Annotation 8 страница

Тут бесы двинулись на левый вал, Но каждый, в тайный знак, главе отряда Сперва язык сквозь зубы показал, А тот трубу изобразил из зада. ^[9] Тропинка, уходящая полого вверх, тянулась по самому краю огромного ледникового пласта, накрывающего неровными плитами береговые скалы и притаившуюся под ними, в мрачной глубине, секретную пещеру. Но и тропа эта оказалась заваленной снежной массой, водопадом ринувшейся вниз после внезапного и непонятной причины взрыва. Сэм уже по дороге прикинул про себя, что никакая торпеда не могла привести к ужасающе мощному извержению, поколебавшему самую земную твердь. Слишком огромное количество взрывчатки потребовалось бы для столь великого эффекта, или разве старый Ени решил развалить строительство подземной базы начисто и бесповоротно. – Эх, танк бы сюда пригнать! – отчаянным голосом прокричал Волк, карабкаясь по снежной перине, рыхлой и зыбкой, то и дело проваливаясь в нее чуть ли не с головой. – Своих, что ли, утюжить? Ты соображай! – отозвался немедленно Марвитц, словно ледокол, рассекавший мощным торсом лавинный завал. – Надо поверху у самого обрыва подняться, иначе никак. Они выбрались прочь из снежного моря, что до момента неведомой катастрофы представляло собой тропу, ведшую к наземной рабочей площадке, после, уже на каменистых выступах, отряхнулись и осмотрелись. Внизу простирался как ни в чем не бывало знакомый залив, вовсе не поврежденный, до него, видимо, несчастье добраться не смогло. Только и было дела, что обрушилось несколько выступавших ледяных глыб. Сэм прикинул про себя. Новую шахту, как он помнил, прокладывали снаружи. Через высверленный в ледниковой толще шурф. Собственно, замерзшая вода не представляла собой никакой строительной проблемы, но вот базальтовый свод подводной пещеры – это другое дело. Без соответствующего горного оборудования его было не пройти. Но «Швабия» так и не объявилась, а все старые машины, и без того выработанные до предела, за время зимовки превратились в полнейший хлам и годились разве для локальных работ. Взрывать изнутри, где уже имелись готовые постройки, было вопиющей глупостью, и бригадефюрер Рейнеке придумал трюк с торпедой. Конечно, одна шахта проблем никак не решала, Сэм уже выведал – их планировалось с полтора десятка по периметру всего залива. Однако Великий Лео без дела сидеть не мог и остальным бы не позволил. Потому и затеяли, и достукались. Чего бы там Бохман со старым Ени ни насчитали, результат уже налицо. Это ж надо, запустить новейшую циркулярную торпеду по шурфу вниз, вдоль скользящего наклонного стока. Да мало ли какая дрянь подо льдом может быть! Сэм, конечно, в детали не вникал, оттого что слушал краем уха, опять же из гордости неприсоединения, но и он не мог не понимать, до чего рискованна вся затея. Смущало теперь одно – сила взрыва. Или торпеда по какой-то неведомой причине взорвалась на поверхности – тогда откуда огромной высоты фонтанный снежный столб? Или эти идиоты забыли разминировать нижний, подземный участок – тогда почему уцелел ландшафт в заливе? Ведь в этом случае пещеру должно было завалить первой. Да и не идиоты они, ни Вилли, ни бригадефюрер Рейнеке, ни старший у взрывников, вечно понуро-угрюмый Оскар Кройцер. Сверху зато удалось пронаблюдать хоть одно утешительное зрелище. Там и сям копошились группки людей, раскидывали снег, кричали друг на дружку. Это вернулись с полдороги отпущенные моряки и строители, догадался Сэм. Да вот же и следы рядом, видно, шли той же дорогой, где сейчас пробиралась их троица. А у воды, если присмотреться, брошенный на боку крошка-катер, загонять его в сарай было, наверное, некогда. – Может, я на базу сгоняю, за санями? – предложил неугомонный Волк. – Это дело, – согласился с ним Марвитц. – Лопаты, какие ни есть, захвати. И Шарлоте скажи, пусть поторопится сюда с бинтами и носилками. Волк кинулся бегом по склону в базовый лагерь, а Герхард и Сэм вприпрыжку поспешили к месту аварии. Там уже вовсю распоряжался помощник Мельман. Очень хорошо, решил про себя Сэм, это очень хорошо, что спасательными работами командует военный. Собственно, он тоже лейтенант, хоть и вражеской армии, так что и его командирский опыт может пригодиться. Он видел, Медведь сейчас пребывает в некоторой растерянности – без прямых указаний гауптштурмфюрера Герхард представлял собой полуразобранную машину, с одной стороны, оснащенную мощным мотором, однако с полным отсутствием рулевого управления. Но может, так даже лучше. А что касается Великого Лео, то лично он, Сэм, хотя взращен на христианских принципах милосердия к ближнему, сего молниеносного сподвижника откапывать бы вовсе не стал. Впрочем, завалило не всех. Беднягу Эрнста, который заранее пристроился неподалеку со своей вспомогательной аптечкой и натихую разливал из-под полы спирт, только лишь оглушило. Он до сих пор торчал, как репка, в снегу по самые уши и бессмысленно вертел головой, желая вытрясти из ушей несуществующие пробки. Бесполезно, сказал про себя Сэм, дня три будет слышать сквозь вату, это в лучшем случае. И вдруг увидел, как доктор сумел-таки донести до рта нечто, сильно напоминающее походную флягу, и успокоился на счет приятеля – очухается, пожалуй, много раньше. Но тут опять случилось чрезвычайное. Как раз из-за того, что первым повезло паскуднику гауптштурмфюреру. Из самой середины, где снежная насыпь была гуще всего, внезапно показалась звериная морда. Матросики и их офицеры сразу заголосили, словно беременные бюргерши при виде голого пастора, и бросились врассыпную, позабыв о долге, – понятно, моряки народ суеверный. Однако то была не галлюцинация, а всего-навсего Лис. Она прытко и с завидной, звериной ловкостью выбралась наверх, немедленно принялась загребать лапами снег, разбрасывая его в стороны. Медведь кинулся ей в помощь, Сэм поспешил за ним. «Волки Деница», все же военная косточка, скоро прекратили спасаться позорным бегством и встали поодаль созерцать. Кое-кто из них истово крестился, кто-то беззвучно разевал рот и тыкал пальцем в зверя. Ну, бог с ними, еще немного – и придут в себя, сейчас не до объяснений. Сэм только крикнул помощнику Мельману, чтобы прекратил цирк и занялся делом, а зверя, пушистую красавицу рысь, бояться вовсе не стоит. Тем временем Марвитц и Лис, руками и зубами соответственно, вытащили на белый свет гауптштурмфюрера. Сэм с интересом заглянул в прокопанное отверстие. Видимо, Лис в момент своего превращения растопила большую часть летевшей на нее сверху снежной массы, а потом добралась до своего обожаемого господина, благо тот был рядом, прикрыла его мягким и теплым телом. В общем, исключительно ее усилиями самый распоследний на базе мерзавец первым получил билет на спасение. Ховена они оттащили в сторону, где и сдали на попечение доктора Линде, без малейшего страха и недоумения взиравшего на чудное животное. Наверное, Эрнсту в его нынешнем состоянии вселенские чудеса были неудивительны. Скоро подоспел и Волк с лопатами. Следом за ним на вторых санях поспешала Лота Эйгрубер, предусмотрительная дамочка захватила с собой помимо прочего несколько комплектов запасной одежды. Теперь и бедняжка Лис смогла наконец принять человеческий облик, что проделала, благоразумно удалившись с глаз, и тем самым перестала пугать окружающих. Спасательные работы продолжались часа четыре до самой метели. Но тут уж ничего поделать было нельзя. Ибо штормовая метель в Антарктике, летом она там или зимой, равно страшное явление. Хотя вытащили из завала, пожалуй, что и всех. Снег был довольно рыхлый, и если бы не обвалы от сотрясения, то люди отделались бы, скорее всего, ушибами, контузиями и нервными переживаниями. Вот только одно. Откопали-то всех, да не всех живьем. Бригадефюрер Рейнеке и взрывник Оскар, и трое его помощников, и еще двое торпедных ефрейторов с лодки и один бортовой инженер, Сэм не помнил его имени, – это печальный список потерь. Хорошо, хоть Вилли Бохман остался жив, пусть его и вытащили без дыхания, но Марвитц откачал по всем правилам, писанным для воскрешения утопленников. Увечья ограничились в итоге вывихнутой рукой и легкой контузией от взрывной волны. Его уже грузили на носилки, и четверо парней из экипажа собирались нести Вилли вниз на базу. Рядом, на своих ногах, вот что значит железный человек, стоял капитан Хартенштейн и сплевывал кровавые сгустки на снег. Видно, удар пришелся ему в грудь. Ничего, если хватает сил идти самому, значит, решил Сэм, сто лет теперь жить будет. Давняя примета, еще с фронта. Происшествие с Лис пока никто вслух не обсуждал, все же в скорбном присутствии покойников не годилось нарушать благочинную тишину. – Пойдем и мы, что ли? – обратился Марвитц к двум своим верным помощникам. – Мы уж совсем одни остались. Волк и Сэм затаскивали последнее мертвое тело в нижний сарайчик, где было немного свободного места рядом с прикрытым плотным брезентом малюткой-катером. Вывозить погибших на базу сейчас не имелось возможности, саней только двое, а носилок четверо, и те нужны под раненых. Времени же в обрез – совсем немного и налетит ураганный ветер. Хорошо еще, у оборотней нюх на погоду – никакой метеостанции не нужно. Медведь с точностью до секунды мог предсказать, когда именно метель ударит в полную силу. Выходило, что очень скоро. Лис давно уже отправилась вниз, охранять и сопровождать на базу гауптштурмфюрера Ховена. Не так уж сильно Великий Лео и пострадал, всего-то зашиб колено, потерял шапку и маленько оглох на оба уха. Но занял отдельные сани, правда, отбыл с места происшествия в числе последних, не желая ни на минуту спускать глаз с вверенных ему несчастных человеческих душ. Вот только на Сэма посмотрел с ухмылочкой, нашел время и повод позабавиться, когда у самого дом горит. Сэму это было все равно – следовало подобрать умерших, потому как после урагана уже не откопаешь заново. Все же люди, а не бродячие собаки, чтобы бросать без могилы. Медведь и Волк с ним согласились и остались тоже, Ховен возражать не стал, хотя Сэм видел – покойники ему без разницы, даже старый Ени, а ведь заслуженный был в их рейхе человек. Метель бушевала четвертые сутки. И это не предел, поведал ему Марвитц, он вообще предрекал успокоение стихии не раньше, чем через неделю. Медведю в этом смысле можно было верить. База погрузилась в непроницаемый густо-молочный стремительный туман, будто в подводное царство полярного Нептуна, а ветры пели, словно прекрасные русалки, играющие на звонких раковинах, и тем довершали сходство в воображении. Сэм ни разу еще не застал такой суровой непогоды, но: как объяснил Герхард, ему крупно повезло. Метели и ураганы здесь обыденное дело, скорее достойно удивления, когда они подолгу не посещают их прибрежное захолустье. Сразу стало понятным и назначение тяжелых канатных лееров, протянутых от одного блока к другому и по периметру базы. Ледяные тоннели соединяли лишь ключевые и командные точки, от штабного жилища гауптштурмфюрера до лаборатории и в другую сторону – к радиорубке Бруно Геделе. Всем остальным предлагалось добираться к нужным местам своим ходом, для чего и предназначалась воздушная сеть провешенных канатов. К ним полагалось крепиться с помощью специальных карабинов и перемещаться вдоль строго по двое, никак не меньше. Марвитц заранее предупредил обоих своих друзей, чтобы не вздумали ни на секунду, что бы ни случилось, отходить в сторону и, упаси боже, отцепляться от страховки. В буран можно заблудиться в метре от барака и так и умереть посреди центральной площади, не зная, куда идти. Доктор и Сэм, не будь дураки, послушно внимали наставлениям. Правда, на охрану это ограничение никаким образом не распространялось – Медведь, Волк и Лис ходили, как хотели, и в любое опасное время. Их чутье, превосходящее всякое звериное и помноженное на интуитивное человеческое, позволяло им ориентироваться безошибочно в пространстве во всякую погоду и с закрытыми глазами. Даже с закрытым носом, пошутил как-то Волк, а приставшему как горчичный пластырь Сэму, которого снедала жажда любознательности, пояснил: нюх и зрение тут ни при чем, хотя и от них случается огромная польза. Они трое просто знают, куда идти, и даже не задумываются над этим, как Сэм, например, не размышляет, которую ногу ставить вперед – правую или левую, а все равно ступает себе по земле и не падает. Вскоре миновали без малого две недели, что прожила база в вынужденном безделье, и Сэм успел много куда сунуть свой сгоравший от любопытства нос. И однажды за этот нос его вытащил к себе на разговор гауптштурмфюрер Ховен, немного все же приунывший после страшной неудачи его «торпедной» затеи. А началось все из-за посиделок с Бохманом. Авиаконструктор маялся бездельем, особенно его удручало то обстоятельство, что каверзная метельная непогода мешает немедленно приступить к выяснению причин аварии, и от нечего делать Вилли сошелся на короткой ноге с Сэмом, лейтенант перестал теперь дичиться в гордом отстранении и, кажется, был рад этому своему решению. Они стали посиживать в дневные часы, неотличимые, впрочем, теперь от часов вечерних, за умствованиями и расчетами, которые пока никак нельзя было проверить. Утвердились, однако, во мнении – факт подземного взрыва в самодельной шахте доступными им предположениями не объясним. Придя к такому заключению, они приуныли и стали ждать окончания атмосферного неудобства – разобраться на месте было единственным оставшимся для них шансом. К тому же после гибели Оскара и старого Ени, а вместе с тем и всей взрывной бригады, они двое являли собой последний островок научно-инженерной мысли, разве что за исключением недоучки Волка. Хотя тот интереса к их изысканиям не проявлял. Но однажды разговор между Сэмом и Вилли Бохманом зашел в совсем иную сторону. В последние несколько дней у них вошло в привычку сидеть над чертежами, кофе и рассуждениями в столовой у Гуди – тепло, пахнет вкусно и от Великого Лео подальше. К тому же место это ныне служило своеобразным клубом и являлось центром, куда оставшееся население базы сносило всевозможные слухи. Никто особенно их разговорам не мешал – большинству становилось скучно от одного взгляда на расчерченные, испещренные формулами плотные бумажные листы, они получались как бы посреди людного сборища и в то же самое время в уединении. В столовой теперь стали все чаще появляться подводники, рядовой состав и офицеры, не в смысле пропитания, а будто бы гражданские и военные невольно потянулись друг к другу, хотя моряки и соблюдали меж собой обязательную субординацию. То и дело вспыхивали в разных концах за столами, двумя длинными и одним поменьше, короткие шепотки и пересуды, конечно, о Лис и других охранниках Ховена, но до мракобесных выступлений дело так и не дошло. Моряки как-то на удивление спокойно восприняли новость о людях-обортнях, а кое-кто успел уже подружиться с Волком, с ним вообще трудно было бы найти повод для ссоры. Пошептались, потыкали пальцами, удовлетворились его обещаниями непременно показать в хорошую погоду захватывающие превращения (Марвитц послал морячков куда подальше – им здесь не балаган, а он – не ярмарочное диво), и страхи завяли сами собой. Зато доставалось теперь Лис. Ее появление встречали шутками, иногда и непристойными, какие приняты были на портовых стоянках, – о том, как, дескать, их товарищи отправились однажды в путь искать утех с заморской барышней, а там поджидал невиданный сюрприз. Впрочем, Лис не то чтобы обижалась, напротив, казалась довольной и даже на те шутки отвечала, хотя разговорчивости за ней никогда не водилось. Что-то в нехитрых заигрываниях ей все же было приятно. «Волки Деница» давно простили Лис нелепую гибель своих бывших товарищей, да и прощать выходило нечего – девушка поступила по справедливости, таково было общее мнение. В неожиданной разрядке страха, окутывавшего базу, как ни странно, виноват был именно Сэм. Как раз своим спокойным и в какой-то мере даже равнодушным восприятием фактов: он не крестился от потусторонней силы, кажется, еще ближе подружился с Марвитцем, не говоря уж про Волка. А главное, Сэм искренне не понимал: чего же такого особенно страшного находят здешние жители в трех достаточно мирных охранниках-оборотнях, которые, кстати сказать, никому еще не причинили никакого нарочного и умышленного вреда. Первым от Сэма заразился благодушным спокойствием доктор Линде, хотя и откровенно удивлялся чудесам природы. За ним сами собой успокоились и другие парни из экипажа, лишь капитан Хартенштейн таил про себя подспудный страх, но сознаваться в том опасался во избежание позора. Наиболее консервативными в этом смысле оказались старожилы базы, их тоже можно было понять. Изо дня в день Великий Лео насаждал среди них изуверские семена мистицизма, полагая, жестоко и разумно, что запуганным и полностью подчиненным населением куда проще станет управлять. А Сэм опасался, что с гауптштурмфюрером ему еще предстоит разговор на тему, отчего он самовольно покусился на неприкосновенную и с такой тщательностью выстроенную Ховеном крепость страха. – Как ты думаешь, их особенные свойства – биологический эффект? – спросил в тот роковой день Сэм, указав глазами в сторону Лис, когда подводники в очередной раз затеяли шутки с девушкой, забежавшей за персональным обедом для Великого Лео. – Уверен, что нет, – охотно откликнулся Вилли, уже исчерпавший все темы о торпедной катастрофе, теперь он всем своим вхолостую кипевшим умом ищущий иное поле рассуждений. – Шарлота подтверждает экспериментально, хотя наши знания данной области, сам понимаешь… – и Бохман, изображая растерянность, широко развел руки в стороны. – У тебя, говорят, есть оригинальная идея по этому поводу? – напрямую спросил Сэм. – Кто говорит? Наши умственно-порожние пупсы? Разве что Великий Лео понимает, и то не до конца. И ничего тут нет оригинального. Ты-то сразу увидишь, если все, что я слышал о тебе, правда. Только уговор. Я тебе – свою теорию, а ты мне – как на духу о собственных достижениях. Не переживай, как говорили в Древнем Риме: charta de non este non valet. Договор о том, чего не существует, недействителен. – Идет! – слабо усмехнулся в ответ Сэм. Если бы Вилли знал, что меняет шило на мыло, нипочем бы, пожалуй, не согласился. Будто ему выйдет толк от того давнего «псевдонаучного» и «шарлатанского» изобретения! – Для начала скажи – ты знаешь, что такое многомерные фигуры? К примеру, возьмем, тессеракт? – запальчиво спросил Бохман и сам же ответил: – Чисто математическая модель четырехмерного куба, где присутствует еще одно дополнительное пространство. Но если измерений станет шесть или восемь? В пояснительном смысле – наше тело обычно развернуто в трехплоскостном координатном варианте. Длина, ширина и высота. Время пока я исключаю, оно и для них, и для нас вроде бы одинаково. А теперь добавь еще три воображаемые протяженности. – Ты хочешь сказать, по неведомым причинам физическое тело оборотня читается в пространственных измерениях, недоступных для нашего восприятия? – сразу ухватил суть дела Сэм. – Не совсем так, но почти, – уважительно отозвался Вилли. – У нас этих координат вообще нет. Природа не терпит не столько пустоты, сколько лишних атрибутов. Зачем тебе сущности, которыми ты не можешь воспользоваться. Я говорю о совсем ином принципе телесного устройства. И скорее всего, случайного происхождения. Как вероятностное отклонение возможного процесса. Связующее звено здесь – активный разум или самосознание высшего порядка. Предмет, как ты понимаешь, отнюдь не материальный. По какой-то причине тот же Волк, может, в момент рождения, а может, и того ранее, захватил и присоединил к себе это второе пространство. И стал контролировать оба состояния, как неотъемлемую часть собственного «Я». Ты видел, какие при этом обращаются энергии? А линейные искажения пространства? Так что мистика тут ни при чем. Хотя закон сохранения очень даже. Как убыло, так и прибыло. – Тогда почему при столь чудовищных энергетических выбросах биологическая оболочка не разрушается? – Сэм сморщил лоб, его уже самого захватила разгадка тайны природы. – Не знаю точно. Но предположение у меня только одно. Их свободное положение над обеими физическими ипостасями, или воплощениями, называй как угодно, сродни структурному контролю. Говоря грубо, они вроде как разбирают и собирают себя на субатомном уровне, перемещая ненужные в данный момент части в своеобразное пространственное хранилище, никак не связанное со здешним миром. – Но почему они не переходят в иного человека? Отчего получается только зверь? – Сэм уже спорил, будто на ученом судилище с оппонентом. – Волк говорил мне некоторые любопытные вещи, которые я пока никак не могу объяснить, – сознался ему Бохман. – Может, у тебя выйдет? А дело в том, что человеческих тел там нет. Где «там», тоже сказать не могу. Но в этом «шкафу», или «контейнере», или «ящике Пандоры», существует своего рода строгая иерархия. Что-то ты можешь оттуда взять, а что-то никак не получится. – Тогда следует вывод: второе пространство не для каждого свое, а общее на всех? То есть Волк, Медведь и Лис все время попадают в один и тот же шкаф! – Сэм прищелкнул пальцами, довольный своей догадкой. – Это я так сказал про шкаф. Они подразумевают под этим словом некое темное вместилище, ограниченное их собственным нечеловеческим зрением. То, что они видят, не глазами, разумеется, имеет весьма конечный пространственный объем. А черную пустоту вполне могут воспринимать, как некое чувственное препятствие. Все равно если бы ты зашел в абсолютно темную комнату с ярким фонарем. И квадрат света визуально завершался бы отделяющей стеной. Так и для них дополнительное пространство может иметь предел, являясь притом безграничным во все стороны. Но они этого не видят и не ощущают и потому не могут об этом знать. – И выбор вещей в нем строго определен. Возможно, избирать тело доступно лишь со следующей нижней ступени. Выходит, где-то существует и человек-обезьяна, и человек-дельфин? – Может быть… Едва ли ты обратил внимание – в основном получаются агрессивные особи, хотя и высокой нервной организации. Вероятно, у человеческого сознания нет нужды воплощения в более или менее дружелюбных тварях. В целом, по аналогии: как на определенных этапах развития были животные-покровители тотемного свойства. Наши оборотни словно избирают себе второе «Я», кстати, не самое худшее из возможных. – Если судить по Лео Ховену, то да! Неизвестно, что бы выбрал он сам. Небоскребной высоты скорпиона или крокодила с двумя рядами зубов, – процедил сквозь сжатые губы Сэм. – Это ты зря! Такие люди, как Великий Лео, необходимы для продвижения вперед. Я, само собой, не сторонник оголтелого национализма, но и согласен с Освальдом Шпенглером – без фюреров цивилизация Европы обречена на медленную смерть. Социальная энтропия, я бы сказал. И преодолеть ее возможно только путем страшных потрясений. В России это поняли раньше нас. – Я знаю, слышал. Лес рубят, щепки летят, кажется, так говорят теперь русские. А если бы тебя самого из дровосеков да в щепки? – с горьким вызовом тихо и зло спросил Сэм. Ему сейчас очень неприятен стал Бохман, и он с трудом это скрывал. – А мы кто есть? – коротко хохотнул Вилли. – Сидим на краю снежной пустыни и не сегодня завтра протянем ноги. Сам ты не щепка? Или, к примеру, Волк? Или малышка Гуди? И наш дровосек Ховен тоже щепка, разве что размером покрупнее. Нас всех выплюнуло сюда за ненадобностью. Сверхсекретная база для обожаемого фюрера – одна видимость, воплощение подспудных страхов имперских богов. Отпала в нас нужда, и тут же про нас все забыли. Здесь даже вшивого полувзвода СС нет, как бывает на подобных объектах. За отсутствием необходимости. Мы все на этой базе – склад ненужных щепок. И я, как щепка и с точки зрения этой щепки, говорю, что хочу. А вы на вашем затхлом Альбионе можете напускать какого угодно туману. Все равно либо вы включитесь в игру, либо обновленный мир вынесет вас из этой игры вперед ногами. Времена не изменились, как и правила, – у кого дубина толще, тот и бьет больней, а после снимает сливки. Нравится это или не нравится, но так есть и так будет, как те самые пресловутые три измерения, которые никуда не денутся, к ним лишь можно добавить еще четыре или пять, а дальше – волки и свирепые рыси, ты видел сам. – Ты полагаешь, человеческие ценности утратили свои качества? И мы покорно возвращаемся в век дубин и каменных топоров? Ради того, чтобы выжить? Только ты забываешь, ваша главная дубина – словоблудие. Вы не бьете, вы оскорбляете, у вас сильный не тот, кто дерется, а тот, кто топчет, – Сэм привстал со своего места, его охватила внезапно сильная и до дрожи холодная ярость. Именно потому, что, может, от Бохмана он не ожидал этих убогих рассуждений. – Какая же вы раса господ, если сверху донизу одни распластанные по грязи рабы? Третий рейх! Первые два воевали хоть за веру и Гроб Господень! А вы за что? Чтобы с груды черепов ловчее было плевать на соседей? И это ты называешь движением вперед? Это – цивилизация?! Может, моя страна и потеряет со временем все, до последней колонии, и свое влияние в ближайшем настоящем, может быть! Но в будущем зато каждый из британцев скажет: ни я, ни кто-то из моих предков не опоганил себя, взяв в руки нацистскую дубину! А вас ждет вселенское позорище! И никакие здесь собрались не щепки. Может, лучшие из германцев как раз и собрались, кроме тебя и твоего полоумного Лео! Они уже стояли друг перед другом, как два петуха, разделенные пространственно хлипкой столовой доской, и оба жутко ненавидели, и оба на эту минуту стали врагами. На них смотрели с ожиданием, но никто не вмешивался, хотя как раз за обедом сидели Хартенштейн и рядом с ним Лота: первый – разинув рот от изумления, вторая – выпучив голубые глазищи от негодования. Но вмешиваться не спешили. Старший механик базы Ганс Тенсфельд, мирно пивший кофе в компании гальванера Петера, украдкой и с болезненной тоской поглядывал на Сэма, словно желая, но и смертельно не решаясь поддержать отважного бритта. – Ничего вы не скажете, ни завтра, ни послезавтра! Потому что никакого будущего у вас не случится! Вы все сдохнете от собственной слабости, когда мы задерем русского медведя и поделим эту жирную кость между собой. Вас даже не нужно будет завоевывать, приползете вместе с вашим Черчиллем и плюгавым королем, на коленях приползете, чтобы выпросить места в новом мире! А мы плюнем! Потому что только плевка вы и достойны! – Может, великая Британская империя и ослабела, но кое у кого еще хватит сил, чтобы поучить отдельных ублюдков! – выкрикнул Сэм и кинулся прямо через стол на оторопевшего Бохмана с кулаками. Он не то чтобы исчерпал все разумные доводы, а просто понял – споры здесь бесполезны. Эдакую дурь действительно можно выбить у такого, как Вилли, прочь из головы единственно дубиной, бессловесной и настоящей. И вот когда отлупишь его хорошенько до рваных дыр в поганой шкуре, и взвоет Бохман и подобный ему от боли и поймет, что такое боль, только тогда он и получит шанс стать человеком, может, даже нормальным. Сэм что было сил засветил своему противнику в нос, по-уличному, как дрался еще подростком. Пусть и англичанин, но о боксе и его правилах Сэм понятия не имел и потому использовал хоть и босяцкие, но действенные приемы портовых докеров. Следующий удар пришелся Бохману ребром ладони прямо по шее, Вилли опрокинулся всем телом на стол, пачкая окровавленной физиономией чертежи и бумаги, и сразу получил довесок в виде изрядного тумака по хребту. – Будешь еще?! Будешь еще, бош окаянный?! – кричал Сэм, навалившись сверху и не переставая мутузить беднягу Вилли кулаками по бокам так, что хрустели ребра. – Я тебе покажу, как дохнут от слабости! Я тебе покажу, как биться один на один! Где твой Геббельс? Нет его! Дурацкая башка! Я тебе покажу цивилизацию с дубиной! Вот тебе, раз! Вот тебе, два! Ганс Тенсфельд и несколько офицеров с лодки, сидевшие в дальнем углу, украдкой улыбались и вступаться за честь собрата вовсе не спешили. Петер, тот лишь хлопал белесыми ресницами и каждый удар сопровождал восклицанием: «Ух, ты! », непонятно что желая выразить: восхищение то ли бойцовскими качествами Сэма, то ли долготерпением Вилли. – Солдаты рейха, разве вам не стыдно! – это резко, уронив массивный табурет, поднялась со своего места доктор Эйгрубер. – Как смеет британский ублюдок на ваших глазах оскорблять великую нацию! – и Лота, бесцеремонно схватив сидевшего рядом капитана за воротник, потянулась к его кобуре. – Если у вас, Вернер, не хватает духу, то мы, женщины Германии, покажем, как следует истреблять врага! – Да успокойтесь вы, Лота, в самом деле! – Хартенштейн не слишком вежливо перехватил ее руку, женщина взвизгнула. – И не смейте прикасаться к боевому оружию! Парни сами разберутся между собой! Это их личное дело. Лейтенант Смит вообще находится не в нашем с вами ведении, а передан как военнопленный герру гауптштурмфюреру Ховену. – Я доложу! Я немедленно доложу обо всем Лео! Имейте в виду! И о вас тоже, капитан! – закричала Шарлота с истерическими нотами в голосе. – Сделайте милость! – усмехнулся Хартенштейн, однако не выпуская из захвата ее запястье. – Идея бессмертного рейха не нуждается в защите, тем более во время мальчишеской драки на камбузе. Смотрите, вы своими воплями напугали Гуди, и теперь жаркое подгорит. К этому времени любопытные подобрались поближе, будто азартные болельщики на подпольных петушиных боях, Петер, чтобы лучше видеть, даже влез на табурет. Вилли уже немного очухался под ударами, ему удалось подняться, и, невзирая на перебитый, извергающий кровавую юшку нос, он кинулся на обидчика всем телом, как ганнибалов слон на римского легионера. Идейные противники покатились по полу, ударяясь то и дело о столовую мебель, каждый норовил попасть кулаком непременно в лицо, хотя ногами они тоже колотили друг дружку изрядно. То одна, то другая голова выныривала сверху и сразу же пропадала, чтобы появиться через пару мгновений. Оба были аховые бойцы, зато им не приходилось занимать злости, и драка обещала перерасти в основательно кровавое зрелище. Шарлота уже по-бабьи визжала, подначивая своего бывшего любовника и напрочь позабыв про третий рейх, Гуди тихонько плакала, выглядывая из-за кухонной двери. – Ополоумели вы, что ли? Герхард, а ну помоги! – в столовую вошли в легком метельном облаке доктор Линде и Марвитц. – Это военная база, в конце концов, или бордель на Реепербан?! Здоровущий Марвитц обеими ручищами поднял разом с пола дошедших до последней стадии воинственного исступления драчунов. И Сэм, и Вилли имели достаточно жалкий вид. Растрепанные, с расквашенным носом и мастерски подбитым глазом соответственно, в волосах грязь и мусор, сбитые костяшки и окровавленные свитера. – Вот я их сейчас йодистой настойкой уважу! – пригрозил Линде. – Чтобы до самых печенок пробрало! Чего это вы, ребята, сцепились? – Ничего! – хмуро ответил Вилли, сопя хлюпающим носом. – Мировое господство не поделили! Теперь ровно пополам! – А дураков учить надо! – с другой стороны от Медведя, все еще болтаясь на его руке, подвешенный за шиворот, прокашлявшись, сказал Сэм. – Может, людьми станут! А то щепка! Это надо же! – Ладно, после разберетесь, – примирительно согласился Марвитц, не особенно поняв суть дела. – Тебе, кстати, герр Ховен велел к пяти часам зайти. А сейчас без четверти. Так я провожу по дороге. Сэм и Герхард скоро вышли в метель, оставив Линде врачевать раны неудачливого защитника Великой Идеи. Работы там хватало, нос у Вилли покалечен был весьма серьезно. Пошли они напрямик, Медведь держал приятеля за пояс, сам он не нуждался в направляющих канатных ограждениях. Ветер бушевал вовсю, пробивался даже сквозь вязаный шлем, который Сэм натянул до самых глаз, в дышащий отрывисто рот набилась мелкая снежная крошка. Так они добрались до хозяйственного ангара, где Медведь и сделал привал. – Надо тебя переодеть. А то герр Ховен будет недоволен, – Марвитц заботливо выбрал из запаса хоть и не новый, но очень приличный серый свитер. Впрочем, иных расцветок на базе не водилось. – Снимай свои тряпки, я после отнесу Гуди, она отстирает. Чего это вы не поделили с Вилли? – Тебе не скажу, – с некоторым вызовом бросил ему Сэм, хотя в глубине души именно Марвитцу, как никому другому, хотелось поведать суть своих разногласий с Бохманом. Чтобы уж до конца узнать, друг ему Герхард или только прикидывается до поры до времени. Медведь, видно, уловил это желание, столь явно звучавшее в словах, к нему обращенных, и потому не отступил: – Давай выкладывай, чего уж там! И Сэм выложил. Может, не слово в слово, но суть передал верно. Герхард не то чтобы задумался, но ответную речь начал не сразу: – Как бы тебе сказать. Я высокие материи не очень понимаю. Стыдно признаться-то, едва читаю по слогам. А тут целый мир переустроить требуется. Только я одно знаю. Это про себя. Хоть завтра, хоть послезавтра, а в вашем мире я не нужен. Нет для меня там ни свободы, ни жизни, один зоопарк. Да ты и сам понимаешь. Вот при нынешнем порядке у герра Ховена я на своем месте. И мне хорошо. Но и ты мне друг. А это плохо. Потому что непонятно, чего теперь делать. То есть чего мне делать, если вы друг с дружкой насмерть сойдетесь. Не смогу я выбрать, когда выбирать придется. Герра Ховена я много лет знаю и ничего, кроме добра, от него не видал. А тебя – вроде без кануна Рождество, но все равно, запал ты мне в душу, сам не пойму чем. Так что, ты уж смилуйся, не ссорься с господином гауптштурмфюрером, сделай такое одолжение. – Я постараюсь, – пообещал ему Сэм, и это все, что он смог сказать. Иные слова вышли бы бесполезны. Темное, обманутое существо, а вот же сколько благородства. Пожалуйста, тебе и оборотень! Великому Лео голову оторвать мало! Ну, ничего, поживем – увидим. Они снова вышли было в метель. Но неожиданно Медведь силой затолкал Сэма обратно и захлопнул дверь складского ангара, а сам остался снаружи на пороге. Сэм, ничего не понимая, простоял так с минуту, изредка стуча кулаком по фанерной внутренней обшивке. Никакого толку не добился. Ни ответа тебе, ни привета. Однако скоро дверь распахнулась вновь. Медведь зашел внутрь, сильно сопя носом, будто принюхивался. Лицо его, бородатое и заснеженное, застыло, как гипсовая посмертная маска, глаза блестели в крайне тревожном недоумении. – Сейчас пойдем. Только ты держись за меня крепче. Если что, сразу падай и лежи тихо. Потом Лис или Волк подберут, – дал весьма неопределенные наставления Медведь. – А что случилось? – спросил его Сэм. Беспокойство Герхарда невольно передалось ему. Вообще, на этой окаянной базе, куда ни плюнь, везде одно сплошное потрясение. – Не знаю наверное. Но скоро, может, выясню. – И перед тем, как покинуть ангар совсем, Марвитц неожиданно сказал Сэму: – Ты вот что. Пока один без меня никуда не выходи. И Эрнсту скажи. Без меня на базе ни шагу. Ни в метель, ни потом. Медведь опять с шумом вдохнул в себя воздух, словно ловил какой-то неведомый, но очень опасный запах. Сэма тоже внезапно охватило предчувствие нешуточной беды. 10 Страшная Сцилла живет искони там. Без умолку лая, Визгом пронзительным, визгу щенка молодого подобным, Всю оглашает окрестность чудовище. К ней приближаться Страшно не людям одним, но и самым бессмертным10. Великий Лео, как и всегда, загадочным сфинксом монументально сидел за рабочим столом, этакий символ казенно-канцелярского образа мысли. Чтобы неповадно было расслабляться и чтобы длинная рука тотального надзора ощущалась даже в этом полярном медвежьем углу. Впрочем, Сэм к выкрутасам гауптштурмфюрера уже привык и значения его играм не придавал. Хочет изображать из себя идейную опору нации, пусть мается дурью. Чем меньше обращать внимания, тем скорее Ховен приступит к делу. Но справедливости ради Сэм вынужден был признать, что и словесные дуэли с гауптштурмфюрером порядком занимали его. Великий Лео тщился доказать ему нечто. А Сэм, в свою, обратную, очередь, не без удовольствия втягивался в драку, азартное занятие, как оказалось. Конечно, ни о каком нравственном перевоспитании шефа зооисторического отдела «Аненэрбе» речи не шло, Сэм это хорошо понимал тоже. С равным успехом из него самого можно было бы вылепить нациста; разность природных потенциалов, или божественного предназначения, кому что ближе, тот так и называет. Но каждый как бы оттачивал и закалял в кажущихся бесплодными спорах собственное оружие. Будто противоположные полюсы магнита, они невольно тянулись друг к другу, хотя Сэм и ощущал в этой тяге некий слегка порочный оттенок. Какой смысл ему ввязываться в искусительное сражение, если победы ни за кем не будет? 10 Гомер, «Одиссея», в переводе В. Жуковского. Всякий раз зарекался и всякий же раз упорно лез на рожон. Больше всего в людях не терпел Сэм холодную, едкую, как кислота, презрительную насмешку, жестокую уже по одному своему предназначению унизить и оплевать ближнего, на это Великий Лео его и покупал. И вовсе не в том было дело, что именно Сэм являлся по приказу гауптштурмфюрера в строго назначенный срок, не наоборот. Подумаешь, большая важность! Если бы по доброй воле, а то один царь и Бог, второй – лишь военнопленный, определенного статуса не имеющий. И Сэм, как мог, это обстоятельство в присутствии гауптштурмфюрера Ховена подчеркивал. Великого Лео оно нешуточно задевало, и при последнем разговоре он уже не кичился начальственным преимуществом, хотя так и кипел от злости, как жидкий азот при комнатной температуре. – Красавец, нечего сказать! С вас бы пропагандистские плакаты писать: «Так будет с каждым англосаксом, поднявшим руку на тысячелетний рейх! » – Великий Лео уже разглядел его подбитый и оплывший глаз и не упустил своего шанса: – Бедлам на моей базе устраивать вздумали? Так гауптвахту еще никто не отменял. Это я вам живо организую… И какой же из моих удалых «зигфридов» вас разукрасил? – Вашему «зигфриду» сейчас вправляют нос, кроме того, в ближайшем будущем его ожидают печеночные колики и кровь в моче. За остальные повреждения не ручаюсь. Впрочем, Вилли тоже показал себя молодцом, не стану кривить душой. Еще чуть-чуть, и быть бы мне вторым лордом Нельсоном, – в тон гауптштурмфюреру ответил Сэм. – А-а, так это вы с Бохманом боксировали! – смакуя бог весть какое удовольствие, протянул Великий Лео и даже повеселел. – И что же не поделили два ученых мужа? Фройляйн Лоту или повариху? Хотя из-за прекрасной дамы вы бы рыцарский турнир устраивать не стали, не ваш стиль. Стало быть, идеологические разногласия. По поводу научных споров – предъявлять претензии вроде не из-за чего, сидите в калоше оба, мне Бохман доложил. – При чем тут калоша! У вас, между прочим, люди погибли. И между прочим, это мы с Герхардом их выносили. А вас там почему-то не было. Неинтересно стало? – Нет, неинтересно! Хотите похвалу за пару мертвецов? Извольте. Руководство базы, то бишь я, выражает благодарность лейтенанту Керши и премирует его, э-э… Вот хотя бы внеочередным походом в душевую. Что вы так смотрите? Изрядная привилегия, между прочим, – Великий Лео ощерился в подобии улыбки. Поблажка действительно была нешуточная. – А покойники, что же. Пол-Европы сейчас покойники, заметьте, не похороненные как должно. Вырыть во льду могилу и поставить крест? Так бригадефюрер Рейнеке был убежденным атеистом. Впрочем, если делать нечего, ройте на здоровье! Только какая разница – там во льду, здесь ли? – Сие уважение больше надо живым, чем мертвым, – довольно банальным нравоучением ответил Сэм, но ничего иного, кроме этой вечной истины, ему в голову сейчас не пришло. – Знаю, знаю. Воспитание поколений, почтение к ценностям. Только у нас случай не тот. Махровая ошибка и глупая самонадеянность, вот что имело место. И если кого я бы с радостью похоронил собственноручно, так это Бохмана. Правильно вы ему морду разбили, – с резкой горечью сказал Великий Лео, и было видно – сейчас он не шутил. – Гений самоучка! Сто пятьдесят процентов гарантии! Башкой бы его, да в ту шахту с запалом в заднице! – Бохман не виноват. Он и господин Рейнеке все рассчитали правильно. Я вас уверяю, – сказал Сэм очень твердым тоном, не допускающим ни тени сомнения в его словах. – А кто же виноват? Торпеда с заводским браком? Тогда диверсия, – скучно и ровно сказал гауптштурмфюрер, уже не ерничая, но обращаясь к Сэму просто как к знающему человеку, которому можно доверять. – И торпеда не причина. Вообще, надо смотреть на месте. Что-то там было. Что-то в самой шахте или под ней на глубине. Вот утихнет метель… – Ладно, ладно. Ишь развоевались. Ко мне в заместители метите? А, господин лейтенант? – снова вернулся в привычное русло разговора гауптштурмфюрер. – Мне у вас замещать нечего. Вы в технических дисциплинах ни черта не понимаете. Но разобраться надо. Чтобы люди не гибли. И вообще. Странно как-то, – немного нахмурился Сэм. – Еще бы не странно. Нормальный человек, а дружите с оборотнем? И что, даже поджилки не трясутся? – кисло скривил губы Великий Лео. «Вот оно, начинается, – подумал про себя Сэм, – за этим, наверное, и позвал». Он уж предчувствовал, дружба его с Герхардом даром не пройдет. – Я вовсе не собираюсь перевербовывать вашего адепта, но и приятельствовать имею право с кем хочу. Что касается страха, то подобное чувство происходит по большей части от невежества. Ученый же ведет себя по иному. Он проясняет неопределенность с точки зрения доступных ему теорий, а если их не хватает, то формулирует новые. Хотя бедняге Вилли вы все же умудрились запудрить мозги. Он и вправду уверовал, будто телесное состояние определяет поведение. Оборотень – он или людоед, или зачем ему быть оборотнем? Кстати, сами вы нисколько ваших подопечных не боитесь. – Дружите с кем хотите, какое мое дело! – неожиданно отмахнулся от него Ховен. – Но идеологическую пропаганду на моей базе я запрещаю! Это приказ, и за нарушение его карцер! – При чем здесь пропаганда? Если синяк под глазом, так сразу и пропаганда! А ваш Бохман всего-навсего дурак. Он думает, что если перетопить сотню-другую евреев в Шпрее, французов в Сене и поляков в Висле, то выйдет борьба за новый мир. На самом же деле поиск козла отпущения, кстати, подобная процедура как раз и была придумана столь яро ненавидимыми вами иудеями. – Много вы, англичане, понимаете. Ваше благодушное Сити разлеглось на мешках с колониальной шерстью и в ус не дует. Но погодите. Они еще придут к вам. Если мы проиграем, конечно. Сионистские банкиры и еврейские лавочники. Вы пустили к себе бегущих крыс, и однажды они сгрызут ваш благоустроенный корабль. У них тоже будут мешки. Пустые мешки, в которые они положат все самое святое, чем вы дорожите. Ваши фабрики и ваши банки, ваши особняки и ваши клубы, даже ваши обожаемые футбольные команды и теннисные площадки. И великий британский король навесит на них ордена, потому что ему за это очень хорошо заплатят. Вам же останутся сиротские приюты и бесплатные богадельни, которые они милостиво согласятся содержать на отнятые у вас деньги. – И поэтому вы устраиваете изоляционные гетто и морите их в лагерях? Интересно, что украл у вас лично какой-нибудь нищий портной Шимел или холодный сапожник Хацек? В рейхе умирают толпами ни за что уличные музыканты и деревенские раввины, мастеровые и учителя, с какого боку здесь мировой капитал, я вас спрашиваю, раз уж вы затронули эту тему? – Кому они нужны! Сам фюрер не знает, что с ними делать дальше. Потому что они никому не интересны. Существует большая разница между сионистскими денежными тузами и человеческим мусором, распевающим свои молитвы вместе с пейсатыми канторами в заштатных синагогах. Но, тронув одних, нельзя щадить и вторых. А вторых, к сожалению, большинство. И что-то я не слыхал о том, как еврейские магнаты спешат к нам из-за океана выкупать своих нищих собратьев. Хотя тысячелетний рейх с радостью продал бы их на вес вместе с выводком. – Так отпустите их на все четыре стороны. Пусть бегут в Сибирь или в Палестину, зачем марать руки совершенно невинной кровью! – воскликнул Сэм и тут же пожалел о своем искреннем порыве. Ничего он здесь не докажет, а если и докажет, то какой смысл? Но все равно сказал: – Ваши потомки вам же этого не простят. – Если мы отпустим евреев на все четыре стороны, как вы предлагаете, то нам этого не простят не то что потомки. Нам не простят наши нынешние немцы. Десять лет им внушали, что в евреях зло, десять лет они грабили и уничтожали с премногим удовольствием тех, кого мы сегодня прикажем им любить, как своего ближнего. Тех, кого поносили, как выродков и недочеловеков, призванных уничтожить род людской. Нет, шалишь. Вот это будет верная смерть. Так что мы, те, кто знает и понимает и видит дальше собственного пупка, вынуждены идти на некоторый ущерб. – Лес рубят – щепки летят. Об этом мы уже поговорили с Бохманом. Как видите, результат скоро позволит мне взирать на мир только одним глазом, – Сэм на некоторое время замолчал, Великий Лео не прерывал эту тишину замечанием, выжидая. – … А все же ваш фюрер построил здешнюю базу. Значит, и он! Он тоже понимал всю чудовищность своих неукротимых амбиций. Пускай и достиг почти уровня Абсолютного Зла. Но ему невдомек, что уровень этот в принципе не достижим, и значит, сама попытка наказуема. – Я не понял вас. По-моему, вы невольно забрели в область схоластики. А это сложно и скучно, – но видно было, Великий Лео врал, он не прочь казался послушать, хотя весь истекал черной желчью. – Чего проще! Каждый человек, и самый пропащий, знает, инстинктивно и бессознательно, что такое Абсолютное Добро. Даже вот вы, например. Но не каждый желает его избирать. А сознаться в этом очень трудно. И тогда такой человек устремляется в сторону Абсолютного Зла, убеждая при этом всех, и себя самого в том числе, что туда-то ему и надо и что это единственно правильный и благой путь. Беда заключается в том, что об Абсолютном Зле человек ничего не знает и не может знать. Это все равно как познать Ничто. А познать Ничто можно, только если умереть, то есть исчезнуть навеки и совсем. И стало быть, получается замкнутый круг. Любые попытки подобного рода способствуют хаосу и вырождению, но даже они не Абсолютное Зло, потому, это лишь искажения природы, а не ее отрицание. Фюрер по описанной мной дороге зашел далее всех, испробовав для разнообразия массовые убийства, смысл которых стремится к максимальному отсутствию этого самого смысла. То есть чем безумней злодей, тем ближе он подходит к грани Абсолютного Зла. Безумный отнюдь не означает сумасшедший, подразумевается скорее тип человеконенавистника, или мироненавистника: демон тотального разрушения под видом нового порядка. Но порядка там вовсе не может быть, потому что истинный порядок и есть Добро и стремление человека к нему. – Наш великий мистик Мейстер Экхарт учил иному. Полное Ничто есть Господь, как первооснова всех вещей, из которого проистекает сущее. Стало быть, следуя вашему суждению, Абсолютное Зло – это Бог. А наш фюрер – его верный первосвященник. Тогда все поступки, им совершаемые, являются благими и угодными высшей силе, – кажется, Великий Лео сам верил сейчас в то, что с таким убеждением произносил. – Вовсе нет. Это всего-навсего игра определений. В сфере того, что в принципе определить нельзя. Тот, кто сможет в точности сказать, Кто и Что такое Бог, станет равным ему. А что касается поступков, то праведное, по счастью, всегда можно отделить от неправедного. Сделать это несложно, более того, доступно каждому, – и Сэм с неожиданным пафосом произнес, глядя гаупштурмфюреру прямо в черные дыры глаз: – ПРАВЕДНЫЙ ПОСТУПОК НЕ ТРЕБУЕТ ОПРАВДАНИЯ ПЕРЕД САМИМ СОБОЙ. Если в содеянном есть хоть капля нечистой совести, которая непременно нуждается в доказательных ухищрениях, то вы бредете в неверном направлении, удаляясь от Добра. – Ну, хватит! – Великий Лео опустил сухощавый кулачок на задребезжавшую под ударом столешницу. – Впредь советую держать ваши проповеди при себе! Иначе не поздоровится! Предупреждаю! – и уже гораздо тише добавил: – Я не для доморощенных дискуссий вызвал вас сюда. А по делу. – Я готов слушать, – с небывалой покорностью склонил голову Сэм. Им овладело восхитительное чувство, будто он выиграл нечто у Великого Лео, и хотя это нечто до конца не определено и незримо, но ощутимо внутри него, и, стало быть, оно есть. – Ишь какая дивная овечка. Не думайте, что победили. У меня нет времени на бесплодные споры, любую истину можно доказать лишь в действии, что вы не в состоянии понять, – гауптштурмфюрер отнюдь не был доволен, ибо последнее слово осталось за Сэмом, хотя их словесную дуэль оборвал именно он, Ховен. – Так вот, о деле. Как вы знаете, среди персонала базы случились серьезные потери, особенно тяжкие в отношении бригадефюрера Рейнеке и старшего сапера Оскара. Мое предложение таково: вы прекращаете самодеятельность и берете на себя строго обозначенный фронт работ. И в первую очередь – выяснение причин случившейся катастрофы. Вы, кажется, не желали, чтобы бессмысленно гибли люди?.. Ничего взамен обещать не стану, иначе вы развопитесь о невозможности продать родину за эсэсовский паек, ведь так? Так. Что скажете? – Я готов работать. Но предупреждаю сразу – только в области техники безопасности. Никакие новые «вольфшанцы» вашему фюреру я строить не намерен. И шахты для ФАУ-2 тоже. – Да кто вас подпустит к секретным планам хоть на ноготь моего мизинца! И без вас строители сыщутся. Вот прибудет «Швабия»… – произнес гауптштурмфюрер и осекся. – Если прибудет. А если нет, так тем более строить не придется. Потому как не из чего. Но запомните, у меня железная дисциплина, и вы отныне вольнонаемный служащий, хотя и без вознаграждения. Рейхсмарки вам не пригодятся, да и не возьмете. Кормить я вас намерен задаром. Подчиняться станете непосредственно мне, и все споры с Бохманом тоже отныне в сфере моего разрешения. – Да пребудет так. Аминь, – пошутил Сэм, но в глубине души был доволен. Пусть временно, зато окажется при интересном деле. А кому в итоге достанутся результаты этого дела – безумцу в Берлине или роду человеческому, еще поглядеть надо. Та самая пресловутая темная сторона совести ни на миг не шевельнулась в нем, и Сэм понял – решение его правильное. Душевая, как ни крути, была истинным и единственным на базе чувственным удовольствием, по крайней мере, для Сэма. Ничего в ней не было особенного, обыкновенная пристройка возле топливного блока, откуда стекала с электростанции горячая вода. Бетонный пол, какой в солдатских банях, деревянная скамья, сверху сопло крана, затянутое частой сеткой. На всю гигиеническую процедуру по регламенту положено десять минут. Для женщин – двадцать. Раз в неделю, а там пусть хоть вши заведутся. Только не было в Антарктике никаких вшей и вообще телесных паразитов. Тут даже микробы не процветали, настолько велика была стерильность воздуха. Но вот грязь – ее хватало, и преизрядно. Бог весть откуда она бралась. Поэтому погружение тела в бегущие сверху горячие водяные струи, хоть и благоухающие мазутом, все равно являло собой несказанное наслаждение. Сэм воспользовался данной ему поблажкой немедленно, пока метель и делать особенно нечего. Марвитц и проводил его обратной дорогой во владения Волка, даже одолжил у Лис запасное суровое полотенце. И теперь, отмывая начисто сильно обросшую косматой гривой и довольно грязную голову, Сэм мысленно повторял про себя самый последний эпизод его расставания с Великим Лео, когда Медведь явился, чтобы вести его назад. Герхард, видимо, все это время попивал кофеек вместе с Лис в соседнем помещении, служившем некогда Сэму больничной палатой и порой кое-кому арестантским карцером. По крайней мере, вышел Медведь именно из этой двери, следом за ним показалась Лис с дымящейся кружкой в руке, а вокруг распространился пряный и манящий кофейный аромат. – Погоди-ка на недолго, – попросил Марвитц, после чего покинул приятеля одного в коридоре и вместе с Лис вошел к Ховену. Слышимость из полуприкрытого дверного проема был превосходной, и Сэм, хотя почитал подслушивание за сомнительное времяпровождение, стал невольным свидетелем странной и тревожной беседы. И начал ее Медведь. – Герр Ховен, я вот, и Лис тоже. Думаем мы – нельзя оставлять вас здесь одного на ночь. А в пятом блоке арсенал, и склад мой тоже негоже без присмотра. И уж тем более Волково хозяйство, – несколько нескладно и запинаясь, произнес Герхард. – Так вот, лучше вам ночевать пока у Лис. Конечно, тесновато, зато всем спокойней. – С чего бы, дорогой мой? Неужто и тебя потянуло на теорию заговора? Это напрасно. Твой друг вовсе не собирается на меня покушаться, уверяю. А с моей девочкой мне достаточно встреч и днем, – с благожелательным юмором отозвался гауптштурмфюрер. Единственно со своей охраной он беседовал в подобном родственном тоне, который не позволял себе ни с кем иным. – Если вы про Смита, так я не о нем. Он, бедняга, и мухи нарочно не обидит. Не то чтобы в спину стрелять из ночи. Однако чует мое сердце – мы теперь здесь не одни. Верно вам говорю. Вот и Лис тоже. Чем хотите, поклянусь: если сейчас Волка спросить, он вам это самое и скажет. Как вышел я на двор, так прямо запах и уловил, с ветром или как еще. А чем пахнет, так того не может здесь быть. Но вот есть. Потому негоже вам ночевать в одиночестве. Пока мы точно не вызнаем, что тут к чему. – Ну, хорошо, – как-то мирно согласился гауптштурмфюрер. – У Лис так у Лис. Пускай девочка порадуется. Только и ты, Медведь, дорогой мой, нюхай как следует. Чего там не может быть. И чуть что, сразу ко мне. – Охрану бы выставить. У берегового сарая и вообще, пусть вояки наши пока патрулируют вокруг, хотя бы когда часы для сна. И еще – пост на вышке у Бруно. – Выставим, не проблема. Едва утихнет метель, сразу и выставим, – ответил Великий Лео, по резкому голосу его было понятно, что царь и бог не на шутку встревожен. Метель прекратилась через двое суток, оборвалась, будто по мановению волшебной палочки Снежной королевы. Ясно и солнечно стало вокруг, а заодно тут же навалились хлопоты. Старший механик Тенсфельд готовил к походу танк, ладил специальные приспособления расчищать напрочь засыпанную в шторм дорогу. Сэм и несколько присмиревший Вилли Бохман первым делом выехали на санях к причалу. Вперед уже отправился своим ходом на «канадских» лыжах капитан Хартенштейн, прихватив с собой помощника и вахтенную смену, в самодельных волокушах они тащили пару надувных ботов. Со времени испытания торпеды лодка его оставалась без всякого присмотра – эвакуация в целях безопасности коснулась и дежурных на борту, а после, в метель, выставлять их было некогда и незачем. – Может, и нам начать осмотр с пещеры? – искоса глядя в сторону, несмело предложил Вилли. После той, памятной драки он отчего-то придерживался с Сэмом особенной, слегка заискивающей линии поведения, будто извинялся и одновременно не до конца понимал, за что. – А то поверху неделю копать будем, прежде чем хоть что-нибудь углядим. – Мысль хорошая. Тем более у капитана найдутся места. Если торпеда все же пробила свод, то изнутри мы поймем больше, чем снаружи, – согласился с ним Сэм. Хартенштейн охотно выделил им сиденье в одной из шлюпок и, кажется, был даже рад, что в пещеру он полезет не один, а со знающими людьми. На лице капитана, единожды посетив его в ночь знакомства с подлинной сущностью Лис, как легла, так и осталась навечно печать неисцелимого страха. И перед стражами-обортнями, и перед тайной пещеры, и даже перед самой базой 211. Хартенштейн ничем старался не выдавать свой потаенный ужас, вот и сейчас добровольно отправился впереди всех, хотя вполне мог послать на лодку одного помощника Мельмана. Подобная решимость отчасти импонировала Сэму, ему было приятно всегда это человеческое качество – не сдаваться во власть собственным темным демонам души. А капитан мужественно шел вперед, невзирая на страхи, которые не так уж ловко умел скрывать. Поэтому экипаж тоже безропотно шел за ним, ведь если командир дрожит, но исполняет долг, то их собственная трусость может перерасти в безрассудную и отчаянную храбрость, и пример перед глазами. В пещеру легко вошли на веслах, путь был совершенно свободен, несколько ледяных обломков, отколовшихся сверху при взрыве, во время затяжной бури, скорее всего, раскидало по краям залива. Внутри грота включили несколько мощных аккумуляторных фонарей, так как едва проникавшего снаружи света, конечно же, хватить не могло. Вдали уже виднелись очертания субмарины, еще неясные и скособоченные, странно ложащиеся на один бок. Сэм, как человек, далекий от флота, подивился сему обстоятельству, но тут же понял – что-то неладно. С переднего бота, где находился собственно капитан Хартенштейн, доносились громкие и очень крепкие ругательства, переходящие чуть ли не в библейские причитания. Подобравшись поближе, он и Бохман увидели наконец, в чем было дело. Свод, наверное, пробило, да еще как! Пара тяжелых каменных глыб, будто при нарочно прицельном бомбометании, угодила в левый борт несчастной лодки, у ватерлинии зияла внушительная пробоина, а бедная субмарина практически затонула одним боком, едва не черпала воду мостиком. Капитан, немедленно позабыв о всяческих страхах, ругался уже на чем стоит свет, поминая чертей, покойного Рейнеке, здравствующего Бохмана и в отдельности его маму, клял собственную глупость, позволившую пойти на поводу у «свихнувшихся умников». Рядом с ним помощник Мельман сокрушенно цокал языком и закатывал очи горе. Но Сэм не смотрел на искореженную лодку, и даже затейливую брань капитана, с каждой секундой делавшуюся все более виртуозно-непристойной, слушал в пол-уха, хотя там и звучали истинные перлы портового фольклора. Он ткнул под ребро острым локтем сидевшего рядом с ним на узкой скамье Вилли и привстал сам, чтобы лучше видеть. – Ничего себе проложили шахту! – воскликнул Бохман, тыча пальцем в указанном направлении. – Теперь понятно, откуда наши беды. Неподалеку, прямо наискосок от пострадавшей лодки, в гладкой ледяной стене грота, краем подступавшей к строительной площадке, зияла довольно внушительных размеров дыра. И не темная прореха, а светящаяся тусклым белым светом. Вокруг полно было осколков размолоченного камня, побольше и поменьше, часть, скорее всего, затонула под водой. Хорошо еще, что субмарину не разнесло в щепки, подумалось Сэму. – Прошло насквозь и пробило боковую стену. Отсюда и свечение. Наверное, где-то наверху снежный завал пропускает солнечные лучи, – делал поспешные выводы Бохман. – Рано еще судить. А надо высаживаться. Все равно капитану сейчас не до нас. Тебе так и вовсе Вернеру на глаза лучше не попадаться, – осадил его преждевременный пыл Сэм, очень недовольный увиденным. Их подвезли прямо к краю вновь образовавшейся пещеры, точнее к тоннелю, проделанному взрывом. Поскольку специальной площадки там не имелось и не планировалось, пришлось карабкаться по острым разбросанным камням. Правда, жерло пробоины находилось почти вровень с водной поверхностью, поэтому Сэму и Вилли не составило труда пробраться в тоннель. – Слишком гладкие стены, посмотри, – Сэм, сдернув варежку, провел рукой по плавному, округлому, заледенелому изгибу. – Словно его нарочно проложили, очень странная форма, похоже, искусственная. – Он поднял фонарь и огляделся: – Как если бы вырезали правильный овал и разместили горизонтально. До вас тут велись работы? – Точно нет. Весь план проекта с тридцать девятого года мне известен. Ты погляди, тоннель как будто выжгли в скале, – Вилли соскоблил часть замерзшего пушистого инея, обнажив радужную оплавленную поверхность. – Это как пробка в бутылке, – нисколько не сомневаясь в своем выводе, произнес Сэм и указал назад, в направлении выхода. И тут же пояснил, увидев, что Вилли не поспевает за его мыслью: – Тоннель всегда был здесь, на этом самом месте, до вашего появления. Судя по обледенению, ему лет пятьдесят, а может, чуть больше. Скажем, семьдесят или сто. – Сто лет назад тут разве что Росс проплывал на «Эребусе». И то с другой стороны материка. Да и с чего бы ему было прокладывать подземные дороги? А ваш Роберт Скотт тогда даже не родился, – пошутил Вилли, но как-то скучно и криво. – Погоди, дело не в этом. Но в том, что проход завалило гораздо раньше. Может, в момент, когда он возник. Каменным обвалом. Видно не было, потому что снаружи обледенение идет быстрее. Вот и наросло. Вы думали, со всех сторон просто скала, а на самом деле тут была другая пещера. – Пока мы не явились и не разворотили ее торпедой, – заключил следом Бохман. – Ничего вы не разворотили. Ты разве не видишь? – Сэм сделал еще несколько шагов вперед. – Судя по карте, мы стоим почти под шурфом, даже несколько дальше. А свод-то цел. И ни одной царапины. – Смеешься ты надо мной, что ли? Как это цел? Был снежный фонтан метров на двести, откуда по-твоему? Только при разнице давлений, никак иначе. Трясло ужасно, я думал – в преисподнюю валимся и пора молиться. Да я рассказывал уже, – Вилли лихорадочно развертывал на ходу чертеж. – Карта и врать может. Надо дальше посмотреть. Обязательно найдем пробой. – Да не в пробое дело! Ты кочуешь из одного стандарта в другой. Вопрос в том, куда открытый тоннель вообще ведет! Или ты ослеп, или не желаешь замечать очевидного – мы прошли уже двадцать метров, а ни конца, ни края не видно. И свечение это дурацкое. Будто от гнилушек туманным утром в лесу. Вот о чем думать надо, – не без досады заметил Сэм. – Пройдем до конца – узнаем. Слава богу, заблудиться нам не грозит. Проход прямой, как кишка в заднице. Но что удивительно, слегка с радиальным отклонением. – Никуда мы дальше не пойдем. По крайней мере, сейчас, – Сэм поспешно удержал Бохмана за руку, а тот уже норовил вприпрыжку бежать по тоннелю. – Как это не пойдем? Надо же выяснить, составить план и вычислить направление, – растерянно забормотал Вилли, пытаясь вырвать рукав из цепких пальцев компаньона. – Погибли шесть человек. По неизвестной причине. Хочешь быть седьмым? Пожалуйста! Только учти – мертвый ты не узнаешь ничего! – Постой. Погоди. С чего ты взял, будто беда пришла отсюда? – спросил Вилли, но дальше все же идти не поспешил. – А с чего ты взял, что нет? Надо сначала все хорошенько обдумать, лишь потом уже соваться туда, сам не знаю куда, – и Сэм повернулся, чтобы идти к выходу. – Послушай, но сейчас непосредственной опасности никакой. Давай пройдем еще немного, а? Совсем чуть-чуть. Если ты из-за драки в столовой, то это все ерунда. Да будь ты хоть распоследним коммунистом, я тебя все равно не брошу, случись что, – быстро и горячо заговорил вдруг Вилли и просительно посмотрел, склонив голову набок. – Исследовательский зуд? Похвально, – Сэм улыбнулся и на миг задумался. – Только немного. И держаться один за другим. Я пойду впереди, ты за мной, и не спорь. Если что, не вздумай меня тащить, немедленно беги за помощью. Дай честное слово, иначе наш поход отменяется. Вилли не очень охотно кивнул, но все же подчинился. Вообще-то требование было разумным в данных обстоятельствах. Они пошли гуськом, не разговаривая и ступая след в след, Вилли нес теперь фонарь и светил им исключительно вверх. Неприятного белесого мерцания хватало, чтобы видеть дорогу впереди, ровную, как гудронное шоссе, и Бохмана более занимал свод тоннеля, на котором не терял надежды разглядеть след от торпедного удара. Прошли они, однако, действительно недалеко. Пол малым наклоном все же уходил слегка вниз и влево, это чувствовалось при каждом шаге, но и шагов они успели сделать не более полусотни. Как вдруг их настиг удар. Вернее, будто бы Сэм и Вилли внезапно упали в воющую пустоту. Причем звука в реальности никакого не было, а словно хлестнули невидимым бичом по слуху и зрению одновременно, у Бохмана немедленно носом пошла обильно кровь. Оба, как подкошенные, рухнули на четвереньки. – Назад! Ползи назад! – хрипел Сэм и не справлялся с собственным голосом, крик его тонул, будто в скрежещущем визге. – Назад! Вилли послушался и пополз, тычась ослепшим лицом в пол, от него тянулся кровянистый след. Уши у обоих болели нестерпимо, барабанные перепонки едва выдерживали натиск звуковой волны на пределе ультрачастот. Сэма стошнило, наплевать, пусть! Он все равно, ни на секунду не останавливаясь, полз следом. Потом визг оборвался так же неожиданно, как настиг их безрассудные тела, будто бы они преодолели некий запретительный барьер. Сэм и рядом с ним Вилли повалились на ледяной камень, еле дыша и почти теряя сознание от пронзительной и горячечной головной боли. – Кажется, кончилось, – отдышавшись наконец, произнес Бохман и попробовал сесть. – Все только началось, – вытирая мокрый рот, ответил ему Сэм. После повернулся к выходу и прислушался: – Вернер по-прежнему лается. Значит, их не задело. Лишь нас одних. – Что это такое было, а, Смит? – Бохман уже встал на оба колена, готовясь подняться на ноги. – Давай руку, не стесняйся, я никому не расскажу, – и жалко улыбнулся. – Не знаю я. Но в одном теперь уверен. Эта дрянь в тоннеле и была всему причиной. – Магнитная аномалия? А может, русские? – ляпнул первое пришедшее на ум Вилли. – Не болтай ерунды, и тем более не повторяй за другими недоумками. Какие русские? Подобных технологий не может быть, по крайней мере, пока. И сейчас не время строить предположения, надо выбираться прочь. Преодолевая головокружение и вязкую боль, они с трудом встали на ноги и, тесно обняв друг дружку для лучшей опоры, безнадежно спотыкаясь на каждом шагу, побрели к выходу из самозваной пещеры. Сэм тащил за собой на поясном ремне никому теперь не нужный, расколоченный вдребезги аккумуляторный фонарь. ВОДОРАЗДЕЛ ВТОРОЙ ПИР НА ПЕПЛЕ

⇐ Предыдущая 3 4 5 6 789 10 11 12 Следующая ⇒