Час двенадцатый

Гаспар погонял севшего на козлы рядом с кучером носильщика нещадно, но уже чуял: что‑ то в небесах повернулось не так. Карету несколько раз тормозили австрийские патрули, затем лопнула ось, и Гаспар, не желая терять времени, пересел на своих «ретивых».

Теперь, когда ревизор дал ему главную идею, он видел 72‑ летние циклы во всем. Первый Антипапа пришел в первый год 4‑ го цикла, а последний – в последний год 20‑ го. Более того, Папы, носившие титул Великий, все до единого, тоже оказались на границах циклов. И, что хуже всего, Вселенские Соборы[52] были так же привязаны к скрытно сделанной часовщиком разбивке на 24 сектора по 72 года. Не видеть этого Гаспар уже не мог.

«Ну вот зачем ему именно 24 сектора? Неужели 12 не хватило? »

Вряд ли Бруно хотел подурачиться. Гаспар уже пригляделся к часовщику, а потому понимал: у этого мерзавца всегда и во всем есть какой‑ то механический смысл. Вот только Гаспар никакого смысла в дополнительном дроблении циферблата истории Римской Католической Церкви не видел.

– Шевелись! – подгонял он носильщиков. – Что вы как мертвые?!

Но когда Гаспар заехал на своих «ретивых» во двор библиотеки, стало ясно, что он опоздал. Бруно – уже в цепях – стоял возле тюремной кареты, а отец Клод что‑ то напряженно обсуждал с альгуасилами.

– Отец Клод! – торопливо крикнул Гаспар и ткнул рукой в сторону часовщика. – Вы уже поняли, что он вас обманул?! Я знаю, где в этой схеме подвох!

– Да, это он, – кивнул альгуасилам историк. Уже закованный в цепи, Бруно смотрел, как происходит арест, с молчаливым любопытством.

– Брат Гаспар? – подошли к восседающему на руках носильщиков монаху альгуасилы.

Тот насторожился и бросил на отца Клода вопросительный взгляд. Но историк тут же отвел глаза в сторону.

– И что с того? – с вызовом поинтересовался монах.

– Вы арестованы по обвинению в ереси. Извольте следовать за нами.

Гаспар оторопел.

– Отец Клод! Что это значит?!

Но историк избегал смотреть ему в глаза. И тогда монах на мгновение ушел в себя, а затем зло рассмеялся и хлопнул своих «ретивых» по тонзурам.

– А ну‑ ка, опустите меня на землю, братья. И шпаги… шпаги свои оставьте.

Бруно был просто потрясен тем, как быстро этот инвалид принял решение. А носильщики тем временем послушно посадили своего господина на мощенную гладким булыжником дорогу, отдали оружие, и Гаспар взял по шпаге в каждую руку и хищно огляделся по сторонам.

– Ну что… кто первый в очереди на тот свет?

Бруно смотрел с отстраненным интересом.

Уже в первые мгновения сидящий на мостовой Гаспар пропорол животы двум неосторожно подошедшим к нему альгуасилам, и стражи закона были вынуждены послать за подмогой.

– Ну что соколы? Кто следующий захочет меня арестовать?! – весело и зло кричал монах. – Ну же, не трусьте, мужчины!

И даже когда вокруг него сгрудилось человек восемь, взять Гаспара оказалось невозможно.

А когда он ранил еще двоих, альгуасилы послали к почетному караулу за алебардами и только так, на расстоянии, словно ядовитую змею, кое‑ как обездвижили монаха.

– Попадись вы мне, когда я был с ногами… – хрипел теряющий сознание, истекающий кровью Гаспар. – Щенки…

Когда Томазо повели на аутодафе, он держался на ногах лишь нечеловеческими усилиями. Раздробленные пальцы ног не позволяли на них опираться, и он кое‑ как доковылял до столба на пятках. Но когда его начали приковывать цепями, сознание поплыло, и он вдруг увидел Астарота.

– У тебя остался третий вопрос, – напомнил дух.

– Кто я? Что со мной не так? – прохрипел Томазо. – Ты можешь объяснить мне все как есть?

И тогда дух улыбнулся. Впервые.

– Хороший вопрос, Томазо.

В глазах полыхнуло, и Томазо вдруг увидел себя там, во внутреннем дворике монастыря Сан‑ Дени.

Его, Гаспара, и еще одиннадцать растерзанных, униженных, обессилевших новичков вывели только после того, как они трое суток пролежали в стылом подвале и уже готовились к смерти. Каждый знал, что его жизнь закончилась, и впереди, после того, что они сделали с распятием, ждет лишь одно – ад. И жуткая, выворачивающая все нутро тишина лишь обостряла остроту этой страшной истины.

Но дверь заскрипела, их подняли – каждого по двое монахов, волоком вытащили наружу, в залитый ослепительным осенним солнцем, усыпанный желтой листвой двор, и все изменилось.

Их мучители стояли вкруг. Рядом, бок о бок с ними, стояли преподаватели, тренеры, секретари, и здесь же, в кругу, как равный среди равных, стоял сам настоятель. И все они плакали.

Томазо пронзило странное, ни на что не похожее ощущение, но понять, что это, он просто не успел – все кинулись к ним.

– Господи! Простите нас! – рыдая, прижимали истерзанных юнцов огромные монахи. – Мы сами через это прошли!

– Томазо, брат! Прости меня! – обнимали его со всех сторон.

– И меня прости!

– И меня…

– Господи! Как ты держался, Томазо!

И Томазо глядел на эти трясущиеся подбородки, на эти прикушенные губы, текущие по щекам слезы и видел, чувствовал, что они страдали вместе с ним – каждый миг. И тогда в груди защемило, заныло, заболело, и он разрыдался, а вскоре, сам не понимая почему, отдался этим дрожащим от ужаса содеянного рукам, объятиям и поцелуям. И совершенно точно знал: он умрет за каждого из них.

Камера, в которую привели Бруно и принесли перевязанного военным врачом Гаспара, была битком набита делегатами Тридентского собора и служащими библиотеки. Здесь были ученые и архивариусы, переводчики с еврейского и греческого языка. А если проще, то все, кто видел или слышал, как делался Единый Христианский Календарь.

Бруно улыбнулся. Эти люди не ведали истины, а потому кровавая жертва богам истории, которую принес отец Клод, была напрасной. Наивный книгочей так и думал, что история Церкви разбита на 12 магических «часов» по 144 года и в 1728 году наступит Полдень Христианства, то есть его полный расцвет. И лишь Бруно знал, что принятый Папой и в силу этого канонический циферблат Церкви содержит все 24 часа, а потому 31 декабря 1728 года, когда невидимая стрелка сделает полный оборот, наступит не Полдень, а Полночь. И это меняло все.

Хлопнула дверь, и вошедшие в камеру альгуасилы подняли Бруно с каменного пола и быстро потащили по коридору. Затем Комиссар за четверть часа его опросил, и часовщика, не мешкая, отправили во двор. Здесь уже корчились в пламени около десятка человек, и еще полсотни свешивались со столбов скрюченными дымящимися огарками.

– Бруно Гугенот, – подошел к нему Комиссар Трибунала, – готов ли ты примириться с Церковью?

– Как я могу примириться со своей собственной вещью? – улыбнулся Бруно. – Я ее создал. Только что.

Комиссар прокашлялся.

– Ты должен понимать, Бруно… если ты раскаешься, тебя перед сожжением удавят. Это огромная милость.

Бруно не отвечал. Он смотрел, с каким трудом на столб водружают огромное, тяжелое тело наполовину парализованного Гаспара.

– Ты раскаиваешься, Бруно?

Бруно задумался. Требование о раскаянии напоминало ему то нетерпеливое пришептывание мастера, когда кусок сырого железа уже раскален добела, но никак не хочет окончательно поплыть и растаять.

Но ведь растаять и поплыть должен был не кусок реального железа, не конфискованные деньги и угодья и даже не массивы архивов! Растаять и поплыть должно было то, что у него в голове!

– Отойди, – попросил Комиссара Бруно, – я думаю. Мне не до тебя.

Томазо рыдал.

– Смотри‑ ка, он действительно раскаивается… – сказала не пропускающая ни одной казни жена начальника стражи. – Я уверена, что это искренне…

Но Томазо рыдал вовсе не потому, что боялся или раскаивался. Он понял, что с ним сделали. Что сделали со всеми с ними.

В тот короткий миг Вселенских Размеров Сострадания, когда братья Ордена с рыданиями обнимали нового члена своей семьи, Томазо понял, что у него есть дом – теплее отчего. Что у него есть братья – ближе кровных.

– Вина еретиков неопровержимо доказана… – продолжал бубнить Комиссар. – Содомский грех, поклонение демону Бафомету и даже святотатство – вот чем они занимались вместо служения Церкви…

– Бог мой… – прошептал Томазо. – Что они с нами сделали?..

Теперь он видел: каждого из них нагрели до той точки, когда личность плавится и течет, а потом просто подставили форму немыслимой по своей силе братской любви. И расплав души стек и застыл в Ордене навсегда. И был благодарен судьбе за то, что это произошло.

Палач шел от столба к столбу и просто поджигал солому – быстро и деловито, словно собирался опалить зарезанную свинью. Но Бруно улыбался. Он знал, что именно сделал, когда поменял даты и перекроил циферблат истории Церкви. Ибо любой циферблат – вовсе не театр, а полноценный привод, прямо воздействующий на зевак.

Изменив циферблат, он изменил само человеческое представление о мире, то есть те шестерни, что у людей в головах. А значит, звезды уже сдвинулись со своих мест, и люди, сами того не зная, уже заняли свое положение в новых пазах, на деле осуществляя всю задуманную им конструкцию единых для всех народов и племен Вселенских Курантов.

– Подумай, Бруно, – еще раз подошел инквизитор. – Ты можешь быть спасен Иисусом.

Бруно рассмеялся. Его сводный брат по Отцу уже не имел власти над этой Вселенной. Ибо 31 декабря 1728 года, ровно в тот миг, когда невидимая стрелка пробежит все 24 сектора христианских суток и упрется острием в небо, эпоха Плотника Иисуса завершится, и начнется эпоха Часовщика Бруно. Именно таков был астрологический смысл превращения Полдня Христианства в его Полночь. И смешнее всего было то, что святые отцы сами открыли ЕМУ дверь.

Рядом уже орали на все голоса, и только Бруно и Гаспар не размыкали уст. Монах не чувствовал боли в обгорающих ногах, а Бруно знал, что именно такова судьба сынов Божьих невест: Иисусу – крест, ему – костер. Именно такова плата за то, чтобы Небесная утроба понесла от Тебя.

Ноги начало жечь совершенно нестерпимо, и горло у Бруно перехватило – как в ту ночь, когда его мать, подневольная, а потому и безгрешная Дева торопливо забрасывала землей Того, Кто сменит Сына Человеческого на Его престоле. И посиневший, задыхающийся Бруно задергался, потом судорожно вытянулся вдоль столба и вдруг увидел, какой она будет – Новая Эпоха.

Он видел города, не засыпающие ни на миг, и дороги, которым нет конца. Он видел тысячи евреев, пожизненно заключенных в маленькие стеклянные будки, где меняют деньги и дают ссуды. Он видел миллионы морисков, круглые сутки пакующих мороженую парагвайскую баранину. И он видел миллиарды иных еретиков, почти не отходящих от работающих механизмов. И все это для того, чтобы титанические Куранты, которых они даже не видят, продолжали идти к своей неведомой цели.

Бруно знал, что новый мир будет совсем иным. Ибо не станет забот ни о грехе, ни об искуплении, а Новейшим Заветом человеку станет механически точный расчет. И люди наконец‑ то поймут, что смысл их бытия вовсе не в завещанной Иисусом любви и еще менее – в отвоеванной Адамом и Евой свободе мысли и поступка. Ибо смысл шестеренки может быть лишь в одном – в безостановочном вращении в отведенных ей пазах. Так, как и планировал Господь – до того, как пустил все на самотек.

А потом терпеть уже стало невмоготу, и Бруно закричал.

– Я исправил Божий первородный грех! – вывернул он голову на север, в сторону невидимой отсюда Швейцарии. – Ты слышишь, Олаф?! Я сделал доводку! Я все за Него исправил!

Он уходил счастливым.

Едва Томазо посмотрел в лицо самому страшному, он разрешил себе увидеть и остальное. Он отдал Церкви все – всю свою жизнь. Рискуя собой, он помогал изгонять и уничтожать элиту полуострова, чтобы окончательно подчинить его престолу Петра. И он очень надеялся, что это имеет какой‑ то неведомый Высший Смысл. Однако там, на самом верху, и впрямь не было никакой иной цели, кроме власти самой по себе, – как раз по уму и взглядам деревенского петуха.

– Боже мой… – потрясенно прошептал он и осекся.

По сути, даже Господь в грядущем раю не мог предложить людям ничего, кроме своей над ними абсолютной власти, – вообще ничего! Может, потому, что власть, тем более абсолютная, не нуждается ни в чем, кроме себя самой. И едва Томазо это понял, как что‑ то изменилось, а палач с факелом замер у самых его ног.

– Это из папской канцелярии пришло… – объяснил Комиссару Трибунала гонец, и вертящий в руках гербовый листок инквизитор властным жестом приостановил казнь.

– Хм… действительно, из канцелярии… – Он повернулся к альгуасилам: – Вот этого… Томазо Хирона снять.

– Я же говорила, что он искренне раскаялся, – с удовлетворением произнесла жена начальника стражи. – Вот Господь и явил свою волю…

Альгуасилы быстро подошли к Томазо, отомкнули цепь и волоком оттащили помилованного самим Папой еретика в сторону, к стене.

– Продолжай, – махнул Комиссар палачу. Томазо оперся на стену спиной, тряхнул головой, но Астарот так и висел перед ним.

– Что происходит? – спросил Томазо. – Почему я не с ними?

Его братья, которых он когда‑ то так любил, а теперь искренне жалел, один за другим исчезали в клубах дыма и уже кричали – страшно, нечеловечески…

– Это – четвертый вопрос, Томазо, – рассмеялся дух. – Но я тебе отвечу: ты стал не нужен этой машине. Ты свободен – с той самой секунды, как увидел все как есть.

Томазо прикрыл глаза. Он уже чувствовал эту свободу – свободу единственной избежавшей общей судьбы, закатившейся под Божью кровать шестеренки.

И он не знал, как с этой свободой жить.

[1] Обет – обязательство монаха, например, обет послушания, нестяжательства, целомудрия, отречения от всего мирского

[2] Донатисты – христиане Сев. Африки, успешно оспаривавшие первенство у Римской Церкви. Истреблены с помощью армии

[3] Речь идет о популярном в средневековой Европе, а позже запрещенном курией Евангелии апостола Фомы

[4] Тьерра фирма (Tierra firma – Твердая земля) – общепринятое название Америки в первое время после открытия

[5] Моро (moro – исп. ) – мавр

[6] Dominicanis – пес господний, доминиканец (лат. )

[7] Каплун – кастрированный петух

[8] Кортес – сословно‑ представительское собрание; парламент (исп. )

[9] Стопа монетная – установленные в законодательном порядке вес и количество драгоценного металла монеты

[10] Фуэрос – свод законов, регламентировавший права, привилегий и обязанности городских и сельских общин (исп. )

[11] Беатификация (от лат. beatus – блаженный и facere – делать) – в католической церкви акт причисления того или иного лица к числу блаженных

[12] Их Высочество – титул королей Пиренейского полуострова до появления абсолютной монархии

[13] Клепсидра – водяные часы (греч. )

[14] Алебарда – холодное оружие, длинное копье с насаженным боевым топором (фр. )

[15] Мориски – арабо‑ мусульманское население Пиренейского полуострова

[16] Индекс – Index librorum prohibitorum – Индекс запрещенных книг

[17] Евангелические церкви – общее название протестантских церквей

[18] Тюрьма фуэро – тюрьма добровольного заточения для тех, кто ищет покровительства конституции Арагона от произвола властей

[19] Анкета – форма судебного преследования

[20] Релапсус (relapsus) – рецидивист

[21] Самарра (zamarra, т. е. баранья шкура, овчина) – санбенито из желтого сукна, которое надевают на осужденных еретиков

[22] Комунерос (исп. comuneros, от comuna – община) – восставшие против абсолютизма и в защиту вольностей самоуправляющиеся города Кастилии

[23] Эрмандады (исп. hermandades – братства), а также хермании, или германии, – союзы городов, цехов и общин, созданные для защиты вольностей

[24] Каиафу в Петра переименовал в IV в. Евсевий Кесарийский (Евсевий Памфил) при помощи лингвистических манипуляций. Именно это и обеспечило Риму его юридические права

[25] Алгебра – Аль‑ гебра – игра слов от арабского «al‑ hebrew» – «от евреев»

[26] Византия – Рома, Ромея; Египет – Миц‑ Рим, Миц‑ Раим

[27] Урбс – Urbs – оригинальное название Рима. Отсюда выражение «Urbi et orbi» (Риму и миру)

[28] Релаксация (relaxatio) – акт, которым инквизиторы передают преступника светскому судье для присуждения к уголовной каре

[29] Маврикий – христианский мученик. Здесь – игра слов (лат. mauri, греч. mauros – темный)

[30] Нарамник – по сути, санбенито – позорящее одеяние еретика

[31] Доместикация (от лат. domesticus) – одомашнивание, приручение. Термин широко применялся в Европе в отношении рабов и захваченных племен и народов

[32] Юдерия – закрытый квартал для евреев, гетто

[33] Морерия – закрытый квартал для мусульман, гетто

[34] Тридентский собор – вселенский собор католической церкви, заседал в г. Тренто и в Болонье

[35] Мамелюки (исп. mamelucos) – в данном случае охотники за рабами. Другое наименование, «паулисты», – (исп. paulistas) от названия г. Сан‑ Паулу

[36] Роrca Madonna – непристойное ругательство в адрес Девы Марии

[37] Plenitudo potestatis (лат. полнота власти) – догмат о полной власти Папы как заместителя Христа над каждым человеческим существом во Вселенной

[38] Касик – в данном случае вождь

[39] Companhia Geraldo Comerciodo Brazil

[40] Сефарды – субэтническая группа евреев, пользующаяся языком ладино (сефардским), близким к испанскому

[41] Brazilian Academy of the Forgotten создана вице‑ королем Бразилии (Vasco Fernandes Cesar de Meneses), закрыта властями по политическим мотивам

[42] Brazilian Academy of the Reborn – создана для восстановления истории материка, в пределах года закрыта властями по политическим мотивам

[43] Особенно яркий участок – история редукций 1616–1661 и 1716‑ 1761

[44] 1492 год новой эры. Год открытия Нового Света

[45] 1492 год новой эры. Год изгнания евреев и морисков

[46] 1492 год новой эры

[47] Число с точностью до 0, 1 % соответствует «Метонову циклу» – ключевому понятию средневековой астрономии

[48] Средневековая нумерология закрепила за Иисусом число 888, дающее при сложении составляющих его цифр число старцев, окружающих Иисуса при Апокалипсисе, – 24

[49] Вальдес Альфонсо «Decapta et diruta Roma» – «О взятии и разрушении Рима»

[50] Падре Вербист – известен тем, что «исправил» оригинальный китайский календарь, якобы пришедший в полное расстройство вследствие невежества китайских астрономов

[51] Запрет читать Библию установлен «Посланием патриархов Восточно‑ Кафолической Церкви о православной вере» в 1723 году

[52] 1‑ й Константинопольский (381 г. ), 1‑ й Лионский (1245 г. ). Разница: 864 года, то есть 12 раз по 72 ровно.

‑ й Константинопольский (681 г. ), Тридентский (1545 г. ). Разница: 864 года, то есть 12 раз по 72 ровно. Разница с предыдущей парой Соборов 300 лет ровно.

‑ й Константинопольский (869 г. ), Флорентийский (1445 г. ). Разница 576 лет, то есть 8 раз по 72 ровно.

Завершение Флорентийского (1445 г. ), завершение 5‑ го Латеранского (1517 г. ). Разница: 72 года ровно.

‑ й Лионский (1274 г. ), завершение 2‑ го Констанцского (1418 г. ). Разница: 144 года, то есть 2 раза по 72 ровно.

‑ й Латеранский (1215 г. ), Феррарский (1431 г. ). Разница: 216 лет, то есть 3 раза по 72 ровно.

Эфесский (431 г. ), Флорентийский (1438 г. ). Разница: 1007 лет, то есть без 1 года 14 раз по 72

⇐ Предыдущая 3 4 5 6 7 8 9 10 1112