. — Но как? Если я разумом моим не хочу существовать, так, вообще, не хочу — ведь смерть же мне дает этот смысл? — Вот именно для такого самоубийства результат его очень печален. Вот почему: смерти нет, и дальше ты будешь мучиться тем же, чем ты мучилась, кончая с собой. — Милый Макс. Я даже не могу ничего возразить, настолько это нелепо! Кто может мне велеть жить, если я не хочу? Если я смею восстать и потребовать смерти? — Да, конечно, никто, но ты забываешь... (нужно сказать, что мы оба сияем, должно быть, зная за собою: Макс — Штейнера, я — Ивана). — То есть как? Если я хочу умереть, убиваю себя, то все же это не к чему не ведет? Я снова живу? — Конечно, ни к чему не ведет. Ты можешь убить свое тело, но ведь духовная жизнь остается. Те муки, которые ты несла в себе — продолжаются... — Ну, конечно. Мы говорим на разных языках. Ты веришь в бессмертие души? — Конечно. — Ну, да, а я в него не верю. И я знаю, что если я себя убью — то меня не будет больше никогда и нигде. [20] — Ну, да, но вот ты и разочаруешься, потому что все же будет продолжать быть таким, как при жизни (примечание: да простится мне невольный тон превосходства моих слов над словами Макса; и то, что я, может быть, запишу его слова более примитивно, менее умно. Это не моя вина. Над моими словами для меня горит ореол, и он светится в моем тоне. Над его словами для меня ореола нет, и я не нахожу те слова, которыми были сказаны его мысли. Скажу только, что он их говорил с тем же ощущеньем сияния над ними, как я — мои слова. По сиянию, стало быть, слова наши были равны). Я. Об этом можно спорить всю жизнь, и бесплодно. Потому что никто же из живых мне не докажет, что нет смерти. — Смерть есть, но не та, которой ты хочешь. — Ну, да, ты так говоришь. Но ведь для меня эти слова опять — миф. И можно целую жизнь... — Да нет, совершенно не нужно целую жизнь спорить, Ася. Гораздо проще — говорить с теми людьми, которые это достоверно знают. — То есть? — Которые были по ту сторону, в другом мире, и вернулись назад. — Это для меня, Макс, вздор. — Но как же вздор, Ася? Ну, если бы человек, которому ты вполне, абсолютно доверяешь, тебе сказал... — Я бы сочла, что или он или я сошли с ума. Потому что для меня главное — разум. И весь мир стал бы вверх дном в ту минуту... — Это и должно быть. Наступает момент, когда все, во что ты верил до сих пор, становится иными... — Нет. Это иным стать не может. Что же мне могут сказать в ответ на то, что я просто и коротко не хочу существования. Я не говорю, что у всех его не должно быть (хотя я, в сущности, и это утверждаю) — позволим тем жить, которые хотят. И пусть они после смерти воскресают (ничего более нелепого себе представить нельзя! ). Но я, который не хочу жить, хочу стать никем... — То есть видишь ли, Ася. Для такого стремления путь есть, да. Убить, уничтожить себя во всех мирах можно. Через зло. — А, значит, можно! И по вашему можно! Макс! — воскликнула я с тоской. — Неужели же вы все не понимаете, что такой человек — именно с вашей точки зрения — [21] небывалым шагом своим перечеркнул бы все ваше счастье, все ваше будущее! Ведь такое «нет» звучит удивительно привлекательно среди поголовного «да». И ведь его не стереть вовеки веков, как там ни объясняй. Навсегда будет то, что для одного человека не хватило ваших обещаний. Значит, он хотел большего. Значит, может быть большее. Вот эта мысль мне только и нужна, больше ничего.
|
|||
|