Благодарность 3 страница

Сулейман провел ладонью по шее коня и заглянул в его светло‑ карие глаза.

– Да, – сказал он наконец, и в его голосе послышались печальные нотки.

Ибрагим положил руку на плечо Сулейману и повел его в следующую конюшню. Еще час они осматривали кобыл и беседовали с конюхами и их помощниками.

Выйдя, довольный султан достал из карманов несколько сот золотых дукатов и отдал конюхам, приказав разделить их между всеми. После короткой прогулки по боковому парку они вернулись в Изразцовый дворец.

Ичогланы поднесли им кубки с шербетом и поднос с летними ягодами. Затем Ибрагим наклонился к другу:

– Сулейман, я уже несколько недель не видел твоего Давуда. Надеюсь, он здоров?

Сулейман взял Ибрагима за руку.

– Я тоже давно не видел своего друга и беспокоюсь за него. Я приказал пажам обыскать город, но его так и не нашли, – мрачно ответил он.

Ибрагим также изобразил тревогу:

– Не сомневаюсь, господин, он жив и здоров. Он доблестный лев, которым я давно восхищаюсь и которого уважаю не только как янычара и ичоглана, но и как твоего близкого друга. – Он мягко коснулся щеки Сулеймана.

– Наверное, ты прав. Догадываюсь, зачем ему понадобилось ненадолго остаться одному. – Сулейман осушил свой кубок и, попрощавшись с другом, отправился в свой уединенный парк.

Ибрагим смотрел вслед Сулейману, задумчиво поглаживая нижнюю губу. Затем он презрительно хмыкнул и проговорил:

– Скатертью дорога этому мерзкому верблюду – пусть гниет в аду!

Глава 96

Давуд лежал на выступе в огромной подземной пещере. Рассеянно прислушиваясь к капанью воды, он любовался тенями многочисленных колонн и гадал о том, что готовит ему будущее. Огромная голова Медузы смотрела на него, но не отвечала на его вопросы. У самых ее каменных губ плескалась черная вода. Вдруг по дощатому настилу пробежала большая крыса и взлетела на резную колонну. Давуд проводил крысу взглядом. Он услышал, как ее коготки царапают по камню – должно быть, зверек нашел наверху какую‑ то площадку. Продолжая вглядываться в темноту, Давуд провел пальцами по своим густым волосам, которые отросли до самых плеч. Он посмотрел на свою нарядную одежду, ощупал мягкую материю. Осторожно положил руку на свое мужское достоинство.

– Верблюд, – с горечью проговорил он, закатывая глаза. – В хамаме мне доводилось видеть многих янычар, которые значительно превосходили меня статью… Наверное, Ибрагим простодушнее, чем хочет казаться. Он предпочитает властвовать только над теми, с кем сам чувствует себя больше мужчиной, чем он есть на самом деле. Правда, он каким‑ то образом очаровал моего господина… Сулейман не желает слышать о нем ничего дурного.

Он снова всмотрелся во мрак, пытаясь понять, что несет ему будущее – и есть ли оно у него вообще.

– Ты сдохнешь, Ибрагим! – гулко прозвучал в пещере голос Давуда. – Либо от моей руки, либо от руки Сулеймана, ибо теперь наши руки – одно целое. Мы едины и в нежных ласках, которые дарим Хюррем, и на войне, и в мести.

Он встал и ловко спрыгнул с выступа. Пробежав по доскам, он отправился сеять добро и зло. Добро – для тех, кого он любил; зло – для тех, кто хотел их уничтожить.

Глава 97

Ичоглан старательно массировал спину султана, время от времени поливая его водой и разминая напряженные, скованные мышцы. Сулейман дремал, но даже в полудреме думал о своем друге. Где сейчас Давуд? Он слегка поморщился, когда неопытные пальцы задели особенно больное место. Ичоглан поспешно вскочил и отошел к двери. Сулейман продолжал лежать ничком на мраморной плите. Его терзали невеселые мысли. То и дело он смахивал непрошеную слезу.

Ичоглан вернулся и сел рядом; его сильные руки снова принялись ласкать и ублажать тело султана. Их тепло утешало; они спускались все ниже, по спине к ягодицам. Он касался его нежно и бесцеремонно, так, как мог лишь один человек в целом свете…

– Давуд! – не веря себе, вскричал Сулейман, переворачиваясь и глядя другу в глаза. Он сел и обвил его руками.

Давуд ответил ему тем же. Они покатились по мрамору, сплетясь в объятиях. Страстно целуясь, они пытливо заглядывали друг другу в глаза.

– Друг мой, я очень беспокоился за тебя, – прошептал наконец Сулейман.

– Ш‑ ш‑ ш, – ответил Давуд. – Я вернулся, любимый, и больше никогда тебя не покину.

Они снова поцеловались и рассмеялись.

– Давуд, с тобой мне сразу стало легко, как будто у меня выросли крылья.

– А я, Сулейман, рядом с тобой счастлив, как павлин среди кур.

Они продолжали кататься по мрамору и ласкать друг друга. Рука Давуда скользнула по мускулистой груди и нежно коснулась завитков волос внизу живота Сулеймана. Коснувшись губами губ своего любимого, он почувствовал, как твердеет плоть Сулеймана, и обхватил ее пальцами, чувствуя, как она наливается кровью и растет. Он прекратил ласки, когда Сулейман перехватил его руку и оттолкнул от себя. Давуд смущенно поднял голову. Он увидел на губах султана улыбку, в которой сквозила серьезность.

– Нет, друг мой, мы оба знаем, что любим друг друга. Пока тебя не было, я долго размышлял и понял, что по‑ другому и не может быть. Я твой, Давуд, но есть и еще одна часть нашей любви, которая должна объединить нас.

Давуд вопросительно смотрел на султана.

– Сейчас я прикажу моим ичогланам как следует помассировать нас, вымыть и принести самые роскошные одежды. Тебе я подарю новый кафтан, который недавно сшили для меня; по‑ моему, он тебе очень пойдет. Затем мы перейдем в Прибрежный павильон, где будем пировать, пока не насытимся и не напьемся. Когда мы поймем, что больше не сможем съесть ни одного перепелиного яйца и выпить ни одного кубка превосходного красного вина, которое делают здесь, в Топкапы, нам подадут кальян. Мы как следует воспламенимся, а затем отправимся в мои покои и насытим наше величайшее желание. Ты, Давуд, – султан моего сердца. Отныне я так и буду с тобой обращаться. Мы с тобой одно целое.

Давуд наклонился к любимому и поцеловал его.

Остаток дня они провели в хамаме; несколько ичогланов трудились над ними и исполняли все их желания. Их долго массировали и мыли. Им постригли ногти на руках и на ногах. Затем помыли им головы и остригли волосы. Глядя, как цирюльник осторожно подстригает холеную бородку Сулеймана, Давуд жмурился от удовольствия. Он заулыбался, когда и его начисто побрили остро заточенным кинжалом. Пока ловкие руки ичогланов разминали все их мышцы, они переговаривались шепотом, сплетя пальцы на мраморной белой плите. Наконец, их, безупречно чистых и нагих, вывели из хамама и препроводили в султанскую гардеробную. Еще несколько ичогланов помогли им облачиться в тончайший шелк и парчу. На их босые ноги надели туфли, расшитые изумрудами и рубинами. Затем из внутренних покоев султана вышел ичоглан с маленькой резной шкатулкой в руках. Сулейман откинул крышку. На алой бархатной подушечке лежала тонкая золотая цепочка. Сулейман осторожно вынул цепочку и надел ее на шею Давуду.

– Друг мой, я сделал ее для тебя собственными руками. Каждое звено символизирует любовь и доверие, какие я испытываю к тебе всей душой и всем сердцем. Точно такую же цепочку я подарил Хюррем перед тем, как отправился в последний поход.

Давуд пропустил между пальцами тонкие звенья и вытер слезы, навернувшиеся ему на глаза. Он потянулся к руке Сулеймана и поднес ее к своим губам.

– Благодарю тебя, – произнес он срывающимся от волнения голосом. – Твой подарок значит для меня больше, чем все милости, которыми ты меня осыпал до сих пор.

Сулейман ласково улыбнулся и сам поднес к губам руку Давуда.

– Пойдем, наш пир начинается.

Несколько часов они провели в роскошном Прибрежном павильоне. Перед ними стояли золотые блюда с платиновыми завитками, доверху наполненные перепелами, олениной, курятиной, бараниной, мясом льва и павлина. Чаши, до краев наполненные экзотическими соусами, источали разнообразные ароматы, пробуждая аппетит. Им подали также грибы, печеный лук, свеклу и корнеплоды. Аромат свежеиспеченного хлеба заполнял их ноздри.

После горячего принесли подносы, нагруженные сладчайшей пахлавой и разнообразными сладостями. Вина и шербеты лились рекой весь вечер; Давуд наслаждался их изысканным вкусом. Когда наконец они перешли к сладкому кальяну, который запивали густым черным кофе, начались ночные развлечения. Шуты и циркачи, карлики и актеры пантомимы услаждали их взоры своими номерами.

Сулейман и Давуд сидели рядом на мягких подушках, прижавшись друг к другу. Сулейман наблюдал за своим спутником; искренняя радость Давуда доставляла ему больше удовольствия, чем само представление.

Под грохот барабанов и звуки труб они наслаждались зрелищем. Перед ними выступали глотатели огня и фехтовальщики, на мраморном полу состязались борцы, одетые лишь в легчайшие туники. Акробаты делали сальто и высоко подпрыгивали; мечи со свистом рассекали воздух совсем рядом с их голыми ногами и животами.

Лезвия скользили угрожающе близко к мускулистой плоти, но благодаря исключительной ловкости и опыту никто не пострадал. Давуд восхищенно качал головой. Ему страстно захотелось коснуться своего любимого султана.

Сулейман провел ладонью по груди Давуда:

– Ты готов, любимый?

Давуд закрыл глаза в знак подтверждения.

Сулейман нежно взял Давуда за руку и повел по парку к своим личным покоям. Когда они вышли на тропинку и поднялись на мраморные ступени террасы, Сулейман крепче схватил его за руку, ладонь его вспотела.

Они долго шли под колоннадой и по коридору, направляясь к спальне. Теперь рука у Сулеймана обильно вспотела. Наконец он выпустил Давуда.

– Что случилось, Сулейман? – спросил Давуд, не скрывая тревоги.

– Ничего, Давуд, все в порядке. Пожалуйста, входи и жди меня… Мне лишь нужно облегчиться. Я сейчас приду.

Давуд замялся, но затем, проведя тыльной стороной ладони по щеке Сулеймана, он повернулся к двери. Сулейман смотрел Давуду вслед; тот вошел в спальню. Когда он услышал, как за другом захлопнулась дверь, он тяжело облокотился о каменную стену и посмотрел в небо.

– Прошу тебя, Аллах… То, что я сейчас делаю, правильно и справедливо. Я не могу допустить, чтобы все шло так же, как раньше, не потеряв цельности, которой требует мое сердце. Пожалуйста, помоги мне в том, что я задумал. И пусть все заинтересованные лица поймут, что я желаю лишь справедливости. Дай мне сил и решимости довершить начатое… – Он сгорбился, дрожа, и сжался в темном, тихом коридоре. Каменная стена приятно холодила спину. В руке он крепко сжимал кинжал.

Давуд вошел в комнату, с которой успел хорошо познакомиться. Диван для сна был накрыт покрывалами из меха горностая и лисицы. На полу лежали красивейшие персидские и кашмирские ковры. Венецианские застекленные светильники освещали все ниши, а стены были выложены изникской плиткой сказочной красоты. Давуд слегка пошатывался – наркотик из кальяна еще бурлил в его крови.

Он обернулся, услышав за спиной легкий шорох.

Перед ним стояла Хюррем в шелковом халате, расшитом черным жемчугом и бриллиантами. Пышные огненно‑ рыжие волосы спадали ей на плечи, окружая голые плечи и тонкие руки. Глаза ее сверкали так же ярко, как драгоценные камни, нашитые на ее халат. Она улыбнулась, разомкнув соблазнительные губы, и шагнула к нему.

Ошеломленный Давуд молча смотрел, как она приближается к нему, раскинув руки. Ему показалось, что Александра… Хюррем… привиделась ему во сне, навеянном сладким кальяном. Она потянулась к нему и закинула руки ему на шею. Лишившись дара речи, Давуд нагнулся и прильнул губами к ее губам, наслаждаясь нежным ароматом. Сердце его бешено забилось. Ему показалось, что их поцелуй длился целую вечность. Он обхватил любимую за талию и оторвал от земли.

Хюррем прильнула к нему, забыв о том, что ее ноги болтаются в воздухе. Одна туфля упала на ковер. Нежно лаская ее, Давуд не переставал страстно ее целовать. Хюррем пылко отвечала ему, и он погрузился в полузабытье.

Сулейман словно окаменел в темном коридоре. Он поглаживал инкрустированную драгоценными камнями рукоятку кинжала, зная, что ждет его в его спальне, и всецело понимая, что он сейчас собирается сделать. Рыдания сотрясли его. Глаза наполнились слезами, и он грубо смахнул их. Оттолкнувшись от стены, он шагнул к тяжелой двери.

Почувствовав, как ей в живот уткнулось его выросшее мужское достоинство, Хюррем закрыла глаза и выгнула спину, не отрываясь от губ Давуда.

Дверь скрипнула и приоткрылась.

Хюррем еще раз коснулась губами губ Давуда, вдохнула идущий от него аромат сладкого вина и легко высвободилась из его объятий. Они оба обернулись, когда в спальню вошел Сулейман. Султан медленно приближался к ним, сжимая в дрожащей руке кинжал. Подойдя к ним, он положил клинок на бронзовый пьедестал. Затем крепко обнял их обоих – двух его самых любимых людей на свете.

Они втроем долго стояли, тесно обнявшись. Наконец, Сулейман разжал руки и сделал шаг назад.

Хюррем как завороженная слушала, как султан шепчет:

– Сегодня ваша ночь, мои любимые! Уверяю вас, она наступила не слишком поздно. Я вас оставлю, и пусть судьба вернется на тот курс, который был в свое время столь печально нарушен. Я… приказал евнухам охранять все подходы к моим покоям, но не входить ни в одну из комнат или коридоров. Здесь вас никто не увидит, но вы не должны даже заикаться о том, что произойдет здесь сегодня. Если об этом узнают, вас обоих ждет немедленная смерть… А после вас умру и я. – Глазами он указал на кинжал. – Держите его поблизости все время и, если понадобится, немедленно пускайте в ход – ради нас всех…

Хюррем смотрела на Сулеймана глазами, в которых застыло обожание. Из ее глаза выкатилась слезинка. Дождавшись, пока ее слезинка упадет, Сулейман продолжал:

– Я люблю вас обоих со страстью, которую, наверное, невозможно описать словами, поэтому даю вам время для того, чтобы вы исполнили ваше самое заветное желание…

От слез перед глазами Хюррем все расплывалось. Сердце готово было разбиться от слов любимого. Сулейман молча повернулся и направился к выходу.

– Сулейман! – тихо позвала она, когда он стоял на пороге.

– Останься! – вторил ей Давуд своим глубоким баритоном.

Хюррем посмотрела в глаза Давуду и с самой нежной улыбкой прижалась щекой к его груди, протягивая руку к их общему любимому.

Сулейман не знал, на что решиться; из‑ за слез он не мог видеть их отчетливо. Плача от счастья, он стоял на месте. Давуд и Хюррем подошли к нему и крепко обняли. Он наклонился, пылко поцеловал фаворитку в губы и, выпрямившись в полный рост, нежно поцеловал Давуда, вложив в поцелуй всю свою любовь. Хюррем с радостью наблюдала за двумя своими любимыми мужчинами; ее губы ласкали обоих. Она уткнулась лицом в грудь Сулейману и заметила цепочку, сверкнувшую на груди у Давуда.

От цепочки как будто шло тепло. Хюррем просияла.

Они не спеша подошли к дивану, застеленному роскошными меховыми покрывалами. Легкий ветерок колыхал полог и шелковые занавеси в проеме, выходящем на открытую галерею. Мягкий свет вечерней луны играл в складках атласного полога. Из темного парка послышался орлиный клекот – то самка призывала к себе самца, учуяв его высоко в небе.

Утром, когда за атласный полог проникли первые лучи солнца, трое обнаженных любовников улыбнулись, не просыпаясь.

Хюррем лежала, уютно свернувшись между двумя теплыми телами ее любимых мужчин.

Она была бриллиантом между двумя изумрудами Европы и Азии.

Она была Стамбулом.

Глава 98

Остаток лета прошел в праздности и ночах страсти…

И следующая зима промелькнула незаметно, как во сне; плоть согревалась огнем обожания и нежными касаниями губ.

Когда парк Топкапы снова расцвел весенним буйством красок, двоим мужчинам пришлось ограничиться лишь мужскими ласками; Хюррем ласково и нежно наблюдала за ними. Она гладила обоих любимых, а затем клала руку на свой живот, в котором рос ребенок.

Глава 99

Нежась на солнце, согревающем Двор фавориток, Хюррем что‑ то тихо напевала, вышивая золотой нитью тюрбан. Она лишь на мгновение отвлеклась, когда увидела, что по двору идет Махидевран. Мать наследника престола направлялась в хамам. Хюррем продолжала улыбаться своим мыслям. Вдруг, дойдя до колоннады, Махидевран развернулась, подошла к ней и села рядом.

Хюррем посмотрела на красавицу одалиску, радуясь, что уже несколько месяцев они не ссорятся, не обмениваются колкостями. Последнее время она вообще редко видела Махидевран.

Неожиданно Махидевран залилась слезами и закрыла лицо руками.

– Пожалуйста, прости меня, Хюррем! Я больше не вынесу пытки! – простонала она.

Хюррем опустила ткань на живот и молча положила руку на плечи Махидевран.

– Прошу тебя, дорогая, – рыдая, говорила Махидевран, – я знаю, что ты с самого своего приезда сюда стала зеницей ока нашего господина, но мне было так больно оттого, что ему больше не нужны мои ласки… А ведь я так хорошо его ублажала! Гюльфем и Ханум утешают друг друга, а у меня, с тех пор как моего милого Мустафу назначили наместником в отдаленной провинции, нет никого, с кем я могла бы поговорить!

Хюррем легонько сжала ее плечо:

– Махидевран, я готова стать твоей подругой, если ты мне позволишь.

Женщина плача обняла Хюррем, уткнулась ей в плечо и зарыдала, нежно гладя растущий живот и шмыгая носом.

Хюррем гладила Махидевран по голове. Вдруг мать наследника престола пытливо посмотрела на нее снизу вверх. По ее лицу бежали слезы; лицо перекосилось.

– Милая моя, – продолжала Махидевран, – прости за то, что я так плохо обращалась с тобой и твоими детьми. Меня ослепили собственное безрассудство и безрадостное существование. Прошу, прости меня.

Хюррем тронули признания отвергнутой фаворитки султана. Она погладила ее по руке и поцеловала в щеку. Махидевран просветлела и едва заметно улыбнулась. Взгляд ее упал на вышивку, едва прикрывающую большой живот. Она приложила к животу ухо, чтобы услышать биение жизни.

– Материнство с каждым днем все больше красит тебя, Хюррем, – прошептала Махидевран, шмыгая носом. – Надеюсь, наш господин не разлюбил тебя оттого, что ты растолстела и от тебя неприятно пахнет?

Хюррем отпрянула:

– О чем ты?

– Ах, извини, дорогая. Ты очень красива, но известно, что мужчинам неприятен вид женщины, не способной удовлетворить их животные потребности. Обычно они отделываются ложью о том, как уважают мать будущего ребенка, но насыщать свое желание предпочитают другими способами…

Радость на лице Хюррем сменилась замешательством, когда она подумала о двоих своих любовниках, которые со всей страстью любят друг друга, а не ее. Глаза ее наполнились слезами.

Она встала; вышивка упала на землю. Махидевран тоже встала и крепко обняла ее.

– Не бойся, Хюррем. Я буду с тобой до тех пор, пока ты снова не станешь пригодной для нашего господина и его страсти. Хотя он, возможно, и говорит о твоем состоянии с отвращением, я всегда буду напоминать ему о твоих прелестях.

Хюррем почувствовала, как заболел у нее живот. Близость Махидевран вдруг встревожила ее. Она подняла глаза к небу, надеясь хоть немного успокоиться. Затем посмотрелась в чашу фонтана. Рядом с Махидевран она действительно выглядела настоящей уродиной… Когда рябь на воде улеглась, Хюррем заметила злорадную улыбку своей спутницы. Тревога сменилась ужасом и недоверием. Глаза матери наследника престола забегали из стороны в сторону, губы скривились в торжествующей ухмылке.

– Как ты смеешь! Ты лжешь, дикая гиена! – презрительно произнесла Хюррем, отталкивая от себя Махидевран.

Та вспыхнула, и на ее лице отразились ее истинные чувства. Гнев, давно копившийся внутри ее, вырвался наружу.

– Я не лгу! Ты уродлива, Хюррем, – и даже больше, чем ты думаешь! Посмотри, какой у тебя огромный живот и как отекли твои ноги! Лицо у тебя покраснело, а груди уже отвисли от молока. Любому мужчине противно было бы смотреть на тебя, не говоря уже о том, чтобы прикасаться к тебе в таком состоянии.

Хюррем вскрикнула и замахнулась, собираясь влепить злобной джиннше пощечину, но та оказалась проворнее. Она легко отшвырнула руку Хюррем и, сжав кулак, с силой ударила ее в живот. Хюррем тяжело осела набок и с глухим стуком упала на мраморную плиту. Она ахнула от острой, пронизывающей боли. Живот словно наполнился невыносимым жаром. Между ног стало мокро… Извиваясь от боли, Хюррем в ужасе смотрела на мраморные плиты. У нее отошли воды, окрашенные темной кровью. Кровь испачкала ее одежду и растеклась по мрамору. Она хотела закричать, но от ужаса и боли у нее отнялся голос.

Занеся над головой дрожащую окровавленную руку, Хюррем повернулась к Махидевран. Ангел смерти летал над нею; перед глазами все поплыло. Оставалась только боль. Она продолжала смотреть на Махидевран, чье улыбающееся лицо растворилось в мучительной темноте. Хюррем потеряла сознание.

Мать наследника улыбнулась, глядя на неподвижную окровавленную женщину у своих ног, а затем, презрительно хмыкнув, подняла юбки, чтобы не запачкаться, и отправилась в хамам.

Глава 100

Сулейман и Давуд неслись по коридорам Топкапы; по пятам за ними бежали несколько черных евнухов. От спешки они то и дело спотыкались в полумраке, освещенном лишь факелами.

Они резко остановились у двери, ведущей в гарем.

– Туда тебе нельзя, любимый. Подожди в моих покоях, а я вернусь, как только что‑ то узнаю, – быстро прошептал Сулейман, сжав плечо Давуда.

Сулейман скрылся за дверью и зашагал по Золотому пути, ведущему в гарем. Оставшись один, Давуд вздрогнул и, не стесняясь, заплакал. Он прислонился к стене и в ужасе закрыл рот дрожащей ладонью.

Сулейман пересек Двор фавориток и взлетел по лестнице в покои Хюррем. Настежь распахнув дверь, он остановился на пороге, тяжело дыша и глядя на открывшуюся ему сцену. Над диваном, на котором лежала Хюррем, склонилась валиде‑ султан. На полу растеклась лужа крови; белое покрывало на его любимой тоже окрасилось в красный цвет. Сулейман застыл, охваченный горем. Он прижал руку к груди и медленно подошел к матери.

Глаза Хафсы покраснели от слез. Она положила руки на плечи сыну, уткнулась лицом ему в грудь. Затем, взяв его за руку, она вывела его на открытую галерею.

Мать и сын крепко обнялись и заплакали.

Через несколько минут к Сулейману наконец вернулся дар речи.

– Что случилось, матушка? Как все это произошло?

Хафса прижалась губами к уху сына и что‑ то зашептала.

Сулейман сжал кулаки; кровь бросилась ему в голову. Все его тело окаменело от ярости. Он выпрямился в полный рост и ударил кулаком по каменной стене. Хафса встревоженно следила за ним. Он круто развернулся и побежал вниз.

– Махидевран! – хрипло кричал он. – Махидевран!

Сулейман распахивал двери ногой и обыскивал все покои по очереди.

Спустившись в нижний ярус, он обошел еще несколько комнат. От ярости он весь дрожал, но продолжал искать. Когда он выбежал в нижнюю колоннаду, Махидевран, пританцовывая, вышла из небольшой библиотеки. Она что‑ то напевала и радостно улыбалась.

– Ты звал меня, любимый? – весело произнесла она.

Сулейман замер на месте и стиснул кулаки. Ему стоило больших усилий не пустить их в ход.

– Что ты натворила, джиннша? – спросил он, приблизив свое лицо к ее лицу почти вплотную.

– Не знаю, о чем ты говоришь, дорогой. Что‑ нибудь случилось? – проворковала Махидевран, гладя его по плечу.

– Ты прекрасно знаешь, что ты натворила! – закричал он, передергиваясь от ее прикосновения.

– Ах, Сулейман, ты о Хюррем… Как жаль. Но все же, мой милый, не забывай, что у тебя есть я и другие фаворитки, а также множество девиц, которые скучают в общих спальнях. – Она коснулась его сжатого кулака. – Пойдем со мной, любимый, и я напомню тебе, на что я способна.

Сулейман вырвался и замахнулся, собираясь ударить Махидевран по лицу. Она испуганно сжалась, но султан не стал ее бить. Рука его упала вдоль тела. Радостно улыбнувшись, Махидевран провела рукой по своим волосам. Они заблестели на солнце.

– Господин мой, я знаю свое место и помню наши обычаи. Как мать наследника престола, я занимаю первое место среди всех женщин гарема… кроме валиде‑ султан. – Она не спускала глаз с султана.

Сулейман опустился на мраморную скамью и горестно закрыл лицо руками.

– Я доставлю тебе радость и удовольствие, которое вряд ли способна доставить тебе эта сука со своими чарами.

Сулейман резко выпрямился и, исполненный ненависти, бросился на Махидевран. Дрожащим от гнева и горя голосом он выговорил:

– Ты больше никогда не войдешь в мою спальню! Ты никогда не прикоснешься ко мне и никогда, никогда больше не будешь наслаждаться роскошью этого дворца. А теперь оставь меня. Прочь!

Махидевран надменно ответила:

– Что ж, так тому и быть! Чары рыжей шлюхи ослепили тебя! Мой сын взрослеет; я буду сидеть в своих покоях и ждать, когда ты испустишь последний вздох. Я стану следующей валиде‑ султан, и мы с Мустафой, который будет во всем мне послушен, расширим нашу империю через много лет после того, как ты превратишься в прах в своей могиле. Пусть собаки рвут твой труп и черви грызут твою плоть!

Султан грубо схватил ее за горло.

– Ты не поняла, что я сказал, моя сладкая Махидевран, – процедил он, смыкая пальцы. – Я велел тебе не показываться мне на глаза… Ты покинешь не только дворец Топкапы, но и Стамбул!

– Но ты не имеешь права так поступать. Я – мать наследника престола! – с трудом, корчась от боли и ужаса, прошептала Махидевран.

– Гиацинт! – закричал султан, по‑ прежнему крепко держа ее за горло. Лицо Махидевран побагровело, а тело обмякло.

Главный черный евнух выбежал во двор и опустился на колени перед своим господином.

– Немедленно отправляйся на базар! – закричал Сулейман. – Купи там самого грязного и вонючего верблюда, какого найдешь. Это будет мой последний подарок моей красивой фаворитке перед тем, как она навсегда нас оставит.

– Ты не имеешь права, – прошептала Махидевран, падая на колени.

Сулейман гневно посмотрел на Гиацинта и жестом велел ему выполнять приказ.

– Гиацинт, у тебя двадцать минут; не медли, иначе ты присоединишься к этой мерзкой шлюхе и отправишься в ссылку вместе с ней! – Он снова повернулся к Махидевран, которая заливалась у его ног бессильными слезами. Задрав голову, она обхватила ноги султана и принялась умолять простить ее.

Сулейман по‑ прежнему дрожал от гнева.

– Ты поедешь на грязном верблюде и будешь ехать до тех пор, пока он не падет от истощения и не сдохнет от жажды. Если я еще когда‑ нибудь увижу тебя или услышу, что ты продолжаешь существовать, я собственными руками задушу тебя и уничтожу плод твоих чресел. А теперь вон отсюда!

Он выпустил обезумевшую от горя женщину и понесся назад, в покои Хюррем.

Глава 101

Прячась в самых темных углах покоев, валиде‑ султан с тяжелым сердцем наблюдала за происходящим; ее грызла мучительная тревога.

Сулейман стоял на коленях рядом с диваном Хюррем. Молясь Аллаху, он подносил ее безвольную руку к своим губам и плакал. Изгнав из Стамбула Махидевран, он переселил Гюльфем, Ханум и всех черных евнухов в другие покои, чтобы никто не мешал ему быть с любимой. Давуда он поселил у себя; по ночам они оба сидели у постели любимой.

Хафса с ужасом смотрела на Давуда. Открывшаяся ей правда наполняла ее ужасом.

Всю ночь они сидели молча. Сулейман прижимался губами к руке и запястью Хюррем; он радовался, когда слышал слабый пульс, и не переставал молиться. Молитва вселяла в его душу пусть небольшую, но надежду.

Давуд положил дрожащую руку ему на плечи.

Вдруг Хюррем приподнялась и громко закричала.

Мужчины в тревоге отпрянули. Хафса подбежала к дивану и принялась укачивать роженицу. Хюррем застонала и, открыв глаза, наполненные слезами, потянулась к Сулейману и Давуду. Оба взяли ее за руки. Гневно глядя на мужчин, Хафса провела рукой по тугому животу Хюррем.

– Ребенок выходит, – встревоженно прошептала она. С сомнением покосившись на Давуда, она сдернула с Хюррем покрывало. Огромный живот ходил ходуном.

Мужчины сидели, оцепенев от ужаса. Они чувствовали себя совершенно бесполезными, никчемными.

– Сынок, поддержи свою любимую, иначе я не смогу сделать свое дело.

Сулейман поспешно влез на диван и лег рядом с Хюррем. Роженица, раздираемая мучительной болью, всей тяжестью навалилась ему на грудь, а он крепко обнял ее и прижался щекой к ее щеке. Хафса встала в ногах дивана и нащупала головку ребенка.

Хюррем чуть слышно застонала, и головка скрылась в ее лоне, и почти сразу хлынула кровь. Сулейман старался держать ее как можно нежнее; его слезы падали на ее измученное страданиями лицо. Давуд погрузился в мрачные раздумья, сжимая ее руку в своей.

– Хюррем! – плача, позвала Хафса. – Тужься, дорогая. Выталкивай ребенка наружу!

Роженица пробормотала что‑ то нечленораздельное, слабо хватаясь за Давуда и поворачивая голову, чтобы посмотреть в глаза Сулейману.

– Ребенок важнее меня, любимый. Пожалуйста, помоги ему появиться на свет… – с трудом прошептала она.

Сулейман коснулся губами ее щеки, но ничего не ответил, он отчаянно старался сдержаться от проявлений своего горя.

⇐ Предыдущая 17 18 19 20 212223 24 25 26 Следующая ⇒