Час десятый

Томазо сидел на самом почетном месте и лениво наблюдал за возбужденными, счастливыми членами Совета.

– Надо сразу на Буэнос‑ Айрес идти! – предлагал один.

– Нам главное – сахарные заводы от голландцев оборонять, – возражал второй. – Оттуда – главные деньги!

Слепо исполнявшие приказы Короны, а потому никогда не вооружавшие индейцев святые отцы лишь теперь осознавали, какой объем реальной власти они упускали.

– Наши индейцы войдут в Буэнос‑ Айрес, как крестоносцы в Святую землю, – уверяли они.

– У нас уже появились кандидаты в святые мученики – братья‑ индейцы Хуан и Мануэль, – рассказывали на перерывах монахи о попавших в руки то ли мамелюков, то ли комунерос воинах.

И все они, на деле доказавшие, что могут не только отстоять интересы Церкви, но и пойти дальше, были исполнены предчувствия большого и прекрасного будущего.

А потом прибыл старичок‑ ревизор из Ватикана – тихо, несуетно, в неприметном одеянии самого обычного францисканца.

– Да‑ да, Томазо Хирон… – сверился он со списком, – с вас и начнем.

«Ну, вот и все, – понял Томазо и покорно двинулся в мгновенно освобожденный для посланника Папы кабинет. – Сейчас все точки над „i“ и будут расставлены…»

– Это вы ведь у нас отвечаете за агентуру в Парагвае? – сразу приступил к допросу ревизор.

– Нет, – покачал головой Томазо. – Это не так.

– Но Генерал утверждает, что все агентурные промахи, из‑ за которых мы не знаем истинного положения вещей, – ваша вина.

Томазо поперхнулся и закашлялся. Брат Хорхе откровенно не тянул на занятое им генеральское кресло, если сдавал своих – тягчайший грех даже для рядового члена Ордена.

– И, кстати, кассу вы уже сняли? – внезапно поменял тему ревизор.

Томазо насторожился. Папского ревизора парагвайская касса Ордена не касалась – ни в малейшей степени. Такие попытки следовало пресекать в корне.

– А зачем вам это знать? – нагло глядя посланнику в глаза, поинтересовался он. – С каких это пор Орден должен отчитываться кому‑ либо, кроме своего Генерала и лично Папы?

– С тех пор, как Орден стал нарушать законы, – не отводя глаз, парировал ревизор. – Вы хоть понимаете, какой шум по Европе из‑ за этого дурацкого похода поднялся?

Томазо понимал. Как понимал он и то, что попавшему в плен Папе приходится считаться с каждым обвинением. Но он не собирался отдавать на растерзание всякой сволочи индейскую армию – главное, пожалуй, достижение Ордена за последние двадцать лет.

– Благодаря этому походу мы разгромили остатки комунерос, – внятно объяснил он, – и теперь можем сделать католическим весь материк.

– Вы уже ничего не сможете сделать, – покачал головой ревизор. – Царь Московский разгромил короля Шведского.

Мелкие волоски на руках Томазо поднялись дыбом. Царь Московский не представлял угрозы сам по себе, но если он опередил султана, это меняло всю расстановку сил воюющей Европы. А если евангелисты победят в Европе, они потеснят католиков и здесь – по праву сильного.

– А султан? – хрипло спросил он. – Султан в Вену вошел?

– Нет, – покачал головой ревизор. – Австриец пошел на уступки, и султан Османский удовлетворился Балканами.

Томазо охнул. Он полагал, что султан пойдет до конца.

– А рабство? Что с ним? – впился он взглядом в ревизора.

– Отлов и торговля новыми черными рабами теперь вне закона. Порабощение индейцев также под запретом.

Томазо скрипнул зубами. Австриец ударил Церковь по самому больному месту – по деньгам.

– А как быть с теми, кто уже в рабстве?

Ревизор пожал плечами.

– Пока так и останутся. Но для Церкви Христовой запрещена всякая торговля рабами. Вообще любая.

Томазо помрачнел.

– Но Гибралтар‑ то нам вернули?

– Нет. Гибралтар остается в руках англичан.

– А в Неаполе кто?

– Сейчас Австриец. Как и на Майорке.

Томазо опустил лицо в ладони и так и замер.

Папа проиграл едва ли не половину того, что годами, с таким трудом создавали для него люди Ордена. Бессмысленным становилось многое: жертвы в Индии и Эфиопии, изгнание евреев и магометан и уж тем более преследование евангелистов. Даже ликвидация конституций фуэрос теперь уже не виделась такой важной.

Старенький ревизор медленно встал из‑ за стола и подошел к окну. Там, на площади, уже выводили первых обреченных на сожжение еретиков.

– Но и это еще не самое страшное.

Томазо с опаской посмотрел на ватиканского гостя.

– Голландцы, – пояснил тот. – Они вот‑ вот подойдут к Сан‑ Паулу, и они претендуют на половину материка. А главное, у них есть документы.

Томазо замер, а ревизор повернулся к нему и четко, внятно произнес:

– И вот если они возьмут у нас то, что хотят, это и будет настоящим поражением.

Слухи о том, что у голландцев нашлись какие‑ то права на Южный материк Нового Света, достигли Ватикана быстро, а главное, своевременно. Гаспара, как и восемь остальных «практиков», уже собирались выпроваживать вон – обратно в свои монастыри.

– Где эти чертовы бумаги?! – орал на архивариусов взбешенный отец Клод. – Только жрать да спать горазды!

Архивариусы заметались по стеллажам, но «практики» приободрились. Они чуяли, что в такой ситуации их за ворота не выставят. И только Гаспар знал, что никто ничего на стеллажах не найдет. Потому что столь необходимые отцу Клоду бумаги, а точнее, то, что от них осталось, в свое время проходили через его руки. И Гаспар не знал, можно ли теперь хоть что‑ нибудь исправить.

Бруно под конвоем четырех доминиканцев отправили в городскую тюрьму и уже там надели кандалы, сунули в отверстия клепки, а затем кузнец ударил каждую клепку по два раза, и его бросили в самую обычную, битком набитую камеру.

– Из какого отряда? – мгновенно повернулись к нему десятки голов.

Это были комунерос – те самые, которых его индейцы нещадно гнали от редукций до Асунсьона.

– Я уголовный, – ответил Бруно, и от него тут же с презрением отвернулись.

– Бруно! Бруно!!! – закричали где‑ то там, в глубине, и сквозь стоящих на ногах уже вторые или третьи сутки арестантов кто‑ то пробился.

– Амир? Ты?!

Соседский сын, заросший бородой, как самый настоящий мамелюк, счастливо захлопал его по плечам, а потом и обнял.

– Иосиф! – повернулся он к арестантам. – Я же тебе говорил! Это он!

– И он тоже здесь? – поразился совершенно потрясенный часовщик.

– А ты как думал? – пробился к нему сквозь арестантов Иосиф Ха‑ Кохен. – Теперь приличного человека только в тюрьме и встретишь.

– Но тебя‑ то за что? Что еврею делать среди комунерос?

– Меня каплуны с оружием взяли, – отмахнулся Иосиф, – на самой последней партии. А тебя‑ то самого за какие грехи?

Бруно сосредоточился.

– Томазо Хирона помните? Ну, монаха из Ордена… того, что Олафа в Трибунал…

– Еще бы! – наперебой отозвались Иосиф и Амир.

– Я его в Сарагосе почти зарезал… а он выжил, – чистую правду сказал Бруно. – Ну, и опознал он меня – уже здесь.

– А что ж ты говоришь, что уголовный? – донеслись отовсюду возмущенные крики.

– А ну, иди к нам, братишка!

– Есть хочешь?

Но Бруно уже ничего не слышал. Потому что прямо сейчас он осознал главное: почему он, почти уничтоживший этих заполнивших камеру людей, сам оказался на одном уровне вместе с ними.

– Меня использовали, – убито пробормотал он в пустоту. – Как шестеренку.

Он вдруг, как никогда ясно, осознал, что вовсе не надо было самому, лично, заниматься всеми этими индейцами! Что у Томазо Хирона – того, кого он считал своим подмастерьем, есть доступ на куда как более высокие уровни Вселенского механизма. Что Хирон управляет самим управлением, и по его слову, даже не ведая о том, тысячи и тысячи таких, как Бруно, приручают всяких туземцев, создают армии и берут города.

Но, самое страшное, каждым своим делом они сдвигают нависающие над Землей планеты со своих орбит, и судьба мироздания меняется – пусть и на волосок. Но так, как нужно Хирону.

– Я не там строил куранты… – потрясенно выдохнул он. – Мне нужно было всего лишь подняться ступенькой выше.

Прибытия голландцев на переговоры в Сан‑ Паулу ждали со дня на день. А Томазо, как последний дурак, сидел в Асунсьоне, машинально отвечал на вопросы ревизора, а сам пытался сообразить, как решить голландскую проблему.

– У вас в отчетах значится, что индейцы редукций постоянно умирают, – методично долбил его ревизор, – но они же родились в этом климате. Откуда такая смертность?

– Они умирают от европейских болезней, – машинально ответил Томазо.

– А почему негры от них в таком количестве не умирают? Они ведь тоже к нашим болезням непривычны…

«Потому что негры несколько стадий учета проходят, – чуть не ляпнул в сердцах Томазо. – И в Эфиопии, и в Султанате, и в Португалии, а потом еще и здесь…»

– Негры здоровьем крепче.

Ревизор что‑ то пометил в своей книге для записей и перешел к следующему вопросу.

– А кто конкретно дал разрешение вооружить индейцев?

Это был очень опасный вопрос, потому что порождал следующий, а за ним следующий. Например, чего стоит вся орденская система защиты от шпионажа, если Бруно – по сути, простой подмастерье – поднялся в редукциях до таких высот. И та простая истина, что все было под контролем брата Херонимо, никого не устроит.

– Послушайте, – заглянул ревизору в глаза Томазо, – если мы не сумеем противопоставить голландцам ничего веского, мы потеряем половину материка. На что вы тратите мое и свое время?

– Я не отвечаю за переговоры с голландцами, – сухо отрезал ревизор. – За них отвечает губернатор.

– Да губернатор – пешка! – вскочил Томазо. – Ноль! Знаете такое арабское число?!

Ревизор насупился.

– Поймите, – попытался объяснить Томазо, – если мы проиграем переговоры, ваша ревизия утратит всякий смысл.

– Я всего лишь исполняю свой долг, – обиженно отозвался ревизор, – и я сообщу Инквизиции о вашем нежелании сотрудничать с ревизором Его Святейшества.

Томазо вскочил, схватил ревизора за руку и затряс ее – со всем чувством, на какое был способен.

– На том и порешим. А сейчас, извините, мне пора бежать.

Он выскочил из комнаты, что было силы хлопнул дверью и, лишь когда оказался на улице, заставил себя остыть.

«А что я, собственно, могу? »

Голландцы знали, куда бить. Нет, из Португалии, Кастилии и Арагона вышло не меньше славных капитанов, чем из Голландии. Но голландцы своих капитанов‑ инородцев не стыдились, а потому и сохранили почти все первичные документы.

– А ты знаешь, что Колумб – сефард[40] из селения Куба, что в Антьехо? – как‑ то спросил его отправленный на архивы обезножевший Гаспар.

– Ну и что? – не понял, к чему вопрос, Томазо.

О Колумбе он знал только одно: неглупый капитан вовремя крестился, а то так и сидел бы в тюрьме.

– Вот здесь… – Гаспар бережно накрыл широкой ладонью тоненькую стопку желтых от времени документов, – все, что мне удалось спасти из бумаг по нашим капитанам‑ инородцам.

– А где остальное? – изумился Томазо.

– Главный инквизитор велел сжечь. Ох, аукнется нам это!

Если честно, тогда Томазо не вполне осознавал, чем это может аукнуться через несколько лет. А вот голландцы все прекрасно поняли и теперь с бумагами на руках доказывали, что плавали в Парагвай и Бразилию задолго до появления здесь первых португальцев, кастильцев и арагонцев.

– Вот дурак… – вспомнил Томазо скошенное от непреходящей зависти лицо Главного инквизитора. – Всем дуракам – дурак…

Можно было прямо сейчас сфабриковать новые документы – с именами кастильских капитанов и примитивно прорисованной картой побережья. Но это следовало сделать качественно, а приличных специалистов в Парагвае просто не было.

Томазо вдруг вспомнил однокашника с перебитым позвоночником. Тот мог подделать что угодно. Но Луис умер от пролежней, да и было все это далеко отсюда, словно в другой жизни.

И тогда перед глазами возник Бруно.

Томазо давно не испытывал к этому полуграмотному подмастерью никаких чувств – ни ненависти, ни желания поквитаться. Однако то, как лихо он управился с порученной задачей, заставляло с ним считаться.

Томазо почти бегом добрался до комнат, в которых остановился, вывернул на стол все, что дал ему брат Херонимо, и пробежал несколько листов глазами.

– А он парень не промах…

Часовщик действовал так решительно и точно, словно родился в братстве Ордена.

«Может быть, с ним поговорить? »

Какая‑ то часть души Томазо этому отчаянно сопротивлялось, но здравый смысл твердил, что это может принести далеко не бросовые плоды.

Бруно вывели из камеры поздно вечером, когда никого никуда уже не выводили.

– Держись, брат! – понеслось вслед.

– Бог да пребудет с тобой…

Бруно выпрямил спину и, держа скованные цепью руки перед собой, шагнул за побитую дубовую дверь. И почти сразу увидел Хирона.

«Убьет? »

Главным было не попасть на костер, а Бруно при желании можно было обвинить в чем угодно.

– Здравствуйте, сеньор Томазо. Далеко идем?

– Узнаешь, – деловито кивнул Хирон, дождался, когда конвойные подведут Бруно к нему, и ухватился за цепь.

Словно бычка, он вывел его на улицу, протащил мимо отряда недоумевающих индейцев и завел во двор здания Совета – туда, где и встретил рисующим прутиком в пыли. Посадил на лавку под огромным деревом и сел рядом.

– Если мои шестеренки не выдерживают, а враг претендует на слишком уж многие из моих шестеренок, что с этим делать?

Бруно рассмеялся:

– Не пытайтесь выглядеть механиком, сеньор Томазо. Говорите как есть.

Томазо рассказал все как есть, и Бруно почти равнодушно пожал плечами, поднял так и валяющийся с момента ареста прутик и принялся что‑ то чертить в пыли.

– Знаете, сеньор Томазо, если я потихоньку переведу стрелки моих курантов назад, то большинство горожан этого даже не заметит.

– И что?

Часовщик улыбнулся:

– Здесь даже не надо быть мастером. Когда я работал в Трибунале, наш нотариус делал это через день.

– Что делал? – уже начал сердиться Томазо.

– Забрасывал купчие на чужие харчевни лет на десять назад. Чтоб никакая ревизия взятки от еретика не заподозрила.

Томазо разъярился.

– Ты думаешь, я об этом не подумал?! Некому здесь качественный подлог изготовить! Некому! Это – Парагвай!

Но Бруно вел себя так, словно не расслышал в его голосе ни малейшей угрозы.

– Какой срок давности по таким делам?

– Девяносто девять лет, – мрачно ответил Томазо. – После этого земля наша.

И тогда часовщик искоса глянул на него и жульнически улыбнулся.

– И что, эти ваши голландцы отличат подпись столетней давности от вчерашней?

Томазо оперся спиной на ствол огромного дерева. Он видел кое‑ какие бумаги из местных архивов – единственное, чем помечали их здешние писари, это день месяца и название поселка, которого касался губернаторский указ.

– Сдвиньте назад весь архив целиком, и никто ничего не докажет, – проронил Бруно, – бумаги‑ то все до единой будут подлинные… и связи между ними сохранятся…

Томазо оторопел. Отбросить всю эту массу бумаг лет на сто назад?

– Такой махинации я еще не проворачивал, – с сомнением покачал он головой.

– Я тоже многое делаю впервые, – усмехнулся Бруно. – Кстати, что там у нас на ужин? И знаете, я ужасно устал спать стоя.

Если честно, Томазо не верил, что ему все удастся. Однако время поджимало, и он, не мешкая, посадил на сортировку сводного архива двух соседних провинций всех, кого сумел выловить. Операция была простейшей: разделить оба архива по ведомствам Короны и уже рассортированные архивы снова спаять – поддельными указами о переименовании провинции. Этим двое суток подряд занимались каллиграфы.

В результате две провинции становились одной, но с удвоенным сроком жизни, а главное, за исключением нескольких указов, абсолютно все бумаги были подлинными! И едва работа закончилась, Томазо погрузил все это на подводы, приказал запрягать всех лошадей, которых сумел забрать у настоятелей редукций, и помчался в Сан‑ Паулу.

Он прибыл в последний момент. Губернатор так и не сумел противопоставить голландцам ничего существенного, и те собирались отплыть в Амстердам глубоко удовлетворенные.

– Извините, сеньоры, за опоздание, – поймал голландцев чуть ли не за полы камзолов Томазо.

– А вы кто? – удивились те.

И тогда Томазо вытащил отобранные у Бруно свои полномочия, сунул в лицо слегка раздраженных голландцев и долго, с удовольствием наблюдал, как меняются их лица – от растерянности до уважения. А потом он приказал разгружать архивы, и началось то, что не увидишь даже в представлениях бродячих фокусников.

– Вот наши отчеты более чем столетней давности, – швырнул он кипу документов на стол, – а здесь указы тогдашнего губернатора. Обратите внимание, этот губернатор назначен сто четырнадцать лет назад…

– Не может быть… – кинулись перебирать бумаги парламентеры. – У вас не может быть таких документов! Это фальшивка!

– Проверьте печати, – легко предложил Томазо, – это несложно. И вы убедитесь, что печати подлинные. А главное, посудите сами, реально ли сфабриковать такую массу бумаг?

Голландцы выглянули в окно. Подводы с архивами все подъезжали и подъезжали.

– Ну?! – усилил напор Томазо. – Положим, сто бумаг я сфабрикую… а то и тысячу, но ведь не четырнадцать возов!

Как фокусник, отвлекающий внимание на одну руку, в то время как все делается второй, Томазо не давал им ни малейшей возможности сообразить, где встроены два‑ три десятка действительно фальшивых указов. Эти разбросанные по архиву фальшивки «сшивали» массивы подлинных бумаг в одно целое, словно гнилые нитки – куски крепкой материи. Но отыскать эти «гнилые нитки» вот так, с налету, было немыслимо. И через несколько часов отчаявшиеся парламентеры сдались.

– Мы сообщим нашему премьер‑ министру о сложившейся ситуации, – сдержанно признали они полный провал своей миссии.

– Я надеюсь, на то время, пока сеньор премьер‑ министр будет думать, вы снимете осаду наших морских крепостей? – не дал им просто уйти Томазо.

Голландцы переглянулись, уперлись глазами в главу миссии, и тот махнул рукой.

– Снимем.

Гаспар узнал о том, что голландцы временно приостановили предъявление претензий, от отца Клода.

– Ничего не понимаю! – яростно бубнил под нос лучший историк всей католической Церкви. – Кто их там мог остановить?! Чем? Крестным знамением?!

И Гаспар не собирался говорить ему, что на всем Южном материке есть лишь один человек, способный на такое, – Томазо Хирон.

Бруно так и держали в цепях, кормили, поили, а чтобы не скучал, приковали к специально вбитому у окна кольцу. И каждый день там, за окном, проходили аутодафе, на которых приехавшие вместе с ревизором инквизиторы мстительно сжигали найденных в столице по розыскным анкетам беглецов – в основном крещеных евреев и морисков, подкармливая огонь запрещенными во всем католическом мире томиками любовных романов. Он видел, как одного за другим вешают вожаков мятежа. И однажды к длинной, на тринадцать веревок, виселице вывели Амира и – рука об руку с ним – Иосифа.

Эти двое не были для Бруно чужими. Но, странное дело, когда все кончилось, он испытал облегчение. Теперь во всей Вселенной остался лишь один человек, имеющий к нему отношение, – Олаф. Но Бруно знал, что Олаф давно добрался до Швейцарии и теперь, наедине со своими часами, вполне счастлив. И это означало, что Бруно свободен.

Святые отцы, как никто другой, понимали, какое огромное дело провернул Томазо Хирон. Никакой иной юридической защиты от голландцев, кроме только что созданной Хироном удвоенной истории освоения края, у них не было. Теперь им предстояло выполнить две задачи. Первым делом следовало выстроить по этому образцу и все остальные архивы на материке – труд воистину титанический. Но главное, надо было убедить общественность, что внезапно возрожденный кусок истории освоения этого края действительно существовал и был просто забыт.

– Я думаю, следует попросить вице‑ короля об основании, скажем, Академии Забытого, [41] способной воссоздать неизвестную историю этого края, – первым предложил брат Херонимо. – Иначе не справиться.

– У нас в Байя много документов, – подал голос кто‑ то, – в первую очередь там надо Академию Возрождения[42] ставить.

А потом к Томазо пришел ревизор Ватикана.

– Я обнаружил некоторый недочет в вашей работе, сеньор Хирон, – тихо произнес он.

Томазо улыбнулся и оперся локтями на стол.

– У меня много недочетов. Просто потому, что я работаю.

– Но этот особый.

Томазо насторожился, а ревизор так же тихо, без эмоций принялся раскладывать бумаги прямо перед ним.

– Скажите, сеньор Хирон, зачем вы сдвинули все архивы на сто лет ровно? Нельзя было хотя бы на сто два?

Томазо кинулся просматривать ревизорскую сводку, и волосы у него поднялись дыбом. Да, он приказал монахам сдвинуть все это лет на сто, но у него и в мыслях не было, что они исполнят его приказ так буквально!

– У вас даже эпидемии среди индейцев ровно через сто лет повторяются… иногда вплоть до числа погибших. Нельзя же так грубо работать, сеньор Хирон. Где вас учили?

– Матерь Божья… – только и сумел выдохнуть Томазо.

Сводная таблица, которую он видел перед собой, выдавала его благонравное мошенничество с головой. В Парагвае повторялось все: налеты мамелюков и мятежи, эпидемии и число погибших от них, потери флота и ревизии из Ватикана. Ровно через сто лет. [43] Год в год.

– А самое печальное, что вы ведь дали голландцам некоторые бумаги для экспертизы, – напомнил ревизор. – А значит, ничего уже не изменишь.

– Нет, кое‑ что подправить еще можно! – заторопился Томазо. – Я знаю! Здесь можно собрать данные, где налетчиков именуют мамелюками, а здесь – паулистами! Будет казаться, что это – разные события. И еще…

Ревизор, упреждая его, поднял руку.

– Я знаю все, что вы скажете. Я видел множество подобных подтасовок. Не первый год вашего брата проверяю. Но все они будут видны как на ладони. Всегда. Потому что вы ошиблись в главном.

Томазо стиснул зубы и ударил кулаком по столу. И тогда ревизор положил руку ему на плечо.

– Собирайтесь, Томазо. Вы едете со мной в Европу. Вы – не казна Ордена, и уж на это моих полномочий хватает.

⇐ Предыдущая 3 4 5 6 7 8 91011 12 Следующая ⇒