Благодарность 1 страница

Глава 87

Сулейман по‑ прежнему сидел на бревне рядом со своим верным великим визирем; он с неослабевающей ненавистью смотрел на ичоглана, который покачивал на руках мертвого янычара. Наконец он положил руку на плечо Ибрагима и с трудом поднялся на ноги.

Ибрагим поцеловал его руку и, глядя ему в глаза, снял с пояса кинжал. Он протянул его Сулейману и слегка кивнул, когда Сулейман обхватил рукоятку, инкрустированную драгоценными камнями, и потянул кинжал к себе.

Заглушая шум дождя, Сулейман грозно закричал:

– Давуд! В мой шатер! Живо!

Давуд отер с глаз дождь и слезы. Кровь и грязь покрывали его лицо, бритую голову и одежду. Он долго сидел на корточках, склонившись над мертвым другом. Услышав зов Сулеймана, он поцеловал Халима в последний раз, встал и медленно побрел к султанскому шатру. Сулейман шагал не оборачиваясь. Давуду пришлось бежать, чтобы нагнать его.

Снова расплывшись в довольной улыбке, великий визирь пошел оценивать потери, понесенные янычарами после ночной вылазки защитников Вены. Время от времени в отдельных местах еще вспыхивали схватки.

Давуд откинул полог шатра и вошел. Султан стоял посередине и гневно смотрел на своего ичоглана, крепко сжимая под кафтаном рукоятку кинжала. Давуд подошел ближе; он, видимо, не видел причины бояться. На ходу он продолжал вытирать слезы, которые продолжали литься у него из глаз. Он протянул было руки, собираясь обнять любимого, но вдруг заметил гневное лицо султана и замер.

Ичоглан был в замешательстве.

Сулейман продолжал молча смотреть на Давуда в упор. Глаза его, казалось, проникали в самый мозг ичоглана, пытаясь разгадать хитроумный замысел, который тот вынашивал, чтобы вырвать из его объятий Хюррем. Наконец, он заговорил дрожащим от гнева голосом:

– Я доверял тебе всем сердцем. У тебя было много возможностей убить меня, Давуд… или, может быть, лучше называть тебя Дариушем? Почему ты не осуществил свой замысел в туннелях под Веной? Тогда ты бы мог умыкнуть свою… милую Александру.

Давуд отпрянул и покачал головой.

– Ты держишь меня за дурака?! – заревел султан, грубо хватая Давуда за шею и швыряя его на землю.

Ичоглан упал с глухим стуком и застыл в неподвижности, лишившись дара речи. Не обращая внимания на больную ногу, Сулейман бросился на Давуда, пригвоздив того к земле. Давуд ахнул; воздух вышел из его легких. Не переставая давить на него своей тяжестью, Сулейман извлек из складок кафтана кинжал и приложил его острие к обнаженной шее Давуда.

– Мой султан, мой любимый! – с трудом прошептал Давуд, почувствовав укол.

Сулейман ненадолго замер и бросил изумленный взгляд на лежащего под ним человека. Давуд не пытался бороться с верной смертью.

– Почему ты не защищаешься? Или твоя трусость равна твоему коварству? – презрительно спросил он.

– Я не понимаю, господин. За что ты так разгневался на меня?

– Ты отрицаешь, что моя Хюррем – твоя любимая Александра?

– Нет, – почти неслышно ответил Давуд.

– Ты отрицаешь, что поступил ко мне на службу, чтобы украсть у меня мою единственную любовь?

– Нет, господин, – выговорил Давуд; глаза его снова наполнились слезами.

– Тогда ты сам накликал на себя смерть за измену и предательство! Ты сам себя казнил!

Давуд лежал застыв, ожидая, что лезвие вот‑ вот проткнет ему глотку. Его господин сказал правду; возможно, он в самом деле заслужил смерть за то, что лелеял свою мечту. Острие медленно входило ему под кожу. Дариуш снова брел по сожженным улицам Львова, неся любимую на руках. Он снова целовал ее – один‑ единственный раз – среди языков пламени в горящей кузнице. Вдруг он вспомнил об Ибрагиме. «Ибрагим! Он, собака, как‑ то все разузнал… Я собирался увезти Александру из Топкапы, но все изменилось с той ночи в теплых водах источника в Эдирне. И после того, как меня не станет, Ибрагим постарается поскорее отправить к Аллаху двух самых моих любимых людей, чтобы получить власть, к которой он так стремится». Печаль сменилась у Давуда обжигающим гневом. Он сжал кулак и с силой стукнул султана по больной ноге, одновременно выставляя левое колено и ударяя его в нежный пах.

Сулейман пошатнулся; кинжал выпал из его руки. Давуд подхватил кинжал на лету, оттолкнул Сулеймана вбок и тяжело навалился на него. Он ловко занес кинжал и прижал его острием к горлу самого Сулеймана.

– Охрана! – проревел султан, извиваясь под ичогланом.

Давуд прижал руки султана к земле.

– Они тебя не услышат, господин, из‑ за дождя, взрывов и суматохи, – примирительно заговорил он, приблизив лицо к лежащему под ним человеку. Он заглянул в черные глаза, которые находились совсем рядом.

Гнев душил Давуда, но глаза его наполнились слезами. Они орошали лицо Сулеймана.

– Господин мой, мой султан, мой любимый! То, что ты говоришь, когда‑ то было правдой. Я действительно поступил к тебе на службу в надежде вырвать, выкупить Александру из гарема. Но тогда я еще не знал, что она и есть твоя Хюррем. Когда я выяснил, что наши любимые – не две женщины, а одна, мой разум пришел в замешательство, и я опечалился. Но, господин, с тех пор я многое понял, в том числе и о себе самом, и рана, терзавшая мою душу, затянулась. Господин мой, я понял, что люблю тебя.

Сулейман перестал вырываться и застыл на месте. Давуд продолжал шептать:

– Сулейман, я всегда буду любить Александру, но не больше, чем люблю твои ласки и твою любовь. Когда я выяснил, что мы с тобой любим одну и ту же женщину, мой путь и моя цель в жизни навеки изменились. Я знаю, что никогда не увижу и никогда больше не прикоснусь к девушке из моего детства; но, любя и почитая тебя, я как будто продолжаю любить и почитать ее. Я знаю, что ты любишь ее всем сердцем и с тобой она совершенно счастлива.

Сулеймана его слова словно заворожили.

– Давуд…

– Ш‑ ш‑ ш! – прошептал ичоглан, поднося к губам султана окровавленный палец. – Сулейман, ничто не уменьшит мою любовь и страсть к тебе. Знай, что через любовь и страсть к тебе я удовлетворяю мою любовь к Александре.

Давуд поднялся и сел, скрестив ноги, а затем помог Сулейману подняться. Он достал кинжал и снова вложил его в руку султана. Сидя молча, он наблюдал, как его султан смотрит на кинжал, а затем снова ему в глаза. Он сидел неподвижно и когда Сулейман положил руку ему на голову и прижал ее к своей груди, Давуд закрыл глаза. Кинжал снова очутился у самого его горла.

Он затаил дыхание.

Глава 88

Хюррем подавленно лежала на диване в темноте своих покоев. Целый месяц у нее гостила Марьяна, но теперь и она покинула дворец, уехала из Стамбула, вернулась к своей жизни. Недели, проведенные с подругой детства, подарили Хюррем много радости, но вместе с тем и много печали. Ей показалось, что мир вокруг нее рушится. Ее мечты и планы при пробуждении теперь поглощали мысли о Сулеймане и Дариуше. Она любила их обоих с такой страстью, что глаза ее наполнялись бессильными слезами. Если ее господин когда‑ нибудь узнает… Дариуш наверняка погибнет от его руки. Снова и снова она принималась плакать, не в силах совладать со смятением и страхом. Голова раскалывалась от тяжелых мыслей. Она не знала, что принесет ей будущее. В то же время ее охватывал страх при мысли о растущей власти Ибрагима. Она боялась за жизнь и безопасность своего султана. Пройдет совсем немного времени, и их обоих заберут у нее… Дариуша она лишится во второй раз, и ей будет намного больнее.

Значит, она сама должна что‑ то предпринять.

Она закуталась в теплую накидку и выбежала во двор, на холод. Пробежав между колоннами и поднявшись по лестнице, она направилась во двор валиде‑ султан.

Хафса знает, что делать!

Положив руку на большую деревянную дверь, собираясь распахнуть ее, она вдруг остановилась.

«Нет, никто за этими стенами не должен ничего знать. Если я разоткровенничаюсь, я подвергну опасности любимого и лишь ускорю его смерть».

Хюррем без сил опустилась на пол в темном коридоре. Горе и неуверенность снова завладели ею, и она жалобно заплакала.

Глава 89

Сулейман не убирал кинжала от подбородка Давуда.

– Хюррем известно о твоих намерениях?

– Нет, господин… последний раз, когда она меня видела… десять лет назад… я, раненный стрелами, упал на львовской площади, – прошептал Давуд, по‑ прежнему не открывая глаз.

Сулейман сидел молча, разглядывая человека, находящегося всецело в его власти. Густые каштановые ресницы отбрасывали тень на высокие скулы. Широкие брови, лоб и щетина на обритой голове были покрыты кровью и грязью. Пухлые губы слегка дрожали. Даже в своем жалком состоянии, за несколько секунд до смерти, Давуд оставался красивым.

Сулейман посмотрел на клинок; на острие блеснула капелька крови из шеи Давуда. Кожа под подбородком ичоглана слегка разошлась, но артерии еще не были задеты; рана касалась лишь наружной плоти, как те, что он получил во время обвала в туннеле или на поле битвы. Сулейман ласкал взглядом острый клинок и, быстро приняв решение – способность, которая сделала его самым страшным и самым влиятельным человеком на земле, – отдернул его.

Длинная прядь волос, отрезанная от виска Давуда, упала на землю. Сулейман склонил голову ичоглана вправо и снова занес кинжал, отрезав еще одну прядь у самой кожи.

– Ты больше не мой ичоглан. Ты больше не мой раб.

Давуд открыл глаза и посмотрел на своего господина в упор:

– Сулейман, я живу на земле для того, чтобы служить тебе и любить тебя. Если ты откажешь мне в этом, я не желаю больше жить.

Лицо Сулеймана разгладилось; он выронил кинжал.

Долго он сидел молча, погрузившись в раздумья.

– Быть посему, – едва слышно прошептал он, – но ты будешь служить мне не как мой раб, а как мой друг.

Он заключил Давуда в объятия и прижался щекой к его окровавленному лицу. Они мягко покачивались, лаская друг друга. Наконец Сулейман прошептал:

– Прости меня, друг мой. Прошу, прости меня за то, что я сегодня сделал. Ты пожертвовал всем ради того, чтобы быть рядом со мной. По сравнению с твоей жертвой и я сам, и все, к чему я стремлюсь, кажется мелким и жалким…

Давуд молча коснулся губами шеи Сулеймана и крепче прижал его к себе. Они много часов провели в объятиях, утешая друг друга.

Шум снаружи утих; взошло солнце, осветившее ужасы прошедшей ночи. Дождь шел по‑ прежнему, но его капли уже не так громко барабанили по шкурам шатров. Когда муки голода наконец овладели ими, Сулейман и Давуд расцепили объятия.

Сулейман приблизил губы к самому уху Давуда:

– Давуд, Хюррем ни за что не должна узнать о твоем существовании. Пусть думает, что ее возлюбленный погиб. Иначе кто угодно получит право убить и тебя и ее. Для того чтобы вы оба умерли, не нужно даже доказательств того, что вы с ней продолжали видеться…

– Понимаю, – ответил Давуд, проводя рукой по плечу Сулеймана.

Они вышли из шатра, обняв друг друга за талию. Давуд распахнул полог, и они остановились на пороге, осматривая лагерь. Несколько сот палаток, стоявших ближе всего к Вене, превратились в клочья, которые разносил утренний ветер. Между кострами лежали тела убитых янычар – их было не меньше двух тысяч. Гневные крики оставшихся в живых эхом разносились по долине; янычары готовились к мести.

Сулейман осмотрелся по сторонам и затем заговорил, вкладывая в слова оставшиеся чувства:

– Сегодня, мой… мой истинный друг, мы возьмем Вену! Ее обитатели дорого заплатят за ночную резню!

Давуд покорно кивнул и жестом велел Сулейману подождать его. Сам он направился к котлам с пилавом, которые в армии янычар исполняли роль полковых знамен. Когда он вернулся с полным блюдом, в шатре султана уже собрались военачальники, которые обсуждали предстоящие планы с султаном, великим визирем и князем Запольяи. Ибрагим гневно покосился на Давуда. Давуд тоже больше не скрывал ненависти к Ибрагиму; он откровенно нахмурился, глядя на него. Затем подсел к Сулейману и протянул тому блюдо.

– Верблюд! Я вижу, ты от страха растерял все свои волосы! – вдруг рявкнул Ибрагим.

Сулейман жестом привлек внимание великого визиря к карте, разложенной перед ними на траве.

– Мы воспользуемся нашим численным превосходством и ворвемся в город. Теперь их слабое место – зияющая дыра в том месте, где раньше находились Коринфские ворота. Первыми пойдут пехотинцы. Они задавят врага количеством. Как только сопротивление врага будет сломлено, в город войдут наши элитные войска, янычары. Они уничтожат каждого десятого.

Ибрагим кивнул, запустив руку в блюдо с пилавом, стоящее перед Сулейманом. Давуд подивился такой наглости, но Сулейман ничего не сказал. Он продолжал:

– Я знаю, что наше войско понесло тяжелые потери – и от рук врага, и от непогоды, и от свалившихся на нас болезней. Предлагаю премию в одну тысячу серебряных акче каждому за службу.

Паши, в том числе Ибрагим, изумленно посмотрели на Сулеймана.

– Но, мой султан, – возразил один из пашей, – янычары воюют ради славы; кроме того, каждый из них знает, что смерть на ратном поле обеспечит им вход во дворцы Аллаха. Они также получают больше чем достаточно, собирая трофеи после победы…

– И тем не менее передайте солдатам, что всем хорошо заплатят за участие в этой кампании.

– Благодарим тебя, Тень Бога, – сказал паша, когда все встали, собираясь пойти к своим солдатам.

Ибрагим смотрел им вслед, а затем снова обернулся к Давуду и метнул на того гневный взгляд. Сулейман положил руку на колено Ибрагима и сказал:

– О великий визирь, из‑ за раненой ноги я не смогу лично повести воинов на штурм. К победе их придется вести тебе, я буду наблюдать за битвой отсюда.

Ибрагим встал и поклонился султану, а затем, не говоря ни слова, вышел из шатра.

Через два дня все было готово к штурму. Двести тысяч османов и венгров собрались под стенами Вены. Сулейман сидел у входа в свой шатер, а Давуд оборачивал его больную ногу бинтом, пропитанным бальзамом. С первыми лучами солнца, восходящего над Земмерингом, пехотинцы с оглушительными воплями ринулись на приступ. Их сотнями косили аркебузиры и лучники, стрелявшие с крепостных стен. С флангов палили пушки, ядра разрывали ряды янычар. Тех, кого не убили орудия, приканчивали венские пикинеры. За первой волной пехотинцев последовала вторая, затем третья. Сидя рядом с Давудом, Сулейман наблюдал, как его воины тысячами падают на землю. Их топтали ноги тех, кто бежал следом. Штурм продолжался четыре дня без перерыва. Вся долина наполнилась трупами. Росли горы убитых под стенами древней Вены…

Идущие на штурм перебирались через трупы своих павших товарищей.

Сулейман продолжал наблюдать развернувшуюся перед ним сцену. Горы трупов продолжали расти, а Вена горделиво стояла, сдерживая натиск. Ибрагим все время находился в самой гуще событий. Вдруг атака захлебнулась, и воины побежали. Побледнев от смертельного ужаса, султан вскочил. Огромные массы солдат беспорядочно отступали с поля боя. Они бежали по долине, перебираясь через трупы своих погибших братьев и лошадей. Янычары возвращались назад, в лагерь.

Ибрагим что‑ то неистово вопил, приказывал и хлестал плетью, но на него не обращали внимания. Он разворачивал коня то туда, то сюда; потом достал пистоль и грозил тем, кто посмел ослушаться его. Но и он тоже, как Сулейман в Пеште, утратил власть над отборными войсками.

Сулейман сел на землю и наблюдал за отступлением. Те, кто первыми добрались до лагеря, немедленно покидали шатры и грузили свое добро на ревущих верблюдов. Грохот отступления эхом прокатился по всей долине. Сулейман невозмутимо смотрел на город, которому удалось отразить нападение самой могущественной из всех существующих армий.

Планам Тени Бога на Земле помешали тучи над Австрией, извергавшие непрекращающиеся дожди.

До конца дня и всю ночь Сулейман молча сидел на земле. Он наблюдал за тем, как его солдаты разоряют лагерь и исчезают из долины. Ближе к вечеру к нему подсел великий визирь; он недоверчиво качал головой.

– Не бойся, друг мой, – сказал Сулейман, взяв его за руку. – Скоро мы вернемся сюда и сотрем Вену с лица земли. О существовании города забудут… как и о нашем сегодняшнем позоре!

Великий визирь посмотрел в глаза султану и неуверенно кивнул.

Глава 90

Хюррем сидела сбоку от Хафсы и энергично писала на пергаменте, то и дело окуная перо в чернильницу. Валиде‑ султан пристально наблюдала за тем, как Хюррем сминает лист, бросает его на пол, а затем берет новый и снова начинает писать. Хюррем и Хафса много дней подряд совещались, писали и переписывали. Наконец, они остались довольны своим посланием. К концу четвертого дня пергамент отправили в дворцовую канцелярию. Писари переписали его каллиграфическим почерком и запечатали подписью Сулеймана Великолепного – Тени Бога на Земле. Затем из Топкапы вышли глашатаи; они громко зачитывали обращение султана на каждом углу и на каждой площади.

Услышав новости, город взорвался от радости.

Оживленно перешептывались рыбаки в порту. В кофейнях только и говорили, что о победах султана на севере.

– Вот увидите, когда наш султан во главе янычар через месяц вернется в Стамбул, будет великий праздник, – объявил какой‑ то купец.

– Говорят, после того, как по югу Австрии прокатилось наше войско, там не осталось ни одной живой души… Всех мужчин зарезали, а многие захваченные в плен красавицы уже продаются на Большом базаре! – воскликнул другой.

– Думаю, больше всех радуется князь Запольяи, ведь султан назначил его правителем Венгрии, – заметил третий, отпивая глоток крепчайшего кофе. – И еще ходят слухи, – он сдержанно хихикнул, – что в Вене открылось несколько кофеен в знак почтения к нашей страсти и к нашему превосходству.

– Нынешний год поистине стал очень удачным для нашего великого города… Вы слышали, уже назначили дату праздника, посвященного обрезанию сыновей Сулеймана?

– Да, друг мой; год в самом деле выдался удачным.

Намеки на правду, искусно вплетенные фавориткой и валиде‑ султан в текст султанского указа, уже через несколько часов вернулись за стены гарема. Хюррем, довольная, улыбнулась Хафсе и с курьером отправила весточку Сулейману, чтобы тот приготовился к пышному возвращению в свой любимый город.

Султану и самому не терпелось поскорее вернуться в столицу. Он величественно скакал на своем новом жеребце, то и дело кивая огромным толпам народа, которые радостно приветствовали его и взволнованно вопили.

Давуд шел рядом с его стременем вместе с другими телохранителями. Он следил, чтобы никто из них не видел распухшей ноги Сулеймана и ненароком не коснулся ее.

Процессия долго двигалась по бульварам и остановилась у Айя‑ Софии. Сулейман вошел в мечеть; Давуд не отходил от него ни на шаг. Он помог султану сесть на землю, поддерживая его на коврике, куда тот опустился для молитвы. Сам Давуд тоже прижался губами к полу и возблагодарил Аллаха за то, что они остались живы. Двадцать тысяч янычар лежали под главным куполом, и еще больше распростерлось в боковой и верхних галереях. Призыв муэдзина эхом разносился под высокими сводами.

Они провели много часов в молчаливой молитве и размышлениях.

Без звука Сулейман повернул голову и пристально посмотрел на Давуда. Он увидел, что по лицу его друга текут слезы и падают на молитвенный коврик. Сулейман долго смотрел на Давуда. Наконец тот обернулся к нему и открыл глаза.

– Благодарю тебя, – одними губами произнес султан.

Давуд с трудом кивнул, но Сулейман разглядел признаки неуверенности на лице друга. Он и сам гадал, что принесут грядущие дни в Топкапы.

Как только процессия благополучно прибыла за ворота Третьего двора Топкапы и скрылась с глаз подданных, два ичоглана помогли султану спешиться и отнесли его в личные покои. Давуд следовал за ним по пятам. Ичогланы передали султана двум черным евнухам, которые отнесли его в гарем, к фавориткам. Давуд остался у дверей, в толпе мавров. Путь дальше ему был заказан.

– Сулейман! – воскликнула Хюррем, которая ждала в коридоре Золотого пути. Она нежно поцеловала ему руку и крепко сжала ее, когда евнухи внесли его во Двор фавориток.

– Отнесите меня в хамам моих фавориток, – велел султан евнухам‑ носильщикам.

Хюррем, Гюльфем, Ханум и Махидевран последовали за ним в прохладную раздевалку. Женщины побледнели, заметив, как лицо их любимого исказилось от боли.

– Оставьте нас, – приказал султан евнухам и по очереди улыбнулся каждой фаворитке. Он посмотрел на Хюррем и залюбовался ее неувядаемой красотой. «Неужели ты в самом деле не догадываешься о том, что твой первый любимый стоит в нескольких шагах от моих покоев? Нет, для этого ты слишком умна».

Хюррем опустилась на колени у ног Сулеймана и улыбнулась своему господину. Он протянул руку, и она нежно прижала ее к своей щеке. Гюльфем и Ханум распахнули полы его кафтана и дружно ахнули, увидев под шелком и дорогим шитьем грязные, окровавленные бинты.

Сулейман поморщился от боли, схватившись за ногу и прикусив губу. Женщины закричали; слезы выступили у них на глазах.

Бережно, медленно они сняли со своего господина верхний кафтан и помогли ему размотать повязки. От бинтов пахло смертью; они прилипли к коже. Гюльфем заохала, но руки ее ловко принялись отделять от кожи куски задубелых повязок. Увидев почерневшую ногу Сулеймана, она горько заплакала. Все поняли, что Сулейману очень больно. Грудь его запала, нижние ребра торчали. Все его тело покрывали шрамы и кровоподтеки. Мучнистого цвета, отекшая нога перепугала фавориток. Они медленно отвели Сулеймана в главный зал хамама. Усадив его на мраморную плиту посередине, они полили его подогретой водой и стали нежно смывать с него грязь и запах смерти.

Слезы навернулись на глаза Махидевран, когда она провела губкой по раненой ноге Сулеймана. Она осторожно погладила ее и хотела было вычистить грязь из‑ под ногтей на его ногах. Сулейман невольно вскрикнул: острая боль пронзила ногу. Махидевран застыла от страха. Когда султан лег на мраморную плиту, а фаворитки окружили его, Хюррем осмотрела его бедро и пах. Она ощупала его мужское достоинство и мошонку. Озабоченно заглянула ему в глаза. Сулейман в ответ лишь улыбнулся:

– Не волнуйся, дорогая. Через несколько недель отдыха мой меч снова будет готов ко всему, что ты предложишь.

Хюррем печально улыбнулась. Махидевран нахмурилась и сжала палец на ноге Сулеймана, отчего он снова поморщился.

Женщины продолжали ухаживать за своим господином, покрывая его тело слоями лечебной грязи, травами и бальзамами. Затем они велели евнуху принести кальян, чтобы уменьшить боль их султана.

Сулейман не выходил из гарема почти три луны; он радовался нежности и ласковым прикосновениям четырех женщин. Каждый день они заботливо мыли и очищали его тело; покрывали его сладко пахнущими припарками и угощали изысканным мясом и сладостями. Кальян всегда находился рядом с ним. Вскоре султан пошел на поправку. Наконец он смог ходить без посторонней помощи и стал гулять по двору, к нему вернулся здоровый румянец. Почти все вечера он проводил в тихих беседах с Хюррем и Хафсой. Ничего от них не скрывая, он находил успокоение в их словах утешения и мудрости.

К восходу первой летней луны к султану вернулось хорошее расположение духа. Он начал выходить за пределы гарема.

– Солнце ярко сияет, несмотря на мрак прошедшей зимы, – сказал он Хюррем. – Пожалуй, сегодня я поеду на охоту. Может быть, мне удастся подстрелить оленя, который украсит наш сегодняшний пир.

– Возьмешь ли ты с собой своего ичоглана Давуда? – спросила Хюррем.

Сулейман резко обернулся и посмотрел на нее в упор.

– Почему ты спрашиваешь? – с трудом проговорил он.

Хюррем покраснела и потупилась.

– Ты сам говорил, господин… – запинаясь, начала она. – В своих письмах ты не раз замечал, что он дарит тебе утешение после гибели Тугры. Только и всего, господин.

Сулейман пристально смотрел на нее. Она по‑ прежнему не поднимала головы. Он поднял пальцами ее подбородок и посмотрел ей в глаза:

– Тюльпан мой, Давуд больше не мой ичоглан. Мне больше не требуются его услуги в этом качестве.

– Вот как, – с невозмутимым видом произнесла Хюррем. – Тогда пусть твоя охота будет удачной, мой любимый!

Сулейман наклонился к Хюррем и поцеловал ее в губы, пытливо глядя ей в глаза.

«Ты знаешь. Не можешь не знать… – Он продолжал смотреть на стоящую перед ним красавицу. – Но ты не должна ничего знать, мой тюльпан; иначе у меня не останется иного выхода и придется казнить моего… нашего… сладкого друга».

Султан быстро вышел, не смея обернуться к своей фаворитке и заметить слезы у той на глазах или какой‑ то другой знак, показывающий, что ей известно о существовании Дариуша и о том, как близко он находится к самому султану и к его гарему. Евнухи плотно закрыли за ним дверь.

Только тогда Хюррем заметила, как сильно дрожат ее руки.

Глава 91

Хафса стояла в прохладной тени у себя на балконе и смотрела сквозь резную решетку на террасу и дворцовый парк. Она мелкими глотками пила шербет, любуясь игрой солнечного света на мраморных плитах двора. Весной в ее дворе все расцвело, внизу пестрели тюльпаны. Услышав эхо шагов, она посмотрела, кто идет внизу, и улыбнулась, увидев Сулеймана, который вышел из‑ за колонны и поднялся на террасу. Он сел на краю фонтана, снял туфли и опустил ноги в воду. Большая рыба подплыла к нему из‑ за кувшинки и ткнулась в ногу. Хафса внимательно и с удовольствием слушала, как ее сын что‑ то мурлычет себе под нос. Голос у него был низкий и мелодичный. Прижав руку к груди и прислонившись головой к решетке, она радовалась счастью сына. Вот кто‑ то мелькнул за колонной… Хафса увидела Давуда. Тот подошел к Сулейману и сел с ним рядом. Валиде‑ султан, не переставая улыбаться, подумала: «Будь осторожен, красавчик. Дари моему сыну то, что он желает, но ради Хюррем…»

Ее отвлек шорох за спиной. Она быстро села на диван и отпила шербета.

– Не прячься в тени, как змея, – беззаботно проговорила она. – Я сразу чую твой мускусный запах, которым не обладает ни один из моих евнухов.

Ибрагим вышел из тени и направился на прохладный балкон. Сгорбившись на полу, он прислонился спиной к перилам и уставился на валиде‑ султан поистине змеиным взглядом. Хафса, делая вид, будто ничего не замечает, по‑ прежнему смотрела в парк, лаская края кубка губами.

«Я должна обращаться с этой коброй осторожно. Как мангуст. Я должна подыгрывать ему до тех пор, пока не буду готова к смертельному броску. Какое‑ то время придется играть по его правилам. Пусть думает, что он одержал надо мной верх…»

– Итак, Ибрагим, ты осмелился еще раз просить моего совета?

Великий визирь кивнул.

– Мы потерпели поражение в Вене, – заметила Хафса, – но Сулейман и Османская империя по‑ прежнему считаются самыми могущественными на земле.

Ибрагим молчал.

– Мустафе, сыну Сулеймана от Махидевран, уже пятнадцать лет; через месяц, после обрезания, он станет мужчиной. Янычары уже сейчас готовы носить его на руках… По‑ моему, его они любят больше, чем даже Сулеймана или… тебя.

– Он еще мальчик, а мальчиками легко управлять.

Хафса метнула на него пламенный взгляд и в гневе встала.

– Держи свои мерзкие губы подальше от Мустафы! Мой внук еще не испорчен такими, как ты.

– Да неужели? – насмешливо ответил Ибрагим. – Я знаю нескольких молодых янычар, которые пользуются его особым расположением; не обходит он вниманием и юношу, сына одного купца…

Хафса откинулась на диванные подушки.

– И все же пусть сам найдет свой путь в жизни и в удовольствиях. Ты красив, Ибрагим, не отрицаю, но тебе уже тридцать пять. Для него ты старик…

«У яда этого змея привкус мускуса. Он стремится достичь верховенства в том числе и в постели…»

Валиде‑ султан похлопала по сиденью рядом с собой, приглашая Ибрагима сесть на диван.

– Держись от мальчика подальше, и я дам тебе все, чего ты желаешь. Сулейман по‑ прежнему беззаветно верит тебе, но, если с ним что‑ то случится, Мустафе понадобится такой великий визирь, как ты, который будет руководить империей и продолжит его завоевания. Ты прекрасно все понимаешь! Так как ты не ведешь свой род от пророка Мухаммеда, тебе нужно семя дома Османов, чтобы по крайней мере было на чем основывать свои притязания.

Ибрагим кивнул, поглаживая свой гладко выбритый подбородок.

«Должно быть, считает, что очаровал и меня, – подумала Хафса, медленно распахивая халат и обнажая грудь. Она пристально следила, как Ибрагим попадается в ее ловушку и опускает лицо, чтобы поласкать сосок губами. – Он сладко соблазняет, но он подлый змей, который окончит свои дни на мусорной свалке! »

Ибрагим лизнул ее сосок – не спеша, смакуя. Затем спустил с плеча Хафсы халат и принялся за ее вторую грудь.

В глаза ему ударили лучи, идущие от огромного сапфира, висящего на цепочке между грудями. Он ласкал губами грудь и живот Хафсы, а она, откинувшись на подушки, продолжала мелкими глотками пить шербет. Когда Ибрагим добрался до средоточия ее женственности, завлекшего одного султана и давшего жизнь другому, Хафса глубоко вздохнула и стала ласкать свою грудь. Ибрагим развязал кушак на своем кафтане и сбросил его на пол. Затем, навалившись на валиде‑ султан, он проник в то место, откуда, как она точно знала, ему больше всего на свете хотелось бы появиться на свет. Он с силой снова и снова входил в Хафсу, а она позволяла ему делать с собой все, что он пожелает.

⇐ Предыдущая 15 16 17 18 192021 22 23 24 Следующая ⇒