Андрей Круз 19 страница

А вот, скажем, двуколку Веры сделали уже на Большом Скате, ничего сложного в ней нет — для простейшей литейки, слесарки и столярки работа. И суда строят тоже там. А сизалевые тросы вертят на других островах. И доски для корпусов тоже на других пилят. И краску делают. И даже резину. А вот двигатели на них везут из Кузнецка. И станки для верфи.

Хм… инструмент воздействия безукоризненный. Если не давать заводить хай-тек где попало, действуя путем изъятия специалистов и «нераспространением технологий», то так дозировать прогресс можно бесконечно. Остаются конкуренты — франки и турки. Как договорились с ними, как те могут отказаться от соблазна обогнать своих конкурентов?

А они вообще конкуренты, если появились из одного Проекта? А вот что-то сомневаюсь. Хотя… на единомышленников они тоже не похожи: между турками и христианами отношения не слишком радужные вообще-то… а уровень развития все равно одинаковый. Это как понять? Нет, тут я пока не разобрался.

А кроме этих, из Проекта, больше никого и не осталось. Если не появилось силы, обладающей каким-то промышленным потенциалом в первые сто лет, то она уже и не появится. Была бы — давно бы проявилась. Все остальные выжившие — исключительно негры, от которых чего-то серьезного ожидать уже не приходится. Это ведь аксиома, что люди утрачивают знания за три поколения, если вынуждены просто выживать. Приоритет знаний меняется. Не то что теоретическая физика — даже грамота не всегда нужна, а знать надо, когда сеять и когда урожай собирать. И уметь охотиться. И все такое прочее. А здесь века уже прошли, здесь даже следы знаний должны были испариться. Везде, кроме тех мест, где их сохраняли целенаправленно.

В общем, инструмент остановки зловещего «прогресса» создан и работает безукоризненно. Теперь вопрос: хорошо это или плохо? Если бы я был молодым, пылким и язык бы работал быстрей мозгов, то я сказал бы, что плохо. Но я не уверен в этом. Очень может быть, что и хорошо. Почему? Потому, например, что мне здесь нравится. А там, где плохо, нравиться не будет. Чего мне здесь не хватает? Мобильного? Интернета с онлайн-играми? «Аськи»? Без чего там новое поколение еще жить не может? Под парусами идем, а могли бы на большом теплоходе? А на хрена!.. Безопасней.

Это верно, безопасней. Это аргумент. С другой стороны, это еще объяснить надо, почему «безопасней» — синоним «лучше». И насколько безопасней? Вот эта наша «Чайка» размером с самую большую и роскошную океанскую яхту. Парусную, я имею в виду. Люди тратят большие миллионы, для того чтобы иметь что-то подобное и на нем ходить по морям-окиянам и не бояться особо при этом. И вроде как и не тонут шибко. То есть «норма безопасности» для подобного судна вполне достаточна?

А не слово ли «достаточно» тут является ключевым? Вот живем мы здесь все на островах, и лошадь — достаточный ли транспорт? А почему бы и нет! Для лошади не надо бурить землю и качать нефть, не надо портить воздух и землю. Сена накосил, овса нарастил — вот лошадь тебе и служит верой и правдой. А по городу кататься — так можно у велика педали покрутить: чистое здоровье.

Опять на оружие собьюсь. Почему все здесь такое примитивное? А встречный вопрос: а что, недостаточно? Мой револьвер не убивает, что ли? Или винтовка? Да, были бы автоматы с пулеметами — глядишь, и отец Веры жив бы остался. Жалко ведь девочку: пятнадцать лет — и уже вот так. А с другой… кощунственно звучит, может быть, но он знал, куда идет и кто живет у этой дороги. Не зря с обозом шел весь экипаж, да еще и дополнительную охрану нанимать принято. То есть у него был выбор — идти за прибылью или не подвергаться опасности. Он выбрал сам и пошел. И вот так вышло. А теперь люди в Новой Фактории и на Большом Скате объединяются в отряды, чтобы пойти и наказать негров. А вот это хорошо? Слова «люди объединяются» — это всегда хорошо, без всякого сомнения. Вот там, откуда я, люди вообще не объединяются. Их грабят, убивают, продажная милиция не защищает их, а они все равно не объединяются, да и защитить себя им не дают ни законы, ни власти… Можно только жаловаться, а на тебя все равно всем плевать. Власть не грабят: грабит власть.

А здесь… здесь я иду в лавку и покупаю револьвер. Или винтовку. Или ружье. И никто не мешает мне использовать все это для зашиты — для того и продано. Кто-то прозрачно намекает этим самым, что не плачься, а иди и купи ружье и защити себя сам, нянек на всех не хватит. Не можешь сам — договорись с соседями. Не хватает соседей — организуйтесь городом, островом, не маленькие. А священник с кафедры говорит прямо: если прощаешь смерть друзей и соседей, то ты… сам знаешь кто. Бог таких не создавал, ты сам себя не обманывай, он вас всех силой и волей наделил, так что вы тут сидите и плачетесь? Хотя никто и не плакался. А вот это хорошо или плохо? Мне кажется, что хорошо.

Как-то уснулось все же, несмотря на то что в голове мысли хороводы водили. Легкое покачивание гамака под тихий плеск воды за бортом убаюкивает как младенца в колыбели. Разбудил уже боцман Глеб, потрепав за плечо:

— Вставай, Алексий, твоя вахта.

Интересно, что он меня Алексием звал, хотя произношение имени как «Алексей» здесь встречалось не реже.

Я подхватился с койки, быстро оделся, подпоясался кобурой и схватил карабин. Ночной караул — надо быть во всеоружии. На палубе быстро ополоснулся возле умывальника, вытираться же не стал: пусть свежий ночной ветерок лицо осушит, проснусь лучше.

Солнце уже зашло, но луна над морем висела полная, круглая как блин и яркая как фара, так что света хватало. Луна отражалась в мелкой волне миллионами бликов, видны были даже острова в нескольких километрах от судна — они сгустками непроглядной тьмы лежали на искрящейся воде, и только острова населенные посверкивали маяками у гаваней.

Ко мне подошла Вера, встала рядом.

— Ты что не спишь? — спросил я ее.

— Сейчас пойду, — сказала она, зевнув. — Хорошо здесь просто, уходить в каюту не хочется. Постою еще с тобой немного.

— Постой, не жалко, — согласился я. — Заодно узнать кое-что хочу.

— Что? — повернулась она ко мне.

— Я вот чего не пойму… вот есть негры, так? Есть народы, которые живут под властью Церкви. Турки, франки, мы, так? Есть — Тортуга, где чистый беспредел…

— Что?

— Беспредел… ну безобразие, в общем, где не люди, а твари.

— А-а…

— Но свободных земель наверняка еще очень много. Неужели на них никто не живет из тех, кому, например, церковная власть не нравится? Или по какой другой причине?

— Почему не живет? — удивилась она. — Про Овечьи острова не слышал?

— Нет… — попытался я вспомнить.

Не слышал. А на карте, хоть и рассматривал ее много, не заметить очень просто: островов здесь многие и многие тысячи, у многих до сих пор и названий нет.

— Это если от Новой Фактории вдоль берега на запад дня три идти, а потом день на юг, то как раз они и будут. Туда как раз те на жительство съезжаются, о ком ты и говоришь. У нас сосед раньше был Лаврентий, так он всю семью собрал, на свой шлюп загрузил — и туда на жительство увез.

— А что там? — заинтересовался я.

— Да особо ничего… — как-то не слишком уверенно сказала Вера. — Просто живут люди сами по себе, два городка построили. Всякое говорят, но проблем от них не много. Если судно под красным флагом увидишь, то это оттуда.

— А название такое у островов почему?

— Там пастбища хорошие, острова большие, — объяснила Вера. — Шерстью торгуют, мясом, пиво там варят. В городах, говорят, весело, правил никаких, пьют и на улицах спят, — добавила она с иронией. — Еще говорят, что там и краденое скупают, и грабленое, и преступники туда бегут, но как-то особо жить не мешают — от турок тех же проблем куда больше.

— Вот как…

Примерно такого знания мне для мозаики и недоставало. Не может быть, чтобы всех удовлетворяла такая жизнь, как в землях под церковной властью. Не потому что там плохо, а потому что люди так устроены: всегда будут чем-то недовольные, хоть ты им всю жизнь малиной облепи. И какая-то альтернатива для таких быть должна, или Церкви правящей пора было бы обзавестись серьезным, а главное — заметным репрессивным аппаратом. А я такого пока не обнаружил. А если так, то есть какой-то клапан для постоянного стравливания давления. При таком обилии пустующих земель решение само напрашивается. Ехали же в свое время люди из Европы в Америку и обустраивали там жизнь по тем правилам, которые казались им верными, — так и здесь.

Какое-то время мы молча постояли, затем Вера сказала:

— Ладно, я спать пойду, а то зевать не могу больше. Сейчас вывихну себе что-нибудь.

— Спокойной ночи.

* * *

Как и предполагалось, путешествие проходило спокойно. На третий день попали в непогоду, шхуну немного покачало. Но даже мне, полному дилетанту, было ясно, что ничто нам не грозит, а экипаж волнения, похоже, даже не заметил. Разве что солнце скрылось и вода из синей превратилась в серо-зеленую. Форштевень «Чайки» разбивал волну, поднимая при этом тучи брызг, которые летели на палубу. По ходу дела я устроил проверку оружия экипажа и даже поругался вслух, пригрозив всякими карами, потому что пара винтовок была не вычищена и плохо смазана. А на воде, да еще и соленой, загубить оружие небрежением проще простого: ржавчина сразу появляется.

Устроили с Федькой учения по установке пушки на корму и на нос, проверили матчасть на предмет возникновения этой самой ржавчины, но ничего не нашли. По ночам стояли вахты, но никакие враги нападать не пытались.

По мере приближения к Дарованным островам в море становилось людней. То здесь судно увидишь, то там, а в виду берега и до толчеи стало недалеко. Когда Большой остров показался на горизонте, Иван взялся греть стерлинга, чтобы в гавань войти под машиной.

— Это Кузнецк? — спросил я у Веры, глядя на город, раскинувшийся на склоне перед нами.

— Нет, ты что! — шепотом удивилась она моему вопросу. — Кузнецк с обратной стороны, там другая гавань. Это Благовещенск, столица. Тут вся торговля, и Синод тоже здесь заседает. А вот там, дальше, остров видишь? — показала она рукой.

— Вижу… и что?

— Это Детский, там наша школа.

— А это Большой, значит?

— Точно. А за ним еще Хлебный, он очень большой, там сплошь поля. Дальше — Рыбачий, там рыбаков не так много, а больше мастерские всякие, ну и все. Четыре острова, все вместе — Дарованные.

Шхуна со спущенными парусами, под пыхтение стерлинга, прошла мимо высокой каменной стенки, отгораживающей гавань от моря. Гавань оказалась на удивление просторной, со множеством причалов, тесно заставленных разнокалиберными судами. Выражение «лес мачт» здесь приобретало вполне буквальное значение. «Чайка» медленно подошла к полупустому пирсу под номером «14», где ее уже поджидала причальная команда из двух негров, ловко принявших с борта шхуны причальные концы и намотавших их на тумбы. Получив от Глеба по монете, они шустро побежали обратно.

— Бывал здесь раньше? — спросил меня подошедший Иван-моторист.

— Не помню, — уже привычно съехал я. — Но кажется.

— Хорошее место, и стоять будем долго, — явно отпустил он комплимент Благовещенску. — Как с делами разберемся — гулять пойдем, тут есть куда зайти.

— Это я без проблем.

— Команда про то, что тебе задолжали, не забыла. Тут гульнем.

— А, это хорошо, — поддержал я идею. — А то уже сомневаться начал, кому по голове досталось — мне или вам. Сейчас чего ждем?

— От капитана рейда подойдут: плату принять и судно досмотреть. Потом уже гулять можем.

Подошли совсем скоро два немолодых мужика с револьверами на поясе и с латунными бляхами на груди, а с ними два солдата в форме. Мужики поднялись на борт, а солдаты встали у сходен, привычно расставив ноги и зацепив большие пальцы за ремни.

Солдат я видел впервые, так что глянуть было любопытно. Форма серовато-зеленая, из грубоватой, но добротной ткани, бриджи и заправленные в них рубахи. Рыжие сапоги, рыжие же ремни, поясные и наплечные, с многочисленными брезентовыми подсумками, по сгибам обшитыми все той же рыжей кожей. Широкополые шляпы-панамы вроде тех, что раньше в Советской армии носили в Средней Азии и в Афганистане, только поля совсем прямые. Знаки различия, мне непонятные, на уголках воротничка рубашки, без всяких петлиц. На ремнях в открытых кобурах — револьверы, винтовок нет. Да, вполне похоже на армию регулярную, в отличие от нашего ополчения.

Формальности много времени не заняли. Мужики с бляхами пошастали по трюму, приняли плату за стоянку от Игнатия и, прихватив с собой обоих солдат, направились на берег. Перед самым уходом один из них, загорелый, с черной, пробитой сединой бородой, спросил что-то у нашего шкипера, подошел ко мне и протянул конверт из бурой толстой бумаги, сказав:

— От церковной канцелярии Алексию Богданову. О чем — не знаю, даже не спрашивай.

Вот как. Если хотел удивить, то у него точно получилось. Я покрутил конверт в руках — ничего особенного, никакой пышности. В уголке отпечатан силуэт креста и написано «Церковная канцелярия». Все.

Что-то волнительно, даже дыхание участилось. Чего ждешь? Открывай.

Открыл. Внутри листок, пополам сложенный. На нем текст, на машинке отпечатанный. Ничего интересного, просто Алексея Богданова просят посетить церковную канцелярию, что по Главной улице, в Синодском дворе. Все. Написано вежливо, даже не в приказном тоне. Но думаю, что этой просьбой лучше не пренебрегать, почему-то вот так мне кажется.

На палубу вышла Вера с отцовским рыжим кожаным портфелем в руках. Подошла сразу ко мне, сказала:

— Я к покупателю. Пойдем?

Это верно, церковники все же подождут пускай — у нас еще с товаром дело. Я же при ней еще и штатный охранник, можно сказать.

— Пойдем.

Сбегал в трюм, сменил тапки на сапоги, поправил кобуру — готов, можно идти. Спустились по пружинящим сходням на широкий деревянный пирс и пошли по гулким толстым доскам в сторону шумного и суетливого порта.

Жизнь здесь кипела — не то что Бухта на Большом Скате, но и гавань Новой Фактории с Благовещенском сравниться не могла. Множество людей, суетящихся, куда-то бегущих, кричащих, множество телег, везущих ящики, бочки, мешки, скрип снастей, плеск волны под причалами, стук молотков, звук пилы откуда-то, запах моря, гниющих водорослей, крики чаек над головой. Над всем этим — высокое, голубое, безоблачное небо, на горизонте сливающееся с морем. Как старую картину рассматриваешь — даже не верится, что ты внутри нее самой.

Широкая набережная гавани как стеной была огорожена узкими и высокими, по ширине всего в три окна, каменными домами, прижавшимися друг к другу боками, как в старом Амстердаме или каком другом ганзейском городе. На самом деле никакого подражательства, как я думаю, — просто всем хочется втиснуться сюда, на первую линию, вот и толкаются боками.

Конторы выглядели все больше солидно. Лакированные двери из мореного дерева, бронзовые начищенные ручки и такие же таблички с названиями. Мы с Верой шли по тротуару, минуя крыльцо за крыльцом, уворачиваясь от встречных пешеходов, которых тут было много.

— Вот сюда нам, — сказал Вера, резко свернув влево и легко взбежав по ступенькам.

На табличке, больше похожей на бронзовую мемориальную доску, красовалась надпись «Торговый дом Бочкарева». И ничего больше, никакой дополнительной информации о том, чем изволит торговать господин Бочкарев.

— Тут самые большие торговцы квартируют, — сказала Вера и сразу поправилась: — На этой набережной в смысле. По всем христианским землям самые большие.

Она толкнула дверь, над которой звякнул колокольчик, и мы вошли в контору загадочного Бочкарева.

Контора удивила тем, что в ней была секретарша. Как-то не ассоциировалась местная действительность с секретаршами для меня, не могу объяснить почему. Самая настоящая, молодая и вполне женского полу, даже очень миловидная. Она сидела за большим столом потемневшего дерева и перекладывала какие-то бумаги из папки в папку. Увидев нас, улыбнулась, поздоровалась с Верой, назвав ее по имени. Знакомы, значит. И улыбнулась так, не слишком уверенно, вроде как сомневается в уместности улыбки. Вера телеграмму о нашем выходе отсылала, в ней заодно и сообщила о том, почему теперь она ведет дела.

— И тебе здравствовать, — улыбнулась в ответ Вера. — Стефан Петрович у себя?

— У себя, у себя, — закивала секретарша. — Посидите минутку, сейчас шкиперы у него, как выйдут — сразу вас проведу.

Мы вдвоем присели на не слишком удобный, обитый кожей диван у стены, а секретарша быстро налила в два стакана холодной воды и, не спрашивая, поднесла нам на маленьком подносе.

— Спасибо, — почти хором ответили мы.

Ждать пришлось минут десять, не «минутку», как обещала секретарша. В конторе оказалось довольно людно и суетно. Все время заходили и выходили люди, по лестнице сновали вверх-вниз какие-то мужчины с бумагами в руках, все как на подбор в маленьких разноцветных шапочках на манер еврейских, только другой формы, повыше. Вообще вся контора с этими бородатыми мужчинами в жилетах и шапочках напомнила мне хасидскую синагогу, в которую как-то довелось зайти, хотя тут были сплошь самые что ни на есть христиане. Скорее они похожи на пуритан, как мне кажется. Или на американских амишей. Хотя черт его знает, откуда такое впечатление, — наверное, из-за «торговости» места сложилось, потому что за пределами «Торгового дома Бочкарева» у меня таких ассоциаций не возникало. Или просто стереотипы в голове перепутались?

Стефан Бочкарев, дородный, плечистый, скорее даже кряжистый мужик лет сорока, с маленькой аккуратной светлой бородкой и кустистыми бровями над крошечными голубыми глазками, спустился к нам сам. Увидев Веру, протянул руки, говоря на ходу:

— Вера, доченька, ужас-то какой! Как плохо вышло-то, царство ему небесное!

Обняв девочку, он поцеловал ее в лоб, потом обернулся ко мне. Посмотрел вроде и придирчиво, но вполне дружелюбно, протянул руку:

— Стефаном меня зовут, я здесь за старшего вроде бы.

— А меня Алексеем, я при Вере вроде помощника теперь, — отрекомендовался и я.

— Пойдемте ко мне.

Стефан Бочкарев размещался в мансарде, второй и третий этажи не слишком просторного здания были набиты теми самыми суетными мужчинами, похожими на хасидов, суетящимися, щелкающими счетами, что-то пишущими и печатающими на машинках и все вместе создающими эдакий озабоченный гул, который сразу показывал, что здесь не баклуши бьют. В кабинете же старшего стояла тишина.

Обстановка была простая — длинный стол из светлого дерева, за дальним концом которого сидел сам Бочкарев, вокруг стулья с мягкими сиденьями и спинками, обитыми парусиной. Много фотографий парусников, каких-то городов, незнакомых пейзажей, на половине из снимков легко угадывался сам хозяин кабинета. Где-то совсем молодой, а где-то уже постарше.

— Ага, походил по морю, двадцать лет отдал, — перехватив мой взгляд, подмигнул мне Бочкарев. — Года два как старшим стал, после того как батюшка преставился, вот и застрял в конторе. А вы присаживайтесь, в ногах правды нет.

Ожидал, что предложат чаю или кофе, как я привык по своему прошлому опыту, но ошибся — Бочкарев, во-первых, не стал вызывать секретаршу, а сам предложил налить или воды, или соку. Отказываться не стати, дружно выбрав апельсиновый, который, естественно, оказался свежим, с мякотью и безумным ароматом.

Из того, что Вера успела рассказать мне раньше, выходило, что этот торговый дом вел со Светловыми дела уже поколения два, поэтому здесь можно было не опасаться обмана или какого иного жульничества. Им репутация дороже и устоявшиеся связи. Отношения вошли в ту стадию, когда важна не столько выгода, сколько стабильность. Поэтому разговор с Бочкаревым шел легко, Вера сама со всем справлялась прекрасно, лишь изредка поглядывала на меня вопросительно, как бы собираясь спросить: «Я все делаю правильно? » — на что я только прикрывал глаза в знак одобрения.

По окончании разговора, после того как была на бумаге написана сумма, которую покупатель выплатит, если весь товар будет принят, Бочкарев вызвал какого-то суетливого, длинного и тощего молодого парня с жидкой русой бородкой и спросил у него, когда можно будет начать принимать товар с «Чайки». Тощий заученным жестом достал из кармана блокнот с перекидными листами, пошуршал страницами с такой скоростью, что они у меня перед глазами расплылись, после чего выдал ответ:

— Часа через три можем начать. Сейчас Фрола с бригадой пошлем кран установить, а к тому времени двое дрог освободятся… которые «Хвастуна» грузят сейчас.

— Вот как, — кивнул Бочкарев и повернулся к Вере: — Видишь, даже не задержим. Теперь давай по твоему товару — что тебе требуется?

— А что у вас есть? — с улыбкой спросила Вера, вытаскивая из портфеля список. — Привезти и продать с гарантией — это мы всегда рады, а вот купить… тут уже условия искать будем.

— Поговорим еще об условиях, — усмехнулся Стефан. — Давай гляну, что из этого у нас вообще есть.

* * *

Разговор с Бочкаревым затянулся часа на два. Обещаний Вера ему пока никаких не давала и обязательств на себя не брала, но примерно половина товаров из списка нашлась в объемистых складах торгового дома. Уже когда вышли, я Вере посоветовал сильно «на сторону не бегать» от постоянного партнера, больше просто за ценами у других поставщиков следить, чтобы уж совсем в дураках не остаться. Стабильность тоже ценить надо, другое дело, что ради нее и на шею себе сажать никого не следует. Все в меру хорошо, баланс интересов, так сказать.

А дальше наши пути разошлись. Вера побежала на пирс — там уже должны были готовить выгрузку, — а я пошел на ту самую Главную улицу, на которой располагался Синодский двор, куда мне предложили зайти.

Когда я покинул территорию порта и оказался на улицах Благовещенска, то первым делом отметил для себя, что город стар. Дома из красноватого кирпича не вызывали ни малейших сомнений в том, что построены они уже века назад. Разумеется, они не выглядели запущенными, и даже кирпич явно чистился время от времени, но все же ошибиться было невозможно. И при этом бросалась в глаза общность стиля: здесь словно время замерло давным-давно. И при этом, после Новой Фактории и даже нашей Бухты, все выглядело привычно. Стабильно, если можно так сказать.

Улицы Благовещенска были аккуратно замощены камнем, вдоль тротуаров тянулись ровно выложенные желоба, ведущие к железным решеткам колодцев. Чугунные столбики отгораживали проезжую часть от тротуара.

Еще город был зеленым. Множество маленьких сквериков втиснулось между домами, перед фасадами домов были разбиты небольшие газончики, усаженные кустами с яркими цветами, многие стены домов затягивал плющ.

Было людно. Не так, как в Москве на Тверской в час пик, разумеется, но все равно людей на улице хватало. По мостовым катили пролетки, телеги, двуколки, было множество велосипедов, на которых разъезжали и стар и млад — и мужчины, и женщины. Увидел двух верховых в солдатской форме, с повязками «патруль» на рукавах, которые медленно проехали на гнедых лошадях, оглядываясь по сторонам. Похоже, охраной порядка здесь они занимались, а не разномастно одетые объездчики, как в других местах.

Было много лавок, магазинчиков, полным-полно гостиниц, из чего следовало понимать, что в Благовещенске много визитеров, висели вывески портных, сапожников и прочих нужных ремесленников. Стояли на углах продавцы соков и фруктов со своими тележками, на которых пирамидами были выложены те плоды местной земли, из которых тебе могли на твоих глазах изготовить большой стакан свежайшего сока. Не удержавшись, остановился возле одного из таких и обменял на несколько медяков стакан яблочного, кисловатого и вкусного.

Чем дальше шел, тем больше проникался мыслью о том, что мне хочется с этим городом познакомиться поближе. Посидеть где-то за пивом, пройтись по лавкам, купить, в конце концов, подарки своим дамам — и маленькой, и взрослой. Стыдно будет приехать к Аглае с пустыми руками.

Аккуратно вывешенные на самых заметных местах таблички с названиями улиц вели меня в нужном направлении, и, когда Университетская привела меня к Главной, я начал глядеть по сторонам внимательней. И не зря. Синодский двор совершенно не оправдал моих ожиданий. Я искал что-то монументальное, подчеркивающее статус Церкви в этом управляемом ею месте, а вместо этого нашел скопление неприметных трехэтажных зданий из неизменного красного кирпича, огороженных кованой решеткой на таких же кирпичных столбах. Разве что за воротами, под навесом, дежурили двое солдат с револьверами на поясе. Табличка у ворот извещала о том, что я пришел именно туда, куда мне и нужно.

Засеянный травой и засаженный аккуратно постриженными кустами двор, по зеленому ковру травы прямые, мощенные разноцветной каменной плиткой дорожки. О том, что это все же власть духовная, подсказывали бронзовые простые кресты над каждым подъездом.

Излишними формальностями здесь тоже не увлекались. Один из солдат глянул на письмо, которое я достал из сумки, после чего вернул его мне и сказал, показав на здание, что расположилось слева, как бы замыкая букву «П» двора:

— Сюда вам.

— Спасибо, — только и осталось ответить мне. — А там куда?

— Вам покажут.

Я разминулся с двумя молодыми мужчинами в синих кителях со стоящими воротничками, с крестами на груди, но не висящими, а приколотыми как значки, подошел к нужному входу и толкнул тяжелую дверь.

С яркого дневного света показалось, что в здании очень темно. Еще запах какой-то ощущался, не сказать что неприятный, какая-то смесь цветов и горящего воска, может быть. Присмотревшись, обнаружил толстую горящую свечу в бронзовом подсвечнике, висящем возле креста.

— Вы к кому? — послышался мужской голос.

Обернувшись на звук, я заметил сидящего за столом мужчину в уже знакомом синем сюртуке.

— У меня что-то вроде приглашения, — сказал я, вновь доставая письмо из сумки.

Тот бегло пробежал глазами текст, поднялся из-за стола и сказал:

— Я провожу, пойдемте.

— Пойдемте.

Темно в здании не было, глаза уже привыкли к другому освещению. Мой провожатый решительно пошел по коридору, цокая каблуками ботинок по каменному полу, толкнул одну из дверей, одновременно сделав приглашающий жест:

— Вам сюда, к брату Иоанну.

Осталось только поблагодарить и войти в тесную комнатку, почти келью, большую часть которой занимали стол и два шкафа. Брат Иоанн оказался смуглым молодым мужчиной со шрамом на левой скуле, очень напоминавшим след от ножа. Увидев меня, он не стал чиниться, поднялся, протянул руку.

— Присаживайтесь, — сказал, показывая на старый, отполированный, наверное, тысячами задниц тяжелый стул по другую сторону стола.

— Спасибо, — кивнул я.

Проявив вежливость, замолчал, глядя на брата Иоанна выжидательно, твердо решив предоставить ему всю инициативу в беседе, сам же намереваясь отделываться как можно менее подробными ответами. Не надо мне подробностей, а то, подозреваю, вся моя легенда с «помятыми мозгами» может пойти прахом.

Брат Иоанн открыл тонкую картонную папку, достал оттуда телеграмму — полоски желтоватой бумаги, не слишком аккуратно наклеенные на бланк.

— Вы же с Большого Ската прибыли? — спросил он, заглянув в бумаги.

— Оттуда, — лаконично ответил я.

— От преподобного Саввы, настоятеля тамошнего храма, поступила телеграмма. Собственно говоря, из-за нее мы вас и пригласили. Хотите ознакомиться?

— Не против.

— Держите, — протянул он мне бланк.

Телеграмма была классическая, как в моем детстве, даже вместо точек с запятыми были сочетания букв «тчк» и «зпт». Я, признаться, несправедливо ожидал от этой телеграммы какой-то подлянки, но, пробежав глазами текст, понял, что преподобный Савва ничего такого не планировал, все его действия продиктованы христианской добротой и желанием помочь ближнему. То есть мне. Хотя это и есть самая настоящая подлянка, потому что я уже вполне надеялся на то, что мне так и удастся пролететь ниже радаров. И что я, не выпендриваясь и не вылезая на глаза, по-тихому интегрируюсь в местное общество. И тут Савва, блин, с телеграммами своими.

В общем, если в двух словах говорить, Савва сообщил, что я память потерял. Сослался на беседу со мной и подтверждение от преподобного Симона. Вот так вот. И просил оказать содействие в установлении моей личности и прежнего места жительства. Чтоб ему…

Брат Иоанн между тем достал из папки еще одну телеграмму и задал следующий вопрос:

— Вам вроде бы в Новой Фактории предлагали сфотографироваться и разослать ваш портрет по приходам? Отчего отказались?

— Я не отказался, — махнул я рукой. — Подрался я, вся морда разбита была, и глаз заплыл. Стыдно так сниматься, да и не узнал бы никто.

— Говор у вас странный, — заметил мой собеседник. — Никак не пойму, откуда может быть. Не с Овечьих островов вы, часом, как думаете? Ничего такого не вспоминается?

— Не знаю. — Я вздохнул, но больше оттого, что разговор начал развиваться в самом неинтересном для меня направлении. — Не помню ничего.

— С какого момента не помните?

— С того самого, как на ноги поднялся и обнаружил, что со мной девочка, которую я не помню, где я сейчас — тоже не помню, и вообще ничего не помню.

— Имя помнили?

— Имя помнил.

Брат Иоанн смотрел на меня задумчиво, словно рассчитывая, что я сейчас устану ломаться и начну рассказывать чистую правду, облегчая душу. Ну это вряд ли, у нас даже дети знают, что чистосердечное признание смягчает вину, несомненно, но столь же несомненно увеличивает срок. Поэтому помогать брату Иоанну я не собирался — пусть сам свой хлеб отрабатывает.

⇐ Предыдущая 14 15 16 17 181920 21 22 23 Следующая ⇒