На Батумском рейде 3 страница

Козин, связанный с береговым подпольным комитетом через рабочего Силибистро, с этого дня ещё осторожнее, но и энергичнее стал агитировать среди матросов.

.... Вечером, укладываясь спать, матросы обсуждали дневное происшествие. Веснущатый Лаптев цветисто ругался:

— И что ему моя физиономия приглянулась?

— А, может, у тебя в скулах магнит?

— Помалкивал бы! Железный кулак и на твоём портрете крендель месит.

— Эх вы, плотва! Вот, Трофименко, вся сила флота, в тебе, а ты не разжигаешь топку. А фонари на роже, как бляхи в царский день, носишь, — растягиваясь на койке, добродушно проговорил Козин.

— Право на борт, — усмехнулся сигнальщик Трофименко. — Сила? «Поки сонце зийде — роса очи выисть».

— Ежели у кого шарик плохо варит, для того на веки-вечные тьма-тьмущая, — с преувеличенной солидностью заметил Егор.

Степанов вдруг быстро поднялся:

— Вот ты, Лобов, по всяким морям плавал, по-заграничному говоришь: «гудбай! вери гут! » А тебя на родине гнут да гнут.

— Ума за морем не купишь, коли дома не запасся, — спросонья буркнул Лашков.

— Эх, братцы, и офицерье друг дружку лягать стали.

— За милую душу!

— Паны дерутся, а у хлопцев чубы, трещат, — вздохнул Трофименко.

— Ничего коммунары, скоро вверх дном перевернём белую кость, — убеждал Козин. — Черноморцы, сомкнись плотней! Черноморцы, напирай дружней!..

Подходил к концу 1901 год. Батум, забыв тревоги и волненье, принарядился. На балконах повисли гофрированные бумажные фонарики, весёлыми огоньками будоражившие сумрак. Гирлянды разноцветных лампочек на рейде мерцали в зыбком воздухе. Гремела музыка. В витрине кондитерской на Мариинском проспекте сахарный ангел держал «коробку счастья»

В этом городе были свои обычаи. У богатых подъездов, у ворот домиков, у входа в лачуги светились фонари, чтобы новому году не блуждать в потёмках.

Новый год! Что несёт он миру? Как распределит земные блага? Скорбь, радость, удачи, крах... Как предугадать это?

Подслушать разве под чужим окном? Или спросить прохожего? Или во мгле вглядеться в зеркало? Опустить кольцо в расплавленный воск? Разгадать смысл теней пепла на стене? Вернее всего — задобрить весёлым звоном бокалов, бравурной музыкой. И, громко, заглушая поступь судьбы, восклицать: «С новым годом! С новым счастьем! »

Особенно оживлённо было в Офицерском собрании Михайловского крепостного батальона. Радушный хозяин, командир батальона полковник Мертвигрен, любезно принимал морских офицеров-березаньцев в зале, превращённой им в тропический сад и освещённой китайскими фонарями.

— С новым годом! С новым счастьем!

Звенели бокалы в руках дам и офицеров. Опьянял запах пудры, терпких духов и тропических растений. Упоённые пары стремительно проносились в мазурке. Звон шпор, восклицания, смех. В углу на диване захмелевший капитан Антадзе уверял Белоконя, что ни один новый год ничего нового ещё человечеству не приносил, а счастье, — будь оно новое или старое, — это свинья с намазанным вазелином хвостом, за который никак офицер ухватиться не может.

А в гостиной, превращённой в цыганский шатёр, штабс-капитан князь Вачнадзе, окружённый мичманами и подпоручиками, пел под гитару:

Верь, твой глуп идеал,

Здесь лишь нужен Ваал.

На кой чорт, посуди,

Убежденья твои.

У людей нет идей,

Плюй на всё!

Плюй на всё!..

— С новым годом! С новым счастьем! — провозгласил военный губернатор.

Гремела музыка. Взвивался серпантин. Беспечно кружились дамы, кавалеры. Сверкали эполеты, туго накрахмаленные манишки, ожерелья. Подымали бокалы с холодным клико, желали здоровья «его императорскому величеству». И в самозабвении не чувствовали, что от петербургских окраин, от цехов военного Обуховского завода, и на батумский берег уже накатывается штормовой вал...

Но этот штормовой вал радостно ожидали в празднично убранном домике Силибистро Ломджарья. Рельефно выделялось на ковре вычищенное оружие хозяина, в простенке красовалась отполированная чонгури[1]; ближе к тахте, Вера, сестра Силибистро, прибила шитую коралловую туфлю с вложенными в неё фотографиями. В углу на круглом столе, накрытом дешёвенькой ажурной скатертью, миловидная Наташа Киртадзе поставила чичилаки — ствол орешника с полусрезанной корой, повисшей длинными стружками, и принялась подвешивать к ним конфеты, плоды, елочные игрушки.

Праздновали в складчину, по два рубля с каждой семьи. Друзья собирались принаряженные. Хозяева встречали их радушно и многозначительно. Чувствовалась особая приподнятость, торжественность. Тут объединились люди общей судьбы и устремлений. Всех их радовал не только наступающий новый год. Улыбались чему-то светлому, словно неожиданно проснулись после тяжёлого сна в расцветающем саду.

Наташа, чуть опустив густые ресницы, поставила на край стола фаянсовую вазочку с ароматным тропическим цветком.

__________________________________________________________________________

[1] Грузинский трех или четырехструнный музыкальный инструмент, напоминающий гитару.

— Это для него... — и, рассаживая гостей, просила: — Не взыщите за угощение... скромное.

— Скромное, но такого никогда не дождаться Ротшильду.

— Присаживайтесь.

— Спасибо, дорогая... Но где же он?

— Что-то запаздывает...

— Не беспокойтесь. Ровно в двенадцать пожалует, — отвечала Вера, хлопотливо разливая вино.

— Только, друзья, повторяю, — заговорщицки подмигнул Силибистро, — нужно выбрать веселого тамаду, чтобы пили, пели, чтобы был шум... Одним словом, встречаем новый год!

— Хорошо, хорошо, Силибистро... Ты только шире распахни двери в свой винный погреб.

— Пейте, хватит, — смеялась Наташа.

— Если хватит, такой шум устроим, что оглушим всех нефтяных королей.

— Они и так глухи!

У всех в руках уже были стаканы с красным вином. Стрелка приближалась к двенадцати. Раз — ударили стенные часы. В соседней комнате скрипнула дверь. Торопливо вошёл товарищ Сосо, как называли в ту пору рабочие Батума Иосифа Виссарионовича Сталина. Его встретили возгласами и приветствиями.

Наступило молчание. Значимость этого короткого молчания подчёркивали медленные удары часов, провожающие старый год. Три... пять... семь... двенадцать... «С новым годом! » И сразу зазвенели стаканы, комнату наполнили тёплые слова пожеланий. Тамада громко провозгласил:

— С новым годом! С новым счастьем!

Поднялся товарищ Сосо, в его гранёном стакане слегка искрилось вино. Из-под резкого излома бровей мягко улыбались карие, далеко смотрящие глаза. Он энергичным кивком откинул назад густую прядь волос и спросил:

— Все ли встречающие налицо?

Хозяйка поставила на стол миску горячего супа.

— Вот это кстати! — послышались возгласы.

— Если бы не кстати, не стали бы подавать, — улыбнулась Вера.

—« Все налицо: Ротшильд, Манташев, Сидеридис, Каплан, Рихнер, — перечислил Силибистро представителей заводов.

— А выпили все? До дна, пить до дна! — командовал тамада.

— Мравалжамиер нашей встрече, — провозгласил Миха, староста портовых грузчиков.

— Мравалжамиер! Мравалжамиер! — послышалась заздравная.

Миха обвёл собравшихся довольным взглядом:

— В родной семье встречаем мы сегодня второй год нового века. Что дал рабочим ушедший тысяча девятьсот первый, известно каждому. Пожелаем друг другу нового счастья и новых побед! Ещё совсем недавно мы услышали правдивые слова о страшном положении рабочего и о несправедливом разделе на земле жизненных благ. Кто принёс нам эту правду? Наш Сосо, обладающий горячим сердцем и мудрым словом. Так встретим же смелей новый боевой год, как сам он встречает нас в полном здоровье к решимости за этим приветливым столом.

— Выпьем! Выпьем! Мравалжамиер! — подхватили

мужчины, передавая в застольной свое настроение.

И когда все осушили бокалы до дна и вновь наполнили их, Силибистро предложил послушать товарища Сосо. Задвигались стулья, табуреты, звякнула упавшая вилка, и сразу оборвался шум.

Говорил товарищ Сосо увлекательно, точно рассказывал интересную повесть. Но каждое вычеканенное слово, ясное и простое, было предвестником бури. Он говорил, что залог победы рабочего дела — дисциплина, единение и борьба. Уже не только земля, но и море колеблется под царём. Весь Черноморский флот настороженно прислушивается к неуклонно приближающемуся девятому валу. Но не одно Черное море плещет гневом у закрепощённого берега. За Севастополем и Одессой вот-вот забурлит Кронштадт и Ревель. Моряки и солдаты — это те же рабочие крестьяне. И от авангарда пролетариев зависит повернуть их оружие на правильную. цель. Организация должна иметь руководящий центр, причём необходимы крайняя осторожность и большая конспирация. Осторожность и мужество — вот что нужно! В руководящий центр должны войти лучшие проверенные товарищи. А комитет будет называться Комитетом Батумской организации РСДРП и являться организатором и руководителем борьбы. Комитет надо выбрать сейчас.

Сосо опустился на стул и отпил глоток вина, но ещё какие-то полминуты продолжалось молчание. И вдруг все одновременно, словно от какого-то магического толчка, вскочили, восторженно зарукоплескали. И вновь в заздравном тосте столкнулись стаканы, и тамада, крикнув: «Меня мучает жажда! », залпом осушил уже гулявшую по рукам азарпешу — ковш.

— Да здравствует наш наставник! — воскликнул Дементий.

— Да здравствует! — вторили все, звеня стаканами. И вновь раздались слова стройной «Мравалжамиер». Товарищ Сосо с увлечением подтягивал заздравную своим высоким голосом. А когда песня кончилась, он очистил яблоко и поднёс первую дольку на кончике ножа раскрасневшейся Наташе. Выждав, пока схлынула волна смеха и шуток, он продолжал:

— А теперь дальше. Назовите членов комитета.

Весёлый Теофил переглянулся с друзьями и с лукавым притворством заметил, что как будто уже давно выбрали, и даже руководителя все знают по имени.

— Да здравствует Батумский Комитет и его руководитель — наш дорогой учитель товарищ Сосо! — провозгласил Силибистро.

Когда несколько затихли восторженные рукоплескания, Силибистро приподнято произнёс:

— Вступим же в новый год сплочённой боевой дружиной! За новую жизнь, друзья! За вестника бури! Поклянёмся, что пойдём всюду за нашим Сосо!

— Да живет Российская социал-демократическая партия! — добавил Миха.

Кто-то тихо запел:

Отречемся от старого мира...

Наташа порывисто распахнула ставни, и в окно заструился ранний рассвет. Комната наполнилась опаловой дымкой.

— Хасан Бегура! — предложил Сосо, и дружно палилась любимая им застольная песня.

Погасили лампу. Яркий луч солнца упал на стол и позолотил гранёные стаканы, фаянсовое блюдо.

— Наконец-то и у нас на столе появилось золото, — улыбнулась Вера.

Товарищ Сосо встал, мягко оглядел собравшихся и поднял стакан.

— Вот уже встало солнце. Это солнце скоро будет сиять для нас. Верьте в это товарищи!..

Наступивший январь лёг глубокой межой между ушедшей беспросветной ночью и пробуждающимся утром. Всё оживлённее становился Батум. Непривычно длительно гудели фабричные гудки. Рабочие то одного, то другого завода предъявляли экономические требования, бастовали, неуловимо где-то собирались, распространили нелегальную литературу, призывали к восстанию. Стараясь держаться с достоинством, директора выпускали на жилеты золотые цепи часов и прятали в карманах браунинги.

Форты крепости ощетинились пушками. Жандармерия и полиция сбились с ног, а на завод Ротшильда пожаловал сам военный губернатор Самгин, вызванный из Кутаиса.

Господин Лен широким жестом указал на окно, за которым виднелись новые гигантские керосиновые резервуары с белыми надписями нефтяного синдиката. Под резервуарами на вновь проложенных железнодорожных путях темнели длинные составы цистерн, но возле, них «не сгибали спины туземцы».

— И это, ваше превосходительство, в тот момент, когда Германия укрепляет свои позиции на Ближнем Востоке! Когда строительство Багдадской железной дороги близится к концу! Когда канцлер Бюлов кричит на весь мир, что ему надоело наблюдать, как другие народы делят между собою землю и воды — это, ваше превосходительство, намёк на нас, — а самому лишь довольствоваться голубым небом. Несчастный немец, он, видите ли, требует и для себя места под солнцем, а сам под шумок готовится протянуть Багдадскую магистраль в Иран, угрожая тем самым Баку. Позор! Рокфеллер вложил огромные капиталы в развитие русской промышленности на Кавказе! Капитал «Стандарт ойль компани» проводник прогресса. Но проводник требует порядка. Нельзя позволять рабочим срывать международный нефтяной экспорт. Ведь нефть, отправляемая нами сейчас в Лондон, идёт на усиление английского военного флота, предназначенного пресечь экспансию Германии в сторону Баку.

И военный губернатор пожелал лично беседовать с непокорными рабочими. Грозя Сибирью, он, как отец, уговаривал представителей рабочих прекратить забастовку и отказаться от «бессмысленных требований»: работать не свыше десяти часов, считать воскресенье днём отдыха.

Разгорающаяся экономическая борьба требовала сложной тактики. Товарищ Сосо искусно применял её и, разъясняя рабочим связь между капиталистами и правительством, настаивал на непримиримых действиях. И правда, администрация предприятий, неожиданно столкнувшись с единой волей масс, вынуждена была итти на уступки.

Наконец, Лория заметил, что в воскресной школе, где и он «просвещал», рабочих становится всё меньше. Он доискивался причины такого равнодушия и несколько успокоился, узнав от Луганского, фельетониста газеты «Черно-морский вестник», что привлечь трущобников к учению можно только путём открытия при воскресной школе дешёвой чайной...

Именно в это воскресенье в кружке молодого пропагандиста товарища Сосо собралось особенно много рабочих.

— Чему учат вас в воскресной школе? — спросил товарищ Сосо.

— Там учат, как двигается солнце, — ответил пожилой жестяник.

— Солнце, не бойся, не собьётся с пути, — усмехнулся Сосо. — А вот ты учись, как должно двигаться революционное дело. Помоги мне устроить маленькую нелегальную типографию...

И вскоре новые листовки, в которых ярко описывались победы рабочих над администрацией, уже будоражили матросов. В кубрике было жарко от споров.

Даже самодовольный старший офицер Белоконь стал замечать нечто новое в матросах. Как будто всё оставалось неизменным: они вытягивались в струнку, держали руки по швам, отчеканивали «Есть! », но в глазах светилась дерзость, пренебрежительность. Словно струя по палубе, растекался шепоток. В кочегарках, в тёмных переходах, в камбузе, в помещениях команды витало что-то зловещее. Морщился старший офицер. Радовали его только новобранцы, такие, как Егор Карнов, против обыкновения ставшие в кратчайший срок образцовыми матросами. Они полюбили море и раболепно выполняют команду. Даже желчному Фитингофу, этому потомственному брюзге и задире, не удаётся найти никаких провинностей.

Козин тихо дотронулся до рукава Егора, и они отошли к борту. Показалась ранняя звезда, багряная полоска сползла с моря, точно ж то-то незримо набрасывал ночной покров.

Помолчали.

— Ишь, как кувырнулась рыбешка! — засмеялся Козин.

— Кувырнуть бы на такой манер адмирала с кортиком и штиблетами.

— Вот и я об этом, — Козин с невольным удовольствием посмотрел на Егора. «Не узнать Егора. Совсем парень другим стал. Как он стремится к знаниям и как он страстно ненавидит всех угнетателей — настоящим революционером становится», — думает Козин.

Егор стал ближайшим другом и помощником Козина. Без совета Козина он ничего не предпринимал. Да, Егор уже твёрдо определил свою судьбу. Революционная борьба стремительно захватила его и понесла к родным берегам. Увлекательным и прекрасным казалось ему всё происходившее. Море для него теперь не было мрачной водяной пустыней. Оно сдружилось с ним — напевало буйные песни, рассказывало озорные сказания и сулило спасительный луч маяка.

— Вот чем море хорошо, — оборвал молчание Козин, — плывёшь, плывёшь, кругом один синий рассол, а всегда доплывёшь до существенного... К примеру, Батум, до чего бухта на откосе, а восходит здесь такая заря, что сковырнёт и царя. Я вчера на берегу с нашим связистом, с Силиби- стро, знатный рабочий... обсуждал дела пролетария. Подвинулись, почитай, на сорок миль. А всё тот, молодой... С большой аккуратностью ведёт корабль сквозь шторм и штиль. Лёд и подводный камень ему нипочём. А почему? Сила времени в его крови. Всех начал раньше, негнущийся рулевой Сосо, друг суши и моря, он говорит, — свержение существующего строя. А для этого, говорит, нужна крепкая организация. И ещё — безоговорочное единение всех, кто против двуглавого орла... А настоящая удача, говорит, зависит от конспираторства...

— Да, вот оно как? Выводит, наш крейсер первый поднял пары!

— Пары до поры! И нам надо навести конспирацию на «Березань», а то лягавые уже принюхиваются.

Козин, до шепота понизив голос, рассказал, с чего начались волнения на батумских заводах. Рассказал о пожаре в распиловочном цехе завода Ротшильда, потушенном рабочими, которым обещано было за усмирение стихии по два целковых. А когда пошли за деньгами, директор нагло ухмыльнулся: «Потушили — спасибо! А деньги за что? Пожар — не работа». Обида взяла. Думали-гадали, ничего не нагадали. Тут разумный совет товарищ Сосо дал. Ну, рабочие, значит, после шабаша ввалились в контору. Побушевали всей силой и добились «двухрублёвой победы». Оно как будто и пустяковый случай, но поучительный.

Ещё о многом задушевно рассуждали Козин и Егор. Бухту окутывала тишь. Уже не было видно их лиц, и только в сумраке мерцали два огонька цыгарок...

Инициаторов воскресной школы все больше тревожило равнодушие к их просветительной деятельности. И господин Лен поспешил — в таких случаях он всегда спешил — выдать сумму на покупку волшебного фонаря.

— Опыт уже подтвердил тот факт, — говорил он Петру Петровичу, — что световые картинки в значительно степени отвлекают рабочих от буйства.

Тут же было решено, что Лория, как влиятельный батумец, должен принять меры к спасению «подзащитных» от мрака и невежества.

Но не только это обстоятельство вынудило Элизбара Давидовича взяться за перо. Администрация завода Ротшильда хотя и хвастала, что сила на её стороне, однако становилась всё озабоченнее. Начавшиеся конфликты с «нахальными» рабочими уже нельзя было уладить ни угрозами, ни обещаниями. И тут Элизбар Давидович проявил свою эластичность. Встречаясь во дворе завода с наиболее видными рабочими, он дружески подходил, предлагал закурить и заговорщицки понижал голос:

— Мы верим, стараемся верить радужным посулам новолетья. Смотреть сквозь чёрные очки на вещи, ждать впереди только зла — это значит заморозить себя, отогнать от себя надежду.

И, не замечая презрительных взглядов, которыми нефтяники провожали «либерала», он входил в кабинет господина Лена и сокрушённо разводил руками:

— О темпора, о морес! [1] Доказываешь этим, дикарям, что заводы кормят их, что простое чувство самосохранения подсказывает не итти против работодателей. А эти невежды изрекают: «Прекратят рабочие трудиться — первые умрут с голода работодатели».

И Элизбар Давидович с чистым сердцем, выполнив долг, усаживался за письменный стол и, копаясь в бумагах и книгах, изыскивал букву закона, охраняющего интересы Ротшильда.

Но когда в воздухе пахнет грозой, дальновидные не выходят на улицу без плаща. Даже этот защитник уголовников, Чантадзе, стал носить шляпу на затылке. А газетчик Луганский вдруг разразился в листке «Батум» убогой статейкой с либеральными воплями. Но кто так пишет?!

«Приказчики батумских керосиновых заводов. Вот люди, обречённые влачить беспросветное существование, не скрашенное ни одним лучом «радости жизни»...

С тёмного рассвета до позднего вечера неустанно суетятся эти заводские труженики, работая исключительно для того, чтобы кормиться.

Кормиться! Какое страшное слово! Трудиться всю жизнь, не, покладая рук, и в результате еле сыт! ».

Надо писать так, чтобы кровь в жилах стыла! Чтобы, слезы из глаз брызгали! И...

___________________________________________________________

[1] О времена, о, нравы! — известное восклицание Цицерона.

Однажды утром полицмейстер, развернув «Черноморский вестник», чуть не поперхнулся чаем.

— Что это адвоката оса ужалила?! Нет, ты Послушай, — и он с ужимками прочёл:

ПЕЧАЛЬНИКИ НИЩЕТЫ

Горе бедному люду Батума! Едва прикрытые сквозными лохмотьями, дрожат они на холоде без пищи, без крова в этот сумрачный день, окутанный гнилым туманом, слезящийся долгим, как вечность, дождём.

Чёрствость ли сердца, отсутствие деятельной инициативы у более сытых и счастливых батумцев виною того, что здесь нет до сих пор ни чайных, ни ночлежек, ни столовых для бесприютных горемык, где бы они могли согреть окоченелое тело теплом, а желудок дешёвой и питательной пищей!

А ведь есть же в Батуме и должны быть! — печальники нищеты, любящие «потолковать о меньшом брате, погорячиться о добре».

Вероятно, в «своё время» они наговорили немало жарких слов на тему о страданиях народа, приятным басом оплакивали тех, чей «стон раздаётся над великою русской рекой», «чьей великою скорбью народной переполнилась наша земля» и так далее.

Что ж им мешает теперь, окрепшим и упрочившим своё личное положение, иногда — хотя бы между «делом» — уделить крупицу внимания и сердца голодному бесприютному «брату». И прав оказался поэт, чьими стихами они любили щеголять в молодости:

«Но счастливые глухи к добру»...

— Воистину оса ужалила! — возмущалась полицмейстерша. — Подумаешь, печальник нашёлся! И так вызывающе, накануне бала у губернатора! Надо дать ему по рукам, чтобы другим неповадно было.

— Ну, ну, ты не выдумывай проговориться Нине Александровне. За ней сам Драгин увивается. Не кто-нибудь, а вице-губернатор...

И полицмейстер, пристегнув шашку, поспешил на завод Сидеридиса дать по рукам, кому, по его разумению, следовало...

После трёхдневного шторма, застигшего «Березань» в учебном плавании, день выдался удивительно приятный.

Лазурь моря, словно зеркало, отражала контуры пароходов и кораблей.

Первый поспешил съехать на берег Белоконь. Как раз сегодня он приглашён на обед. Надев выходную тужурку и надушившись ландышем, он крикнул вестовому:

— Шестёрку!

Где-то наверху раздались свистки, и когда Белоконь вышел на палубу, у трапа уже словно застыли фалрепные матросы. Придав лицу сугубо деловое выражение, он по трапу спустился в ожидающую его шлюпку.

Группа матросов, натягивая новый брезентовый чехол на орудие, с завистью прислушивалась к знакомой команде:

— Весла-а... на во-ду!

На оконечности косы, ограничивающей бухту с западной стороны, рельефно выступал фора Бурун-табиэ. Пряный запах табака и лимонов смешивался с запахом смолы и остро щекотал ноздри. И, как всегда, на полубаках кочерм и фелюг, между корзинами со свежим уловом и виноградом, сновали рыбаки и мореходы в красных чалмах и куртках, с кривыми ножами за поясом.

На берегу Белоконь, выбрав в цветочном магазине букет, лихо подкатил на фаэтоне к белорозовому подъезду.

Элизбар Давидович встретил гостя радушно, в приподнятом настроении:

— Наконец-то и Батум стал походить на город!

За столом, чокаясь с Белоконем, адвокат восклицал:

— Вы, моряки, — счастливцы! Снялись с якоря и поплыли за впечатлениями! А мы?! Что такое Батум? Заезжий двор, в котором долго не засиживаются и в который заезжают для недолгой остановки. Вы возразите: а военные? Сегодня они здесь, а завтра их переведут куда-нибудь. Чиновный люд? Но и его нельзя считать оседлым населением. Промышленники и коммерсанты? Они до тех пор в Батуме, пока не перестанут выкачивать за границу нефть. Затем солидное число всевозможных аферистов, российского и иностранного происхождения, рвачей, хищников, ловко обделывающих свои земные делишки. Разве городская управа может считать их горожанами? Нет, я как гласный буду протестовать!.. Значит, лишь меньшинство, по воле судеб попавшее в сей «портовый» город и зацепившееся на якоре, может быть причислено к постоянному городскому населению.

— Но что мы даем нашему постоянному населению? Карты! Карты! И карты! Печальная традиция! Без карт провинция не может прожить ни единого дня. И в самом деле, попробуйте уничтожить карты, и, уверяю вас, число самоубийств обязательно увеличится. Как же существовать без червонной дамы или без червонного туза? А сколько вреда от этих дам, червонных и не червонных! Вот сногсшибательный пример: за год в бакинском клубе израсходовано 43 896 колод карт. Они отняли у игроков 55 тысяч рабочих дней. Это мне рассказывал господин Чельман.

Белоконю были безразличны рассуждения и статистические выкладки будущего гласного, но в этом тропическом захолустье жила мадам Лория, и он решительно запротестовал:

— Город, где благоухают мимозы и глаза красавиц притягивают, как синие огни маяка...

— А вы не заметили, на что похожи глаза Гуриели, когда он смотрит на вас? — уголками губ улыбнулась Нина Александровна.

— На вахте от меня ничто не ускользает. Глаза его сиятельства подобны глазам римских гусей.

— Браво! Браво! — надрывался от хохота Элизбар Давидович. — До сей поры все сравнивали князя только с бараном. Пью за новатора! — И он весело чокнулся со старшим офицером. — Гусь тем более кстати, что Гуриели завтра в ночь клянётся спасти Батум.

— Не понимаю, почему не сегодня?

— Кроме шуток, Нина. Часа два назад в кабинете господина Лена, очевидно, с целью покичиться передо мною, этот гусь с кокардой на лбу хвастал, что напал на след подпольной типографии и завтра ночью он окружит Соук-Су, где воскресенья ради соберутся революционеры на митинг. Он, мол, им покажет мутить Батум, он переловит эту хамсу и с головой окунет в керосиновый бак. В общем veni, vidi, vici, то-есть пришел, увидел, победил. Вице-цезарь Дрягин якобы уже обещал гусаку золотую медаль на станиславской ленте с надписью: «За усердие». Безусловно, и рабочие захотят наставить ему медаль под глазом. Желаю успеха! Виват!

— Вы это серьёзно? — насторожился Белоконь.

Совершенно серьёзно.

— Почему же этот хвастун нарушает элементарный закон полицейской службы?

— Вот именно! — в свою очередь насторожился Лория. — Вы только представьте, на кого возлагается охрана общественного порядка!..

Белоконь для приличия поговорил ещё несколько минут и решительно поднялся.

Получив от мадам Лория розу в петлицу и батумский журнал «Волна» с девизом: «Плыви, борись и благословляй страданья! », старший офицер поспешил на крейсер. Он внезапно вспомнил скандал в канцелярии штаба Черноморского флота, где у писарей-матросов дежурный офицер обнаружил не только запрещённые прокламации, но и гектограф... Да, необходимо уберечь «Березань» от заразы и не увольнять на берег матросов...

Он так и доложил капитану в кают-компании. Лишь некоторым матросам, по мнению Белоконя, особенно исполнительным и благонадежным, следует давать поручения на берег.

— Впрочем, — небрежно смахнул пепел с папиросы Белоконь, — можно не тревожиться. С князем Гуриели шутки коротки. Завтра ночью митинг в Соук-Су будет последним.

— Эту революцию, — добавил Фитингоф, — я бы при хлопнул на кладбище одним залпом на самой короткой дистанции…

Ночью сосед по койке толкнул Егора и прошептал:

— Слышь, завтра на кладбище Соук-Су фараоны революцию убивать будут.

Егор вскочил. Вестовой, подававший ужин офицерам, досконально передал Егору подслушанный за дверью разговор.

Едва забрезжил рассвет, Козин помчался к баталеру и получил для себя и Егора внеочередной наряд доставить с берега свежую рыбу к ужину господам офицерам.

На следующее утро, несмотря на понедельник, Батум выглядел необычно. Неизвестно, кто и когда успел распространить потрясающую новость. Но в магазинах, банках, домах, на Приморском бульваре, в кафе, всюду оживлённо обсуждали неудачную ночную охоту Гуриели в Соук-Су.

Особенно торжествовал Лория. Он узнал о кознях, которые строил Гуриели против избрания его, присяжного поверенного, в гласные. Полковнику Лавочинскому он не без ехидства говорил:

— Нет, подумать только, этот болтун нарушил элементарный закон полицейской службы! Он на всех перекрёстках авансом праздновал золотую медаль, а митинговщики, узнав о намерениях Нат Пинкертона окружить Соук-Су, пропели ему de prof undis, то-есть погребальный псалом, и разошлись на два часа раньше. Их сиятельство, споткнувшись о груду окурков, покинул местом «вечного покоя» в самом беспокойном состоянии.

Через час в кафе Элизбар Давидович, перегнувшись через столик, конфиденциально шептал своему коллеге Чантадзе:

— Да, что ни говори, а наш пролетариат пробуждается! Подуло свежим веянием. Пора!..

Обсуждали ночное событие и в рыбацком поселке. Сидя на корточках за починкой рогожных неводов для ловли кефали, рыбаки понимающе переглядывались, хвалили расторопность двух матросов, принесших с русского корабля добрый ветер, хвалили ловкость Ахмеда, донёсшего вовремя рабочему люду нужную весть.

Впрочем того же дня, который оставил столь славный след в летописи проснувшегося Батума, Силибистро Ломджария отправился в окрестное селение Махмудия к Хашиму Смырба — «продавцу» фруктов и овощей, который встречался Егору на молу, а рабочим у ворот заводов.

⇐ Предыдущая 1 234 5 Следующая ⇒