Annotation 11 страница

Ты значишь то, что ты на самом деле. Надень парик с мильонами кудрей, Стань на ходули, но в душе своей Ты будешь все таким, каков ты в самом деле. ^[12] – Я одного не могу понять. Как это вы раньше не задумались? – произнес вслух Сэм и тем вывел Бохмана из глубокого молчания. Они оба сидели в столовой, занятые каждый своим делом. – О чем мы не задумывались? – ответил Вилли, скорее машинально, чем действительно вникал в смысл слов, произносимых его соседом. – О том, как это получается? Что в заливе, тем более в самой пещере, почти идеально чистая вода? Помнишь, я у тебя спрашивал, а ты мне сказал: зимой была та же самая картина. – Точно. Ни пещера, ни залив, по крайней мере, от восточной стороны до горловины выхода не замерзали. Ни в этом году, ни в прошлом. А раньше меня еще самого не было, – Вилли поднял голову, посмотрел задумчиво в потолок. – Может, теплое подводное течение. Кто его знает, что там, в ледяной толще. Вулкан скрытый случился или гейзер? – Какой вулкан, какой гейзер? Чему я всегда поражаюсь, так это отчего человек с твоим складом ума обожает поспешные выводы. Самолеты ты тоже на подобный манер строил? Тогда прости-прощай ваши люфтваффе! – отмахнулся от дурацкой версии Сэм. – Ты пойми, температура держится исключительно в воде. При этом общего ее повышения не происходит даже в пещере. Там ледяной настенный покров в руку толщиной, если не больше. А в самом заливе? Огромная масса льдов нависает, что твой козырек, но хотя бы одинединственный захудалый айсберг откололся? Даже сползания нет. Будто намертво пришпилено. Послушай, как вообще это место нашли? Ты пойми, это очень важно, так что не темни с государственными тайнами. – Да не тайна вовсе. Еще давно, когда только создали «Наследие предков», лет восемь назад, стали отправлять экспедиции куда ни попадя. И до Антарктики добрались. Ну чтобы и за Германией здесь были территории. Так сказать, поставить ногу на всякий случай, – Вилли начал повествование сильно издалека, впрочем, это было разумно. – Тоже «Швабия» и с ней два самолета «Пассат» и, кажется, «Борей», если я не путаю. А уже после адмирал Дениц послал своих подводников. Они и нашли это место. Вроде бы доложили потом – «настоящий земной рай». Хотя, что тут было от рая, до сих пор не пойму. Но другого такого здесь точно нет. Как нарочно придумано. И пещера, и подход к ней идеальный, а поверху ледяной монолит, совершенно неподвижный. Ты тоже хорош, сколько раз внутрь грота плавал? Уже дважды? А внимания не обратил! – торжествующе заключил Бохман. – В каком смысле? – насторожился Сэм, досадуя, что упустил нечто важное, это с ним случалось редко, внимательность к мелочам он всегда старательно взращивал в себе. – А в таком, весьма и весьма интересном. Правда, я тоже не сразу заметил. Наш старый Ени первым углядел. Уж очень циклопические размеры, да и лед искажает картину. Однако бригадефюрер, покойник, дай ему бог счастья на том свете, он специальные замеры делал. – И Вилли замер в предвкушении того, что сейчас собирался поведать своему компаньону. – У этой пещеры входное отверстие – правильный полукруг. То есть сами своды в гроте вполне естественно корявые, но вот врата, образно говоря, – будто арка, вычерченная циркулем. То ли действительно в рай, то ли в мышеловку. Конечно, наледь и скала осыпалась кое-где, по мелочи. А так, говорю тебе, идеальное сечение. – Глупости. Обломки Ноева ковчега на Арарате. Борода Моисея. Явление архангела Гавриила на Дублинской ярмарке. Или вы ошиблись, или это восьмое чудо света рукотворного происхождения! – Сэм в запальчивости стукнул ладонью по столу. Из кухни тут же встревоженно выглянула Гуди: ну, как задумали опять драться. – Ничего, ничего, детка. Я просто так, в пылу спора, – успокоил ее Сэм. – А наши оборотни – не чудо света? – ухмыляясь, спросил его Бохман. – Они – дети природы. Точнее, ее аномального отклонения. Никто из всех троих не только не может разумно объяснить, что с ними происходит, но даже просто воспроизвести себе подобного! – несколько повысив голос, возразил Сэм. – А когда, к примеру, ты строишь летательный аппарат, то уж точно знаешь, куда и зачем какая гайка. И в твоих силах возможно создать сколько угодно клише с одного прототипа. Этим и отличаются явления естественные от искусственных. – То есть кто-то явился сюда с резаком гигантских размеров, выпилил окошко в пустой скале, заранее зная, что найдет там удобный грот, и сгинул восвояси? С таким же успехом это может быть любезной тебе природной аномалией, хотя бы и магнитной, – Вилли с энтузиазмом вовлекся в спор, отнюдь не бесплодный. – А вот и нет. Природе ни к чему правильные формы. Нечего ей с ними делать. В наших, человеческих масштабах, разумеется. Лишняя точность на данном нам уровне ничего не прибавит и ничего не убавит ни от ее законов, ни от ее величия. Но еще меньше, чем пустоту, природа не терпит бесполезные усилия. Зачем увеличивать энтропию. Ей и так сойдет. – Ну, не знаю. Может, до нас еще кто-нибудь сюда плавал. Слышал, вчера на собрании Волк речь говорил – русские оборотни здесь объявились. Недаром Великий Лео ввел чрезвычайный режим. – Чрезвычайный режим одному Лео на руку. Хотя, может, и в самом деле, – тут Сэм припомнил, как совсем недавно, в последние дни метели, престранно повел себя Герхард и как велел ему не ходить по базе без сопровождения. И тот подслушанный невольно разговор. И общее беспокойство среди оборотней. И что Лис не расстается теперь с кривым длинным ножом. И что Медведь взял с собой на склад два «шмайссера» с полными обоймами. А ведь до сих пор охрана Лео полагалась единственно на собственную нечеловеческую крепость. – Однако предполагаемых русских здесь всего двое, если Медведя не подвело чутье, что исключено. – Может, были до них. Может, много раньше. Кто знает, какая зараза есть у этих большевиков? Взять хотя бы их Северный морской путь? Там же человеку вообще делать нечего, а они, знай, плавают себе, как ваши леди в прогулочных лодках по Серпентайну. – Теоретически, конечно, возможно. Но это какая-то «гигантомахия». Я понимаю еще: их пятилетки, сталелитейные заводы на голом месте, Циолковский и мелиорация пустынь. В этом есть хоть определенный смысл. Отсталая аграрная держава, а хочется в первые ряды промышленного диктата. Только зачем же здесь? Какая в этом слава, если нет пользы? Кому это нужно? Даже если русские непредсказуемы, как темная лошадка в день скачек в Аскоте. Но не безумны же они, в самом деле? – Я думаю, ответы мы найдем в тоннеле, – тихо, но очень настойчиво произнес Бохман. – Опять ты за свое! Говорю тебе, мы туда не полезем. До тех пор, пока я не соберу Разведчика, – недовольно нахмурив редкие темные брови, отрезал Сэм. – И когда это будет? Химичишь что-то у Медведя на складе, а мне ни словечка, – Вилли явно припомнил старую обиду, готов был теперь дуться долго и обстоятельно. – Погоди. Может, сегодня расскажу. Вернее, покажу. Если выйдет, завтра испытаем в пещере. Но сами в тоннель ни ногой. Такое мое условие. А словами кидаться ни к чему. Пока сам не увидишь, ни за что не поверишь. Я знаю. – Почему же? Неужто это большая глупость, борода Моисея? – Бохман нарочно подковырнул приятеля. – Я же давно извинился за ту драку. – Да не в ней дело. Только лучше я все же покажу, – уперся Сэм. – А про драку я давно забыл. Считай, ее и не было. Ты вообще-то славный парень, когда вспоминаешь, зачем тебе голова на плечах, и начинаешь ею пользоваться. В тот же самый вечер, не откладывая дела в долгий ящик, Сэм по личной инициативе явился в канцелярию к гауптштурмфюреру. Испрашивать у Лео позволения на эксперимент. То есть попросту на поход в «заколдованную пещеру», как уже обозвали тоннель досужие языки на их базе. Не больно-то Сэм и нуждался в верховном одобрении Ховена, но вот в сопровождении до места – очень даже. А ведь никто из троих охранников, хотя бы и Медведь, несмотря на самую тесную дружбу, расположения базы покинуть не мог без специального на то приказания гауптштурмфюрера. У Сэма же хватало ума не бродить в окрестностях в качестве заманчивой жертвы. Где-то как-то, но собственной жизнью он дорожил и бессмысленно разменивать ее не собирался. Ну и что, подумаешь, пленный союзник. Станут русские пришельцы разбирать, кто есть кто, как же! Шарахнет снайпер или выпрыгнет из ледников оборотень, и что он, спрашивается, безоружный, будет делать? Разве нырять в сугроб. Великий Лео уже давно переехал и в смысле экономии отопления делил теперь большую часть лаборатории с Эрнстом и радистом Геделе. Впрочем, не так сильно они и мешали друг дружке. Пространство для видимости разделили ширмами, для клистирных дел доктора выделили самый крайний угол. Бруно засел посередине – настоящей работы у него давно уж не было, дремал у аппарата, ловил случайные голоса. Ушедшая лодка признаков жизни не подавала, да о связи и не условились, к чему бы? По сути, делом или видимостью оного занимался один Ховен, запирал и отпирал свой сейф, вызывал на «секретный» инструктаж охрану, тогда Бруно и Эрнсту приходилось перекуривать за дверями или брести в столовый блок. Иногда писались и распоряжения по базе, необязательно дисциплинарного содержания. Но даже Сэм понимал, что-то зреет подспудно, и очень хорошо, что Великий Лео, чем бы он ни занимался, все время не дремлет и блюдет их безопасность. По ночам, к счастью, еще очень коротким, базу непременно патрулировали либо Волк, либо Марвитц, кто-то из них обязательно нес дневную службу и при различных работах. Лис неотлучно присутствовала в канцелярии и в располагавшемся там же арсенале – бетонированной, изолированной клетке с отдельным подогревом. На ночь, когда Бруно и Эрнст брели в жилой барак, она перебиралась к своему хозяину, иногда спала в ногах, но чаще ходила кругами снаружи, словно тать, в зверином обличье, и поутру всегда можно было прочесть на снегу отпечатки мощных кошачьих лап. Волк и Герхард, те, напротив, никогда не оборачивались на дежурстве, у них была иная задача. Да и как подашь сигнал, хотя бы из ракетницы, если вместо пальцев у тебя, к примеру, медвежьи когти, а перевоплотиться для нападения всегда можно успеть – секундное это дело. Сейчас Лис сидела на крыше бывшего пятого лабораторного блока, нынешней штабной канцелярии, что-то такое делала с креплениями антенн. Ладила подпорку из алюминиевого уголка, натягивала тонкий стальной тросик. Сэм хотел было дать ей совет – накачать так и не понадобившийся никому метеозонд гелием, у Герхарда есть на складе один баллон, привязать к нему проволоку, пускай в хорошую погоду парит – лучшей приемной антенны и не придумать. Но промолчал, Лис отчего-то не слишком его жаловала и никогда не заговаривала первой, если и отвечала, то бормотала невнятно сквозь зубы. А Сэм тут же в голове и любопытную конструкцию сообразил – как втягивать зонд обратно без усилий и повреждений в экстренном порядке, ежели вдруг налетит ветер. Впрочем, все это были маловажные пустяки. Великий Лео сидел у самой печки в канцелярии, себе, естественно, гауптштурмфюрер выбрал самое теплое и удобное местечко. Рядом на кособоком табурете у стола приютился доктор Линде, и о чудо! Оба самым мирным образом попивали из забытых лабораторных колбочек разбавленный спирт. Бедняга Эрнст наверняка отчаялся выговорить себе лично малую толику живительного напитка и почел за лучшее попросту соблазнить и споить собственное начальство. Надо признать, Великий Лео вовсе не смутился приходом постороннего свидетеля. В последние дни, а со времени ухода лодки прошла без малого неделя, он держался с безумной самоуверенностью на грани безнаказанной наглости. И это тоже успокаивало Сэма. Пускай, надменному паскуднику нацисту все можно, лишь бы он не терял своей спасительной, хамской безаппеляционности, иначе выйдет худо, это Сэм понимал тоже. Раз уж пьет с доктором медицинский спирт, а Лис мирно сидит на обледенелой крыше, значит, и повода для общей паники пока не предвидится. Сэм чуть было не сказал: «Пейте на здоровье! », но вовремя одумался. Не хватало еще, чтобы ушлый немец догадался, как нужно Сэму, как жизненно важно это наглое самообладание. Он и сам не прочь был бы выпить малость, с другой стороны, попросить – ни за какие коврижки! Однако Великий Лео первым предложил: – А, Керши! Давно вас не заносило ветром. Можете присесть. И можете налить себе, если найдете во что. Кажется, на шкафу есть походная алюминиевая кружка, немного пыльная, но это ничего, – и Лео милостиво указал в сторону стеллажа с замшелыми папками. Сэм не стал заставлять себя упрашивать. Гауптштурмфюрер выразил свое приглашение столь небрежным образом, что и в самом деле оно будто бы ничего не значило. Хочешь – пей, не хочешь – сиди так, коли ты вовсе дурак. Сэм дураком выглядеть не пожелал и оттого нашел предложенную кружку. Великий Лео тут же плеснул в нее остро пахнущую жидкость и выкинул из ящика стола одинокую галету на закуску. – Что скажете? – спросил гауптштурмфюрер занудным голосом, одновременно налил себе и доктору. Впрочем, Эрнст на щедрый жест обратил самое смутное внимание, он уже был хорош. И кажется, намеревался задремать прямо у края начальственного стола. Длинный его тонкий нос с хмельным изяществом свешивался долу, яркие, синие глаза туманно взирали на мир и вот-вот должны были закрыться. Лишь цепкие «хирургические» пальцы продолжали сжимать импровизированный стакан, на голом инстинкте пропойцы поддерживая компанию. А Сэм как всегда невольно пожалел доктора. Эрнст вообще-то и внешне красивый человек, мог бы осесть, заиметь подходящую жену, по слухам, он раньше отбоя не знал от женщин, и сердце у него доброе. Но вот носило его по морям-океанам и занесло, уже горького пьяницу, невесть куда. Суматошный доктор, наделенный редким даром благодушного цинизма, в любом состоянии в случае острой нужды готовый и способный вылечить кого угодно от чего угодно, оказался бы настоящим кладом в хорошей клинике. А вот не захотел, спроси почему? А потому, что человек вне системы, и чтобы не быть сожранным ею без жалости, скитался где придется, с одной стороны, истинный ариец и патриот своей страны, с другой – все же достаточно трусливый, чтобы выступить открыто против. Но и с хамелеоновой окраской выходило у Эрнста как-то туго, наверное, потому и пил, в защитных целях, чтобы поменьше видеть и еще меньше судить об увиденном. – Чинчин! – непонятно для чего произнес Сэм игривое приветствие, залпом выдул предложенную порцию из кружки, прикусил галету. За ним машинально поднял колбочку и доктор. Заесть огненную воду он уже не смог, внезапно завалился лицом вниз на твердую столешницу. – Керши, отведите доктора и уложите на койку, будьте так любезны, – в полуприказном порядке попросил Ховен. И несколько брезгливо сморщился, словно давая понять – эту работу по выносу тела он ни при каких условиях выполнять не намерен. Сэм подхватил доктора под мышки, тот еще мог кое-как перебирать ногами, бережно дотащил Эрнста до ближайшей, узкой кровати за ширмой. Их всего-то было там две. И обе пусты. На базе никто пока не болел и, судя по всему, болеть не собирался. – Зачем все же пожаловали? – спросил гауптштурмфюрер Сэма, когда он возвратился из вынужденной экспедиции. Сегодня Лео пребывал в задумчивом настроении, что, по крайней мере, не сулило особенной ядовитости замечаний. – Мне необходим Медведь для похода в пещеру. Где-то на полдня, может, больше. Я и Бохман хотим провести один опыт, – коротко изложил Сэм свою нужду. – Лучше отправиться прямо завтра. – Завтра так завтра, – подозрительно легко согласился Ховен. – Выпейте еще. Отказаться было неудобно, хотя Сэму уже не хотелось. Но Великий Лео так сразу пошел навстречу его просьбе, без обычной высокопарной ерунды по поводу сомнительности вообще всей их с Вилли затеи, что глупо было бы излишне раздражать и без того злобную его натуру. Сэм подставил кружку, ему плеснули новую порцию, несколько щедрее прежнего. Неужто Великий Лео в действительности собрался напиться и искал для этой цели компаньона? Сэм ни разу за все время своего полярного плена не видал гауптштурмфюрера не то что бы пьяным в стельку, а просто навеселе, и оттого премного удивился. Кто его знает, может, Великий Лео никогда не хмелел в принципе, может, природная его змеиная сущность вытесняла любой яд, кроме своего собственного? – Стало быть, грядет поход на дракона в его логово? Пытать непризнанное зло? – довольно вяло осведомился Ховен, разглядывая содержимое своей посуды, перед тем как выпить. – Вроде того, – так же мирно и безучастно согласился с ним Сэм. – Только отчего же непременно зло? Мертвая природа не знает мерила морали, и оттого она никакая. Великий Лео лишь мирно кивнул в ответ, что было вовсе удивительно, и глотнул спирту. После щелкнул пальцами, загляделся в потолок. Ясно читалось в его лице – спорить гауптштурмфюреру лень, хотя и надо бы. – А как вы думаете, Керши, на моих ребятах есть клеймо первородного греха? Они ведь только наполовину люди. Звери же, как я понимаю, свободны от Адамова падения, – неожиданно спросил Ховен и с некоторым любопытством посмотрел на Сэма. – Отчего же наполовину? Они вполне люди. Хотя и необычные, – тут же откликнулся Сэм, но и догадывался: Лео пытается втравить его в очередную провокацию. – Откуда сей вывод следует? – полюбопытствовал гауптштурмфюрер и снова уткнулся взглядом в потолок. – Если исходить из ваших расовых приоритетов – то ниоткуда. А если по-моему, то у человека есть весьма доступный ему критерий, как отделить и определить равного себе. – И какой же это? Ну-ка, ну-ка? – оживился Ховен, словно его внезапно вывели из глубокой спячки. – Очень простой. Любое существо, которое обладает разумом и плюс к нему осознанием того, что оно существует, а следовательно, ему доступен страх смерти, всегда будет равно другому существу, наделенному теми же свойствами, – ответил ему Сэм. – Отчего же тогда ваши смертные человеки склонны делить окружающих существ одного с ними рода на достойных и недостойных? – с унылым ехидством спросил Ховен. После принятого вовнутрь ему и в самом деле скучно было проявлять излишнюю ершистость. – Не знаю, – отозвался Сэм, а он и вправду не очень-то знал, даже для себя, – может, как раз в силу того первородного греха, о котором вы изволили упомянуть. Люди долгое время жили в неведении собственных безобразий, а после случилось явление мессии Иисуса, и человечеству в его некоторой части пришлось разделиться. На тех, кто пошел за добром в апостолы, на тех, кто остался во грехе, как предатель Иуда, и на тех, кто никуда не присоединился, как бедняга прокуратор, всего лишь умывший руки. – Ну, вы и болван, Керши! Это нечто выдающееся! – Великий Лео очнулся от хмельной спячки, выпятил губу, презрительно фыркнул и заговорил резким непререкаемым тоном: – И ваш прокуратор болван! Всеми презираемый и трусливый гнус, еще более, чем Иуда Искариот. Тот-то был герой. Знал, кого предает, и знал, за что. Он свой выбор сделал и выбрал Мамону. А жалкий, вшивый римлянин даже не понял о том, что прежние времена пришли к концу, – Лео с откровенным вызовом рассмеялся неудобоваримым смехом. – Нельзя стало не выбирать! Никак нельзя! Кто не с нами, тот против нас! Тоже библейские слова, и золотые! Или ты на стороне нового, или ты это новое в лице Иисуса Христа отвергаешь. Никакой середины нет, и быть ее не могло. Вот тогда-то ваша пресловутая часть человечества и разделилась. А кто на выбор не осмелился, того и записали врагами, уже без их на то желания. И теперь то же самое происходит. Кстати, господин лейтенант Керши, вы сами на чьей стороне? – Уж точно не с Иудой, – раздраженно бросил ему Сэм, рассуждение о прокураторе Пилате ему не понравилось, и он не мог сразу сообразить, что же ответить гауптштурмфюреру. – Господи, Керши, я вас не о библейских истинах вопрошаю, а о дне сегодняшнем. Если завтра нагрянут русские, вы станете защищать нашу базу с оружием в руках или умоете свои чистенькие пальчики, и пусть за вас дохнут другие? Или же выкинете белый флаг и отправитесь на ту сторону?.. Отвечайте, когда вас спрашивают! – во весь голос рявкнул Великий Лео, теперь он говорил не как начальственный собутыльник, а уже как гауптштурмфюрер СС Ховен. – Я должен знать, пока еще я здесь командир! Сэм опешил на некоторое время, и всерьез. Об этом он как раз и не думал. Или попросту думать не хотел. А зря. Действительно, если завтра в атаку на базу 211 пойдут предполагаемые русские? Что он-то, лейтенант Керши, станет тогда делать? Запрется в бараке или, еще того лучше, среди кастрюль Гуди? Или побежит сдаваться, вопя во все горло, дескать, пощадите, я союзник? И то, и другое отвратительно неприемлемо. Первое – потому что он не трус, и тем более не животное, чтобы равнодушно наблюдать. Второе – оттого что бессмысленно. И он уж точно не Иуда. Зачем могли явиться сюда коммунисты, разве только отсталому умственно не понятно. И щадить они вряд ли станут кого. Даже Сэма. Даже если поверят, и не уничтожат, то разве сможет он равнодушно взирать, как убивают его друзей. Не Великого Лео, конечно. Но доктора Линде и Герхарда, и маленькую повариху Гудрун Паули, и милейшего Волка, и сбившегося с пути Вилли Бохмана с его забитыми нацистскими опилками мозгами. – Я буду с вами. И если нужно, то с оружием в руках, – твердо ответил Сэм. – Но не обольщайтесь и не принимайте на свой счет. С вами – не значит с вами лично, герр Ховен, и уж тем паче не на стороне рейха или СС. Я стану защищать конкретных и близких мне людей от действительной угрозы их жизням. Запомните, что я сказал. Мне равно неприятны и коммунистические цезари, и фашистские диктаторы, последние, кстати, намного больше. По вам я рыдать тоже не намерен. Хотя постараюсь, если смогу, чтобы вы уцелели в первую очередь. Командир нам необходим. – Если бы мой объем легких увеличился даже в десятки раз, его бы все равно не хватило выразить, насколько же мне хочется хохотать. Поэтому от смеха я воздержусь, – на лицо Великого Лео явственно легла тень верховной суровости. – Вы предсказуемы, как расписание берлинских поездов в воскресное утро. То есть абсолютно. Кстати, я намерен раздать некоторую часть оружия. И если вы всерьез намерены отправиться завтра в вашу драконью пещеру, подберите себе что-нибудь в арсенале. Заодно и для Бохмана прихватите. Я уже отдал распоряжения Лис. – Ваша Лис сидит на крыше и терзает ни в чем не повинную антенну. – Сэм, до этого словно утопавший в болоте, теперь смог вынырнуть на поверхность и глотнуть воздуха. Но все равно понимал, что Великий Лео его обошел неизвестно как по всем статьям. – Я бы предложил помощь, если бы с ее стороны… – Оставьте Лис в покое, не просто так она сидит. А наблюдает окрестности. С антенной у нас все в порядке, в том смысле, что ни на пфенниг не принимает, и ну ее к чертям! Не об том сейчас забота. Но оружие возьмите. И вообще, вы бы шли, Керши. Спирту вы выпили, лояльность объявили, спор же на сей раз проиграли. Так что ступайте восвояси. Скоро ужинать пора. Игер решил, у них все готово. Дальше ожидать – только терять время и накликать беду. Им вообще сказочно повезло. Словно здешних фрицев внезапно загипнотизировал неведомый фокусник, и они слепо выполнили чужую волю. Когда близнецы в бинокли увидели крейсерскую подводную лодку, выходящую в залив, то на минуту им сделалось не по себе. Этого никак ожидать они не могли, неприятный сюрприз, что и говорить. Залегли хотя и достаточно далеко, все равно смысл увиденного не мог быть иным. Но очень скоро оказалось, что мог, и очень даже. Субмарина вовсе не выполняла маневр устрашения, как раз наоборот, отступала, уплывала прочь, а с ней и основная часть населения базы. Оставалась лишь небольшая, жалкая кучка людей, к тому же вовсе не военных. Жаль только, что из «обращенцев» никто не отбыл тоже. Правда, потом Игер сказал, это очень хорошо. Иначе ищи свищи ветра в поле. А так уничтожат всех троих на месте и покончат дело. «Обращенцы» в руках нацистских выродков могут стать грозным оружием против мирового пролетариата и его защитников. Тем более негласный приказ им предписывал ликвидировать «обращенцев» в первую очередь, стереть с лица земли вместе с базой. Так что, вздумай те уплыть, пришлось бы штурмовать лодку. А это принесло бы сомнительный успех и могло погубить все предприятие. Тили на всякий случай наведалась к сараю с катером. Очень близнецам хотелось проведать, что же там в пещере, из которой взялась лодка? Но сарай оказался печально пуст, один старый хлам и ничегошеньки интересного. Зато наблюдала, как фрицы плавали внутрь на резиновом ботике, стало быть, заразы, катер тот перегнали с глаз долой, спрятали, до него просто так не доберешься. Но это пока. – Они нас близко почуяли, вот и решили принять еще меры по безопасности. Недаром все же у них «обращенцы» хлеб едят, – подосадовал Игер на фашистскую ушлость. – Точно про нас знают. Как же иначе? Я видел, бородатый вынюхивал возле наблюдательной лежки. Так что на холм нам больше идти нельзя. И никуда нельзя. А пора браться за дело! – Может, еще раз проверить? – на всякий случай спросила Тили. Не от лишней осторожности, но для порядка. Ей и самой невмоготу уж было таиться в скалах. – Некогда проверять. Ты пойми, пройдет день-два – и нас начнут выслеживать. Они же внизу не совсем глупые. Вдруг захотят нанести удар первыми? Их больше, а на нашей стороне только фактор внезапного появления. На открытом пространстве мы их не одолеем. – А если вообще не сможем? Ни ты, ни я, ни разу всерьез не дрались с оборотнями, – с некоторой тревогой сказала Тили, впервые назвав подобных себе и брату столь неприятным определением. – То есть так, чтобы до смерти. – Ну, я думаю, против хорошей порции динамитной взрывчатки никакой «обращенец» не устоит! Особенно если не будет знать, что его поджидает, – глубокомысленно произнес Игер. – Когда доведется сойтись один на один, тогда и посмотрим. Чего заранее гадать? – Давай, я пойду на станцию, а ты будешь отвлекать внимание, – этот спор Тили вела с братом не один день и никак не могла убедить, чтобы доверил более опасную часть работы ей. – Нельзя. Ты легче меня и бегаешь быстрее, – привычно рассудительно ответил ей брат, он вообще никогда особенно не был способен на нежности. Впрочем, и на грубости тоже. – Если за тобой погонятся, проще будет оторваться. Встретимся после у нашей скалы. По правде говоря, близнецы приготовились к операции уже давно. Произвести взрыв согласно придуманной ими тактике не казалось сложным делом. Но Игер терпеть не мог полагаться на кажущуюся благоприятность обстоятельств, все перепроверял десятки раз. Любая неудача, даже если оба они останутся живы, взбаламутит фрицев надолго. Самое скверное – вынудит врагов принять ответные меры. Пока на базе не знают, кто за ними наблюдает и зачем, на стороне брата и сестры ощутимое преимущество. Они лишатся его враз, едва только объявят собственные намерения. Если это объявление пройдет еще и впустую, главная цель их путешествия станет трудно достижимой. Вот разве их план увенчается успехом, тогда, как говорится, совсем иная случится песня. Фрицам уж сделается не до розысков. А в бедламе переполоха волку всегда вернее таскать овец, чем под носом у овчарок. Тили в это время думала совсем о другом. Но брату не говорила. Никогда вообще не говорила, он бы не понял. Хотя, конечно, всегда знал, как сильно дорог ей. Больше всех на свете, больше, чем Капитоныч, чем товарищ Карякин, который пусть и пытался ухаживать за Тили, но все равно был чужой человек. Даже больше, – о, кощунственная мысль! – чем сам Вождь. Она всегда и твердо понимала, что в страшных обстоятельствах, когда не случится выхода, легче погибнуть ей самой, чем увидеть смерть обожаемого брата. Он был для нее словно звезда, которую поэты иногда именуют путеводной для красоты слога, не осознавая, насколько порой банальные слова эти открывают истину. Брат вел ее за собой всю жизнь, будто за руку, будто зрячий слепого, они не расставались ни на день, и редко на час. Даже когда Игер в очередной раз влюбился и опять в медицинского работника, в сестру из травмпункта диверсионной школы, милую девушку Клаву Поморникову, назначал ей свидания возле закрытой полосы препятствий и дрался ради нее с Федякой из второй штурмовой группы. Все это были пустяки. Тили знала, никакая Клава не заменит ее для брата. И никто не заменит. Потому что они родные, одинаковые и неразлучные. А все остальные ничего про них не понимают и вообще понять не смогут, потому что другие. И никакой тайны в них не спрятано. Если бы можно было им поменяться местами! Но Игер сказал нет, значит, ей остается только послушание. Хотя как исполнитель она лучше, это и в школе говорили. Жаль только ей не изобрести самой и наполовину такой же шикарный план, который брат изложил, почти не задумываясь. Иначе приказывала бы она, заставила бы его держаться на вторых ролях, в одиночку полезла бы в пекло. Однако Тили плохо умела считать наперед, в непредвиденных обстоятельствах тем более, потому Игер ее командир, она же только подчиненная. Ну, ладно. Завтра так завтра. На судьбу полагается лишь тот, кто перед этим как следует положился на самого себя. Этому всегда учил ее брат. 4

Из аргонавтов каждый был герой. И каждый дар имел особый свой… В опасности согласье все являли: Один шел в бой, другие восхваляли. ^[13] Утром следующего дня Сэм в задумчивости шагал к складскому ангару, и думы его не были веселы. Он, что называется, все еще махал кулаками после драки. Очень неприятное чувство от того, что поганец гауптштурмфюрер взял над ним верх, не только не рассосалось со временем, а, напротив, сделалось еще более въедливым. Ведь это же неправильно, его с малых лет приучили: зло никогда не может одолеть, тем более в словесной битве. Ему, то есть злу, полагается прятаться за красивую ложь, прикрываться маской демагогической болтовни о том, какое оно хорошее, стесняться собственной сущности. Но вчера случилось наоборот, и Сэм не виноват, он чувствовал это, а все равно не помогало. Великий Лео не таился, говорил открыто, что думал и что хотел, и вот выходило, Сэм против воли или, по крайней мере, в разладе с ней сделал выбор, которого делать никак не желал. Невольно вышло, но это лишь оправдание. Иначе тоже нельзя. Сэм окончательно запутался и оттого злился на себя самого. Уже подходя к ангару, решил махнуть на все рукой, он станет драться за своих друзей, а почему, это не столь уж важно. Однако это было важно, и еще как, пришлось насильно заставить себя не думать. К тому же он не сдался окончательно, он разберется в коварстве Лео, он даст ему отпор со временем. А пока имеются и другие дела, более интересные и такие же опасные. Внутри склада, в закутке у печки, на низеньком табурете сидел Медведь, с равнодушным видом чистил автоматическую винтовку Маузера. Серьезное оружие и дальнобойное, неужели все настолько плохо? Еще вчера Герхард ходил по базе со «шмайссером» за спиной, пистолетом-пулеметом для ближнего боя, а вот теперь извлек на свет пехотную винтовку. Впрочем, ведь им предстоит поход, разве нет? К тому же на открытом пространстве со «шмайссером» много не навоюешь. Он сочувственно посмотрел на Герхарда: – Серьезная штука. Думаешь, будет толк? – Ох, не знаю, – Марвитц затряс головой, пышная борода его заколыхалась мягкими волнами. – Отогнать, кончено, можно. Убить вот вряд ли. – И отогнать не помешает. Спасибо, Ховен разрешил взять сани. Иначе тащить бы нам всю амуницию на собственном горбу. Еще и резиновый бот в придачу. Тут, будто услыхав, как помянуто было его имя, в дверях показался довольно ухмыляющийся Бохман. – Ага, великий день настал! – крикнул он вместо приветствия, наигранно-корыстно потер руки. – Сегодня почтенный изобретатель Смит явит миру свое гениальное творение! Публика ждет в нетерпении, сгорая от предвкушения… Показывай, чего томить. – Погоди, Вилли. Еще одну вещицу приладить надо. Точнее, поставить на место… Попридержи на время коней своего нетерпения, – нравоучительно ответил ему Сэм, хотя понимал, как сильно Бохману хочется увидеть наконец его секрет. Он расстегнул меховую куртку, затем жилет из тюленей кожи, полез под толстый свитер и вытащил на свет холщовый мешочек, закрепленный на его шее при помощи грубой веревки. – Это что такое? А ну-ка, ну-ка! Дай рассмотреть! Клянусь гробницей Гинденбурга, лапать руками не стану! – Вилли подошел совсем близко, желая увидеть содержимое белой фарфоровой коробочки, извлеченной из мешочка. – Это графит, что ли? Нет, не похоже. Кобальт? А какая плотность? Минерал или сплав? Что-то я не пойму. А зачем вообще… – Вилли, ты можешь помолчать хоть минутку? Тем более если тебе нужен ответ? – прервал бесконечный поток вопросов Сэм. Он уже открыл небольшую, овальную коробочку, извлек на свет божий продолговатый цилиндрик сизо-угольного цвета, теперь бережно держал его на ладони. – Ты слышал когда-нибудь о материале под названием полупроводник?.. Слышал? Прекрасно. И принцип его работы знаешь?.. Нет, Вилли, это не кремний. В основе здесь углерод, об остальном пока умолчу. Помнишь, я рассказывал тебе однажды о профессоре Винере? – Еще бы! Это тот благопомешанный американец, который из твоих полупроводников намеревался собирать счетные машины по принципу односторонней проводимости электротока? А далее производить вычисления по двоичной системе. Что же, неглупо. Стало быть, у тебя полупроводник новейшего поколения. И почему его отказались патентовать? – Нет, Вилли, это не полупроводник. И ничего общего с ним не имеет, кроме разве что предназначения, и то отчасти, – грустно отозвался Сэм, неприятные воспоминания исказили его лицо в сардонической усмешке. – Полупроводники стали позавчерашним днем в тот самый миг, когда был придуман их принцип. Как и все в науке. Это вот, – Сэм вытянул на открытой ладони цилиндрик, – тоже вчерашний день, которому не дали стать завтрашним. – Не понимаю. Ты открыл полуполупроводник, что ли? – недоуменно воззрился Бохман. – Я же говорю, дело в принципе, – поморщился Сэм, осознав, что объяснять ему придется с самого начала. – Доктор Винер безусловно гений. Но и гений может из двух дорог выбрать окольную. Что он и сделал. Двоичная система – это хорошо. Это будущее. Ближайшее и очень ограниченное, но все же будущее. Полвека эти электрические машины и наука, которая возьмет от них начало, будут, возможно, очень даже успешно развиваться. Может, преобразуют устройство нашего мира, – Сэм заговорил вдохновенно, как библейский пророк перед внемлющим ему народом. Отчасти он им и в самом деле был. – Но вот потом. После… – Ха, твое «после» когда еще будет! Ты что же, планируешь изобретения на сто лет вперед? – Удивительно слышать это от другого изобретателя. Хотя, может, я скверный лектор, и объясняю непонятно. – Сэм зажал цилиндрик в кулаке, будто не желал являть его и дальше скептическому постороннему оку. – Видишь ли, такие машины, они вообще не очень нужны. Разве как промежуточный этап, чтобы понять всю их дальнейшую бесперспективность. В любом случае эти системы выйдут ограниченными и требующими много дополнительного оборудования и еще большую толпу узкопрофильных специалистов. «Да», «нет», более никаких команд они ведь не примут, а значит?.. – Постой, постой! Если не строгий математический отбор, плюс или минус, то что же? Задумал создать рукотворный разум? Знаешь, Смит, это даже не смешно! – скривился Бохман, почти не пытаясь скрыть разочарования. – То есть я не утверждаю, что это невозможно, но-о! – Нет, не так. Ты же не дослушал меня. Не цифровую – аналоговую систему, только куда совершенней современных. Вот что я намерен сделать. С неограниченным практически спектром принятия решений. Выбор не из двух, а, скажем, из ста, из тысячи позиций. Конечно, пока это еще примитивно. И не собирать систему из полупроводников, триггеров, анодных ламп. А единый центр, анализатор, мозг. Выращенный искусственно на основе новейшей технологии, которую я сам придумал. Правда, нужны промышленные масштабы, не из подручных средств в ночные дежурства в лаборатории. Там столь огромные давления, ты и представить себе не можешь. Из всех полученных образцов только этот, один-единственный, дал нужные результаты. Когда меня обыскали на лодке, никто даже не сообразил, что крохотная шкатулка представляет собой немалую ценность. Хартенштейн вернул мне ее содержимое без разговоров, едва я наплел ему небылиц о матушкином наследстве. А ведь «игнис» дороже самого чистого алмаза такого же размера. Я назвал его «игнис» от латинского «огонь», в знак подобия чудесам истинной природы. – Ты или сумасшедший, или дьяволов сын, или… я даже боюсь представить кто! И знаешь что, Смит? Я действительно изобретатель-практик, а главное наше правило: докажи и покажи! Вот тебе и джокер на первый ход! – Вилли уже не усмехался, глядел на Сэма с явной опаской – вдруг и впрямь сумасшедший. – Разумеется, покажу. Только уговор: не смеяться, прежде чем все не увидишь до конца. А то выйдет, как в поговорке: дураку полработы не показывают, – предупредил Сэм. – Это да! – вдруг отозвался из своего печного угла Марвитц. – Я и Гуди, как первый-то раз увидали, чуть животики не надорвали со смеху. – Вот заодно и повеселимся, – сказал Сэм, хотя совсем ему было не до смеха. Марвитц что? Может, и отличный парень, но человек деревенский, образованный мало, иное дело Вилли. Сэм скрылся на некоторое время в глубине склада, там, где хранилась запасная геодезическая и радиоаппаратура, а в углу пылился разбитый теодолит. Его штатив Сэм как раз и приспособил для собственных целей. Он с бережением приладил «игнис» внутрь конструкции Разведчика. Закрепил на голове принимающее сигнальное устройство. Взял в руки грубо слаженный пульт – пришлось собирать из запасных и негодных частей к рации Бруно. В самый последний момент оробел, как на экзамене, вспомнил Господа Бога Творца и сына его Иисуса, подхватил на руки Разведчика, и вышел на «форум к плебсу». Ну, так он и знал! Хотя от этого не было легче. Примерно такой эффект от собственного появления Сэм уже имел возможность наблюдать. Но если глупышка Гуди и полуграмотный Герхард приняли его испытания «игниса» за даровое цирковое развлечение, то все же от бывалого авиаконструктора он ожидал куда большей серьезности. Однако Вилли едва-едва сдерживал смех в течение нескольких секунд, а после прыснул в ладонь, пытаясь зажать себе рот, чтобы совсем уж не вышло оскорбительно. Сэм стоял перед ним и размышлял – обидеться или смириться, но вспомнил, как иные маститые мужи потешались над ним в свое время. Может, у него сейчас действительно забавный вид, не внушающий доверия ни лично к Сэму, ни к его конструкции, и надо с этим считаться. И то сказать, к Бохману из темного угла вышло малоправдоподобное чучело, точь-в-точь персонаж из дешевого кинобоевика о космических уродах-пришельцах, и даже хуже. Сэм зажмурил глаза, дабы отрешиться от глумливого смеха и одновременно представить самого себя. Да уж, зрелище ярмарочное, ничего не попишешь. В руках паук-многоножка, громоздкое, нелепое сооружение с питанием от аккумуляторной батареи, торчащие разномастные провода, кое-где обмотанные черной изоляционной лентой. Что поделаешь, собирал из подручных средств, зачастую и негодных, вообще вес Разведчика излишне велик, и оттого малая маневренность, хорошо бы сетевое питание, а не массивные электролиты, только чего нет, того нет. Но Разведчик – полбеды, это еще можно понять. Вот внешний облик его самого – тут уж комики братья Харпо позавидуют и будут правы. Голова Сэма, давно не стриженная и косматая, выглядела презабавно. Скрученный из станиоля жгут, подобие толстой косы, опоясывал череп от уха до уха, вверх шли две полукруглые ячеистые сетки, пересекавшиеся внахлест, какими на его родине огораживают курятники. Разве только блестящие сталью от тщательной полировки. А в месте их схождения, прямо посередине, от центра жгута спускаясь к затылку, возвышался алюминиевый ступенчатый гребень, вырезанный Сэмом, чего греха таить, из старой жестяной походной кастрюли. Весь наряд выглядел бы более чем уместным в праздник Дня Всех Святых или на рождественском карнавале, но Вилли должен же понять! Неоткуда, ну просто неоткуда было взять другие подходящие материалы! Покинутая в далекой Англии экспериментальная конструкция выглядела намного изящней и пристойней, а все равно потешались. И Сэм, припомнив многое из самого грустного периода своей жизни, инстинктивно поступил наиболее благоразумным образом. Он позволил Вилли дурачиться и веселиться вволю, а когда у Бохмана прошел приступ незапланированного идиотизма, строго сказал: – Не сильно же ты отличаешься от общей массы твердолобых! Одного разлива – как говаривал гусак, попробовав водицы из двух сточных канав! Передовому инженеру должно быть стыдно! – И, заметив, как пунцово покраснел всей веснушчатой физиономией Бохман, смилостивился: – Будешь смотреть? – Ну, ладно, буду, – мало разборчиво пробурчал Вилли, еще не до конца уразумев, на что здесь, собственно, нужно смотреть. – Тогда придумай задание Разведчику, – повелел Сэм, как будто бы речь шла о самом обыденном деле. – Какое задание? – Бохман пребывал в состоянии некоторого очумелого столбняка и не в силах был понять, чего от него хотят. – Любое. Только предупреждаю заранее, не примитивную ерунду вроде сюсюканья: «принеси» или «подай». Настоящее задание. Скажем, собери все цилиндрические предметы размером девять дюймов высотой в максимальную стереометрическую фигуру, которую можно из них составить. Или что-нибудь в этом роде, – миролюбиво предложил Сэм, умилившись растерянности своего научного компаньона. – Ага, пусть в фигуру. В смысле в цилиндрическую. То есть собрать предметы по девять дюймов. – Вилли заплутал в словах и беспомощно сдался: – Как ты сказал, так и давай. Сэм улыбнулся, поднес указательный палец к губам, символически требуя тишины, и спустил Разведчика на деревянный настил ангара. Щелкнул тумблером. Разведчик зашевелился, вытягивая и расправляя тонкие стальные ножки, слаженные на подшипниковых шарнирах из трубчатых обломков старой антенны. Он как бы сразу зажил собственной жизнью, пока еще бессмысленной на вид, но это только казалось со стороны. Сэм достал пульт управления – солидного размера эбонитовую коробку – футляр от запасного передатчика, в окошечке тут же забегала стрелка, отсчитывая частоту в герцах. Немного повозился с настройкой, потом положил указательный палец на рычаг, отдаленно напоминавший телеграфный ключ. – Что же, приступаем к заданию. Но учти, по ходу испытания Разведчик будет советоваться с командиром, то бишь со мной, о наилучшем варианте, и уточнять параметры. Он может, конечно, и полностью самостоятельно функционировать в пространстве. Зато для демонстрационной наглядности так будет лучше. – Ты что же? Собираешься с ЭТИМ общаться? – недоверчиво указал Вилли в сторону одиноко копошившегося у его ног Разведчика. – Не то чтобы. Но в некотором смысле безусловно, – торжествующе ответил Сэм, почувствовав: наконец он приобрел если не благодарную, то, по крайней мере, любопытствующую аудиторию. – Итак, вперед! И тут началось. Вилли только успевал разевать рот, пытаясь было задать хоть какой вопрос, но происходящее в ангаре всякий раз отвлекало на себя его внимание. В иной момент паукообразный Разведчик замирал на месте, и после этого Сэм тут же начинал отщелкивать ключом невидимые радиосигналы. Потом конструкция опять устремлялась вперед к банкам со свиной тушенкой, выдергивала из штабеля очередной цилиндр, не всегда верхний и непонятно по какому принципу отбора, и скоро-скоро тащила жестянки на свободный квадрат пола. Медведь у печки зачарованно почесывал бородищу, приговаривая «ай-яй-яй, эх, умница! », в то же время глаз не спускал с продуктов, кабы чего не пропало, не слишком, видно, доверяя аккуратности чудо-паука. А вскоре перед зрителями предстало весьма странное сооружение. Ни на что не похожее, объемное произведение, изящно-кособокое в одних частях и строго правильное в других. – И что это будет такое? – спросил наконец Вилли без тени скептического зубоскальства, когда многоярусная постройка была завершена и стало можно высказаться. – Это твой любимый тессеракт в его трехмерной проекции. Сюрприз, любуйся! – с добродушным торжеством объявил Сэм. – Похоже на то. Очень похоже. – Вилли обошел шаткую фигуру по кругу, опасливо стараясь держаться от Разведчика как можно дальше. Конструктор уже уразумел– паук вовсе не игрушка, а нечто странное и, вероятно, даже страшное, чему нет названия. – Я одного не понимаю. Как ты передавал команды, мне более или менее ясно, но как ЭТО сообщало тебе о затруднениях? – У него тоже внутри передатчик. Радиоволны Разведчик продуцирует и направленно распространяет согласно воспринимающему полю моего мозга. Он вычисляет тип и длину волны, а также интенсивность моего восприятия. Честно говоря, не знаю до конца и сам, но кристаллический мозг обладает этой способностью, которую я сперва адаптировал и теперь использую. Ведь все мы применяем на практике законы гравитации, хотя понятия не имеем о ее подлинной, структурной природе… В моей голове при получении сигнала возникает образная, абстрактная картинка, то есть Разведчик предпочтительно общается на основе геометрического метода. – А он может?.. Ты пойми правильно, я вовсе не паникер, но все же. Разведчик может предпринимать… э-э-э, самостоятельные действия, в перспективе опасные для человека? – Вилли замялся, не зная, как еще более тактично преподнести свои опасения. – Единственно по приказу другого человека. Пойми, Разведчик – всего лишь сложная машина, по сути же – обычная лопата, только с очень длинной ручкой. Ею можно выкопать котлован под уютный домик, а можно братскую могилу для невинно убиенных. Все зависит от того, кто держится в данный момент за черенок. У самого же Разведчика нет самосознания, а значит, нет и желаний, требующих поступка. Это снаряжение, агрегат, которому человек задает критерии. И руководство собственными его действиями – обозначенная ему цель. Короче, Разведчик делает лишь то, что ему велено, хотя и разнообразными способами, путем многоходового и вероятностного отбора произвольно решая, КАК ИМЕННО он станет это делать. И не всегда Разведчик для себя предпочитает режим наименьшего сопротивления. То есть из двух решений необязательно выберет самое простое и экономичное. Для него прямая – вовсе не кратчайшее расстояние между двумя точками. Многое зависит и от самих точек, и от случайных пространственных характеристик. – Но аналоговая система? Ее ведь нужно учить! – Вилли позабыл о страхах и опасениях, в нем проснулся профессиональный интерес. – Знал бы ты, чего это стоило! В основном методом подбора. Или, грубо говоря, научного тыка! Но как только начало было положено, так сразу дело пошло. Необыкновенно умная штука мой «игнис», в рабочем состоянии впитывает все вокруг себя, и нужное, и ненужное, в Европе теперь столько радиоволн, взять хоть транслятор на Эйфелевой башне. – Стало быть, как однажды цинично пошутила маркиза Дюдефан, труден лишь первый шаг. А человеческий голос ОНО воспринимает? – Звуковую волну? Нет. И ультразвуковую тоже. Исключительно одни радиоволны, и чем выше частота, тем успешней. Так что секретные передачи по ВЧ-связи для моего Разведчика просто подарок. – Представляю, почему тебя срочно отозвали с фронта! И почему едва не убили на «Лаконии»! Великий Лео хотя бы подозревает, кого приютил у себя на базе?! Ведь ЭТО же, ЭТОМУ цены не сложить! А если поставить такой «игнис» на истребитель? Да что там, на нашу любезную ФАУ-2? Господи, получится радиоуправляемый снаряд! Да им и управлять не надо! – Правильно, не надо. И снаряд не только полетит в цель. Он сможет уклоняться, зависать, обгонять. Если изобрести для «игниса» соответствующий двигатель, то он займет позицию на пути вражеского снаряда и просто станет ждать в воздухе, когда чужая ракета врежется в него. Заметь, примет свое решение самостоятельно. Такое, какое выйдет лучше для конечного осуществления задания. – И Лондону будут уже не страшны наши бомбардировки, – заключил с истинным восхищением Бохман. – Счастье, что ты не доехал домой. – Какое ж в этом счастье? Ты бы лучше задумался о том, что завтра бомбы станут падать на Берлин, без всякого участия моего «игниса». И вовсе не для того я создавал его во всей уникальности, чтобы швыряться взрывчаткой на соседские дома и города. Почему, едва в руки практиков-конструкторов попадает иная технология, они первейшим делом ищут, что бы такого с ее помощью уничтожить? Будто бы в каждом изобретении сидит Сатана. И при этом искушает: отними, схвати, ограбь, заставь. А когда оружие поворачивается против самих изобретателей, вот тут и начинают вопить, дескать, мы не виноваты. Нам выписывали чеки, доставляли лучшее в мире оборудование, целовали в зад, поэтому мы не отвечаем за то, что делаем и для кого! Ибо наука должна идти вперед, плевать, кто и чем за это платит. Еще бы, это не ты, Бохман, и не подобные тебе умники заплатите. А тысячи английских детишек уже рассчитались своим душами за ваши ФАУ-2! И я бы свой «игнис» не отдал даже для армии моей страны, пусть судят за государственную измену, но чтобы начинять бомбы – ни за какие титулы и ордена. Утопил бы в океане, и дело с концом. Для шифровальщиков еще ладно. Однако для убийства – никогда! – Ты плохой патриот. Или не любишь свою Родину. Этим вы, британцы, отличаетесь от германских арийцев. Вы боготворите одну только вашу свободную торговлю, и более ничего, – ответил Вилли, но без обычного для него запала, когда дело шло о чести Третьего рейха, а с вялой унылостью старой, заезженной и щербатой пластинки. – Любовь, Вилли, слишком огромное слово, чтобы разбрасываться им по пустякам. Любовь – это чудо Господнее, еще большее, чем жизнь. О ней не подобает писать на заборах, и уж тем более на агитационных транспарантах. И чувство сие нельзя доказать, убивая других людей и вместе с ними чужую любовь. Любовь – это прежде всего невероятное счастье от того, что мир сущего есть вокруг тебя, и благодарность за то, что он есть. Хотя многие из нас живут так, словно перед своим рождением на свет назанимали миллионы и теперь до смерти отдают долги, проклиная на все корки заимодавца. Думают все время лишь о том, что за их миллионы им где-то и чего-то на этой земле недодали. Что англичанам досталось больше, чем шотландцам, а германцам меньше, чем французам. Что человек, обделенный талантом, непременно должен взять реванш, наживая деньги, чтобы эти таланты после унизить и купить. А ведь любовь и есть самый верный и самый общий талант, и никто живой единственно им не может быть обделен. – Боже мой, Смит! Какой же ты благоверный дурак! – Вилли выслушал тираду, затем с истерическими нотками в голосе деланно рассмеялся. – Но я жалею об одном. Что я тоже не родился на свет этаким дураком. Видимо, я из породы должников, ничего не поделаешь. – Вот что, ребята, – дал знать о себе Марвитц. Он уж закончил возиться с винтовкой. – После решите, чего кому отдать, коли позанимали. А только нам отправляться пора. Погода, вишь ты, портится. Сильной метели, конечно, не разыграться. Но ветер поднимется и немного будет пурга. Лодку я накачал. Осталось прикрепить – и поедем. На двух санях. Ничего, герр Ховен разрешил, раз уж такое дело. На паре мотосаней они скоро домчались до пристани. Сэм сгрузил Разведчика, надежно укутанного в непромокаемый мешок. Пока он и Вилли возились, спуская на воду бот, Медведь уже запирал в сарае оба транспортных средства. Конечно, сани, приключись диверсия, не самая большая потеря, но на всякий случай Герхард заминировал вход, надежно закопав в лед пехотную мину. Они сели в лодку и помаленьку стали загребать к пещере. Вода под днищем, в отражении хмурого неба принявшая противно свинцовый цвет, от ветра побежала короткими и злыми гребешками, но недостаточно высокими, чтобы захлестнуть через борт. Все же плыть следовало с осторожностью – в горловине пролива села на мель гигантская льдина-стамуха, и теперь течение в заливе, прорываясь сквозь преграду, ощутимо усилилось возле берегов. – У нас еще ничего, чисто, как всегда. А снаружи, на открытой воде, «сало» пошло, – глухим, безрадостным голосом заметил некстати Герхард. – «Сало»? А что это значит? – спросил его Сэм, не очень сведущий в полярном жаргоне. – Это значит, зима совсем близко, – вздохнул Марвитц. – Замерзает водичка-то. Коли в скором времени за нами не придут, уж и не знаю, что станем делать. Уплыть-то не на чем. Да и сколько здесь сидеть, кто скажет? Забыли про нас, через год-то вспомнят? Все война. – Ты не переживай, наш капитан Вернер – старый вояка, раз дал слово, что успеет, от своего не отступит. Не найдет конвоя – сам придет назад, ему и гросс-адмирал не указ. Будет нам и топливо, и тушенка, и шнапс, и кофе с ананасами, – утешил его Бохман. Кажется, в самом деле он сильно надеялся на ушедшего Хартенштейна и на его волшебную субмарину. Но надеялся Вилли напрасно. Ни он, ни тем более Герхард, и даже Бруно и гауптштурмфюрер Ховен еще не знали и не могли узнать, что вот уже пошли тому вторые сутки, как рассчитывать им стало не на кого, кроме самих себя. Это случилось в Международный женский день, придуманный как раз соотечественницами капитана Хартенштейна, носившими красивые имена Клара и Роза. Но Вернер ничего почти не знал об этом и даже не подозревал, будто такой странный праздник вообще существует где-то на земле. Капитан приник к окулярам перископа, наблюдая, не покажется ли суша, и время от времени сверялся с расчетами. Они шли южнее Барбадоса, и не дай бог наскочить на сам остров и британскую базу на нем. Пока же ничего, предвещавшего беду, нигде видно не было, и капитан Хартенштейн расслабился, распустил немного поясной ремень. Потребовал себе виски в нарушение правил, но сказывалось невероятное напряжение последних дней. Сейчас они начнут забирать на восток и скоро оставят опасный остров далеко в стороне. А дальше на север, в обход исландских территорий, параллельно караванным путям, держась в отдалении, проберутся в норвежские фьорды. Где можно будет вздохнуть с облегчением, списать на берег гражданских, доложиться, починиться, непременно и срочно связаться с папой Деницем и, чего бы то ни стоило, добыть помощь для заключенной в ледяной осаде базы 211. Всякий раз при воспоминании о брошенных там людях капитану делалось не по себе. Он именно так и повторял в уме – «брошенные люди», никак иначе у него не выходило. Им, капитаном Хартенштейном, брошенные, на произвол судьбы и очень вероятную погибель. Надо было, конечно, не слушать, брать всех на борт, хоть бы и силой, дать раз по морде гауптштурмфюреру и пинками загнать на борт. Глядишь, за ним и его оборотни подались бы следом. Честно говоря, находиться с ними вместе в ограниченном пространстве лодки – подарочек на поминки врагу, однако живые твари и тоже их жалко. Вон как малютка Гуди по своему Медведю убивалась, даже отказалась вернуться в дом родной. Значит, не очень Медведь и страшный, раз такая девушка его любит. Но все это осталось в прошлом, и ничего Вернер поделать теперь не может, только сожалеть. Тут ему и Мельману принесли по стаканчику «Теннеси», не бог весть что, хотя в пустыне, как говорится, любая плошка – ведро, любая грязь – водица. По дороге им вправду попалось несколько одиночек, следовавших по торговым надобностям. Но австралийский борт они пожалели, к тому же что там хорошего, кроме шерсти мериносов! А вот американский небольшой сухогруз «Апач», нахально пыхтящий скоростной турбиной, с сердечным согласием расстреляли из оставшихся кормовых торпед. Как раз шли у него на траверсе, даже догонять не пришлось. «Апач» сразу возопил о нападении, собака этакая, к счастью: попадание оказалось сверхточным, много времени на переговоры у племянников дяди Сэма не имелось. Потому к соглашению пришли быстро – продовольствие в обмен на жизнь, но Хартенштейн невольно просчитался. «Апач», по фрахту следовавший относительно безопасным путем вдоль африканского побережья, нес в трюмах изобильный груз кенийского кофе и более ничего. Запасы для камбуза его оказались скудны – в аргентинском Санта-Крусе судно должно было принять попутно несколько тонн обработанного серебра и заодно пополнить нехватку продовольствия, так что на «Апаче» и до их визита команда не пробавлялась Лукулловыми пирами. Все же взяли изрядно солярки и муки, целую говяжью тушу, еще сухарей, а самое главное – настоящих, свежих тропических фруктов, после нескольких месяцев сплошных эрзац-консервов – великий праздник для изголодавшейся команды. А Мельман, вот что значит предусмотрительный помощник, клад на любой лодке, вместе с подручным-боцманом прихватили десяток ящиков английского пива и три полные бутылки виски из капитанской каюты. Что же, с голоду не помрут, хоть и сыты до конца не будут. Но экипаж и тому обрадовался несказанно. Можно потерпеть некоторое недовольство в брюхе, когда идут не куда-то, а к родным берегам. Им теперь и норвежские северные скалы – дом, это в сравнении с Антарктикой. Что угодно снесут. Само собой, после того как продырявили «Апач», пробираться стало трудней. Подавать позывные в эфир Вернер даже не помышлял. Вдруг услышит кто не надо, и что делать будут? Он уж пробовал погружение, всего-то семь-восемь метров, только поднырнуть под лед на полсотни миль. Еле-еле заплата выдержала, вся «слезилась», а местами текла тонким ручейком. Нагрянет противник – винт полукривой, лодка – что твое решето, торпедный запас после удачной охоты – африканским москитам в насмешку, не укусишь. Слушали внимательно радио и, чуть что, сразу меняли курс, словно в прятки играли с каждым встречным-поперечным. Атлантический бассейн место людное и ненадежное, но идти в дальний обход в их плачевном положении немыслимо. И время проклятое ого-го как поджимает! Скоро, согласно его расчетам, Барбадос остался на востоке. Самого острова они так и не увидели, и хвала за то Всевышнему. Стало быть, и лодку никто не обнаружил, хотя теперь шли в надводном положении. Вернер слегка расслабился, приказал опять поднять перископ – обозреть окрестности, выходить на мостик ему было лень. К тому же по поверхности шла небольшая, но сильно задиристая волна, а мокнуть, пусть и на солнышке, Хартенштейну не хотелось. Он только велел открыть люк, чтобы не скапливалась духота, и морская свежесть теперь наполняла отсеки. К перископу подобралась Шарлота, вообще-то гражданским здесь было не место, но доктору Эйгрубер он позволял некоторые вольности, к тому же его подруга вроде имела звание унтершарфюрера СС. В последнее время, откушав трофейных ананасов, Шарлота сама стала мед и сахар, разве что не облизывала своего капитана с ботинок до фуражки, понимала – дойдут до фьордов, а там Вернер большой человек, она же – пока неизвестно кто. Вернер разрешил даме поглядеть в перископ, только, упаси боже, не касаться настройки. И отошел в сторону. Но тут же его настиг неприятный, звенящий гул, ворвавшийся снаружи через отверстие открытого люка, и спустя несколько секунд, пока он и помощник Мельман соображали, что к чему, по корпусу лодки застучали короткие пулеметные очереди. – Задраить люк! – даже не задумываясь, отдал привычное приказание Вернер. Отпихнул Шарлоту далеким от вежливости жестом. – Отойди! И вообще – марш на свое место! Ага! Американские охотники. Их только не хватало. И как же некстати! Свеженькие, вылетевшие на вольную разведку, один машет крыльями другому, черт и его звездно-полосатые вестники! Пока всего лишь пристрелка, вскоре зайдут на прямую атаку. Думал он недолго. – Начать погружение! – рявкнул Хартенштейн, а помощник посмотрел на него, как на умалишенного. – Я. Сказал. Начать. Погружение, – чеканя слова, повторил Вернер, и немедленно Мельман ему покорился, поняв наконец, что другого выхода у них нет. Но и это был никакой не выход. А что делать? На глубине, может, будет шанс, однако на поверхности с тихим ходом останется только верная смерть. На борту даже спасательных ботов не хватает – четыре штуки из сердобольности и для очистки совести оставил на базе, ох, дурак! Вдобавок к прочим удовольствиям в здешних теплых водах еще и от недостатка разномастных акул страдать не приходится. На всякий случай Вернер приказал дать сигнал бедствия по радио. А вдруг! По крайней мере, будут знать об их дальнейшей судьбе. И тут же вспомнил: что толку и как это поможет несчастным, оставленным во льдах, его соотечественникам? – Погрузить в непромокаемый контейнер бортовой журнал. – Вернер оглянулся: доктор Эйгрубер никуда не ушла, стояла рядом. – Шарлота, немедленно пакет для рейхсфюрера. Сюда. – Ни за что, – ответила та. И стиснула зубы, будто перекусывала пополам железную проволоку. – Ты подумал, каково будет, если пакет попадет в руки к янки? – Плевать к кому! Главное – спасти наших людей. Если мы погибнем, никто и никогда не узнает об их судьбе! – Вернер уже взмолился. – Шарлота, в судовом журнале – поддельный курс и ненастоящее задание, по распоряжению о крайней секретности. Их не найдут! – Гауптштурмфюрер Ховен и не пожелал бы, чтобы его нашли такой ценой, тем более враг! – Ховен там не один! – выкрикнул Вернер, но он уже знал – пакета он не получит, а драгоценное время уходило безвозвратно. – Ты бездушная сука, Шарлота. И я жалею, что связался с тобой. Вернер отвернулся и более не обращал внимания на ругательства, выкрикиваемые Шарлотой за его спиной. Его лодка – вот что было сейчас важнее всего. Они уходили на глубину, уже прошли отметку в десять метров очень медленно, но быстрое погружение вышло бы равнозначным самоубийству. Пятнадцать метров. – Правый борт дает течь. Еще немного – и заплату выдавит, – сообщил ему под руку Мельман. – Надо остановиться и выключить двигатель. – Погружение продолжать. Здесь слишком прозрачная вода. Нас до сих пор видно с высоты… Вернер не договорил. Субмарину потряс невероятной силы толчок, в лица ударил плотный воздух, и каждый из подводников понял, что случилось непоправимое. – Глубинная бомба, дьявол их побери! – последнее, что успел сказать Вернер, прежде чем мощный поток воды отбросил его, почти размазав по обшивке командного отсека. А последнее, что он услышал, – как вопила перепуганная насмерть Шарлота: – Не хочу-у-у! Но соленая вода заткнула рот и доктору Эйгрубер. То, что некогда числилось субмариной U-156 великого германского кригсмарине, теперь покореженной грудой мертвого металла падало на атлантическое океанское дно. Лодку отныне ждал долгий и плавный путь в несколько тысяч метров. Хотя экипажу в затопленных отсеках это было совсем безразлично. 5

⇐ Предыдущая 6 7 8 9 101112 13 14 15 Следующая ⇒