Оправа: ГОВОРЯЩИЙ 3 страница

Они стояли так довольно долго, глядя на мертвое тело, и Жуга первым нарушил молчание.

— Не так-то просто убить дварага, — глухо сказал он.

Колдун кивнул:

— Кинкашу это удалось. Труп обнаружили в подземном ходе. Похоже, там обвалилась кровля, его присыпало. А парень ранил его, видишь? Вот… Скорее всего, он задохнулся. Распоряжением градоправителя тело доставили ко мне. Никто об этом не знает.

— Не понимаю, — Жуга нахмурился. — Двараги уже века три безвылазно сидят в своих горах. О них уж все забыли… И потом, почему он был один?

Монах не выдержал.

— Да нет же, двое их было, подкопщиков тех. Помнишь, Жуга, я говорил?! — воскликнул он и шмыгнул носом. — Да и вообще, скажите наконец, что здесь творится? Имею же я право знать! Кто это — двараги?

Жуга помрачнел.

— Двараги? Маленький народ… — проговорил он неохотно. — На западе их называют дварфами. На севере — гномами. Сами они зовут себя тонгорами или хаздами. Больше я ничего о них не знаю.

— Я тоже, — поддакнул волшебник. — Я провел вскрытие, но все без толку. У них огромная печенка и желудок, два сердца и просто железные мускулы. В носу полно волос, наверное, чтоб пыль рудничная не попадала. А уж связки… Бьюсь об заклад, что голоса у них — как у простуженных собак. В остальном они похожи на людей, вот только ростом не вышли.

— Пошли обратно в комнату, — сказал Жуга.

Они проснулись за полдень. Милан, кряхтя и охая, запряг волов, затеплил трубку, и вся троица, забравшись на телегу, двинулась вперед, рассчитывая до темноты сметать остатнюю копну и повернуть обратно. Впрочем, это Милан рассчитывал. Жуга и Шварц идти назад отнюдь не собирались.

Опять встретились беженцы, на сей раз целых три семьи с детьми и скарбом на телегах. Милан остановился поболтать, спросить, не слышно ли чего о турках.

— Да за рекой, за Яломицей уже их конников видали, — угрюмо буркнул в ответ отец семейства.

— И что, значит, говорят?

— Да ничего. Вот, правда, войско на подходе. В Тыргу-Муреше, слышал, ополчение собрали? Бояре выступили многие. Бог даст, отобьемся.

— А воеводой кто? — спросил Жуга.

Крестьянин поднял взгляд.

— Граф Цепеш.

Травник промолчал.

Когда они вернулись в комнату с камином, за окном уже стемнело. Влана не спросила их ни о чем, по лицам разглядев, что там, внизу они увидели такое, о чем болтать не стоит.

— Ну? — спросил, расположившись в кресле, маг. — Ты не решился?

— Нет, — сказал Жуга.

Волшебник помолчал. Поскреб ладонью подбородок, подбросил дров в камин и повернулся к травнику.

— Не мог бы ты мне рассказать об остальных своих проделках?

— Например?

— Крысы и каша в Гаммельне.

— Каша? — Жуга вскинул голову. — Какая каша?

— Гречневая, — ехидно усмехнулся Хагг. — С мясом. Твоя любимая, между прочим. Ею завалило два квартала по самые окна вторых этажей. Городских мусорщиков едва удар не хватил: три дня окрестные бродяги валом лезли в город, чтоб пожрать на дармовщинку, а потом, когда вся эта прорва каши закисла, пришел черед собак. О крысах я и вовсе уж молчу.

По мере того, как волшебник говорил, лицо Жуги вытягивалось все больше и больше, пока наконец челюсть его не отвисла совсем. Лишь после этого травник опомнился и взял себя в руки.

— Надо же, — пробормотал ошеломленно он. Бестолково подвигал руками, не зная, куда их деть. Пригладил рыжие вихры. — Неужто Яцек… Гм! Навряд ли… а…

— Значит, все таки, это был ты? — спросил маг. Жуга вздохнул и молча кивнул, подтверждая. — Может, ты еще чего натворил еще в последние два месяца?

— Нет, — ответил тот. — Вот разве только этот… Цепеш, граф который.

— Ах вот оно что… — пробормотал Золтан. — То-то я заметил, что в последнее время Влад приобрел довольно странные привычки! Можно было догадаться: не так уж много здесь, в стране, рыжих волос… Что ты с ним сделал?

— Не хочется рассказывать, — Жуга мотнул вихрастой головой.

— Ага… И все же мне хотелось бы узнать, как тебе удалось проделать такое. Если то, что говорят о нем, правда… Ну что ж, по правде говоря, я даже рад, что кто-то смог ему припомнить Амлас.

Жуга вскинул голову. Под кожей на его лице заходили желваки.

— Так там был… он?!

— Он, он. А ты не знал?

Травник не ответил. Амлас, где тридцать тысяч непокорных горожан остались умирать на кольях…

— Не знал, — сказал он наконец. — А знал бы, так наверное прибил бы, как гадюку.

— Сейчас он в Бухаресте, собирает ополчение.

— Что?!

Золтан Хагг откинулся на спинку кресла. Покачал рукой вино в бокале.

— Кто мы такие, чтоб об этом рассуждать? — задумчиво сказал он. — Владислав Цепеш дважды был у власти, и каждый раз у него находилось множество новых сторонников. Кто поручится, что третьего раза не будет? Даже в те времена, когда турки оставляли Валахию в покое, обязательно находились какие-то новые враги, и требовалась сильная рука. Равно, как и теперь. На господаря надежды мало, Ватикан слаб, монашеские ордена хиреют, распадаются. Почти что десять лет мира, и вдруг… Ума не приложу, что подвигло султана развязать войну. — Он поднял взгляд на травника. — Так ты забираешь меч?

— Не знаю, — Жуга потупился. — Я не воин. Мне никогда не быть средь тех, чей образ жизни — смерть. И в городах я не живу. Почему я должен вам помогать?

Колдун вздохнул. Глотнул вина.

— Ты прав. В горы турки не полезут. В горах земли — на полвершка, ни вспахать, ни засеять. Вы там только овцами и живы. Предгорья и долины — вот что их сейчас влечет. Города потом сами сдадутся, когда придет голод. Озимые уже взошли — там же поля, сады. Лучшие в стране виноградники. Каэр белое, ваго, сэмулаш, флоричика… тебе это ничего не говорит? Я мог бы долго перечислять. А деревни пустуют, многие сгорели.

Бертольд почувствовал, как рот его наполняется слюной только от одних лишь перечисленных магом названий. Вина были более чем известные. Он потянулся за своей кружкой и обнаружил, что она пуста. Влана, досадливо сморщившись, толкнула монаха локтем. Маг, углядев его движение, великодушно кивнул на графин. Бертольд долил себе вина и приготовился слушать дальше.

Жуга молчал.

— Ты забираешь меч?

— Ну, даже если заберу, ты все равно мне не поверишь. А ну, как выброшу его в ближайшую канаву?

— Не выбросишь, — маг поднял руку с зажатым в кулаке браслетом.

Жуга схватился за запястье.

— Яд и пламя! Как…

— Вот так, — маг усмехнулся, повертел браслет в руках. — Редкая вещица, не правда ли? — Он тронул пальцами подвески. — Интересно, что будет, если оборвать вот эту? Или… эту?

Жуга завороженно наблюдал за блеском камня. Облизал пересохшие губы. Потупился.

— Отдай, — сказал он глухо. — Прошу тебя. Я заберу этот чертов меч, только отдай.

— Конечно, заберешь, — кивнул волшебник. Пальцы его сжали одну из подвесок. — А чтоб ты не забыл, я малость помогу.

И маг сорвал подвеску. Помедлил, глядя на Жугу. Разжал кулак. Зеленоватый порошок рассыпался в ладони мягкой горкой.

— Пыль, — сказал негромко Золтан и вздохнул. — Прах, пепел — вот цена любому колдовству… Ты знаешь старые стихи?

Война в лесах и городах,

Пожар ее горяч и светел.

Кого она растопчет в прах?

Чей по ветру развеет пепел?

Он дунул на ладонь, и пыль, взметнувшись вверх, растаяла в каминном дымоходе.

Отправиться задумали под вечер. Жуга сидел под деревом, бездумно теребя подвески на браслете, когда Бертольд с берестяным ведром в руках вынырнул из чащи вечереющего леса и направился к нему.

— Эгей, чего ты там засел? — окликнул он Жугу. Махнул ведром. — А я тут вон, гляди — грибков набрал. Нажарим!

Жуга лишь кивнул, думая о своем. Отросшие рыжие волосы травник зачесал на затылок и связал ремешком в пучок.

— На мага хочешь быть похожим? — Шварц уселся, вывалил грибы и вынул нож. — Ну-ну. Напрасно, брат, стараешься, скажу я тебе. Думаешь, это конский хвост? Ха! Это у тебя лисий хвост! — он рассмеялся и потряс головой. Очистки так и сыпались с ножа. — Люблю грибы. Бывало в детстве поутру как сбегаешь в окрестный лес, к полудню наберешь, то-то славно! Вообще люблю поесть. Меня, помнится, и настоятель постоянно за это ругал. Смотри, говорил, Бертольд, чревоугодие есть грех, и смертный при том. А все равно пожрать люблю.

… Под белое вино грибы сметали в два счета, хоть и нажарили их перед тем большую сковородку — хоть сытная на вид была грибная снедь, а все ж таки пустая. Жуга опять устроился под деревом вздремнуть, монах же с Миланом завели ленивый разговор.

Вдали от города Бертольд заметно повеселел — вино, простор и свежий воздух сделали свое дело, к тому же «бесы», напугавшие его до полусмерти, оказались на поверку всего лишь навсего подгорной мелкой нежитью, подвластной, как и люди, времени, железу и молитве.

Жуга молчал, рассматривая браслет, и болтовня монаха проходила мимо слуха, пустая, словно плеск воды.

С браслета Золтан Хагг сорвал спираль. Зачем — Жуга не знал. Какой был в этом смысл, какую цель преследовал волшебник? Жуга вздохнул и вновь надел браслет на левое запястье. Пошевелил рукой. Пальцы двигались как-то неловко. В голове слегка шумело. Так или иначе, но теперь уже подвеску не вернешь, и оставалось лишь гадать, когда и как даст знать о себе какая-нибудь новая напасть. «Восток нас дурачит…» — донесся до слуха обрывок фразы. Жуга насторожился и прислушался к беседе.

— Что бы басурманы ни говорили, — лениво рассуждал Милан, — а только я скажу, что вино — это вещь.

— Во-во, — поддакивал Бертольд. — А я что говорю! Надо, надо было нам этому твоему Тибору на хвост подсесть!

— Пиво, кстати, тоже ничего, — бубнил из-под шляпы крестьянин. — Ежели, конечно, хорошее пиво.

— Да по нынешним временам простую воду-то и вовсе пить опасно! Я, признаться, тоже пиво пить люблю — пьянеешь от него как-то незаметно… — Шварц вздохнул, — как-то незаметно… как-то незаметно…

— Да… А ежели трубочку еще… А ты не куришь?

— Нет.

— Это ты зря. Когда вода холодная, без башмаков никуда…

— Сапоги… всмятку, с колесной мазью…

— … тот, кто есть, но нет кого…

— … круглая книга от корки до корки…

— … ымз — он и есть ымз, чего уж тут…

— … пере… тьфу…

Языки у обоих заплетались, все больше сбиваясь на детский лепет. Жуга, встревоженный, рванулся было встать и, охнув, повалился обратно на траву.

— Что за черт… — он сел и привалился к дереву.

В спине похолодело. Слюна ушла, язык ворочался во рту, сухой, шершавый словно вата. Перед глазами замаячил, закрывая взор, широкий серый круг — должно быть, красный («Во всяком случае, уж точно не зеленый, » — почему-то вдруг подумалось травнику) — кровь прилила к глазам. Вдруг дико захотелось пить. Жуга поднялся на четвереньки и ощупью пополз вперед, пока его растопыренные ищущие пальцы не коснулись котелка. Ни Шварца, ни Милана он уже не слышал.

Вода еще не успела остыть, и после первого же глотка голова закружилась так, что накатила дурнота. Круг перед глазами медленно вращался, постепенно завиваясь дымчатой спиралью. Круженье захватило без остатка. Мир исчез, и черная воронка уводила в бездну времени, где не было начала и конца, и каждое мгновение было лишь звеном в бесконечной цепи других таких же.

Время.

Не было прошедшего и будущего. Просто ВРЕМЯ. Травник ощущал его все сразу, целиком. Человека попросту могло нести с одного витка спирали на другой, но сама спираль просто БЫЛА. Она менялась тоже — менялась постоянно, странным, непонятным образом, иногда не без участия людей, но чаще — просто так, без всяческой причины, и невозможно было распознать, что именно являлось точкой перемены.

Спираль кружилась все быстрее, и угодивший в плен отравных грез Жуга никак не мог оттуда вырваться, пока не углядел во мраке яркий путеводный огонек мерцающего камня и не направился к нему.

Но добраться до него травнику было не суждено. Он еще успел почувствовать, как чья-то грубая рука, в кровь обдирая кожу, сорвала у него с руки браслет, и с криком провалился в темноту.

Черный водокрут сомкнулся.

… и исчез.

Удар. Наотмашь, по щеке. Еще один, еще… Голова мотнулась, безвольная, как тряпка. Жуга лежал, не чувствуя ни боли, ни обиды, одно лишь неудобство позы, и лишь удар под ребра, сильный и безжалостный, пробил барьер дурного сна, заставив травника негромко застонать.

Глаза упорно не желали открываться. Взор застилала пелена. В вечернем сумерке скользили тени по поляне. Он попробовал пошевелиться и не смог — ступни и локти схватывал ремень. Жуга мотнул тяжелой головой, скривился от боли и огляделся в поисках причины своего, столь странного сегодня пробуждения.

Искать почти что не пришлось — какой-то человек, совершенно Жуге незнакомый, стоял над ним, пихая в бок ногой, обутой в кованый сапог. То и дело по поляне туда-обратно проходили люди. Доносился негромкий чужой разговор. «Неужто турки? » — вдруг подумалось Жуге. Чуть в стороне щипали свежую траву семь взнузданных коней — для армии, конечно, маловато, но то наверняка была разведка, летучий небольшой отряд османской легкой кавалерии. Жуга ругнулся про себя, недобрым словом помянув монаха и его дурацкие грибы. Угораздило же так нарваться… Ладно, что хоть богу душу не отдали. Скосив глаза, он разглядел Бертольда и Милана — связанные спина к спине, они валялись на траве под дубом и признаков жизни не подавали.

Турок между тем, завидев, что пленник пришел в себя, нагнулся к нему, и Жуга смог разглядеть его подробнее. Был он в широких шароварах, при сабле, заткнутой в кушак, в зелено-серой долгополой куртке, худой и смуглый, будто бы обжаренный на жгучем южном солнце. Скуластое, с заметной желтизной в глазах лицо предводителя отряда украшала тонкая холеная бородка. Бегучая кольчужная броня облегала грудь и спину, оплечь вились ремни от сабли и колчана. Тугая полоса зеленой ткани в несколько слоев охватывала поверху округлый шлем-шишак.

— Норок, гяур, — недобро усмехнулся он, оскалив ряд ровных и белых зубов. — Думнявоастрэ ворбиць?

Жуга не сразу сообразил, что турок, по какой-то непонятной причине выбрал для общения с ним загорский диалект, который, хоть и правильно звучал в его устах, был в здешнем краю совершенно неуместен. Или другого не знает? Хотя, постой. Рубашку-то он купил в тех местах пошитую. А турок-то — гляди, заметил…

Жуга хотел было ответить, но пересохшее горло отказалось повиноваться, и травник лишь облизнул растресканные губы.

— Пофтиць… дэ апэ… — прохрипел он и смолк.

Осман, однако, понял, кивнул и снял с пояса флягу. Жуга пил долго, жадно, проливая воду на рубаху; горло тут же заболело, вода холодным комом собралась в животе. Пробрал озноб, и почему-то вдруг опять изрядно зашумело в голове, хотя пора бы яду было давно уж выйти вон. «Да что ж это со мной? » — со страхом подумал Жуга.

— Вэ мулцумеск, — пробормотал он.

Турок вытряс из фляги остатки воды и вновь повернулся к травнику.

— Спунець кум пот сэ трек Копша-Микэ?

Жуга покачал головой:

— Ку пэрере, де рэу еу ну ворбеск молдовэ…

— Э? — не понял тот.

— Валах.

— Шайтан! — ругнулся тот и, коверкая слова, попробовал иное, на сей раз — местное наречие.

— На Копшу-Микэ знаешь путь? — Он тронул саблю. — Если не скажешь — умрешь.

Выбор был — веселее некуда.

— Дорогу я знаю, — помолчав, сказал Жуга. — Только идти сейчас не смогу.

Турок сжал кулаки.

— Напился вина, неверная свинья! Лежи, а завтра, Аллахом клянусь — сдохнешь, а пойдешь. — Он подтянул к себе трофейную сумку. Ткнул Жуге под нос рукоятку меча. — Твой?

— Мой.

— Где взял?

— Не твое дело, — буркнул травник.

Осман обнажил клинок, махнул им раз, другой, полюбовался гравировкой и спрятал меч обратно в ножны.

— Что будет с ними? — Жуга кивнул на Шварца и Милана. Предводитель красноречивым жестом провел ладонью по горлу:

— Нам ни к чему батрак, да и имам неверных тоже.

— Тогда я никуда вас не поведу.

Турок осклабился.

— Подохнешь с ними вместе.

Жуга пожал плечами. Мотнул головой:

— Пойди и поищи другого проводника.

На миг сердце травника замерло — он знал, что играет со смертью. Но как ни крути, а весь местный люд перебрался в города. Кого тут найдешь? Поколебавшись, турок махнул рукой.

— Ладно, будь по-твоему, — сказал он и отвернулся.

— Эй!

— Чего еще?

Жуга пошевелил руками.

— Ты забрал мой оберег. Отдай обратно.

— Зачем он тебе? Молиться своим богам?

— Я же не спрашиваю, чьим именем ты клянешься.

Лицо османа исказила злобная гримаса. В следующий миг он уже очутился возле травника, и острие его кинжала кольнуло пленника под горло.

— Ты обнаглел, поганый кяфир! — процедил он сквозь зубы. — Я — — Насратулла ибн Хаким аль Хазри, и служу я в лучшей конной тысяче султана Мохаммеда; и скорее червь будет сосать мою утробу, чем какой-то неверный — ставить мне условия!

Жуга смерил сотника пристальным взглядом и усмехнулся.

— А он тебя и так сосет.

На краткий миг турок замер, растерявшись, затем ударил пленника в бессильной злобе кулаком в лицо и направился к своим.

Лес погрузился в темноту. Костров османы разводить не стали. Прищурив битый глаз, Жуга угрюмо наблюдал, как всадники покончили с холодным ужином и принялись молиться, повернувшись на восход и опустившись на колени. Молились молча, не крестясь, но то и дело гладили ладонями лицо, как будто умывались, а после, выставив дозор, устролись ко сну. Пленников кормить не стали.

Очнулся Шварц, а вслед за ним Милан. Опухшие с дурного сна, долго не могли понять, что происходит. Крестьянин принялся было ругаться, схлопотал от стражи по зубам и замолчал.

— Эй, Лис! — вполголоса окликнул странника монах. — Чего тут было-то? Мы где?

— В лесу, коль сам не видишь, — буркнул тот.

— А это кто? Неужто басурмане?

— Они, поганцы, — ответил вместо травника Милан. — Я энтих турок нюхом чую, по табаку по ихнему. Эх, закурить бы…

— Господи Исусе, спаси и сохрани!

На разговор явился караульный — высоченный чернокожий мавр, увешанный оружием, как елка в рождество, сунул саблю за пояс и сгреб монаха за грудки.

— Молчать, ты, грязный собак! — прошипел он ему в лицо, сверкая в темноте белками глаз и тряся монаха, словно куклу. — Тихо здесь сидеть! Ты понял, да?

Шварц торопливо закивал, и турок, выпустив из рук монашью рясу, растворился в темноте, пригрозив напоследок кулаком. Привязанного к Шварцу со спины Милана он, похоже, вовсе не заметил.

— Святые угодники, ну и морда… — пробормотал Бертольд, со страхом глядя стражнику вослед. — Monstrum magnum! — он вздохнул и обернулся к Жуге. — Слышь? Лис! А, Лис? Как нас вчера так угораздило набраться? Ведь выпили-то вроде всего ничего…

— Да не при чем тут вино, — буркнул в ответ Жуга.

— А что?

— Грибы.

— Как грибы? — подпрыгнул тот.

— Да тише, ты! Обыкновенно, как… Набрал всякой гадости, а я не посмотрел.

— Да вроде все хорошие были. Маслята, мухоморы, белые…

— Мухоморы-то на хрена брал, дурило гороховое?!

— Так не красные же, а розовые! Сколь помню себя, всегда собирал. Вкусные…

Жуга мысленно застонал. С этими грибами вечная проблема. Розовые мухоморы и вправду кое-где, и в том числе в немецких землях почему-то завсегда без яда, а в других местах обычно попадаются отравные. Но не обьяснять же это монаху сейчас.

— Чего им, туркам, надо-то от нас? — меж тем спросил Бертольд. Ранние комары вились над ним толкучим дымным облачком.

— Хотят, чтоб я им здешние дороги показал, а после, надо думать, порешат.

— И что же делать?

Жуга пожал плечами.

— Попробуем бежать.

— Как? Как бежать, когда тут этакая морда…

— Посмотрим. Вы мне только не мешайте.

Прошло не меньше получаса, прежде чем Жуга откинулся обратно и глухо выругался сквозь стиснутые зубы.

— Черт… Не получается. — Он помотал кудлатой головой, с трудом поднял ко лбу связанные руки и вытер пот. — Как будто не пускает что-то. Развернуться не дает.

— Эх ты, а еще ведун называется… — в сердцах бросил брат Бертольд, поднял взгляд и осекся. — Ой…

Комар был размером с хорошего воробья, и крыльями уж не жужжал, но еле слышно хлопал, звук походил на трепет листьев у осины на ветру. И всюду над уснувшим лагерем порхали эти страшные и непонятные в своем громадье комары-кошмары. «Мошкары! » — мелькнула глупая в своей игре словами мысль. А турки продолжали спать, как ни в чем не бывало, и даже часовой, похоже, ничего пока не заметил.

— Матерь божья! — пробормотал Бертольд. — Жуга! Это откуда? Это чего?!

В голосе его слышались панические нотки.

Жуга, казалось, и сам был изрядно ошарашен.

— Ничего не понимаю, — он нахмурился. — Может быть, цвет…

Договорить он не успел. Трава зашевелилась, и вынырнувшая из нее безмолвная фигура заставила его прикусить язык. С таким же молчаливым удивлением травник смотрел, как возникший в руках лазутчика нож рассек стягивающие их ремни. Жуга поднял взгляд. На краткий миг свет луны вычертил профиль их нежданного спасителя, и Шварц не сдержал приглушенного возгласа.

— Золтан!

— Ш-шш… — Темный силуэт мага исчез также бесшумно, как и появился. «Ползите к дороге! » — послышалось из травы, где, казалось бы и мышке негде было спрятаться.

— Вещи бы забрать, — Бертольд облизал пересохшие губы.

— Дело, — кивнул Милан и пояснил: — Леса кругом, а в деревнях, поди, уж не осталось ничего. Вот только, разве их найдешь сейчас? Жуга, тебе там не видно, а?

Жуга помедлил в нерешительности, оглянулся. В темноте он видел едва ли не лучше, чем днем, и потому первым заметил брошеную турками под деревом поклажу.

— Там, — он указал рукой и поспешно прижался к земле: поблизости замаячил часовой. Шаг, другой… Жуга напрягся, готовясь к прыжку, когда вдруг из травы блеснула молния меча, и турок захрипел, царапая распоротое горло.

И тут же встрепенулся, почуяв беду, чей-то привязанный к дереву конь.

Дело было сделано. Лагерь пробудился. Забряцала сталь, донеслись отрывистые возгласы команды. Вспыхнули угли костра.

Жуга вскочил.

— Бежим!

Милан и Шварц сломя голову бросились к кустам, причем, монах схватил таки мешок. Из темноты на мгновенье возник Золтан Хагг.

— Лис! Лови!

Жуга едва успел подхватить брошеный волшебником меч.

— Но я…

— Заткнись и слушай! А, черт… Сзади!

Жуга обернулся. Свистнула сталь, и прежде чем травник понял, что делает, меч его словно сам собою вылетел из ножен. Рука легла поверх руки привычной горской хваткой, клинок скользнул по ятагану, описал восьмерку; что-то круглое с глухим стуком упало на землю, и Жуга остался стоять, оторопело глядя, как турок бежит дальше… без головы.

— Не стой столбом, дурак! — рявкнул Хагг, пинком придавая травнику начальное ускорение. — Скорее в лес! — Он поднял и швырнул ему отброшенные в спешке ножны.

— Потеряешь — убью!

Бежали, однако, недолго. Минуты не прошло, как маг остановился. Туркам, похоже, было не до них: с поляны доносились крики, топот, лязг железа. И страшно, дико, попросту безумно ржали кони.

Жуга обернулся к магу, тяжело дыша.

— Что… это?

— Не догадался еще? — угрюмо буркнул тот. Жуга нахмурился и вдруг понял. Понял и вздрогнул, словно наяву увидев черный земляной провал посереди поляны.

— На, возьми.

Травник снова обернулся.

В руках у мага был браслет.

Тяжелый, чуть сходящийся на конус к острию клинок с глубоким желобком по лезвию. Двойного хвата рукоять с граненой шишкой снизу. Идеальный баланс, и никакой крестовины.

Совсем никакой.

Жуга опустил клинок и некоторое время растерянно молчал.

— Это что, другой меч? — спросил он, впрочем, уже зная ответ.

— Тот же самый, — заверил его Золтан, — можешь не сомневаться. Взгляни на клеймо.

Возразить на это было нечего — безумный лис по-прежнему отплясывал свой жок на острие клинка. А был у рукояти… Жуга вгляделся. Сомнений не оставалось — рисунок был тот же самый.

— Я не я, и лошадь не моя, — задумчиво сказал он и вложил клинок в изрядно полегчавшие ножны.

Маг между тем потянул из костра сохнущие там сапоги, пощупал их внутри рукой и удовлетворенно кивнул. Жуга, на время оставивший меч в покое, сосредоточенно смотрел, как Золтан обувается. Похоже было, что волшебник подготовился к походу основательно, во всяком случае не хуже, чем османские лазутчики, и уж конечно лучше, чем любой другой известный травнику колдун. На нем была рубаха, черные, без пряжек и застежек штаны, и сапоги из мягкой кожи. Шаг его при том был легок и бесшумен. Под удивленным взглядом травника маг снял и вывернул свою черную куртку, с изнанки оказавшуюся грязно-зеленого цвета, довольно мерзкого на вид, но совершенно незаметного на фоне распустившейся листвы, после чего вынул из сумки точильный брусок и занялся своим мечом — недлинным, чуть изогнутым клинком с заточкой по наружному краю.

— Золтан.

— М? — тот обернулся.

— Почему ты пошел за нами?

— Так было нужно, — коротко ответил он.

— А дом? Оставил без присмотра?

— Оставшись в Маргене, я не дожил бы до утра.

— Двараги?

— Да.

Жуга нахмурился. Взьерошил волосы рукой.

— Послушай, Золтан, я устал от всего этого. Тайны, драки, беготня… Как будто мало нам одной войны. Откуда этот меч? Что за хренотень такая творится? Я же ясно помню, что он был другим!

Тот ответил не сразу. Провел последний раз точильным камнем по клинку и вложил меч в ножны.

— Этого я и боялся, — сказал он наконец. — Похоже, меч признал тебя.

— Меч? — нахмурился Жуга. — Признал?

— Ну, да. Это Хриз. Клинок вечерних сумерек. Он сам выбирает хозяина и сам выбирает, каким ему быть.

— Не темни, рассказывай. Я ничего об этом не слыхал.

— Сейчас. Тебе не доводилось слышать балладу о битве трех мечей? Тех, что звались ксиалами.

— Навряд ли. Уж очень странное имя. Я бы запомнил, если бы слышал.

— Так вот. Там есть такие строки:

Откован первым был Хиор,

Прекрасен и жесток.

И серебро из сердца гор

Впитал его клинок.

Из серебра и стали скал,

За первым вслед рожден,

Второй был выкован Ксиал,

И Хейтон звался он.

Пройдя кузнечный жар печей

И полуночный бриз,

Последним братом Трех Мечей

Явился миру Хриз.

Они ушли на смертный бой

И, землю защитив,

Обратно не пришли домой,

Как и владельцы их.

С тех пор прошло уж много лет,

И враг давно разбит.

Мечей с тех пор не видел свет,

И подвиг их забыт.

Но где-то на чужой земле

Не спится злу, пока

Как три звезды в полночной мгле

Сверкают три клинка.

— Когда это было? — спросил Жуга.

Маг покачал головой и плотнее закутался в плащ.

— Никто не знает. Легенды гласят, что три меча-ксиала были откованы по-разному, и каждый имел свой характер и норов. Первый — Хиор — вчерне был выкован всего за одну ночь, закален был в человеческой крови, и, как всякий первенец, характер имел суровый и непреклонный. Самым темным из всех трех мечей получился он, красной была его рукоять, а в бою не знал он поражения и не давал пощады — не было в мире меча, кровожадней Хиора. Знак волка на его клинке. Второй, с именем Хейтон, закалили во влажной земле, и потому силу удара он имел сокрушительную, а рубил хоть редко, но страшно. Он самый тяжелый из трех мечей, с белой рукоятью; и золотистый клинок его, вобравший все соки земли, красоту имел необычайную, а мечен был медведем. Третий — Хриз, откован был последним. Серебра в нем меньше, нежели в первых двух. Закалку он принял от ветра, сильного, сырого и холодного, того, что дует с моря, когда спускается на землю тьма. Безо всяких узоров его серебристый клинок, черна как ночь его рукоять, и нет ему равных по легкости и верткости, а убивает он только врагов. Клеймо тому мечу — танцующий лис.

Жуга покосился на свой меч.

— Это он и есть?

Маг поднял взгляд на травника.

— А ты сомневаешься?

Жуга промолчал. Поднял взгляд на мага.

— И что мне делать теперь? Тоже мне, нашел себе хозяина… Хоть бы ты что ли мне помог, я же ничего не умею.

— Так-таки и ничего?

— Ну, я дерусь, конечно. Так ведь это — посохом, ножом… ну, и просто так… безо всего.

— Не так уж мало для бродячего знахаря, — усмехнулся маг. — А я не учитель фехтования. Доверься ему, он сам разберется, где кто. В этом деле главное — покрепче держаться за рукоять.

— Понятно, — тот кивнул, невольно вспомнив, с какой небывалой легкостью обезглавил бойца из лучшей османской тысячи. — Но что заставило его вернуться в мир?

— Трудно сказать. Между прочим, пока вы там обжирались всякой дрянью, произошло уже две битвы, и если в первой Цепеш одержал победу, то вторая кончилась иначе. Враг стоит у Яломицы.

— Большое войско?

— Очень. И я понятия не имею, для чего проснулся старый меч.

Жуга почувствовал озноб. Покосился на браслет. Камень вспыхивал и гас. Чесалась кожа на руке. Маг перехватил взгляд травника и одобрительно кивнул.

⇐ Предыдущая 18 19 20 21 222324 25 26 27 Следующая ⇒