Андрей Круз 16 страница

Я гнал эти мысли от себя годами, но они никуда не уходили. Я делился ими с теми, кому доверял, — и у меня появлялись единомышленники. Умные единомышленники, осознающие свою слабость и неспособность остановить тот каток, который движется на нас. Мы не в силах изменить будущее, у нас нет для этого сил и влияния. Страшно осознавать, но тот путь к саморазрушению, по которому идет этот мир, — естественный процесс. Да, именно так, это настоящий путь развития человечества: подняться из обезьян к дикарям, от дикарей к „прогрессу“, превратить прогресс в самоцель и в способ извлечения прибыли — и довести это все до абсурда, до смерти. Кто-то должен был раньше остановить этот самый прогресс… но кто мог бы сделать это по всему миру? Достаточно примеров того, как отдельные страны намеренно останавливались в своем развитии, великие страны, — и что? Потом приходили те, кто не счел нужным остановиться, и разрушали их, подчиняли.

Выбора нет. Каждый следующий шаг, любой, какой бы мы ни сделали, ведет нас к гибели. Мы как человек, оказавшийся на краю пропасти и под которым уже поехал грунт. Он еще может держаться, но если он попытается выбраться — он гарантированно упадет. Не попытается — упадет тоже, разве что немного позже, когда руки, вцепившиеся в траву и свисающие корни, потеряют силу.

Страшно это осознавать, но это осознание дает надежду на то, что когда-то мы сможем возродиться…»

Я на минуту прервался, отпив сока и посмотрев на колышущийся за стеклом лампы язычок пламени. Вот как… а в чем-то этот Карл Бергманн прав. В чем именно… пожалуй, даже во всем. Даже у меня, человека, «занятого делами» и не склонного думать о глобальном, появлялось ощущение того, что все мы сидим в одной телеге, несущейся куда-то под гору, и никому не известно, что там нас встретит — валун ли посреди дороги, овраг или просто волчья стая. Мы все делаем вид, что у нас все в порядке, и при этом никто не верит ни окружающим, ни самому себе.

Прав этот Бергманн и в том, что это неостановимый процесс. Вся история развития человечества основана на конкуренции. Отставшие в конкурентной борьбе становятся «третьим миром» и работают за гроши на заводах, принадлежащих иностранцам, тем, кто в конкуренции опередил. Кто-то собирает все силы и делает рывок, как тот же Китай, и становится из конкурента врагом. Кто-то же теряет все, как моя страна, и отстает в этой конкуренции навсегда, поменяв силу на картинки из телевизора. А кто-то… ладно, что продолжать, и так все ясно, этот Бергманн ведь не сказал ничего нового, каждое его слово как будто из моей головы исходит. Тогда почему этого Бергманна издали здесь, в этом странном мире, и рекомендуют читать в первую очередь?

Я продолжал переворачивать страницы, читая описание очевидного. И все же? Карл Бергманн вспомнил о религии. Он нашел союзников в Ватикане, но все это вылилось в создание какого-то неформального сообщества, назначение которого было не очень понятно даже из книги. А дальше… вот оно:

«Поворотным моментом в моей жизни была встреча со Стивом Маршаллом, основателем компании „Халфмун Системз“, тем самым миллиардером, бывшим программистом из Кремниевой долины, который, по моим впечатлениям, словно не знал, что делать со свалившимся на его голову богатством. Мы говорили, он меня понял. Не просто понял — его взгляды на мир совпадали с моими. И вот тогда, при той нашей встрече, впервые появился, пусть пока в виде схемы, вычерченной от руки на листе бумаги, Проект. Проект, в рамках которого мы от говорильни и бесконечного пугания друг друга перешли к реальным действиям. Деньги заставляют мир крутиться, и Стив эти деньги дал. Почти неограниченно».

Проект, вот оно что… Неожиданно разбогатевший программист начал финансировать создание неких подпольных ячеек, группы людей из доверенных ученых, священников и наемников из бывших военных, которые начали создавать «Сеть Судного дня». Специальные контейнеры, способные выдержать удары, давление воды, огонь, все остальное, до умеренной, разумеется, степени, закладывались сначала в десятках, а потом в сотнях мест по всему миру. Станки, способные сделать детали для других станков, миллионы гигабайт чертежей и схем, описаний технологий. Семена. Немного оружия. Средства связи, радиомаяки и аппаратура их обнаружения. Целые библиотеки книг в виде миллионов файлов. И книга Бергманна, инициатора и создателя Проекта. Книга, написанная простым языком, не являющая никаких откровений, никаких открытий, а просто говорящая о том, что каждый мыслящий понимает в глубине души, но подчас просто боится высказать вслух.

В Ватикане был создан новый монашеский орден, который, по сути своей, и включил в себя всех людей, обеспечивающих Проект. Даже наемников, отпустив им все грехи, прошлые и будущие. Потому что их задачей была охрана этих самых тайников. Хоть кто-то из них обязан был уцелеть, даже если мир бы провалился в пропасть.

О Катастрофе в книге уже не было ничего, но это и понятно. В послесловии, написанном каким-то Фернаном Миллем, было сказано лишь о том, что Бергманн, судя по всему, Катастрофы не пережил. Но его Проект состоялся. Церковь, к которой в годы гибели мира обратились даже те, кто не верил ни во что, сумела провести его дальше, через мрак Темных лет, через гибель почти всего человечества. И именно Церковь оказалась тем центром, вокруг которого началось формирование нового общества. Какие-то монахи-наемники уцелели, равно как и другие люди из Проекта. Что и требовалось.

И как мне кажется сейчас, прогресс все же был остановлен. По всему миру. Вот здесь, на Большом Скате или в Новой Фактории, — вершина прогресса. Альтернатива — оставаться дикарем, негром. А другой альтернативы нет — похоже, не предусмотрено.

В книге об этом не было написано, но мозаика у меня в голове сложилась именно так. А по-другому не складывалась.

Когда я дочитал книгу и отложил ее в сторону, за окном начинало светлеть. Ночь прошла, а я и не заметил.

* * *

Несмотря на то что наступила суббота, выспаться после проведенной за книгой ночи не светило — надо было идти в Церковь. Не то чтобы это здесь было обязательным, я у Веры по пути на сей счет многое выведать успел, но новому в городке человеку начинать с такого пренебрежения точно не стоит. Тем более что службу вести должен будет преподобный Савва, тот самый, который будущее Веры определит.

Мальчишка от булочника не подвел: я обнаружил пакет с выпечкой, на котором было написано мое имя, у калитки. Пакета тети Насти уже не было — забрала.

Заглянул на конюшню, подкинул в ясли сена для Зорьки, потом в дом пошел, завтракать да умываться.

Затруднился в другом: не знал, что здесь принято надевать в церковь. Какой-нибудь «выходной костюм» должен быть, наверное? Или не должен? Черт, тоже заранее спросить не озаботился. Насчет танцулек выяснил — узнал, что многие приезжают с дальних краев острова, так что бриджи с сапогами — вполне нормально. А вот в церковь?

Ничего умного не придумав, натянул все те же бриджи с сапогами да рубашку свежую. Жилет с многочисленными карманами, шляпа — и все. С револьвером вышло затруднение: надевать или не надевать? Решил не брать: куда его потом денешь, если с ним в церковь нельзя, — но вообще, как мне кажется, в местный «дом божий» с оружием наверняка можно. Не стану утверждать наверняка, но вот кажется мне так. Хотя могу и ошибаться.

На улице было довольно людно, и шли люди в одном направлении все больше. «Принарядившихся» я среди них не видел, к слову, так что с этим все в порядке, а вот мужчины и некоторые женщины были вооружены, так что револьвер, похоже, я дома зря оставил. Ну да ладно, ничего страшного — от кого мне здесь отбиваться?

Церквей в городке было несколько… точнее, не так: церковь была в городе одна, огромная, на центральной площади, но кроме нее имелось еще два зала собраний, где службу вели проповедники-добровольцы из числа одобренных преподобным Саввой. Тот же Черный квартал предпочитал слушать проповедника своего, а через него, насколько я успел уже догадаться, тот же преподобный транслировал «адаптированные версии» проповедей. Да и Черный квартал старался в быту с кварталами «белыми» не пересекаться — равноправие в этом мире не слишком декларировалось.

Еще зал собраний был в стороне порта, туда захаживали все больше приезжие, купцы, моряки и другой временно оказавшийся на Большом Скате люд. Но главное собрание, естественно, было в главной же церкви, куда и несли меня сейчас ноги.

Аглая, к сожалению, сегодня на службу не собиралась, так что увидеть ее сейчас я не надеялся, хоть и не отказался бы. Зато у самой церковной ограды встретил Веру, в компании с Евгеном и всей его семьей. Увидев меня, она замахала рукой и побежала навстречу, явно обрадованная.

— Можно я с тобой сяду? — с ходу спросила она.

— Можно, почему нельзя, — усмехнулся я. — Заодно подскажешь, если я что-то не пойму или сделаю неправильно.

Я мельком взглянул на лицо Евгена и обнаружил, что тому такой поворот не понравился. Со своей стороны, он прав, но мне кажется, что Вере вообще сейчас хорошо бы ощутить свою независимость — не надо ей встраиваться в семью дяди на правах одной из младших. Она младшая в рамках их большой семьи, но не в дядиной, — это важно понимать.

Но со мной Евген поздоровался вежливо и вроде даже как доброжелательно, равно как и все его семейство. С ним и женой — за руку, дети же поклонились коротко.

Церковь городка была очень похожа на церковь Новой Фактории — большое здание с побеленными стенами, конический купол, простой крест. Никакого намека на роскошь, как в церквях европейских, — скорее, наоборот, подчеркнутая скромность и простота. Ни каких-нибудь алтарей, ни «царских врат», ничего подобного, лишь несколько столиков с горящими свечами возле большого каменного кресла, стоящего у боковой стены.

Кстати, а ведь из книги Бергманна я понял, что одним из центров создания Проекта была церковь католическая. А вот ее наследие прародительницу совсем не напоминает. Полагаю, что следует читать книгу «Церковное возрождение», которую я тоже привез из Новой Фактории. Но не сегодня: сегодня надо будет выспаться.

Да, о церкви: как и в Новой Фактории, к ней примыкало целое подворье. Больница, детский сад для детей негров, начальная школа. Все как там.

Людской поток проходил в ворота и растекался по огромному залу, уставленному простыми деревянными скамейками. Проходя в ворота, мужчины снимали шляпы, а вот женщины — кто как, похоже, на них жесткие нормы не распространялись. Люди рассаживались, многие выбирали явно давно привычные места, здоровались, разговаривали, смеялись, настроение у всех было явно приподнятое — вроде как на праздник пришли.

— Пойдем туда, к окну, — показала Вера, заодно ухватив меня за руку и потащив. — Я там всегда раньше с подругами сидела.

Я только плечами пожал, но сопротивляться не стат. Место как место, не хуже других. Едва уселись, как к нам протолкался старший сын Евгена, худой, длинный, уселся рядом, уже потом спросив:

— Я с вами, хорошо?

— Давай садись, — махнула рукой Вера. — Алексей, это Пламен, мой брат двоюродный.

Семейный статус Пламена я и так хорошо понял, представлять не требовалось, но руку я ему протянул, поздоровался уже не так формально, как на улице. Пламен, посидев минуту, вдруг о чем-то вспомнил, подскочил и начал проталкиваться по ряду к проходу, стараясь не наступать на ноги сидевшим.

— Вера, спросить у тебя хочу, — вспомнил я о том, что пришло мне сегодня с утра в голову. — У вас здесь купить для спорта что-нибудь можно? Ну турник хочу сделать во дворе, мешок подвесить и гантели какие-нибудь найти. Или гири.

Вопрос оказался сложным, и, если бы не слово «гири», оказавшееся общим для нее и меня, пришлось бы изображать все руками, к недоумению сидящей чинно публики. Но все же она сообразила.

— Перекладину тебе пусть Иван-моторист сделает, — сказала она, указав на сидящего в дальнем от нас конце зала Ивана. — А гири на верфи закажи, в литейке, все так делают.

Про «колотильный» мешок она ничего не сказала, но это я уже как-нибудь сам, придумаю что-нибудь. А то встал сегодня, потянулся, проморгался — тут на физкультуру потянуло, а ничего нет. Так, поприседал, поотжимался, да и все, а хотелось бы большего.

— В любом случае понедельника ждать, — добавила Вера, — сегодня уже никто не работает, только лавки до трех часов и кабаки.

— Хорошо, — кивнул я и сменил тему: — Ты с дядей поговорила нормально?

— Да. Он против.

— И как объясняет?

— Считает, что так дом разделится на две части, а он этого не хочет.

— Делить и вправду не следует, — сразу сказал я. — А вот четко разграничить обязанности не мешает. Ты сама что думаешь?

— Не хочу к нему в семью, — сразу замотала она головой. — Не могу просто. Мне уже все равно, как дальше будет, но из родительского дома я не уйду. И в него никого не пущу.

— Тебе надо получить свое направление в семейном деле, — сказал я о том, о чем думал последние дни. — Не долю, доля твоя, как я понимаю, и так никуда не денется, а именно свою работу — такую, чтобы она как можно меньше с дядиной пересекалась.

— Например?

— Ну… не знаю, говорю, что первое в голову приходит… Допустим, дядя подминает под себя торговлю — ты занимаешься… китобойным делом, например. Это я так, на ходу придумал, — прервал я ее еще не начавшуюся речь. — Или открыть какое-то новое направление в торговле. С новым товаром — таким, каким раньше не занимались. Что-то свое нужно иметь, такое, чтобы потом никто не мог тебе сказать, что вот тебе что-то выделили, а ты не оправдываешь… понимаешь меня?

— Понимаю, — энергично закивала девочка. — Ладно, давай потом об этом, вон Пламен возвращается.

Пламен вновь протиснулся вдоль ряда, сел рядом с Верой. Где-то хлопнула дверь, по залу пронесся ветерком негромкий шепот: «Преподобный».

Преподобный Савва, одетый в белый френч, без шляпы, с зачесанными назад седыми волосами, прошел по залу, на ходу здороваясь с людьми из первых рядов, поднялся на кафедру. В церкви стало тихо. Акустика была такая, что нам, сидящим в самой середине зала, было слышно, как шуршат переворачиваемые страницы блокнота, который священник положил перед собой.

— Братья и сестры, — заговорил преподобный.

Голос у него был чуть хрипловатый, но звучный, такой, какой к себе внимание сразу привлекает. Мое привлек, по крайней мере.

— Сегодня проповеди не будет, — сказал он неожиданно, и по залу прошла волна шепота. — Я просто хочу поговорить с вами. Поговорить о том, что случилось с экипажем шхуны «Закатная чайка», отправившейся недавно в Новую Факторию за грузом. Целый экипаж, наши родственники, друзья, соседи — в общем, люди с нашего острова, наши люди. Они погибли, почти все. В живых остались двое на судне, Иван Копытин и Игнатий Бородин, да случаем уцелели двое из каравана — Вера Светлова и Алексей Богданов. Веру отец спас: укрыл в пещере, а сам погиб, — Алексею же голову разбили, приняли за мертвого, а он отползти сумел, чем и выжил. Так вот, было четырнадцать человек, а осталось четверо.

Помолчав немного, преподобный Савва продолжил:

— Мы скорбели о них, мы готовы помогать семьям. Но достаточно ли этого? Будет ли наша совесть спокойна перед людьми и Богом, если мы этим ограничимся? Нет, не думаю. Всевышний не помогает нам и не вмешивается в наши дела…

Тут я немного «запнулся мыслью», потому что такого постулата от священнослужителя я пока еще не слыхал.

— Он нам единственный и окончательный Судия, он судит нас по делам нашим. И нам не мешает почаще оглядываться на самих себя и думать над тем, как рассудит он нас. Погибли наши люди, убиты теми, кто не знает имени его, кто не хранит облика его, данного нам от рождения, кто презирает обычаи и правила — те, какие обязан соблюдать человек. Если такой заведется в нашем городе, мы в силах судить его по Закону и покарать так, как Закон определяет. Но что делать с теми, кто далек от дома нашего Закона и кто презирает его? Теми, кто руководствуется простым инстинктом: хочу — дай. Не даешь — украду. Не могу украсть — убью и возьму. Они что, достойны оставаться безнаказанными? А кровь друзей наших и родственников пролилась в землю и плодов не дала? Все впиталось и все забыто?

Преподобный Савва глубоко вздохнул, взял с кафедры маленькое, обтянутое кожей Писание, показал его залу:

— Не мир Я принес, но меч. Так сказал он. Не для того он пришел, чтобы примирить ум и глупость, благородство и скотство, зло и добро, людей и нелюдей. Когда-то давно люди забыли о его словах, они стали мириться, стали терпимыми. Можно быть терпимым к малой оплошности и неудачной шутке, но как можно быть терпимым к злу? Нельзя, а они стали. И Зло стало разрастаться, чувствовать свободу, затаптывать в грязь добро, перекрикивать правду, разврат глумился над целомудрием. Зло восторжествовало — и мир погиб. Святая Церковь с трудом восстановила первые ячейки людей, готовых жить по Закону Его, готовых бороться со Злом, если оно все же возникнет снова!

Голос преподобного возвысился, он выдержал небольшую паузу, оглядел притихший зал.

— Убить тех, кто пришел с миром, торговать, — Зло. Не хочешь ты торговли — выстави торговцев со своей земли. Но негры этого племени не этого хотели: их вела жестокость, алчность и глупость. Я хочу надеяться на то, что это была именно глупость. Почему? Потому что только глупец способен убить тех людей, которые представляют народ. Народ, знающий закон Божий, народ, готовый честно предстать пред взором его тогда, когда придет время. Жизнь — дар Божий, мы не вправе им пренебрегать, мы не вправе его не защищать. Это самый главный дар, который мы получили от него, и можем ли мы относиться к этому Дару с пренебрежением? Мы защищаем себя, но не всегда способны защитить. На нас можно напасть неожиданно, нас можно превзойти числом, как случилось с нашими братьями. Но если те, кто напал на них, понесут кару — не защитим ли мы жизнь других, тех, кто пойдет по тем дорогам после? Мы не даем уйти без наказания преступнику в своих землях, так почему мы должны давать такую возможность дикарям? Не значит ли это, что мы намерены исполнять волю Божию избирательно, там, где нам удобно, и забывать о ней там, где нам она затруднительна?

Зал молчал, преподобный кивнул каким-то своим мыслям.

— Пришла телеграмма из Новой Фактории. В городе собирается ополчение, они намерены покарать племя, нарушившее мир. Они просто сообщили нам об этом, но я решил обратиться к городу с вопросом: допустимо ли будет, чтобы дело, касающееся нас, перешло в руки людей из другого города, а мы просто отсиделись бы в покое? Для меня ответ очевиден, как, думаю, и для многих иных мужчин нашего города. Думайте. Полковник?

Преподобный Савва обратился к сидевшему в первом ряду полковнику Ионе, который коротко кивнул и встал, обратившись лицом к залу. Откашлявшись в кулак, он сказал:

— В понедельник я начну записывать добровольцев в команду. Сорок человек на двух судах мы должны отправить в Новую Факторию, в поход против племени. Никого назначать не буду — пусть каждый решит сам для себя. У меня все.

Полковник опять сел. Проповедь, к слову, тоже состоялась, уже после этого. Говорил преподобный о том, о чем, в моем понимании, ни один священнослужитель говорить был не должен, — если кратко изложить, то темой проповеди была «око за око, зуб за зуб». В чем я с ним был в высшей степени согласен. Еще он говорил о том, что терпимость — это чаще всего трусость, а трусость — самый страшный из грехов, — опять я с ним кругом соглашался. И когда все встали и хором пели гимны из книжечки — я так чуть не больше всех старался, хотя вроде бы пока и не уверовал. А потом я вбросил серебряный рубль в копилку с надписью «Полонный сбор».

* * *

После службы люди расходились не сразу, толпились на площади, разговаривали — общались, в общем.

— А ты что сегодня будешь делать? — спросила Вера.

Я прикинул, что у меня сегодня за планы были. Собирался я Зорьку оседлать и немного в верховой езде попрактиковаться, обещал я Аглае это сделать. Еще планировал посетить стрельбище, что расположилось сразу за блокгаузом ополчения, и там, естественно, пострелять, забрасывать это дело нельзя. А потом собирался воспользоваться преимуществом нового места жительства, то есть пойти на пляж и там проваляться на горячем песке до тех пор, пока не надоест. Или не стемнеет. Или не пора будет на танцульки собираться.

Это все именно в таком порядке я и изложил.

— А мы с Пламеном на пляж собираемся, — заявила Вера, а Пламен кивнул. — Туда, за маяк, знаешь уже?

Не знать было трудно: маяк как раз у гавани был, а пляж тянулся за ним.

— И вообще мы с друзьями собираемся, давай с нами, а?

Я представил себя в обществе многочисленных пятнадцатилеток и решил, что долго я там вряд ли протяну.

— Ну если только позже, — отмазался я. — Приду на берег, а там уже видно будет.

— Ну… хорошо, — кивнула Вера, и они с Пламеном пошли к поджидавшим их Евгену с женой и остальными детьми.

Я поискал в толпе Ивана-моториста, но не нашел — наверное, он уже ушел, — поэтому развернулся и направился домой, Зорьку седлать.

* * *

День провел с пользой, можно сказать. Уже верхом, прямо чистый ковбой, подъехал шагом к оружейному магазину, где купил патронов и для карабина, и для револьвера. Были они здесь не слишком дорогими, а учитывая их многоразовое применение, так и вовсе цена становилась терпимой. Затем направил Зорьку к стрельбищу, на котором оказалось довольно людно: в будни такого нет.

Стрельбище было с навесами, что радовало, а то к середине дня солнце палило уже совсем немилосердно. Стреляли здесь больше по «сковородкам» и «перевертышам», откликающимся мелодичным звоном на каждое попадание, и только на самом длинном, трехсотметровом, рубеже палили уже по бумажным мишеням. Стреляли, ждали сигнала небольшой рынды, после чего дружно шли смотреть попадания и заклеивать дыры в мишени наклейками. А потом стреляли опять.

За неимением серьезной дальнобойной винтовки я на трехсотый рубеж не пошел, устроился на главном, где мишени были расставлены на десяти, двадцати пяти, пятидесяти и ста метрах, подумав еще, что этого категорически мало, — надо бы найти место для стрельбы «практической», то есть такой, где надо перебегать, приседать и поражать силуэтные мишени на скорость. А то здесь так — всего один навык будешь отрабатывать, а этого совсем недостаточно. Хотя подозреваю, что те, кому надо, стреляют здесь просто «на пленэре»: кто может помешать? Та же Аглая даже во дворе у себя может этим заниматься. Если захочет.

Расстрелял сотню патронов из револьвера, в очередной раз убедившись в удивительно высоком качестве его изготовления, потом еще сотню из карабина, решив, что тот вполне может служить оружием ближнего боя. Пусть он и не самозарядный, но, приноровившись, рычаг можно двигать очень быстро и очень плавно. А вот как оружие боя на дистанции он все же не очень — винтовка нужна.

Дальше застоявшаяся у крытой коновязи Зорька довезла меня до дома, а себя — до конюшни, при этом я с удивлением обнаружил, что чувствую себя на ее спине все комфортней и сам процесс верховой езды начинает доставлять удовольствие. Да и сам факт того, что я не сам по жаре топаю, а меня кто-то везет, очень радовал. Температура, как мне кажется, куда-то к сорока градусам подскочила.

Дома быстро вычистил карабин с револьвером, а затем, прикинув, что часа три у меня в запасе еще есть, уже пешком направился на пляж.

К середине дня, к самому зною, городок почти опустел. Тут, как мне кажется, вообще пора сиесту вводить. Нам, то есть тем, кто в порту работает, вроде еще терпимо, на середину дня планировались все те работы, что в тени делаются или где-то в помещении, а вот как тем, кто на земле… Хотя, возможно, они-то сиестой не пренебрегают — зачем на ровном месте солнечный удар получать?

А вообще, кстати, в море хочется. Вот так. Пусть я всегда был крысой сухопутной, а обратно на палубу «Чайки» тянет так, что никаких сил нет. Чтобы паруса над головой, чтобы ветерок, чтобы плеск волны в деревянный борт и дельфины под форштевнем. Все равно куда — за товаром или чем другим. Ладно, до плавания к Большому острову три дня всего осталось, так что и тосковать нечего. Вернемся — а там на Новую Факторию. Не то чтобы на приключения тянет, но я там быть обязан, причем в первую очередь. И даже не только из-за Веры и не только для мести за тех, кого я даже никогда не видел, а еще потому, что меня все считают жертвой того нападения. Странно будет, если не поеду.

Так, за размышлениями, широко шагая и хлопая тростниковыми тапками по пяткам, я добрался до пляжа. Пляж здесь был что надо, всем пляжам пляж. От невысокой гряды камней к морю тянулась широченная полоса крупного и чистого песка, на который буквально хотелось свалиться брюхом. Людей хватало, но пляж был настолько просторным, что никто никому не мешал. С удивлением узрел вышку, на которой под тентом сидел человек с рупором. Спасатель? А почему бы и нет, собственно говоря.

Веру я не увидел, чему, если честно, только обрадовался: хотелось провести время в покое и тишине, а компания подростков такого бы точно не позволила. Несколько таких компаний пристроилось вдали от меня, я даже не мог разглядеть, кто там, поэтому решил устроиться прямо здесь, к ним не приближаясь. Расстелил подстилку, разделся быстро, спрятал под одежду флягу холодного чаю с лимоном. И, разбежавшись, с ходу нырнул в воду.

Плеснуло, шум словно отрезало, забулькало негромко, перед глазами проскользнуло песчаное дно с мелкими камешками, я почувствовал вкус морской воды. Сделал несколько энергичных гребков, вынырнул, отфыркиваясь. Красота. Нет, человек должен жить у моря. Можете спорить, но мне по фигу.

Еще раз нырнув и зацепив горсть песка со дна и спугнув попутно маленькую камбалу, погреб от берега кролем, наслаждаясь теплой водой, запахом йода, солнцем и вообще всем подряд. Вскоре дно довольно круто пошло вниз, достать его опять уже не получилось. Как-то вспомнилась та самая длиннокрылая акула, которую я видел с борта «Чайки», темнота под ногами сразу показалась неуютной какой-то. Заодно обратил внимание на то, что далеко от берега никто не отплывал, — только я один тут решил «речку переплыть». Поэтому развернулся и с еще большей решительностью рванул к берегу. Ну его, я ведь про местные «правила посещения пляжа» даже не спросил заранее.

Когда глубина стала по пояс и до берега осталось всего ничего, огляделся вновь. Теперь обратил внимание на несколько рядов выстроившихся в цепочки поплавков, тянущихся от берега в сторону моря. А не противоакульи ли это сети случайно? Я помню, в детстве еще очень удивился, когда узнал из книжки, что они ставятся не параллельно берегу, отгораживая его, а перпендикулярно, перекрывая маршруты акул. Те ведь все время двигаются, чтобы не утонуть, и добычу начинают искать, курсируя вдоль берега. Ну и в сетях путаются, после чего задыхаются и тонут.

Спросить бы у кого, но нельзя: опять дураком буду. Однако никакой другой теории на ум не приходит. Кстати, а я ведь далеко за их конец заплывал. Как ни крути, а дураком получаюсь.

Частичное решение загадки пришло часа через два после того, как я пришел на пляж. На вышке спасателя вдруг зазвенела рында, а народ довольно энергично начал выбираться из воды, оглядываясь назад и выстраиваясь вдоль линии прибоя. Неподалеку от меня, на расстеленном покрывале, сидели две средних лет женщины, угощавшиеся виноградом, и одна из них, круглолицая блондинка с золотистым загаром, сказала второй:

— Опять акула.

— Ерунда, сейчас Сашка Васильев на вышке, у него на любую рыбу паника, — ответила вторая, вглядывавшаяся в воду из-под приложенной козырьком ладони.

Нет, пожалуй, что зря я так далеко заплывал. Впредь надо умнее быть, а то так пустит какая-нибудь рыба на закуску, и все… или как Василий буду, кучер, — тоже радости мало. Интересно, кстати, как он свои руки-ноги потерял? Не акула ли?

Тьфу, блин, что-то мороз по позвоночнику, аж лопатки свело. Воображение разыгралось, кино «Челюсти», блин.

Акула с пляжа то ли ушла, то ли ее и вовсе не было, но купался народ дальше осторожней — максимум по пояс в воду, и не дальше. А вода прозрачная, как стекло, видно далеко и глубоко. Затем я уже на часы глянул, собрался и домой пошел. Пора.

После пляжа растащило немного, завальяжило, как обычно и бывает. Кожа под солнцем и от соли натянулась, надо еще в душ заскочить. Шел неторопливо, перекинув сумку со всем своим пляжным добром через плечо. Жара дневная уже на убыль пошла, дело к вечеру. В такой вечер только гулять, а мне до сих пор не довелось. А уже хочется. Пива холодного выпить или сидра, он мне тоже нравится, может, даже поплясать. Я вообще танцев не любитель, но… там видно будет, в общем.

Еще вот Аглаю видеть хочу, и чем дальше, тем больше. Даже уже немного невтерпеж. С цветами прийти? Нет, такой ошибки допускать не буду. Из многих лет общения с полом противоположным вынес истину: только последний идиот идет на свидание с цветами. Цветы надо домой приносить, и вполне достаточно, потому что нет худшего положения, в которое ты можешь ввергнуть женщину, чем сунув ей на свидании букет цветов. Она его и выкинуть не может, и девать его некуда, и руки все время заняты — так дала бы этим букетом такому кавалеру по мордасам — так и то нельзя, он же, дурак такой, от всей души своей дурацкой этот веник притащил.

Так, насчет глажки брюк пролет получается… и утюга у меня нет, и как с ним обращаться, не знаю, даже если бы и был. Туг небось с угольками утюг, вроде того, который я когда-то в том самом доме на Селигере нашел, в коем укрываться собирался. Да, укрылся, называется. Вот тут, на Большом Скате, хрен достанешь теперь, ха-ха. А что, я так даже и не против, на самом деле! Если уж откровенно, то я за много-много последних лет так хорошо себя не чувствовал, как вот здесь и сейчас. Пусть у меня там квартира в сто пятьдесят метров была, большой джип и спортбайк на лето, пусть давно забыл, как это «деньги считать», а ощущение такое, что там как пир перед чумой был, истеричный и мрачный. А вот здесь — настоящее. И Зорька вместо «армады».

⇐ Предыдущая 11 12 13 14 151617 18 19 20 Следующая ⇒