Максимиллиан Де Лафайет, Арбель Илиль 11 страница

Затем я реши71а, что пора прекратить эту ностальгию и отправиться на встречу с Марией Магдалиной. Я осознавала, что откладываю встречу, к которой так стремилась, потому что очень волнуюсь. Я решительно повернулась и отправилась в город. Многие женщины, направлявшиеся на рынок, несли в руках корзины. Я посмотрела на себя и с облегчением убедилась в том, что одета примерно так же, как многие другие женщины, шедшие по улице. На мне было длинное шерстяное платье, сандалии из мягкой кожи и тонкий шелковый шарф, свободно повязанный на голове. Как и сказала мне Синхар Инаннашамра, я была одета как представительница высшего класса. Я взяла монитор, висевший у меня на шее, и посмотрела на себя в зеркало, которое было частью монитора. Я выглядела не так, как обычно. Вращение с последующим изменением облика воздействует на все молекулы тела, помогая приспособиться к климату и среде того места, в которое отправляется путешественник во времени. Иногда это приводит к изменению внешности на время путешествия. Мне показалось, что я выгляжу немного старше. Это было хорошо, поскольку женщина старшего возраста могла вызвать больше доверия у Марии Магдалины. Должна сказать, мне понравились серебряные серьги с изысканным орнаментом, которые выглядывали изпод моего белого шелкового шарфа. Я подумала, что нужно будет найти чтонибудь подобное после возвращения на Нибиру. Единственное, что мне осталось сделать, — это попробовать разговаривать на местном языке. В момент прибытия в город я еще не знала этого языка, но все, что было мне нужно, чтобы освоить его, — это услышать на улице несколько слов. Дело в том, что вращение открывает ментальный канал и активирует ту часть хранилища знаний, в которой содержится информация о языках. Как только я услышала эти слова, я уже знала местный язык так, как будто говорила на нем всю свою жизнь. На всякий случай я произнесла несколько слов и почувствовала себя немного комфортнее. Но с Марией Магдалиной я должна была общаться на ее родном языке — арамейском.

Взглянув на монитор, я выяснила, как добраться до дома Марии Магдалины, и отправилась туда, попрежнему наслаждаясь видами и звуками оживленного города. Вскоре я подошла к небольшому аккуратному дому, который был в хорошем состоянии и стоял посреди маленького двора, усаженного цветами. Как и все остальные дома в этом городе, этот дом высотой в два этажа был сделан из камней, скрепленных глиной.

Я стояла на другой стороне улицы, размышляя над тем, как мне заговорить с Марией Магдалиной. Я так волновалась в предвкушении этой встречи, что не могла придумать, какие слова сказать ей, чтобы она согласилась поговорить со мной. Но все получилось просто прекрасно. Я увидела, что к дому приближается женщина с корзиной в руках. Стоило мне взглянуть на эту женщину — и я сразу же поняла, что это Мария Магдалина, поскольку Синхар Инаннашамра показала мне ее на мониторе. Она не была красива в полном смысле этого слова; тем не менее она была очень привлекательна. На вид ей было уже далеко за тридцать; это была маленькая стройная женщина с изящной фитурой, державшаяся с большим достоинством. У нее были красивые карие глаза и темнокаштановые волосы, слегка тронутые сединой на висках: я видела это, потому что ее шарф сполз на затылок. Мария Магдалина была одета в простое и аккуратное платье, очень похожее на мое.

Я подошла к ней и поприветствовала на арамейском языке, назвавшись именем Амбар Анати, которое наверняка показалось бы ей более привычным, чем Виктория. Казалось, Мария Магдалина приятно удивлена.

— Вы из Иудеи, Амбар Анати? — спросила она очень приятным голосом.

— Нет, я финикиянка, — сказала я. Это была полуправда, но это было все, что я могла сказать ей.

— Как приятно слышать арамейский, — сказала Мария. — Мы с мужем разговариваем на этом языке дома и научили детей говорить на нем, но большинство наших друзей не знают его. Не хотите ли вы зайти, отдохнуть и подкрепиться чемнибудь? И не скажете ли вы мне, о чем вы хотели со мной поговорить?

Я с удовольствием приняла ее предложение, и мы вошли в гостиную — просто обставленную, но чистую и уютную комнату. Мария отнесла кудато корзину (вероятно, в отдельную комнату для приготовления пищи), предоставив мне возможность хорошо осмогреться вокруг.

Было очевидно, что это дом семьи среднего класса. Это был комфортный и уютный дом, лишенный показной роскоши. Стены были аккуратно отштукатурены и побелены, пол выложен керамической плиткой, а на окнах была решетка, которая служила одновременно и защитой, и украшением. В стенах было три или четыре ниши, в каждой из которых находились масляные светильники. Было очевидно, что эта семья не ложится спать вместе с солнцем, как это вынуждены делать бедняки; присутствие светильников говорило о том, что после захода солнца живущие в этом доме

люди читают, пишут и проводят время с друзьями. На полу было несколько небольших ковриков. В комнате была необходимая мебель: большой стол с двумя скамейками по бокам, на каждой из которых было по нескольку подушек с красивой вышивкой; шкафы для хранения вещей, сделанные из красивого темного дерева; встроенная каменная кровать с покрывалом и подушками для большего комфорта. Коегде на ковриках были большие подушки, обшитые красивой тканью. У стены в ожидании зимы стояли две медные печки, от которых исходило мягкое тепло. В углу стоял еще один большой стол с рукописями и письменными принадлежностями.

В комнату вошла Мария Магдалина, которая принесла холодную воду, вино, лепешки, сушеный инжир и мед.

— Вероятно, вы знаете, что римляне ввели здесь закон, согласно которому женщины не имеют права пить вино, когда рядом нет мужчины, но мы не обращаем на это особого внимания... Должна сказать, они не вмешиваются в то, что мы делаем у себя дома.

Мария Магдалина налила мне стакан вина, которое оказалось просто прекрасным. Затем хозяйка дома предложила мне съесть чтонибудь.

— Я заметила, что ваша кровать укрыта прекрасным белым покрывалом с голубыми полосками, — сказала я. — Эти же цвета используются у нас, в Финикии: это цвета бога Мелькарта.

— Да, наши народы мало чем отличаются: белый и голубой — это и наши цвета. Я связала это покрывало, вспоминая об Иудее... — сказала Мария Магдалина. — Знаете, между нашими народами есть родство, причем оно появилось не после заключения брака между царем Соломоном и дочерью царя Хирама, а гораздо раньше. Я люблю слушать, как Иешуа рассказывает мне и детям об истории нашего народа. Он рассказал нам, что многие считают, будто Иисус Навин (тот самый, который помог Моисею во время Исхода) был финикийским принцем. На самом деле он сам вошел в Ханаан с севера и мирно поселился там. Говорят, он вообще никогда не встречался с Моисеем.

— Я не знала об этом, — сказала я, мысленно отметив, что этот вопрос стоит изучить более подробно во время моего следующего визита в библиотеку Акаши. — Это просто удивительно. Мне нужно разобраться с этим получше. Знаете, я тоже очень люблю историю.

— В таком случае вы должны почаще заходить к нам и обсуждать эти вопросы с Иешуа. Он будет рад познакомиться с человеком, который тоже интересуется его любимой темой.

— Я с удовольствием сделала бы это... Обещаю вам, что я приду к вам еще раз, если вы позволите. Но я должна сказать вам, что хотела у вас спросить, прежде чем я продолжу пользоваться вашим гостеприимством, — немного виновато сказала я. — Наверное, вы рассердитесь на меня, потому что я хочу расспросить вас о прошлом вашего мужа.

— Я редко сержусь, — сказала Мария Магдалина. — И я совсем не против поговорить о прошлом с другой женщиной. Я все еще боюсь мужчин. Мне до сих пор кажется, что мы всегда будем в опасности. Я постоянно напоминаю своему мужу о том, что надо быть осторожными. Теперь, когда он стал старше, он больше прислушивается к моим советам. Иешуа очень хороший, добрый человек; он действительно прислушивается ко мне, когда я даю ему советы по разным вопросам, но иногда я задумываюсь о том, понимает ли он, что нам всю жизнь придется проявлять осторожность. Он очень умен и хороню образован, но, между нами говоря, у него совершенно отсутствует здравый смысл.

— Я мало знаю о вашем муже, только то, что римляне несправедливо арестовали его и потом ему пришлось покинуть Иудею.

— Да, это правда. Я всегда знала, что мы попадем в беду, — сказала Мария Магдалина, и улыбка исчезла с ее лица. — Как я уже сказала, Иешуа никогда не

был способен рассуждать здраво. Он был целителем и вылечил многих людей. К сожалению, он был также немного чародеем, но вместо того, чтобы держать свои таланты при себе, он демонстрировал свои чудеса перед влиятельными людьми. Они ненавидели его.

— Но что они имели против его способности исцелять людей? — спросила я. — Нет ничего плохого в том, чтобы помочь людям чувствовать себя лучше.

— Даже целительство может показаться богохульством, особенно если при этом еще и демонстрировать всякие волшебства. Ходили даже глупые слухи о том, что он может воскрешать мертвых, — конечно же, это сущий вздор. Человек, который «восстал из мертвых» (это был родственник по имени Лазарь), просто упал в обморок, а Иешуа помог ему прийти в себя. Тем не менее эти глупые разговоры имели серьезные последствия. Иешуа никогда даже не слышал об этом: когда эти слухи начали распространяться, он был у своих друзейессеев, а когда он вернулся, я все от него скрыла: не было никакого смысла рассказывать ему об этом... Но благодаря его таланту целительства у него появились последователи, своего рода ученики, которые оказались впоследствии просто никчемными людьми. Все, что им было нужно, — это магия и сенсационные трюки; они начали распространять богохульные слухи, будто Иешуа — это Мессия. Естественно, как только члены синедриона услышали слово «Мессия», они сразу же невзлюбили Иешуа.

— Полагаю, они весьма чувствительно относились к этому, — сказала я. — Мессия — это очень важная фигура в вашей религии.

— Да, это так, и я должна признать, что Иешуа действительно вел себя достаточно вызывающе, — сказала Мария Магдалина, несколько снисходительно улыбаясь этим воспоминаниям. — Изза того, что у него появились ученики, он начал считать себя более важной персоной, чем это было приемлемо. Он настаивал на том, что должен читать проповеди, и называл себя сыном Божьим. Вы, наверное, знаете ессеев — пустынных отшельников, с которыми он жил когдато. Иешуа провел с ессеями много времени — достаточно для того, чтобы поверить в некоторые их учения. Так вот, ессеи называют каждого честного человека «сыном Божьим». Но властям это не понравилось: они воспринимали это как богохульство. Члены синедриона были весьма неуступчивыми — за исключением Иосифа Аримафейского. Иосиф тоже был ессеем, хотя никто и не знал об этом: он держал это в строжайшей тайне, поскольку принадлежность к секте могла бы навредить его делам и репутации. Однако он так и не разорвал эту связь. Разумеется, был еще и Никодим, его молодой протеже, который тоже был ессеем. Иосиф и Никодим были нашими настоящими друзьями. Я не знаю, что мы делали бы без Иосифа: это он помог нам, когда у нас начались неприятности.

— Иешуа предстал перед синедрионом, не так ли?

— Не сразу. Сначала его арестовали и повели на допрос к прокуратору.

— Насколько я знаю, это был Понтий Пилат — это правда? — спросила я.

— Да, — сказала Мария Магдалина. — Это был он. Вы знаете, что несколько лет спустя он был смещен со своего поста?

— Нет, я не знала об этом. А почему его сместили?

— Его обвинили в нескольких преступлениях, которых он не совершал. Он просто впал в немилость. Во время одного из визитов в Массилию Иосиф рассказал нам об этом. Как бы то ни было, Понтий Пилат не был заинтересован в наказании Иешуа... Кажется, он даже хотел его оправдать. Мы немного знаем об этом, потому что телохранитель Понтия Пилата, римский центурион, слышал его разговор с представителем синедриона и впоследствии все записал. Он сделал это, потому что знал Иешуа, который когдато вылечил его дочь от ужасной болезни. На самом деле Иешуа просто спас этому ребенку жизнь, причем на расстоянии. Он даже не видел этого ребенка, но он умел исцелять людей на расстоянии. Римский центурион был очень

благодарен Иешуа и считал своим долгом сделать эти записи для потомков. Думаю, он знал, что римляне договорились с синедрионом о том, чтобы казнить Иешуа. Однако во время допроса произошло коечто еще. Как я уже говорила, Понтий Пилат мог бы и отпустить Иешуа, поскольку ему не было никакого дела до религиозных вопросов, которые лежали в основе жалоб синедриона. Понтий Пилат спросил Иешуа, есть ли у него коварные замыслы против цезаря. Иешуа ответил, что, разумеется, у него нет никаких претензий к цезарю, поскольку он знает, что тот правит Иудеей на законных основаниях. Но затем Пилат спросил его, признает ли он цезаря самым могущественным богом. Это был стандартный вопрос в то время, но именно он и погубил Иешуа. Я посоветовала бы ему признать превосходство цезаря, поскольку этот допрос проходил без свидетелей и никто из друзей Иешуа не услышал бы, что он говорит. Но Иешуа не мог пойти на такое богохульство. Глупец, все, что ему нужно было сделать, — это кивнуть головой... Но он пошел еще дальше в своих заявлениях против цезаря. Он сказал Понтию Пилату, что он, Иешуа, могущественнее самого цезаря, поскольку существует только один Бог, а сам Иешуа — сын Божий. Это была все та же ессейская чушь. Разумеется, после этих слов Пилат просто вынужден был отдать Иешуа во власть синедриона — у него просто не было выбора. Много лет спустя появились слухи о том, что Понтий Пилат так и не забыл Иешуа. По всей видимости, Пилата интересовали его целительские способности — он даже собирался послать за Иешуа в Кесарию и предложить ему быть его личным лекарем, поскольку он был болен. Но из этого ничего не вышло. Синедрион поступает порой даже более жестоко, чем римляне.

— Что же произошло после этого?

— Состоялся грандиозный судебный процесс, о котором сейчас знает весь мир. Первосвященник Kaиафа жаждал крови Иешуа. Знаете, он ведь был саддукеем — представителем богатого высшего класса.

Каиафа считал, что Иешуа представляет собой угрозу привычному общественному устройству — богатые и бедные, высший и низший класс... В общем, он считал Иешуа мятежником. Наш друг Иосиф Аримафейский блестяще защищал Иешуа на этом процессе; все могло бы закончиться хорошо, но Иосиф допустил одну ужасную ошибку. Он спросил Иешуа: «Считаешь ли ты себя Мессией? » Иешуа весьма разумно отрицал это, ведь он действительно никогда не считал себя Мессией! Он даже мысли не допускал об этом! Но затем Иосиф задал вопрос, который все погубил. Он сказал: «Кто же ты тогда, Иешуа? » А Иешуа поступил довольно глупо, ответив так: «Я сын Божий». Я знаю, знаю: ему следовало быть осторожнее, но он был тогда таким безрассудным. Это и дало синедриону повод приговорить Иешуа к распятию на кресте. Каиафа просто прыгал от радости, когда услышал эти слова Иешуа. Какой ужасный человек этот Каиафа! Я буду ненавидеть его до конца своей жизни, а я редко испытываю такие чувства, поверьте мне.

— Так его действительно распяли на кресте, — печально сказала я.

— Да, Иешуа распяли на кресте. Я даже не могу описать словами, насколько жестока, насколько ужасна эта процедура. Он очень страдал; кровь залила все его тело. Рядом с ним были мы с его матерью и один из учеников — и больше никого. Все остальные ученики сбежали, поскольку до смерти боялись, что синедрион арестует их. У меня сердце разрывалось от того, что этих людей, которые уверяли Иешуа в своей любви к нему, не было рядом, когда он умирал. Вокруг собралось несколько людей (это были в основном просто зеваки); они стояли у креста, но не очень близко, поскольку римские солдаты не разрешали подходить ближе. Его бедная мать дважды теряла сознание у меня на руках.

— Его мать, Мария из Назарета... Не могли бы вы рассказать мне, какой была Мария?

— Мария... Я так по ней скучаю! Она была такой доброй, такой приветливой. Я очень ее любила; она не сказала мне ни единого злого слова. Ведь у нее были все основания сердиться на меня, поскольку я, к стыду своему, нарушила Божью заповедь и жила с Иешуа еще до того, как мы вступили в законный брак.

— Но ведь вы всегда считали себя мужем и женой, так что это не имеет значения, — сказала я.

— Да, мы действительно всегда считали себя мужем и женой. Просто возникли все эти отсрочки и проблемы, а когда ты молод, бывает всякое... Тем не менее многие другие женщины затаили бы на меня зло за это. Но только не Мария. Она была слишком добрым человеком для этого.

— Как она выглядела?

— Она была очень красивой, — сказала Мария Магдалина, и на ее глазах выступили слезы от всех этих воспоминаний. — Я никогда не видела таких красивых женщин, как Мария. Ей было всего четырнадцать лет, когда родился Иешуа, так что она была еще молода, когда все это произошло. У нее были длинные черные волосы, которые она всегда заплетала в косу, белая, как слоновья кость, кожа и большие голубые глаза, что весьма необычно для нашего народа. Мария всегда носила много голубого и немного гордилась своими глазами и своей красотой, но никогда не выходила за рамки, да и разве можно ее обвинять в этом... Моя дочь Сара унаследовала от Марии ее удивительные глаза. Каждый раз, когда я смотрю на нее, я вспоминаю Марию... — Она вытерла слезы. — Знаете, вскоре после распятия Иешуа на кресте у Марии начала появляться седина. Через пару месяцев ее волосы стали серебристобелыми. Можно представить себе, какие муки она испытала, наблюдая за тем, каким страданиям подвергают ее сына. Но даже с серебристыми волосами она выглядела молодой и красивой. Может быть, даже еще красивее. В Марии была какаято особая изысканность и душевность.

— Значит, вы вдвоем оставались рядом с Иешуа. Наверное, у вас сердце разрывалось от горя.

— Мы просто стояли там и плакали, не в силах ничего сделать. Два человека, распятых на крестах по обе стороны от Иешуа, тоже время от времени теряли сознание. Затем подошел Никодим и спросил у римского солдата, который охранял распятия, можно ли вытереть лицо Иешуа и дать ему попить воды из губки. Солдат сказал: «Да, можно»; Никодим окунул губку в ведро и поднес ко рту Иешуа. Я видела, как он высасывает воду из губки, тогда как кровь продолжала вытекать у него из ран на руках и ногах. Через несколько мгновений стало ясно, что Иешуа скончался. Мария потеряла сознание и упала на пол. У меня же было такое чувство, будто все это происходит не на самом деле, а в какомто страшном сне; мне казалось, что я вотвот проснусь. Как во сне, я подошла к римскому солдату и спросила, могу ли я взять тело Иешуа, чтобы похоронить его. Я просто не могла допустить, чтобы он остался там, на кресте. Но солдат сказал, что это против правил. Я спросила его: «Что вы собираетесь делать с его телом? Ведь он уже мертв». Солдат сказал мне, что закон требует проверять, мертвы ли распятые на кресте, поскольку иногда они умирают только через дватри дня. После этого римляне снимали распятых с крестов и сбрасывали их в могилу, выделенную для приговоренных к смерти.

— Как это мерзко! — сказала я.

— Да, это было очень тяжело. И мы были совершенно беспомощны. Что могли сделать две женщины против римских солдат? Так что мы ушли домой, где плакали до самого вечера. Вдруг открылась дверь и вошел Иосиф Аримафейский. Он выглядел измотанным и расстроенным. «У меня для вас есть новость, — сказал он. — Я пошел к Понтию Пилату и попросил его сделать мне услугу. У меня были коекакие дела с Пилатом, поэтому меня пропустили к нему. Я спросил его, могу ли я забрать тело Иешуа, чтобы похоронить его в моем семейном склепе. Пи

лат сказал: «Конечно, забирайте! » По правде сказать, Амбар Анати, я думаю, что Пилату было наплевать на жителей Иудеи. Мы ужасно ему наскучили, поэтому все, чего он хотел, — это избавиться от этой неприятной работы.

— Так Иосиф забрал тело? И что он с ним сделал? — спросила я.

— Я могу повторить весь наш разговор с ним: я помню его так хорошо, как будто это было вчера, — ответила Мария Магдалина.

Рассказ Марии Магдалины

Иосиф сказал:

«Это большая тайна, которую ты не должна никому рассказывать, особенно Симону и Петру, а также всем остальным его ученикам».

«Я ничего никому не скажу, — сказала я ему. — Просто скажи мне, что ты сделал».

«Я должен был очень быстро коечто сделать, чтобы никто не нашел его тело, — сказал Иосиф. — Я позвал Никодима, и мы перенесли Иешуа в мой семейный склеп, позаботившись о том, чтобы все это видели. Затем я сложил там его одежду так, чтобы было похоже, будто там есть тело, но мы оставались там всего несколько минут».

«Одежду? Но что же ты сделал с телом? » — спросила я его растерянно.

«Как только мы оказались одни, мы с Никодимом перенесли Иешуа в другое место, которое должно пока оставаться в тайне. Мы старались сделать все это как можно быстрее, что было очень кстати, поскольку, вернувшись к своему семейному склепу, я увидел, что к нему направляются римские центурионы. Я спросил римлян, зачем они пришли, и один из них сказал мне, что они получили приказ охранять могилу, а сначала им нужно ее закрыть. Я не хотел спрашивать, кто отдал этот приказ, но подозреваю, что это был один мой друг из синедриона... Римляне помогли мне подкатить большой камень, которым обычно закрывают могилу. Я почувствовал облегчение, поскольку знал, что теперь никто не сможет войти внутрь и никто никогда не узнает, что Иешуа там нет».

«Я ничего не понимаю, Иосиф, — сказала я. — Зачем тебе было делать все это? Почему бы просто не похоронить Иешуа как полагается? »

«Подожди, Мария, — сказал он. — Мне трудно объяснить все это. Я пошел к твоей родственнице Елизавете и рассказал ей обо всем. Она сказала, что хотела бы пойти и омыть тело, подготовив его к захоронению. Я сказал, что ей не нужно этого делать. «Что ты имеешь в виду? — сказала она. — Это же наша традиция! » Тогда я рассказал ей правду. «Иешуа не нужно хоронить. C ним будет все в порядке». Она подумала, что я сошел с ума; может быть, ты тоже так думаешь».

Я прервала его и спросила; «Ты в своем уме? Ты пытаешься сказать мне, что Иешуа жив? Разве это возможно? Я видела, как он умер на кресте вскоре после того, как Никодим омыл его лицо и дал ему попить воды. Ты что, стал свидетелем чуда? Иешуа действительно сын Божий? »

«Это не было чудо, Мария, но вода тоже не была простой водой, — сказал он. — Я коечто понимаю в травах: я научился этому еще тогда, когда был с ессеями. Я растворил в воде очень сильный травяной отвар, который на несколько часов вводит человека в состояние, подобное смерти. Поскольку Иешуа потерял много крови и очень ослабел, он будет в этом состоянии целую ночь, но затем он проснется».

Моя потрясенная свекровь молча слушала все это. Она явно не могла принять эту хорошую новость после всех этих ужасных событий. Но затем она сказала: «Я должна пойти к нему сейчас же. Я должна помочь своему сыну, жив он или мертв».

«Ты не можешь сделать этого, дорогая, — мягко сказал Иосиф. — Если ты не останешься дома, чтобы принимать соболезнования друзей и соседей, римляне чтото заподозрят. Завтра рано утром Елизавета и Ma рия Магдалина придут повидаться с ним. Но ты долж

на быть мужественной и оставаться здесь, притворяясь будто Иешуа мертв и похоронен. Эго необходимо сделать, если мы хотим спасти его жизнь».

Именно так он и сделал. Мы оставались дома всю ночь. На следующий день Мария тоже осталась дома, а за мной пришел Иосиф и отвел в пещеру, которая была довольно далеко от нашей деревни. Никодим, который охранял вход, пропустил нас внутрь. Иешуа лежал на большом камне, укрытом мягкими покрывалами. Он был истощен и не мог говорить, но он был жив! Иосиф спас его! Я сразу же поняла, что Иосиф продумал все заранее. Рядом с Иешуа была миска с виноградом и оливками, а также лепешка и кувшин воды. Иосиф принес чистую одежду для Иешуа. Мы обработали его раны, как могли, помыли его и одели в чистую одежду. Иешуа почувствовал себя лучше и смог пробормотать несколько слов благодарности, но он еще не совсем осознавал, что происходит.

«Что же будет теперь, Иосиф? » — спросила я.

«Мы перенесем Иешуа в дом двух рыбаков, с которыми я веду дела. Они очень преданы мне, а один из них из Тира, что поможет нам сбежать».

Мы отправились в это довольно долгое путешествие. Иосиф и Никодим несли Иешуа на большой доске, укрытой покрывалами. Рыбаки уже ждали нас. Их одолевал страх, но им можно было доверять, поскольку они умели держать слово. Мы внесли Иешуа в дом, в котором было две женщины. Одна из них, которая была финикиянкой, бросилась нам на помощь. Мы отнесли Иешуа в комнату, в которой он мог отдохнуть, и провели с ним там немного времени, пока два других мужчины охраняли дом.

«Мария, — сказал Иосиф, — Иешуа должен немедленно покинуть Иудею. Здесь ему угрожает смертельная опасность».

«Вот и хорошо, — сказала я. — У меня есть немного денег: может, наймем лодку? »

«Не беспокойся об этом, — мягко сказал Иосиф. — Все уже устроено. Просто оставайся здесь, приема

тривай за Иешуа, а я пойду поговорю с его матерью и братьями».

На следующий день пришел брат Иешуа Иаков и его мать; остальные братья и сестры не поверили в то, что рассказал им Иосиф. Но Мария и Иаков пришли — и не могли поверить своим глазам. Иаков вел себя довольно странно; он сказал Иосифу: «Что это за трюки? Это не мой брат! » Иешуа посмотрел на него и сказал: «Ты помнишь шрам на моем левом плече? » Я знала, что у него действительно там есть шрам. Иаков сказал: «Да, дайка я посмотрю». Иешуа показал ему шрам; Иаков потерял сознание. Иосиф сказал нам, что не позднее, чем завтра, мы отправимся на несколько дней в Тир, затем наймем корабль побольше и поплывем на остров Арвад. У него там были друзья — деловые партнеры, которые занимались оливками и оливковым маслом.

Я отправилась на Арвад с Иешуа, Никодимом и Иосифом, а Мария и Иаков вернулись домой, в Иудею. Иосиф сказал Марии, что через неделю или десять дней (я не помню точно) он вернется в Иудею и заберет ее с собой, чтобы она могла встретиться с нами в какомто другом месте. Он не сказал ей, где именно мы будем, на случай если ее будут допрашивать. Так что Мария, Иаков и другие братья и сестры Иешуа остались в Иудее. Мы провели три дня на Арваде — прекрасном маленьком острове. Там было много финикийцев, которые свободно разговаривали на арамейском, поэтому мы могли смешаться с толпой и никто и не узнал бы, кто мы такие. Тем не менее мы старались не выходить из дома, который снял для нас Иосиф. Мы не чувствовали себя в безопасности.

Однажды после обеда Иешуа развлекался, выполняя один из своих старых трюков. Он пытался подняться в воздух, как будто взлететь или воспарить. Ему действительно удалось немного подняться. Раньше он делал много подобных трюков. Пока мы так развлекались, вернулся Иосиф и сказал нам, что на следующий день мы отправляемся на Кипр, поскольку на Арваде не совсем безопасно. К сожалению, я начала испытывать сильную усталость; я подозревала, что забеременела, но никто еще не знал об этом: я не хотела беспокоить Иешуа или Иосифа, особенно учитывая то, что мы с Иешуа до сих пор не были женаты. Как я уже говорила, мы планировали вступить в брак, но этому помешали события последних дней. Но теперь уже нельзя было откладывать: мы должны были пожениться до того, как ребенок появится на свет. Но сначала нам нужно было попасть на Кипр. Поэтому, как только несколько дней спустя мы прибыли на остров, первое, что мы сделали, — это поженились, после чего мне стало гораздо спокойнее хотя бы в этом смысле.

Иосиф снова арендовал для нас дом, после чего он и Никодим вернулись в Иудею. На самом деле Иосиф планировал привезти Марию к нам: он беспокоился по поводу ее безопасности, так же как и мы. Месяц спустя он действительно привез Марию на Кипр; я была так счастлива рассказать ей о том, что мы с Иешуа поженились и что я жду ребенка.

Иосиф оставался с нами совсем недолго, а затем снова вернулся в Иудею. Он предупредил нас, чтобы мы оставались на месте и ждали от него вестей, ничего не предпринимая. Поэтому мы просто тихо жили там; Иешуа восстанавливал силы, но он хромал и не мог ходить прямо, не опираясь на меня во время ходьбы. Я понимала, что для полного исцеления потребуется какоето время, но все равно я была очень счастлива на Кипре, вдали от всех тех проблем, которые настигли нас в Иудее. Через месяц вернулся Иосиф. Я по секрету спросила его об учениках Иешуа. Он сказал мне, чтобы я забыла о них и никогда на них не рассчитывала. Они оказались трусами. Только Петр испытывал сожаление и время от времени навещал Иосифа. Другие просто продолжали жить своей жизнью. Мне трудно говорить об этом, но братья и сестры Иешуа тоже избегали его, притворяясь, будто они не знают, что он жив. Вот что делает с людьми страх.

В должное время я родила старшую дочь Сару. Мы оставались на Кипре, пока Саре не исполнилось три года, а тем временем Иешуа брался за разную работу. Все любили его, но он жил тихо и нечасто выходил из дома. Я потребовала, чтобы он не нарывался на неприятности и не начинал проповедовать. Никаких историй или проповедей. По правде сказать, он и сам не хотел этого. Думаю, с него было достаточно проповедей и учеников. Разумеется, он больше не мог выполнять тяжелую физическую работу, что немного огорчало его, потому что он любил физический труд. Но он воспользовался своими знаниями языков и стал писарем.

Примерно раз в полгода к нам приезжал Иосиф. Мы жили достаточно хорошо, но Мария так и не оправилась после такого сурового испытания, как распятие сына на кресте. Она и так была довольно болезненной, но те страшные события навсегда подорвали ее здоровье. В конце концов она сильно заболела, и хотя мы делали все возможное, чтобы вылечить ее, она умерла. Мы похоронили ее на Кипре, но много лет спустя Иосиф отвез ее тело назад в Иудею, где она нашла свое последнее пристанище рядом со своим мужем, которого тоже звали Иосиф и которого я, к моему огорчению, не знала, поскольку он умер до того, как я встретила Иешуа. Я до сих пор скучаю по моей дорогой Марии.

⇐ Предыдущая 6 7 8 9 101112 13 14 15 Следующая ⇒