Сьюзен Джонсон 18 страница

– Я просто увидел свет в твоем окне.

– Прямо из клуба?

Он ухмыльнулся.

– Нет, оттуда твое окно не видно.

Флора посмотрела на постель, потом на возлюбленного, вздохнула и промолвила:

– Ну, раз уж ты заглянул на огонек, так хотя бы дверную задвижку закрой.

Он направился выполнять приказ, по дороге с раздражением пьяно ворочая в голове не характерную для него по сложности мысль: «И как эта женщина умудряется, порой на одном дыхании, приманивать меня и тут же отпугивать, словно я раз за разом хватаю чашу с желанным горячим пуншем и вынужден раз за разом мгновенно разжимать пальцы, потому что излишне печет…»

Надежно закрыв дверь, Адам повернулся. Флора раскинулась на постели в позе опытной куртизанки. И сразу в нем поднялась волна злобы: какую школу надо пройти, чтобы вот так бесстыже раскиды‑ ваться?

Не дойдя до постели, он свернул к креслу и сел напротив кровати. Эрекция пропала. Адам уже упрекал себя за то, что нелегкая принесла его к этому дому и свет в окне подвиг на безумство. Но план дальнейших действий был ясен.

Последний хмель вышел из головы. Трезвыми глазами он смотрел на голую женщину, лежащую перед ним. Красива, игрива – и молча манит его взглядом, словно нимфа с картины Буше. Какое нежное розовое тело!.. Но на этом сходство с нимфой Буше заканчивается. У Флоры вид менее ангельский, более искушенный. Не кокетливая девственность, а прихотливая в страсти эгоистичная женственность…

– А знаешь, зачем я приехала в Саратогу? – сказала Флора, наблюдая за своим насупленным избранником, который лениво растянулся в кресле, стоящем ближе к изножью кровати. – Я приехала соблазнить тебя. Неужели мне действительно надо заманивать тебя в свою постель?

– Не надо.

– У тебя вид, словно тебе сейчас придется в прорубь сигануть, а не хочется.

– И все‑ то ты про мужчин знаешь.

– Никак ревнуешь? Можешь признаться, потому что я говорю без стеснения, что ревную тебя, и даже очень.

Адам вскинул глаза на нее и снова потупил взгляд.

– Ну, ревную! – выпалил он. – И от этого факта мне не уйти, не удрать, даже если галопом мчаться тысячу дней и ночей. Я хочу держать тебя в своих объятиях. Я хочу, чтобы никто не целовал тебя, кроме меня. Я томлюсь по наслаждению, которое я испытываю, когда обладаю тобой.

– Не ты один получаешь наслаждение, – мягко перебила его Флора. – И во мне живет точно такое же собственническое желание, как и в тебе. Не смотри на меня такими странными глазами. Тебе первому я говорю подобные слова.

– Если я гляжу странно, то прошу прощения, – сказал Адам. – Но я чувствую себя таким опутанным, таким… не своим. Как будто нарушена дистанция.

Он растерянно поводил глазами, избегая ее взгляда.

– Та самая дистанция, на которой ты держал всех прежних? – вкрадчиво спросила Флора, с лету понимая его косноязычные признания.

– Ты везде, – продолжал молодой человек усталым голосом. – В моих снах, на стекле витрин… В зеркале я вижу вместо себя – тебя. И я не уверен, что хочу… этого.

– Ты не уверен, что хочешь быть влюблен?

– Скажем так: я не уверен, что готов внести кардинальные изменения в свою жизнь.

Наконец он посмотрел ей прямо в лицо. В свете лампы поблескивал бриллиант заколки на его галстуке, переливались бриллиантики запонок и искрился сапфир на его перстне.

Только глаза Адама были тусклы в этот момент.

– А я ни в чем не раскаиваюсь и ничего не боюсь! – тихонько воскликнула Флора, легко подхватилась и спустила ноги с кровати. – Любовь не пугает меня.

Она встала и направилась к нему.

Пока девушка делала эти три‑ четыре шажка, Адам смотрел на нее с тревожным напряжением храброго человека, который видит, как что‑ то ползет к нему по траве, но не может понять, что это: ядовитая змея или просто уж.

– Боишься быть стреноженным? – насмешливо спросила Флора, опускаясь на колени перед ним. – О да, мой большой мальчик боится, что любовь вышибет его из привычной колеи.

– Сам не знаю, чего хочу, – произнес он. Ее близость возбудила его, он ощутил это по учащенности своего дыхания. И клял себя за эту машинальную реакцию.

А Флора тем временем положила руки на колени возлюбленного и раздвинула их.

– Что ж, во всем этом есть хотя бы одна прочная вещь, – мягко сказала она, ощущая боками тепло его бедер и сознавая, что он мог уже сто раз оттолкнуть ее, но не оттолкнул. – Эта действительно прочная вещь – наша с тобой дружба, – пояснила девушка, кладя руку чуть ниже его пояса. – Думаю, мы оба согласны в этом, – прошептала она и, кокетливо улыбаясь, высвободила из петли верхнюю пуговицу его панталон. Флора неспешно расстегнула и остальные пуговицы – все с тем же трепетным хладнокровием опытной в любви восточной гурии.

Адам тем временем крепко стискивал подлокотники кресла, дабы держать в узде свои разноречивые и бешеные импульсы.

От ее волос поднимался густой пьянящий аромат духов, прекрасные груди колыхались совсем рядом с его лицом. Оторви руки от подлокотников – и эти груди твои.

В голове Адама, полуосознанные, клубились быстрые мысли. Неужели это и есть любовь? Неужели эта загадочная амальгама странных чувств и есть любовь? И стоит ли лишаться свободы ради… ради того, без чего свобода теперь ничего не стоит?

Флора управилась с пуговицами, вытащила наружу сорочку и принялась стаскивать с Адама панталоны. Было приятно ощущать в паху и на бедрах ее теплые и ласковые прикосновения. Все философские спекуляции в голове молодого человека вдруг разом прекратились, как только его напряженный член очутился на свободе.

Что‑ то тяжелое выпало из кармана панталон и шлепнулось на пол. Флора тихо вскрикнула и шепотом спросила:

– У тебя пистолет?

Адам скосился на «дерринджер».

– Для слуг. На всякий случай, – тоном фальшивого равнодушия сказал он.

– Правду! – твердо приказала Флора.

– Колдуэлл дал в клубе.

– Зачем? – строго осведомилась Флора.

Адам нетерпеливо передернул плечами.

– У Колдуэлла приступ осторожности.

– С чего бы ему стать осторожным?

– А шут его знает, дорогая, – улыбнулся Адам и нежно мазнул пальцем по серьезной морщинке между ее вопросительно сведенными бровями. – Какие у тебя восхитительные жемчужные серьги! Мне нравится, когда на тебе ничего нет, кроме этих милых штучек.

Он наклонился к ней и, изогнувшись, нашел ее губы. Поцелуй был неторопливый, прочувствован‑ ный и такой упоительный, что Флора позабыла о лежащем на ковре оружии и о насилии – одном из неизбывных элементов жизни ее избранника. Впрочем, и Адам к тому моменту, когда он оторвался от ее губ, уже не вспоминал глупого Фрэнка Сторхэма, идиотски вторгшегося в клуб.

Сейчас она опустится на колени между его ногами… Это было ясно по особенной истоме в ее глазах – он имел случай видеть ту же истому в глазах других женщин и знал, что за этим следует.

В следующую секунду его член оказался словно в горячей печи. Она все умела. Ее язык и губы действовали правильно, а пальцы облегли добычу хоть и нежно, но с должной силой. Вдыхая идущие от ее волос волны жасминового аромата, Адам унесся в запредельные выси: больше не было Саратоги, спальни, были только губы, скользящие по его члену.

Флору возбуждало, что он так возбужден, что его член так огромен. Она чувствовала жар у себя между ногами. Кровь раскаленными иглами ходила по всему ее телу. И будоражило ощущение власти над Адамом. Сейчас она была его Евой, его единственной, и он легким постаныванием признавал ее абсолютную власть над ним.

Все это удесятеряло остроту наслаждения девушки. Она слушала ритм учащенного дыхания возлюбленного и то, как он тихо и коротко ухал, когда она вбирала его в себя до задней стенки горла. В эти моменты она нарочно задерживалась, и тогда его бедра неуловимо двигались на нее – он словно хотел невозможного: войти еще глубже в раскаленную печь ее рта. Каждое его довольное уханье заставляло Флору довольно, победно улыбаться про себя.

Он то гладил ее волосы, то ерошил их, то почти больно впивался в них. И эти полунепроизвольные ласки были упоительно хороши. Она повелевала им, он был как в сладостном капкане. Мой! Мой! Мой – и ничей больше!

Как вдруг Адам мягко отстранил ее голову.

– Погоди, я еще не все, – сказала она, поднимая на него почти обиженные глаза.

– Не могу и не хочу годить! – воскликнул он и подхватил ее на руки словно пушинку.

Адам отнес Флору на кровать и, не раздеваясь до конца, тотчас вошел в нее. Его тело явно истосковалось по ней, он не стал тратить время на то, чтобы дразнить, – вошел сразу и мощно и двигался с яростью, быстро и ритмично, как пароходный поршень.

Через минуту этой страстной гонки он как бы отчасти насытился и опомнился – и превратился из торопливого самца в настоящего любовника. Он опять стал самим собой – тем Адамом Серром, который при любых обстоятельствах, в любой обстановке и с любым настроением, голый, полуголый или только с расстегнутыми штанами работал членом с мастерством виртуоза. В любви он обладал искусством пианиста. Он знал, как двигаться: когда менять темп и глубину, когда входить нежно, а когда грубо. Он умел поцеловать женщину так, что у нее дыхание пресекалось и оргазм наступал от одного только поцелуя. Умел, без сопения и спешки, поцеловать и исследовать языком все тайные местечки на ухе женщины так, что она восходила к пику наслаждения от одной этой хитрой манипуляции. Умел правильно поцеловать сосок и даже куснуть грудь – интуитивно чувствуя, какую меру боли хочет женщина. Умел…

Впрочем, что перечислять! Он умеет все, снова и снова ревниво думала Флора, но в следующий момент уже забывалась в наслаждении. Как искусно он балансирует на грани нежности и грубости, на грани ласки и насилия. Вот мужчина, для которого член – лишь дополнительное приспособление для любви, ибо женщину до экстаза он может довести одними ласками и эротическим разговором. Однако это «дополнительное приспособление» Флоре очень нравилось, и она радовалась, что оно существует.

Все дальнейшее было вихрем ощущений, из которого мало что запоминается, но после которого остается упоительное чувство легкости и блаженства…

Прощаясь, Адам вдруг шепнул ей в ухо:

– Я начинаю думать, биа, что подобное безумие и есть любовь. – Он быстро поцеловал ее и, бросив короткое: – Увидимся в восемь, – быстро вышел на цыпочках из комнаты.

Флора, ошарашенная всем, что произошло этой упоительной ночью, вернулась в постель – и тут же заснула.

После быстрого завтрака в обществе Люси Адам вышел из отеля.

В ожидании, когда к парадному входу «Кларендона» подадут экипаж, граф размышлял над тем, каким должен быть следующий шаг в отношениях с Флорой.

Разумеется, его брак был главнейшим препятствием к созиданию чего‑ то основательного, долговременного. Устроить быстрый развод в Монтане ничего не стоит. Однако католичка Изольда не примет этот документ всерьез. Католическая церковь и французский закон не признают развода. Адам в достаточной степени знал супругу, чтобы понимать: после монтанского одностороннего развода она будет продолжать воспринимать его как мужа, то есть, не претендуя на близость, станет мучить его и изводить материальными и прочими требованиями. Главным козырем в ее игре будет Люси.

Таким образом, с Изольдой полумеры не пройдут. С ней следует разделаться раз и навсегда. И самым эффективным способом будет церковная аннуляция брака.

Легко сказать, труднее сделать… Надо потратить достаточно нервов, денег и сил. «Аннуляция брака». Эти слова окатывали холодной водой. В них была какая‑ то пугающая окончательность. Он станет свободен, то есть совершенно свободен отдать свою свободу Флоре. До сих пор он норовил сохранить свой негодный брак. То ли как стену, за которой его не достанет никакая другая женщина, то ли по какой‑ то более благородной, глубинной причине – ведь он, в том числе и по семейным традициям, был убежден в святости брака, в том, что венчание налагает обязанности на всю жизнь. Впрочем, раздельное житье с Изольдой было так удобно, что он мог не думать о разводе просто из лени: как говорится, от добра добра не ищут. Готов ли он теперь к такому решительному шагу, как формальный развод? Готов ли он оголить себя, сняв доспехи неудачного брака?

Созрел ли он для того, чтобы передать свою недавно обретенную свободу в чьи бы то ни было руки, даже в руки любимой Флоры? Ведь Флора потребует верности. А способен ли он покончить со всеми приключениями на стороне? Он добровольно не изменял ей на протяжении нескольких недель. Но, когда у него появится обязанность хранить верность – как он поведет себя?

Тут подали экипаж.

Адам широко улыбнулся кучеру:

– Доброе утро, Монти. Экий ты свежий! Приятно видеть в столь ранний час неизмятого и бодрого человека.

– Кой‑ кто ночами спит, господин граф, – насмешливо отозвался работник с ранчо Адама, взятый на другой конец страны в качестве кучера.

– Добрая привычка, – со смехом сказал Адам, забираясь на сиденье. – Надо бы и на себе попробовать. Давай на Франклин‑ сквер, номер десять.

Не проехали они и квартала по саратогскому Бродвею, как Адам крикнул: «Стой! »

– Забыли что? – спросил Монти, останавливая экипаж и поворачивая к тротуару.

– Просто минутку хочу подумать.

Надо ли прямо сейчас телеграфировать Джеймсу, чтобы тот начал процедуру аннуляции брака? Адам был в замешательстве. На что решиться?

Тупо уставившись в спину Монти, он продумывал этапы борьбы с Изольдой. Переговоры с Ватиканом затянутся. Жена будет делать все возможное и невозможное, дабы помешать ему. Тут сомневаться не приходится: она такая же жадная, как и все остальные члены ее аристократической семейки. Изольда и полчище ее адвокатов – конечно же, лучших в Европе – постараются выжать из него максимум долларов. Чем сговорчивее он будет, тем быстрее она отпустит его на свободу.

С другой стороны, если борьба с Изольдой затянется на годы, то спешить с телеграммой Джеймсу необязательно. Несколько дней не сделают погоды. Стало быть, сегодня утром можно избавить себя от резких движений, оставив время подумать на досуге.

Сейчас, после восхитительной ночи Флора кажется венцом творения, самой желанной в мире женщиной… но посмотрим, что ты станешь думать к середине дня… или завтра…

Очень трудно сменить ничем не ограниченную независимость на покорность жене.

Однако так ли обязательно покоряться жене? Да и вообще, нужна ли ему новая жена? Адам тяжело вздохнул, потом медленно задрал подбородок и как‑ то неодобрительно прищурился на солнце. Лучше ничего не решать сгоряча. Поживем – увидим.

– Ладно, Монти, давай… на Франклин‑ сквер.

Воспоминания о перипетиях прошлого или, сказать точнее, почти прошлого брака загасили вдруг вспыхнувшее желание вступить в новый.

Адам поудобней устроился на мягком кожаном сиденье, и его мысль пошла знакомыми кругами. Жениться или не жениться? Сохранить Флору или нет? Если он не предложит ей руку и сердце – чем это кончится? Расставанием?

Он ругнулся про себя. Такие колебания не были характерны для него, человека решительного во всем. Сейчас бы хороший бокал коньяка! Без выпивки тут не разберешься!

Экипаж уже поворачивал на улицу, ведущую к Франклин‑ сквер, когда Адам вдруг привскочил на сиденье и хрипло приказал возничему:

– Завернем‑ ка сперва на телеграф, Монти! – Кучер натянул поводья. Когда кони остановились, Монти повернулся и уставился на хозяина.

Под его суровым испытующим взглядом Адам расхохотался:

– Нет, Монти, я совершенно трезвый. Возможно, немного не в своем уме и буду жалеть о том, что я сотворил сегодня утром, но будь что будет… Итак, дружище, вначале телеграф, а Франклин‑ сквер – потом. И поздравь меня. Я женюсь.

– И то дело, – спокойно отозвался Монти Блейр. Как человек воспитанный, он полагал неделикатным напомнить хозяину, что у него уже имеется одна жена, хотя на ранчо никто не хотел возвращения Изольды, да и не верил в него. А коль скоро господин граф заговорил о новой женитьбе, то невеста не иначе как эта рыжая из Англии. После того как она гостила на ранчо и так откровенно крутила любовь с хозяином, слуги и работники много судачили о ней и гадали, как скоро она вернется и вернется ли вообще.

– Да, это дело, – со счастливой улыбкой сказал Адам. – Конечно, если леди Флора даст согласие стать моей женой. Надо оповестить Джеймса о перемене в моей жизни.

– Не думаю, что он удивится, – пробормотал Монти.

Он мог позволить себе такой фамильярный ответ: хозяина он возил при случае уже лет десять, видел, как Адама силком загнали под венец, насмотрелся на Изольдины фортели. Монти было тошно глядеть, как «французская сучка» тешится над мужем, как гнет его и ломает, а он все уступает и уступает, проявляя чудеса терпения.

– Надеюсь, леди Флора будет другой, – лаконично прибавил Монти. – Поздравляю, хозяин.

– Спасибо, Монти, – сказал Адам. – У меня чертовски хорошее настроение. – В глазах у него действительно сверкало безумное веселье. – Я полагаю…

Флора поджидала Адама на крыльце тетушкиного дома. Как только его экипаж появился из‑ за угла, девушка бросилась ему навстречу. Выглядела она свежо и очаровательно: легкое муслиновое платье, маленькая соломенная шляпка в форме чепчика.

Адам спрыгнул на тротуар, подсадил Флору в экипаж и сел напротив.

– Не хотела будить Сару, – пояснила она. – Если коляска подъехала бы к дому, стук копыт и колес могбы разбудить ее. А она по утрам любит понежиться в постели.

– Вот почему ты в такой ранний час сидела на ступеньках, как безутешная сиротка, – шутливо сказал Адам. – Очаровательная прелестная сиротка.

И, презирая условности, рискуя поднять волну сплетен, он вдруг подхватил Флору и усадил к себе на колени.

Но она и не подумала конфузиться или сопротивляться, только счастливо рассмеялась.

– Поцелуй меня, – приказал Адам, лукаво щурясь.

– Нас выгонят из города, дорогой! – воскликнула девушка, с деланным испугом оглядываясь по сторонам. – Нельзя вести себя так вызывающе в открытой коляске!

– Ах, ты скромница! – рассмеялся Адам и на мгновение приник губами к ее губам. Даже в своем нынешнем приподнятом бесшабашном настроении он помнил, что до конца забываться не стоит. Настоящий публичный поцелуй может вызвать скандал, а скандал ему ни при каких обстоятельствах не нужен. – Пусть выгоняют! Все равно я долго в Саратоге не задержусь. Еду вместе с тобой.

– Ах, как здорово! Когда?

– Через день‑ два я покончу со всеми делами – и можем ехать.

– Замечательно! Божественно!

– Погоди, это только начало. Я нынче решил радовать тебя на каждом шагу, – сказал Адам, посмеиваясь. – Сейчас в программе восхитительная форель у Джорджа. Уверен, ты язык проглотишь.

Когда‑ то Джордж Грам зарабатывал себе на хлеб проводником в горах Адирондака. Там, на привалах, впервые попробовал стряпать для нанимателей. И как‑ то незаметно вошел во вкус поварского дела, собирая рецепты и учась у тех из своих клиентов, кто хоть немного разбирался в поварском искусстве. Затем работал поваром в гостинице золовки. Мало‑ помалу слава его росла и кончилось тем, что он открыл свой ресторанчик на берегу озера Саратога.

Потомок мулата и индианки, Грам устроился по‑ мусульмански: имел пять невенчаных краснокожих жен. На этом его сходство с восточным пашой кончалось. Своих жен он не запирал в гареме, а бесстыже эксплуатировал: они работали у него официантками, что значительно снижало расходы по содержанию заведения. Невзирая на астрономические цены, летом от посетителей отбоя не было – все гурманы норовили отведать стряпни талантливого в своем деле Джорджа Грама… ну и, конечно, поглядеть на его жен и поахать насчет того, как удачливый ресторатор дерзко попирает все нормы морали.

Флору и Адама приветствовали на пороге все пять жен Джорджа – во главе с приветливо улыбающимся супругом.

– Расхвалил Флоре вашу бесподобную форель, – сказал Адам. – Она горит желанием отведать. Спасибо, что пошли мне навстречу и открылись в столь ранний час. В Саратоге так трудно найти место, где можно побыть в уединении…

Еще шире расплываясь в любезнейшей улыбке, богатый и независимый ресторатор с нагловатой фамильярностью заметил:

– Все зависит от того, сколько уединения вы желаете.

Очевидно, он не привык церемониться с подружками своих клиентов, потому что его следующая реплика несколько шокировала Флору.

– Ваша вторая жена? – спросил Джордж, поведя бровью в ее сторону.

Адам не вспылил, принял это как шутку и рассмеялся.

– Мы пришли сюда как раз для того, чтобы обсудить вопрос, пойдет ли она за меня замуж. Мы сядем за столик на террасе, прямо у воды, чтобы дама могла выкинуть меня в озеро, если очень рассердится. А впрочем, если вы поторопитесь и быстренько принесете что‑ нибудь вкусненькое, она, не исключено, сменит гнев на милость.

– Могу дать пару‑ тройку советов касательно того, как ладить сразу с несколькими женами.

– Ах, Джордж, куда мне до тебя. Я и с одной‑ то едва справляюсь! На двух дипломатии не хватит. А при трех я бы на пятый день застрелился… Принеси нам, пожалуйста, шампанского. Я понимаю, что еще рано, но у нас сегодня особенный день – мы празднуем большое событие.

Адам подхватил Флору под руку и повел на террасу. Когда молодые люди оказались одни за маленьким столиком с белоснежной скатертью, им целую минуту не хотелось ни о чем разговаривать. Они просто смотрели друг на друга и улыбались. Было так замечательно, словно они двое во всей вселенной, а вселенная так прекрасна, так тепла и уютна…

– Извини Джорджа, – наконец сказал Адам. – Он не хам. Мы давние друзья, и он позволил себе немного пошутить.

– Конечно, я прощаю. Сегодня день всепрощения. Я неслыханно, невероятно счастлива.

– Я уже дал Джеймсу телеграмму с просьбой начать хлопоты касательно бракоразводного процесса. И мне нужно будет непременно встретиться с твоим отцом, когда я вернусь в Монтану. Поэтому тебе непременно надо ехать со мной.

Адам говорил спокойным тоном, но было заметно, что он сильно волнуется и каждая фраза этого монолога далась ему с огромным трудом.

– Ты меня любишь? – спросила Флора.

– Должно быть, – ответил молодой человек и тут же поправился: – Да, люблю. – Затем он издал легкий вздох и добавил с искренним простодушием: – Я не уверен насчет любви потому, что я никогда по‑ настоящему не любил. Но могу сказать точно: я безумно скучал по тебе, когда мы расстались. И сейчас я хочу жениться на тебе, чтобы больше никогда не разлучаться. Для этого надо хорошенько повертеться: аннулировать брак в Ватикане непросто, понадобятся деньги. Изольда и ее семья – я их аппетиты знаю! – три шкуры с меня сдерут, прежде чем отпустят на волю. Они своего не упустят, выжмут все, что смогут. Эта многомесячная борьба, скажу честно, меня пугает. И все муки, которые я претерпел в браке, тоже тяготеют надо мной. Если бы не эти две вещи, я был бы куда смелее и намного увереннее говорил бы о своей любви… Порой я ломаю голову: чем ты меня взяла и почему я как воск в твоих руках?

– Я тоже понятия не имею. – весело сказала Флора.

Он криво улыбнулся.

– Тебе смешно… А по‑ моему, это вносит нездоровый элемент мистики в наши отношения.

Девушка насмешливо тряхнула кудряшками и беззаботно отозвалась:

– Хоть убей, я бы не смогла точно сформулировать за что и почему я тебя люблю. Но теперь я знаю, что такое любовь. Это… это все вместе. Никаких причин не нужно. Я люблю тебя, потому что ты есть. Это всему причина – и конец всех причин.

– Да, когда ты со мной, я тоже ощущаю ничтожество всех рассудочных рассуждений, – сказал Адам. До сих пор его жизнь имела куда более жесткие ограничения, чем жизнь Флоры. У него была семья и долг перед семьей, то есть, прежде всего, обязанность ничем не омрачать жизнь Люси и обеспечивать ей счастливое существование – хотя бы и за счет собственных страданий с такой супругой, как Изольда. Вдобавок Адам был тесно связан со своим племенем и постоянно стоял на страже его интересов против алчности и злобы белых пришельцев.

Все это вместе приучило его, кутилу и бабника, жить с оглядкой, не заходить слишком далеко в своих кутежах и любовных приключениях – словом, при всей своей страстности и диком темпераменте граф де Шастеллюкс к середине жизни вырос в человека рассудочного и рассудительного.

– Тому, что я хочу связать себя с тобой, есть еще одна причина, нехорошая, – сказал он после паузы, как бы решив быть честным и открытым до конца. – Я тебя страшно ревную.

– И я тебя, – так же серьезно ответила Флора. – Изольду, скажем, я никогда не встречала, но заочно ненавижу ее – потому что она провела с тобой так много времени. Ну и всех остальных женщин я бы поубивала!

– Что до Изольды, то к ней ревновать нет резона. Я никогда к ней не прикасался после того, как… – Адам осекся, словно определяя границы своей откровенности. – Словом, после свадьбы, – сказал он, чтобы не вдаваться в подробности. – А по поводу остальных женщин… с ними покончено. Мой абсурдный брак, со всей сопутствующей мерзостью распутства, слишком затянулся – и пора закрыть эту страницу моей жизни.

– Дай Бог, чтобы у тебя все получилось.

– Вообще‑ то тот, кто по‑ настоящему щедр, всегда в итоге добивается от Ватикана аннулирования брака. Но Изольда подлая, а ее родственники – люди влиятельные. Так что развод рискует превратить‑ ся в многолетнюю нервотрепку, и в эту бездну придется ухнуть по меньшей мере половину моего состояния.

– Послушай, – сказала Флора, – совсем не обязательно жениться на мне. Я понимаю, как сложно тебе развестись, как это обескровит тебя и подорвет твою жизнь даже в материальном отношении… Поверь, я буду рада одному тому, что ты любишь меня, что я могу быть с тобой, держать вот так за руку…

– Нет, это хорошо, но этого мало, – возразил он. – Я хочу быть твоим мужем… И я хочу иметь еще детей… если ты не против.

У него даже слегка голова закружилась. Казалось полным безумием, что он произносит эти слова. Адам бы меньше удивился, если бы вдруг с его губ слетели фразы на неведомом китайском языке.

Флора разом потухла. Она была так счастлива, так окрылена, что начисто забыла об этом страшной «мелочи» – она не может иметь детей.

Девушка внезапно убрала руки под стол и больно стиснула их у себя на коленях.

– Не торопись с обещаниями, – сказала она, – ты должен все взвесить, и очень серьезно. Быть может, ты еще передумаешь жениться на мне…

– С какой стати? – возмутился Адам, пытливо прищурившись. Он заметил, что она ни с того ни с сего переменилась в лице.

Флора молчала. Наконец решившись, она как головой в омут кинулась.

– Потому что… – подавленным голосом прошептала девушка, – потому что у меня не может быть детей.

Ни один мускул его лица не дрогнул. Только секундная вспышка во вдруг остановившихся глазах Адама дала понять, что он поражен этой новостью.

– Плевать! Это не имеет никакого значения. Я говорю от сердца, а не успокаиваю тебя.

– Я бы хотела иметь от тебя детей, – промолвила Флора, и слезы покатилась из ее глаз. Она выхватила из‑ под манжеты платочек и вытерла их.

Он схватил ее руки и, нежно гладя их, стал успокаивать возлюбленную.

– Ну, будет, будет… Я же сказал: мне все равно. Мне нужна ты.

Как Флора ни крепилась, она снова расплакалась. Затем она скороговоркой рассказала о своей египетской болезни, о своих нерегулярных месячных, о том, что десяток знаменитых докторов признали ее бесплодной после перенесенной тяжелой лихорадки.

– Я нисколько не огорчалась по этому поводу… до сегодняшнего дня, – закончила девушка с новым, особенно безутешным всхлипом.

– Пожалуйста, биа, не надо плакать, умоляю, – повторял и повторял Адам. – Я люблю тебя. И всегда буду любить. Я влюбился в тебя уже в тот шальной вечер в доме судьи Паркмена.

Впервые он признавался женщине в любви. Впервые он давал обещания на будущее. Лишь теперь Адам сознавал то, какое мощное впечатление произвела на него Флора уже во время их первой встречи в Виргинии. И это впечатление с месяцами только крепло, укоренялось. И вот он жить без нее не может. Сейчас, произнеся столько слов любви и повторяя их снова и снова, он до некоторой степени упивался новыми ощущениями: так приятно произносить вслух эти никогда прежде не бывшие в употреблении слова.

– Возможно, ты раскаешься в своей сегодняшней горячности, – сказала Флора. – Однажды тебе захочется еще детей, и ты горько пожалеешь, что когда говорил «плевать».

– У нас есть Люси, – твердо возразил Адам. – А она такое сокровище, которого хватит на двоих. И она способна заменить собой целую дюжину детишек.

– Да, она любит меня, – печально согласилась Флора.

– Люси обожает тебя. Я обожаю тебя. Поэтому вытри последние слезки и успокойся, любимая. У нас сегодня праздник. Пусть ничто его не омрачает. Давай пофантазируем, сможем ли мы выиграть на скачках столько денег, чтобы хватило и жадным прелатам, и Изольде, и ее родичам, и ее адвокатам.

– Тебе бы все шутить, – сказала Флора, капризно хлюпая носом. – А мне грустно, очень грустно.

– Прекрати! Итак, десять тысяч толстопузым ватиканцам… нет, меньше двадцати они не возьмут. Значит, двадцать. Еще двадцать Изольде. Еще двадцать «обесчещенным» родичам.

– Спустись с небес, – удрученно перебила его Флора. – Один монсиньор возьмет больше двадцати тысяч за то, чтобы только прочитать твое прошение! А чтобы Изольда удовольствовалась двадцатью тысячами? Трудно поверить! Она вращается в таких кругах, где это разовая ставка на карточном столе, цена двух рысаков или пяти‑ шести платьев от Ворта. Ты пробыл в Монтане слишком долго и забыл европейский великосветский масштаб цен.

⇐ Предыдущая 13 14 15 16 171819 20 21 22 Следующая ⇒