● LХХVIII.

● LХХVIII.

Стих не замедлил принести в триклиний белое покрывало и тогу с
пурпурной каймой.
Трималхион потребовал, чтобы мы на ощупь попробовали удивительную
добротность шерсти.
- Смотри, Стих, - прибавил он, улыбаясь, - чтобы ни моль, ни мыши не
испортили моего погребального убора; не то живьем сожгу. Желаю, чтоб с
честью меня похоронили и все граждане чтоб добром меня поминали.
Сейчас же откупорил он склянку с нардом и нас всех обрызгал:
- Надеюсь, - сказал он, - что и мертвому это мне такое же удовольствие
доставит, как живому.
Затем приказал налить вина в большой сосуд.
- Вообразите, - заявил он, - что вас на мою тризну позвали.
Но совсем тошно стало нам тогда, когда Трималхион, омерзительно пьяный,
выдумал новое развлечение, приказав ввести в триклиний трубачей; навалив на
ложе целую груду подушек, он разлегся на них, высоко подперев ими голову.
- Представьте себе, что я умер, - заявил он. - Скажите по сему случаю
что-нибудь хорошее.
Трубачи затрубили похоронную песню. Особенно старался раб того
распорядителя похорон: он был там почтеннее всех и трубил так громко, что
перебудил всех соседей. Стражники, сторожившие этот околоток, вообразив, что
дом Трималхиона горит, внезапно разбили двери и принялись лить воду и
орудовать топорами, как полагается. Мы, воспользовавшись случаем, бросили
Агамемнона и пустились бежать, словно от настоящего пожара.

● LХХIХ.

У нас не было в запасе факела, чтобы освещать путь, и молчаливая
полночь не посылала нам встречных со светильником. Прибавьте к этому наше
опьянение и небезопасность мест, и днем достаточно глухих. По крайней мере с
час мы едва волочили окровавленные ноги по острым камням мостовой, пока
догадливость Гитона не вызволила нас. Предусмотрительный мальчик, опасаясь и
при свете заблудиться, еще накануне сделал мелом заметки на всех столбах и
колоннах - эти черточки видны были сквозь кромешную тьму и указали заблудшим
дорогу. Не меньше пришлось нам попотеть, когда мы пришли домой.
Старуха-хозяйка так нализалась с постояльцами, что подожги ее - не
почувствовала бы; и пришлось бы нам ночевать на пороге, если бы не
проходивший мимо курьер Трималхиона, владелец десяти повозок. Недолго
раздумывая, он вышиб дверь и впустил нас в пролом...

Что за ночка, о боги и богини!
Что за мягкое ложе, где, сгорая,
Мы из уст на уста переливали
Души наши в смятеньи! О, прощайте,
Все заботы земные! Ах, я таю!

Но напрасно я радовался. Лишь только я ослабел от вина и мои руки
бессильно повисли, Аскилт, тороватый на всякие каверзы, среди ночи
потихоньку выкрал у меня мальчика и перенес его на свое ложе. Без помехи
натешившись чужим братцем, - а братец или не слышал, или делал вид, что не
слышит, - он заснул в краденых объятиях, забыв все человеческие права. Я же,
проснувшись, напрасно шарил руками по своему безрадостно осиротевшему ложу.
Верьте слову влюбленного! Я долго колебался, не пронзить ли мне их обоих
мечом, чтобы они, не просыпаясь, уснули навеки. Но затем я принял решение
менее опасное и, разбудив шлепками Гитона, зверски уставился на Аскилта и
сказал:
- Своим поступком ты честность запятнал, ты дружбу нашу разрушил.
Собирай поэтому скорее свои пожитки и ступай искать другое место для своих
пакостей.
Аскилт не возражал, но, когда мы добросовестно разделили имущество, он
заявил:
- Теперь давай и мальчика поделим.

⇐ Предыдущая 3 4 5 6 789 10 11 12 Следующая ⇒