ПОЗНАЙ САМОГО СЕБЯ 12 страница

Таясь, Александр наблюдал за матерью из‑ за дуба, а она куда‑ то пошла по дороге, полосатой от длинных теней. Он последовал за ней, все так же скрываясь и не производя ни малейшего шума. Мать остановилась перед руинами древнего святилища, где стояла деревянная культовая статуя, едва узнаваемая, побитая временем и непогодами. На древнее изображение Диониса, бога буйного разгула и пьянства, падал неверный свет зажженной кем‑ то лампы — признак того, что святилище еще посещают.

Олимпиада легкой походкой, словно танцуя, приблизилась к статуе, протянула руку к ее основанию, и в пальцах у нее, как по волшебству, появилась тростниковая флейта, на которой она начала играть, разнося по ветру сочные вибрирующие ноты. Магическая мелодия вскоре заглушила ночные звуки леса, летя меж ветвей, едва колеблемых дыханием ветерка.

Прошло некоторое время, и на музыку кто‑ то откликнулся из леса таинственной песнью, которая терялась в шуме листвы, сливаясь то с отдаленным пением соловья, то с журчанием родника в гроте. Постепенно она становилась все более чистой и отчетливой.

Послышались звуки других тростниковых флейт — протяжные, отстраненные, словно положенные на музыку ветром.

Олимпиада положила свой инструмент на подножие статуи, сняла плащ и стала танцевать под ритм этой мелодии. Из леса вышли мужчины и женщины в звериных масках, с внешностью сатиров и менад. Некоторые дудели в камышовые дудки, другие принялись плясать вокруг идола и царицы, словно узнали в ней второе божество.

Пляска делалась все стремительнее, прибывали другие незнакомцы — с тимпанами и барабанами, задавая все более бешеный ритм. Никого было не узнать из‑ за темноты и масок, но тела мало‑ помалу обнажались, обвивая друг друга в танце, а потом они попадали на землю вокруг статуи в конвульсиях и судорогах диких совокуплений.

В этом хаосе звуков и фигур Олимпиада вдруг застыла, подобно деревянной статуе Диониса, сама — ночное божество. Голые мужчины в масках приблизились к ней в лунном свете ползком, как звери.

Александр, одновременно возбужденный и встревоженный этой сценой, схватился было за меч, когда, заметив что‑ то, замер за скрывавшим его стволом дерева. В этот момент из‑ под земли показалась огромная змея. Она подползла к статуе бога, а потом медленно обвилась вокруг ног матери.

Олимпиада не пошевелилась, ее тело одеревенело, глаза уставились в пустоту — казалось, она не слышит и не видит происходящего вокруг. Еще одна змея выползла из‑ под земли, а потом еще одна и еще, и все, одна поверх другой, оплетали ноги царицы.

Самая большая из всех, первая, поднялась над другими; своими кольцами она охватила туловище Олимпиады и накрыла ее голову своей.

Бешеная музыка вдруг затихла, фигуры в масках отступили на края поляны, потрясенные и как будто испуганные этим сверхъестественным явлением. Потом змея распахнула пасть, высунула тонкий раздвоенный язык и издала тот самый звук, что Олимпиада извлекала из своей флейты: сочную текучую ноту, мрачную и вибрирующую, как голос ветра в дубовых ветвях.

Лампы одна за другой потухли, и в лунном свете Александр видел лишь поблескивавшую в полумраке чешую рептилий, а потом все исчезло. Он глубоко вздохнул и вытер со лба холодный пот, а когда чуть погодя снова взглянул на маленькое заброшенное святилище, то поляна была совершенно пустой и безмолвной, как будто здесь ничего не происходило.

Тут он почувствовал прикосновение к плечу и стремительно повернулся, схватившись за меч.

— Это я, сын, — сказала Олимпиада, удивленно глядя на него. — Я проснулась и увидела, что тебя нет. Что ты тут делаешь?

Александр протянул к ней руку, словно не веря своим глазам.

— Но что ты тут делал? — снова спросила царица. Александр покачал головой, словно стряхивая сон или кошмар, и встретил глаза матери, еще более глубокие и черные, чем ночь.

— Ничего, — ответил он. — Вернемся назад.

На следующий день они встали, когда вода родника засверкала на солнце, и молча пустились в путь на запад. Как будто оба не решались заговорить.

И вдруг Александр обернулся к матери.

— О тебе рассказывают странные вещи, — сказал он.

— Какие? — не поворачиваясь, спросила Олимпиада.

— Говорят… Говорят, что ты участвуешь в тайных обрядах и ночных оргиях Диониса, что ты владеешь колдовством.

— И ты веришь?

— Не знаю.

Олимпиада не ответила, и долго они молча ехали шагом.

— Я видел тебя прошлой ночью, — снова нарушил молчание Александр.

— Что ты видел?

— Я видел, как ты звуком своей флейты созвала оргию и вызвала из‑ под земли змей.

Олимпиада обернулась и метнула на сына холодный взгляд, в ее глазах блеснул свет, как у появившейся прошлой ночью змеи.

— Ты воплотил мои сны и последовал за моим духом сквозь лес: бестелесный образ, как тень мертвых. Поскольку ты — часть меня и обладаешь божественной силой.

— Это был не сон, — прервал ее Александр. — Я уверен, что видел все это наяву.

— Бывают места и времена, в которых сон и реальность путаются; бывают люди, способные пересекать пределы реальности и уходить в края, населенные тайной. Когда‑ нибудь ты покинешь меня, и мне придется уйти из моего тела и улететь в ночь, чтобы видеть тебя, слышать твой голос, твое дыхание; чтобы быть рядом с тобой, когда я буду нужна тебе.

Оба не проронили больше ни слова, пока солнце не поднялось высоко в небо. На Беройской дороге их встретил Гефестион. Александр спешился и побежал ему навстречу.

— Как тебе удалось нас найти? — спросил он.

— Твой Букефал оставляет следы, как дикий бык. Это было нетрудно.

— Что нового?

— Ничего особенно нового сказать не могу. Я отбыл вскоре после вас. Но, наверное, царь так напился, что не стоял на ногах. Думаю, его помыли и уложили спать.

— Думаешь, он вышлет за нами погоню?

— Зачем?

— Он хотел убить меня.

— Он просто напился. А как только проснется, сразу спросит: «Где Александр? »

— Не знаю. Мы много наговорили друг другу. Это трудно забыть обоим. И даже если отец захочет забыть это, всегда найдется кто‑ нибудь, чтобы тут же напомнить.

— Все может быть.

— Ты сказал Евмену про собаку?

— Первым же делом.

— Бедный Перитас. Ему будет плохо без меня: он подумает, что я его бросил.

— Не только ему будет без тебя плохо, Александр. Я бы тоже не вынес твоего отсутствия — потому и решил отправиться за тобой.

Они пришпорили коней и догнали Олимпиаду.

— Приветствую мою царицу, — сказал Гефестион.

— Здравствуй, мой мальчик, — ответила Олимпиада. И они вместе продолжили путь.

***

— Где Александр?

Филипп только что вылез из ванны, и женщины растирали ему плечи и спину льняным полотенцем. Подошел адъютант:

— Его нет, государь.

— Вижу, что нет. Надо позвать.

— Я хотел сказать, что он уехал.

— Уехал? Куда?

— Никто не знает, государь.

— А! — крикнул Филипп, швырнув на пол простыню, и голый начал широкими шагами расхаживать по комнате. — Я хочу, чтобы он сейчас же попросил у меня прощения за свои слова! Он выставил меня посмешищем перед гостями и женой. Разыщите его и немедленно приведите ко мне! Я разобью ему морду в кровь, я изобью его до…

Адъютант побледнел и стоял, ничего не говоря.

— Ты слушаешь меня, ради Зевса?

— Я слушаю тебя, государь, но Александр отбыл вскоре после того, как вышел из пиршественного зала, а ты был слишком… слишком не расположен принимать меры в отношении…

— Ты хочешь сказать, что я слишком напился, чтобы отдавать приказы? — заорал ему в лицо Филипп.

— В действительности, государь, ты не приказывал, и…

— Позовите царицу! Быстро!

— Которую, государь? — спросил адъютант в еще большем смущении.

— Которую, несчастный? На что мне эта девчонка? Позови мне царицу, быстро!

— Царица Олимпиада отбыла вместе с Александром, государь.

Ругань монарха была слышна даже в караульном помещении в глубине двора. Чуть погодя по лестнице сбежал царский адъютант, раздавая приказы всем, кто попадался на пути. Попавшиеся вскакивали на коней и в полный карьер отбывали во всех направлениях.

В этот день одна за другой прибывали иностранные делегации, и Филиппу пришлось принимать их, приветствовать и благодарить за роскошные свадебные подарки. Эти обязанности заняли все утро и день.

К вечеру царь устал как собака и пребывал в отвратительном настроении. И дело было не только в неделе праздников и пиршеств, но и в чувстве одиночества — впервые оно навалилось на него так тяжко.

Он отправил Эвридику спать, а сам поднялся на крышу и в свете луны долго ходил туда‑ сюда по обширной террасе. Вдруг в западном крыле дворца послышался настойчивый лай, а потом нескончаемый захлебывающийся вой.

Перитас понял, что Александра нет, и выражал луне свое отчаяние.

ГЛАВА 30

Через неделю трое беглецов добрались до Эпира и явились к царю Александру.

Молодой монарх уже знал обо всем случившемся, так как его осведомители пользовались эффективной системой срочной передачи сообщений и им не приходилось пробираться окольными путями.

Царь лично вышел встретить гостей, долго и тепло обнимал старшую сестру и племянника, а под конец и Гефестиона, с которым успел довольно хорошо познакомиться, когда гостил при дворе Филиппа в Пелле.

В этот вечер они спали в охотничьем домике, а через пару дней утром с почетным эскортом отправились в царскую резиденцию в Бутроте. Приморский город был мифическим сердцем маленького царства Эпир. Согласно легенде, там родился Пирр, сын Ахилла, приведший с собой в рабство вдову Гектора Андромаху и троянского прорицателя Гелена. Пирр сделал Андромаху своей наложницей, а потом передал ее Гелену. Как от первого, так и от второго союза родились дети, которые поженились между собой и дали начало царской династии.

Таким образом, со стороны матери Александр Македонский происходил как от величайшего из греческих героев, так и от рода Приама, правившего в Азии. Об этом пели поэты, развлекавшие за ужином царя и его гостей, спокойно проживших у него несколько дней. Но эпирский царь не питал иллюзий: он прекрасно понимал, что скоро следует ждать новых визитов.

Первый последовал однажды утром на рассвете, когда царь только что встал с постели. Это был всадник из личной охраны Филиппа, с ног до головы покрытый грязью: в последнее время в горах непрерывно шел дождь.

— Царь гневается, — сообщил он, даже не приняв ванну. — Он ожидал, что на следующий день Александр явится с извинениями за оскорбительные слова, которые он произнес перед всеми гостями и царской супругой.

— Мой племянник утверждает, что царь бросился на него с мечом в руке и что Аттал назвал царевича незаконнорожденным. Филипп должен понять, что его сын, в жилах которого течет та же кровь, обладает той же гордостью, тем же достоинством и очень схожим характером.

— Царю не нужны объяснения; он желает, чтобы Александр немедленно явился в Пеллу молить о прощении.

— Насколько я его знаю, он не сделает этого.

— Тогда он должен подумать о последствиях.

Александр спал чутко и услышал стук копыт по булыжной мостовой у караульного помещения. Он вскочил, накинул плащ и услышал слова прибывшего от отца посланника, хотя не видел его самого.

— Какие последствия? — спросил молодой монарх.

— Его друзья, за исключением Евмена, который служит царю секретарем, и Филота, сына генерала Пармениона, будут отправлены в ссылку как изменники и заговорщики.

— Я поговорю с моим племянником и сообщу тебе ответ.

— Я подожду твоего возвращения, чтобы тут же отправиться обратно.

— Но разве ты не хочешь умыться и поесть? В этом доме гостей всегда принимают с радушием и честью.

— Не могу. И так уже плохая погода задержала меня в пути, — объяснил македонский посланник.

Царь вышел из зала для приемов и в коридоре столкнулся с племянником.

— Слышал?

Александр кивнул.

— Что думаешь делать?

— Я не паду к ногам отца. Аттал меня публично оскорбил, и царю следовало вмешаться, чтобы защитить мое достоинство. Он же вместо этого бросился на меня с мечом.

— Но твои друзья дорого заплатят за это.

— Знаю, и меня это очень мучает. Но у меня нет выбора.

— Это твой окончательный ответ?

— Да.

Царь обнял его.

— Я на твоем месте сделал бы то же самое. Пойду сообщу посланцу Филиппа о твоем ответе.

— Нет, погоди. Я сделаю это лично.

Укутавшись в плащ, Александр вошел, как был, босой, в зал для приемов. Посланник сначала онемел от удивления, потом почтительно склонил голову:

— Да хранят тебя боги, Александр.

— И тебя тоже, добрый друг. Вот ответ царю, моему отцу. Скажи ему, что Александр не может просить прощения, не получив извинений от Аттала и заверений от царя, что царице Олимпиаде больше не придется испытывать унижений подобного рода и что ее ранг македонской царицы будет должным образом подтвержден.

— Это все?

— Все.

Посланник поклонился и направился к выходу.

— Скажи ему еще… Скажи еще, что…

— Что?

— Что желаю ему доброго здоровья.

— Я передам.

Вскоре послышалось конское ржание и торопливый топот копыт, который быстро затих вдали.

— Даже не поел и не отдохнул, — послышался за спиной Александра голос царя. — Похоже, Филиппу не терпится услышать твой ответ. Идем, я велел подать завтрак.

Они вышли в небольшое помещение в царских палатах, где были накрыты два стола и стояли два кресла. На столах лежали свежий хлеб, нарезанная кусками скумбрия и рыба‑ меч на вертеле.

— Я поставил тебя в трудное положение, — сказал Александр. — Ведь это мой отец возвел тебя на трон.

— Да, правда. Но за это время я повзрослел: я уже не тот юноша, каким был прежде. Я прикрываю тыл Филиппа в этой области, и уверяю тебя, это не простая задача. Среди самих иллирийцев неспокойно, побережье опустошают пираты, а на суше доносят о движении других племен, которые с севера спускаются к Истру. Твой отец нуждается во мне. Кроме того, я должен охранять достоинство моей сестры Олимпиады.

Александр поел рыбы и отхлебнул легкого пенящегося вина, прибывшего с Ионических островов. Продолжая жевать корку хлеба, он подошел к выходящему на море окну и спросил:

— Где Итака?

Царь указал на юг:

— Остров Одиссея вон там, примерно день пути по морю. А прямо перед нами — Керкира, остров феаков, где герой гостил в царстве Алкиноя.

— Ее не видно?

— Итаку? Нет. Да там и смотреть нечего. Одни козы да свиньи.

— Возможно, но все равно я бы хотел туда съездить. Хорошо бы прибыть туда вечером, когда море меняет цвет, когда вода и берег темнеют, и испытать то же, что чувствовал Одиссей, вернувшись туда через много лет. Я бы мог… Я уверен, что смог бы пережить те же чувства.

— Если хочешь, я отвезу тебя. Как я уже сказал, это недалеко.

Александр как будто пропустил предложение мимо ушей и перевел взгляд на запад, где из‑ за гор поднималось солнце, начиная окрашивать розовым края керкирских вершин.

— Там, за горами, и еще дальше за морем — Италия, верно?

Царь словно мгновенно просветлел лицом:

— Да, Александр, там Италия и Великая Эллада. Города, основанные греками, невероятно богаты и могущественны: Тарент, Локры, Кротон, Фурии, Регий и многие, многие другие. Там простираются безграничные леса и бродят огромные стада зверей. Пшеничные поля, которые не охватить взглядом. Горы, чьи вершины покрыты снегом круглый год и которые вдруг извергают огонь и заставляют трястись землю. А еще дальше, за Италией, лежит Сицилия, самая цветущая и прекрасная земля из всех известных. Там стоят могучие Сиракузы и Агригент, Гела и Селинунт. А еще дальше лежит Сардиния, а еще дальше — Испания, богатейшая страна мира, где неистощимые серебряные рудники, и железные, и оловянные.

— Сегодня ночью мне приснился сон, — сказал Александр.

— Какой сон?

— Мы были вместе, я и ты, верхом, на вершине горы Имар, самой высокой в твоем царстве. Я сидел на Букефале, а ты на Керавне, своем боевом скакуне, и на нас обоих лился свет, потому что одно солнце заходило в море на западе, а другое в то же время восходило на востоке. Два солнца, понимаешь? Волнующее зрелище. А потом мы распрощались, потому что ты хотел попасть туда, где солнце заходило, а я — где восходило. Разве не чудесно? Александр — к восходящему солнцу и Александр — к заходящему! И прежде чем попрощаться, прежде чем погнать своих коней к огненным шарам, мы дали друг другу торжественный обет: что никогда не встретимся, не завершив нашего похода, и местом нашей встречи будет…

— Какое? — спросил царь, не сводя с него глаз. Александр не ответил, но его взгляд заволокла неспокойная мимолетная тень.

— Какое место? — настаивал царь. — В каком месте мы должны были встретиться?

— Этого я не запомнил.

ГЛАВА 31

Александр отдавал себе отчет, что скоро его присутствие в Бутроте станет невыносимым, как для него самого, так и для Александра Эпирского, который продолжал получать настойчивые требования Филиппа выслать его сына в Пеллу, чтобы тот искупил вину, перед всем двором попросив у него прощения.

Молодой царевич уже принял решение уехать.

— Но куда? — спросил его царь.

— На север, где он не найдет меня.

— Ты не сможешь там жить. В тех землях господствуют дикие полукочевые племена, постоянно воюющие между собой. К тому же начинается зима. Там заснеженные горы — ты никогда не попадал в снега? Это самый страшный враг.

— Я не боюсь.

— Это я знаю.

— И потому уйду. Не тревожься за меня.

— Я не отпущу тебя, если ты не скажешь мне свой маршрут. Если ты мне понадобишься, я должен знать, где искать тебя.

— Я сверился с твоими картами. Поеду к озеру Лихнитис, на его западный берег, а оттуда по долине Дрилона в глубь материка.

— Когда хочешь отбыть?

— Завтра. Гефестион поедет со мной.

— Нет. Я отпущу вас не раньше чем через два дня. Я должен приготовить вам все к дороге. И дам вьючного коня для поклажи. Когда продукты закончатся, можете продать коня и продолжить путь.

— Спасибо тебе, — сказал Александр.

— Я дам тебе также письма для иллирийских вождей в Хелидонии и Дардании. Они могут пригодиться. У меня есть друзья в тех краях.

— Надеюсь, когда‑ нибудь я смогу отплатить тебе за все.

— Не стоит говорить об этом. И не падай духом.

В тот же день царь спешно написал письмо и с самым быстрым из своих гонцов отправил его Каллисфену в Пеллу.

***

В день отъезда Александр пошел попрощаться с матерью, и она обняла его, плача горючими слезами и от всей души проклиная Филиппа.

— Не кляни его, мама, — попросил ее Александр. Ему было грустно.

— Почему? — крикнула Олимпиада. — Почему? Он унизил меня, ранил, вынудил нас отправиться в изгнание. А теперь тебе приходится бросить меня и бежать еще дальше, чтобы среди зимы скитаться в чужих краях. Желаю ему самой лютой смерти! Пусть испытает все те муки, которые навлек на меня!

Александр посмотрел на нее, и у него сжалось сердце. Его напугала эта ненависть матери, своей силой напоминавшая злобу героинь трагедий, столько раз виденных им на сцене: Клитемнестры, хватающей секиру, чтобы зарубить Агамемнона, или Медеи, убивающей собственных детей, чтобы больнее отомстить своему неверному мужу Язону.

В этот момент ему вспомнилась другая страшная история, которую в Пелле кто‑ то рассказывал ему про царицу: будто во время церемонии посвящения в культ Орфея Олимпиаду кормили человеческим мясом. Он видел в ее огромных, наполненных тьмой глазах такой отчаянный гнев, что поверил: эта женщина способна на все.

— Не кляни его, мама, — повторил он. — Возможно, это даже правильно, что я испытаю одиночество и изгнание, холод и голод. Это урок, которого не хватало среди тех, что хотел мне преподать отец. Возможно, теперь он хочет научить меня и этому. Возможно, этот последний урок никто, кроме него, не мог бы мне дать.

Александр с трудом освободился из ее объятий, вскочил на Букефала и сильно ударил его пятками.

Жеребец заржал, взмахнув в воздухе передними копытами, и бросился в галоп, храпя раздутыми ноздрями. Гефестион поднял руку в прощальном жесте и тоже пришпорил своего коня, держа в поводу вьючную лошадь.

Полными слез глазами Олимпиада смотрела им вслед, пока всадники не исчезли из виду, направляясь на север.

***

Письмо эпирского царя достигло Каллисфена через несколько дней. Племянник Аристотеля с нетерпением распечатал его и быстро прочел:

Александр, царь молоссов, Каллисфену: здравствуй!

Надеюсь, что ты пребываешь в добром здравии. Жизнь моего племянника Александра протекает в Эпире безмятежно, вдали от военной жизни и ежедневных забот правительства. Дни он проводит, читая трагических поэтов, особенно Еврипида и, разумеется, Гомера в той редакции, что подарил ему в шкатулке его учитель и твой дядя Аристотель. Или же он декламирует их, аккомпанируя себе на цитре.

Иногда он выезжает на охоту…

Чем дальше Каллисфен читал послание, тем больше удивлялся его банальности и полной неуместности. Эпирский монарх не сообщал ничего важного или личного, он прислал совершенно пустое письмо. Но зачем?

Разочарованный, Каллисфен положил папирус на стол и стал расхаживать взад‑ вперед по комнате, стараясь понять, что может означать это письмо, когда вдруг, бросив взгляд на лист, увидел на внешних краях зарубки — едва заметные царапины. Посмотрев внимательнее, он понял, что они аккуратно сделаны ножницами.

Каллисфен хлопнул себя по лбу:

— Как же я сразу не сообразил! Ведь это же шифр пересекающихся многоугольников.

Он знал один шифр, о котором рассказывал ему Аристотель, и сам научил этой хитрости эпирского царя, думая, что это может когда‑ нибудь пригодиться.

Каллисфен взял линейку и начал соединять все зарубки согласно определенному правилу, а потом отметил все точки пересечения. К каждой стороне внутреннего многоугольника он построил перпендикуляры и получил другие пересечения.

На каждое пересечение пришлось по слову, и Каллисфен переписал их одно за другим в заданной последовательности. Простой и гениальный способ для отправки тайных сообщений.

Закончив, он немедленно сжег письмо и побежал к Евмену. Каллисфен нашел грека, когда тот, зарывшись в свои карточки, рассчитывал налоги и прикидывал расходы, необходимые для обеспечения дополнительных четырех батальонов фаланги.

— Мне нужны кое‑ какие сведения, — сказал Каллисфен и стал шептать ему что‑ то на ухо.

— Они уже три дня, как отбыли, — ответил Евмен, отрываясь от своих карточек.

— Да, но куда они отправились?

— Не знаю.

— Прекрасно знаешь.

— Кому нужны эти сведения?

— Мне.

— Тогда не знаю.

Каллисфен подошел к нему и еще что‑ то шепнул на ухо, потом добавил:

— Можешь послать ему сообщение?

— Сколько времени дашь мне на это?

— Не больше двух дней.

— Это невозможно.

— Тогда я сам это сделаю.

Евмен покачал головой:

— Дай сюда. Что ты хочешь сделать?

***

Александр и Гефестион взобрались на Аргиринскую горную гряду, вершины которой уже запорошило снегом, а потом спустились в долину реки Аой, что золотой лентой горела на дне ярко‑ зеленой впадины. Лесистые склоны гор с приближением осени начали менять цвет. По небу плыли длинные вереницы журавлей, с жалобной песней покидавших свои гнезда и улетавших далеко‑ далеко, к самой стране пигмеев.

Два дня Александр и Гефестион спускались по долине реки Аой, что текла на север, а потом перебрались через Апс и направились вверх по его течению. Оставив позади земли, подвластные Александру Эпирскому, они углубились в Иллирию.

Здешнее население ютилось в маленьких деревушках, за стенами из сложенных без раствора камней, кормясь скотоводством, а порой и разбоем. Но Александр и Гефестион в варварских штанах и плащах из греческой шерсти — жутких с виду, но хорошо защищавших от дождя — очень напоминали своих, и на них не обращали здесь никакого внимания.

Когда двое всадников начали подниматься к внутренним грядам, пошел снег, и заметно похолодало. Кони, выпуская из ноздрей облака пара, еле брели по обледенелой дороге, так что Александру и Гефестиону приходилось спешиваться, по мере сил помогая животным перебираться по обрывистым склонам.

Иногда, взойдя на какой‑ нибудь перевал, юноши останавливались и оглядывались назад, на равнину, чистота которой нарушалась лишь их только что оставленными следами.

На ночь им приходилось искать убежища, где можно развести костер, чтобы высушить промокший хлеб и немного отдохнуть на расстеленных плащах. И часто, прежде чем уснуть, они долго смотрели на полыхающий огонь и большие чистые кружащиеся снежинки или заворожено слушали волчий вой, эхом отдававшийся в безлюдных долинах.

Они были еще очень молоды и помнили о недавнем отрочестве, и в эти моменты их охватывало чувство глубокой тоски. Порой они натягивали на плечи плащи и крепко обнимались в темноте; и в этих безграничных просторах пустыни им вспоминались их детские тела и те ночи, когда они маленькими перебирались друг к другу в постель, напуганные кошмарами или воем кричавшего под пытками осужденного.

И леденящий мрак, и безнадежное будущее заставляли их искать тепла друг у друга, искать забвения в своей хрупкой и одновременно могучей наготе, в своем гордом и отчаянном уединении.

Ледяной, мертвенно‑ бледный рассвет возвращал их к реальности, и жестокий голод толкал на поиски пищи.

Увидев в снегу следы зверей, они останавливались поставить капкан на скудную добычу: кролика или горную куропатку, которых пожирали прямо сырыми, выпив кровь. Иной раз приходилось уходить ни с чем, голодными и окоченевшими от пронизывающего холода. И их кони тоже подвергались лишениям, питаясь лишь сухой травой, которую добывали из‑ под снега копытами.

В конце концов, после долгих дней сурового похода, изнуренные холодом и голодом, они увидели в бледном свете зимнего неба блеск — это была замерзшая поверхность озера Лихнитис. Беглецы шагом пустились к его южному берегу, надеясь до наступления темноты добраться до деревни с тем же названием и, возможно, переночевать в тепле у огня.

— Видишь на горизонте этот дым? — спросил друга Александр. — Наверняка внизу должна быть деревня. Там коням дадут сена, а нас накормят и позволят растянуться на соломе.

— Это слишком здорово, чтобы мечтать, — ответил Гефестион. — Ты, в самом деле, думаешь, что возможны такие чудеса?

— О да! А возможно, нам дадут и женщин. Как‑ то раз я слышал от отца, что варвары на материке предлагают их путникам в знак гостеприимства.

Снова повалил снег, и кони с трудом шли, проваливаясь на каждом шагу; ледяной ветер до костей пронизывал поношенную одежду. Вдруг Гефестион натянул поводья:

— О боги! Смотри!

Александр откинул капюшон и всмотрелся в метель — путь преграждал отряд из нескольких человек; они неподвижно сидели на конях, в заснеженных капюшонах и с дротиками в руках.

— Думаешь, они поджидают нас? — спросил царевич, хватаясь за меч.

— Полагаю, да. Но мы это скоро узнаем, — ответил Гефестион, в свою очередь, хватаясь за меч и пришпоривая коня.

— Боюсь, придется пробиваться, — заметил Александр.

— И я боюсь того же, — вполголоса ответил; Гефестион.

— Что‑ то не хочется отказываться от горячей пищи, постели и разведенного огня. Да и от красивой девушки тоже. А тебе?

— Пожалуй.

— По моей команде?

— Хорошо.

Но пока они готовились броситься в атаку, тишину долины нарушил крик:

— Турма Александра приветствует своего командира!

— Птолемей!

— Я!

— Пердикка!

— Я!

— Леоннат!

— Я!

— Кратер!

— Я!

— Лисимах!

— Я!

— Селевк!

— Я!

Последнее эхо затихло над замерзшим озером, и Александр со слезами на глазах уставился на шестерых всадников, застывших под снегопадом, потом обернулся к Гефестиону и, не веря, покачал головой:

— Великий Зевс! Это наши ребята!

ГЛАВА 32

Через три месяца после свадьбы Эвридика родила девочку, которую нарекли Европой, и вскоре снова забеременела. Филипп не мог надолго отдаться радостям отцовства, как из‑ за назревающих политических событий, так и из‑ за своего непостоянства. Да и со здоровьем возникли проблемы: он так толком и не залечил раненный в бою левый глаз и теперь совсем им не видел.

В эту зиму царю нанес визит его осведомитель Евмолп из города Соли, пересекший море в ужасную погоду, поскольку известия не терпели отлагательств. Привыкший к мягкому климату, здесь он посинел от холода, и царь усадил его поближе к огню и велел слугам подать гостю вина покрепче и послаще, чтобы тот легче ворочал окоченевшим языком.

— Ну, какие известия ты мне привез, друг мой?

— Богиня Тихэ на твоей стороне, царь. Послушай, что случилось при персидском дворе: как ты и представлял, новый монарх Арзес очень скоро понял, кто во дворце истинный хозяин, и, не в силах терпеть этого, попытался отравить Багоаса.

⇐ Предыдущая 8 9 10 11 121314 15 16 17 Следующая ⇒