Сьюзен Джонсон 12 страница

В прошлом месяце Моллина племянница сделала ему, что называется, открытую декларацию любви. Адаму это было некстати и не нужно, поэтому приходилось соблюдать предельную дипломатичность. С одной стороны, от молоденьких девственниц следовало держаться подальше, да и в постели от них чаще всего мало толку. С другой стороны, у данной молоденькой девственницы были такие прелестные влажные и задорные глазки, что впору нарушить старинный принцип и… Ну а в‑ третьих, нежелательно резко отвергнуть ее притязания, потому что дядя Генриетты был не только его приятелем, но и крайне влиятельным человеком в этой части штата. Вот и приходилось лавировать между противоречивыми влечениями.

Одна надежда – что все ограничится туром вальса и он сможет сразу же удрать к себе в гостиницу.

Через несколько мгновений они уже кружились по паркету бальной залы. Генриеттины голубые глазищи томно сверкали на него; время от времени она тяжко вздыхала – как оперная прима, томимая любовью.

– Вы замечательно танцуете, Адам. Вот так бы всю жизнь с вами и танцевала!

Кружась в вальсе, он прикидывал в голове, случайно ли то, что Фиски так настоятельно сводят его со своей романтически настроенной племянницей. Конечно, он женат. Но все вокруг знают, что брак неудачный. А теперь жена и вовсе бросила его. При том, что в Монтане развод – дело быстрое и относительно бесхлопотное, у Фисков могут быть весьма далеко идущие планы касательно своей племянницы и графа де Шастеллюкса… А стало быть, осторожность, и еще раз осторожность!

– Вы тоже прекрасно танцуете! – откликнулся он тоном старого дядюшки – любезно и вместе с тем без пыла. – Помнится, вы учились вальсировать в Чикаго?

– О да, дома в Чикаго, в школе, где я училась, был милейший учитель танцев. Он знал все наиновейшие фигуры. А где вы научились так божественно танцевать?

В парижском борделе пятнадцатилетним мальчишкой. И это было замечательное время. Да и учителя – точнее, учительницы – были милейшие. Главная преподавательница – Тереза, пухлявая крестьянская дочка из Прованса, – была на год старше него. Неделю они не расставались, исступленно изучая возможности своих юных тел. А в промежутках при каждой возможности плясали, плясали… Мадам за скромную плату отпускала Терезу в город, и молодые люди бегали в публичные танцевальные залы, открытые чуть ли не до утра. В тот год Париж был помешан на фламенко – и они снова и снова танцевали этот зажигательный танец под гром испанских гитар.

Но разве подобные воспоминания для Генриеттиных целомудренных ушек?

– Меня обучил старый венецианец, нанятый отцом во время нашего путешествия по Италии, – ответствовал Адам и почти не солгал. В конце концов, у него действительно когда‑ то был преподаватель‑ венецианец. – Старик занудливо строгий и требовательный.

– Ах, как это хорошо – путешествовать! – щебетала Генриетта. – Я только однажды была за границей, но теперь, когда я взрослая, мама возьмет меня с собой в Европу, чтобы представить при всех королевских дворах. Миссис Найт обещала познакомить меня с баронессой, которая поможет мне выйти в большой европейский свет.

Адам поглядывал на увитые живыми белыми розами большие часы над дверью. Половина второго. Господи, когда же закончится этот чертов вальс?

– О, вам непременно понравится двор императора Наполеона. Атмосфера там куда живее, чем при дворе королевы Виктории. К тому же в Париже немало американцев.

Что он утаил – так это то, что император Наполеон III не по доброй воле привечает богатых и вульгарных американских нуворишей типа родителей Генриетты. Старорежимные французские аристократы в большинстве своем игнорируют придворные балы – фыркают по поводу императора, которого они почитают выскочкой, смеются над потугами его супруги воссоздать блистательную придворную жизнь былых времен и называют нынешний двор дешевым театром.

– Ах, вы душка! Вы знаете буквально все! – воскликнула Генриетта, глядя на молодого человека с нескрываемым обожанием и в упоении тряся рыжеватыми кудряшками.

«Да, в глазах чикагской девицы я – ходячая энциклопедия! » – саркастически подумал Адам. Вслух он держался прежней умеренной любезности:

– Куда мне! Просто я немножко старше вас. И кое‑ что действительно повидал.

– Не огорчайтесь, что вы старше, – шепнула ему Генриетта. – Все девушки обожают джентльменов старше себя! Особенно, если джентльмен безумно красивый и опытный. – Тут она тихо хихикнула.

«О Господи! Убереги меня от глупых девственниц! Быть их учителем – скука смертная! »

Адам поспешил пресечь ее сползание к интимному шепоту.

– Не думаю, что ваша матушка, будь она здесь, одобрила бы ваши слова!

– Зато тетушка Молли полагает, что вы бесподобны!

Адам на этот счет был более циничен. Тетушка Молли, женщина практическая, бесподобным считает скорее его капитал, большая часть коего находится в банке ее мужа.

– Мы с вашей тетей добрые друзья, – сказал Адам, по мере сил незаметно отстраняясь от Генриеттиной полной груди, которая уже внаглую упиралась в его крахмальную манишку.

– А мы можем стать добрыми друзьями? – спросила девица, томно закатывая голубые глаза.

– К сожалению, завтра утром я уезжаю из Хелены, – сказал Адам, уклоняясь от прямого ответа. – Это был короткий деловой визит.

– Вы обратно на свое ранчо? Дядя Гарольд говорил, что как‑ нибудь этим летом непременно свозит меня в ваше имение. Я просто умираю от желания побывать у вас. По словам тетушки, ваш дом так хорош, что, будь он поближе к цивилизованному миру, в нем впору и королю жить! К тому же вы, по общему мнению, такой хозяин!.. Умоляю, дайте знать дяде Гарольду, когда вы будете дома, и мы непременно – о, непременно! – навестим вас. Будет так весело.

«Может, тебе и будет весело, – подумал Адам, – а уж мне точно нет! »

Из карточного зала он ушел так быстро потому, что хотел быть в номере – в надежде, что Флора придет сразу. Что она придет – в этом он не сомневался. Вопрос лишь когда. А вдруг прямо сейчас?

Адам, сжав зубы, ждал, когда же оркестр доиграет этот чертов нескончаемый вальс. Тогда он сможет вежливо откланяться и лететь к себе в номер.

Как только мои планы прояснятся, я тут же дам знать вашему дядюшке, – обещал молодой человек, с облегчением слыша, что мелодия подходит к концу. И действительно, скрипки вскоре замолкли. Адам поклонился и поцеловал руку Генриетты.

– Ах, неужели вам уже пора? – воскликнула девица, чуть ли не ломая руки. – Ради Бога, еще один танец!

– Увы, увы, – решительно сказал Адам, – меня ждет Джеймс. – Он пошарил глазами по залу и нашел хозяйку. – Позвольте мне проводить вас к тетушке и распрощаться.

Он чуть ли не пулей вылетел из особняка Фисков. По ступеням парадного входа граф сбегал словно школьник, удравший из распроклятой классной комнаты. Через несколько секунд он уже толкнул чугунные ворота и вслух воскликнул:

– Свобо‑ о‑ ода!

Поспешавший за ним Джеймс рассмеялся:

– Ты бы видел свое лицо во время вальса с прелестной Генриеттой! Как будто лимонов объелся!

– О, я едва не поколотил оркестрантов! Конца этому вальсу не было! Послушай, ты‑ то зачем за мной выскочил? Оставайся, если хочешь. Красивых женщин тут собрано немало.

– К Фискам я ходил не за тем, чтобы развлекаться с женщинами, – сказал Джеймс.

– Я тоже не за тем ходил. Эти юные телушки такие нудные. «Обожаю путешествия! » «Вы знаете буквально все! » «Вы такой умный! » Я‑ то умный, крошка, да ты – дура.

– По‑ моему, Молли видит в тебе великолепного жениха для Генриетты. Как говорится, не успела супружеская постель простыть после Изольды, как в нее норовят уложить новую вертихвостку.

– Молли втихую сватает мне племянницу уже третий месяц. Началось это задолго до бегства Изольды. В нашей глухомани, как тебе известно, к разводам относятся совершенно спокойно.

– Кстати, ты разводишься с Изольдой?

– Не знаю. Пока ничего не решил. Из моей жизни она выпала, и это для меня главное. А развестись – значит снова угодить в качестве товара на ярмарку женихов. И если не поберечься, быстро охомутают. Не успеешь опомниться, как такую интригу провернут, что только ахнешь да и под венец.

– Преувеличиваешь, – сказал Джеймс. – Тебя голыми руками во второй раз не возьмут… Выходит, как я понимаю, останешься в звании соломенного вдовца?

– Да, так оно пока лучше. Когда кругом столько Генриетт с хитренькими голубыми глазками…

– К слову о женских хитростях. В чем заключалась «маленькая дополнительная ставка» леди Флоры?

Адам остановился и резко повернулся к кузену.

– Экий ты догадливый! – произнес он с ухмылкой. – Только про хитрость ты напрасно. Леди Флора силки не расставляет. Она просто любит это дело. И дьявольски соблазнительна.

– Что она действительно дьявольски соблазнительна – подтвердят все мужчины, бывшие в карточном зале. И никто из них не отказался бы от той «маленькой дополнительной ставки».

– Только через мой труп, – рассмеялся Адам. – Она – мой карточный трофей. И ни с кем ее делить не стану.

Джеймс удивленно вскинул брови. До сих пор Адам чувство собственника по отношению к женщинам не проявлял. Наоборот, он предпочитал тех, у кого есть муж или любовник, а еще лучше муж и много любовников. Такие не виснут на шее, от таких легко отделаться.

– Ты что имеешь в виду?

– Два дня она целиком и полностью моя. Она проиграла свою ставку – и на сорок восемь часов поступает в мое распоряжение.

– Стало быть, завтра утром ты; из Хелены не уедешь?

– Ни в коем случае.

– Гляжу, ты весь сияешь!

– Сам понимаешь, такая женщина благотворно действует на мужчину, – сказал Адам, улыбаясь до ушей. – И думается, в ближайшие два дня у меня щеки заболят – так много я буду улыбаться! Кстати, дружище, тебе надо съехать из нашего номера. Он нужен мне весь.

– Гостиница переполнена.

– На худой конец можешь попроситься к Гарольду. У него найдется свободная комната для гостей.

– Пощади, Адам! – воскликнул Джеймс. – Я ведь тоже вальсировал с Генриеттой – чаша сия не минула. С меня хватит ее чириканья. Выслушивать его на протяжении двух дней – выше моих сил. Уж лучше я вообще уберусь из города. – Он помолчал и словно бы невзначай поинтересовался: – А Весенней Лилии что сказать? Что ты задержался в Хелене, дабы ознакомить английского лорда и его дочь с кой‑ какими тонкостями абсарокской культуры?

Адам шутливо набычился.

– Скажешь ей – голову оторву.

– Сейчас она как раз скупает все приворотные зелья, чтобы заманить тебя в свое ложе, – сказал Джеймс с проказливой улыбкой.

Адам фыркнул.

– Она же как‑ никак твоя сестра!

– К сожалению, она испытывает к тебе отнюдь не сестринские чувства.

– Придется ей умерить пыл, – вздохнул Адам. – Я вообще не намерен жениться во второй раз.

– Похоже на речи женоненавистника. Ты и впрямь так думаешь?

– Институту брака я пожертвовал целых пять лет, проведенных в обществе Изольды. Одна была отрада – что мы подолгу не виделись, когда женушка удирала в Европу. Второй такой опыт окончательно сломает меня. Поэтому я под венец больше не ходок.

– Какое жестокосердие! – иронично воскликнул Джеймс. – Подумай о разбитом сердечке Генриетты. Подумай о дюжинах женщин, которые воспряли духом и пойдут на приступ крепости по имени Адам Серр, когда ее перестала охранять страшная тигрица по имени Изольда. Можно ли разочаровать всех этих влюбленных особ и особочек?

– Тебе все весело!.. Крепость по имени Адам Серр хочет пожить спокойно. Мне сейчас хорошо. Зачем же от добра добра искать? А с Флорой я проведу два упоительных дня. Она знает толк в удовольствии.

Молодые люди снова зашагали по направлению к гостинице. Из открытых дверей салунов и танцевальных залов лилась музыка. Городок золотоискателей и скотоводов жил обычной веселой вечерней жизнью: танцы, пьянка, картеж, гулящие девки в многочисленных борделях.

Когда они зашли в гостиницу, Адам помчался по лестнице вверх через три ступеньки. Брат едва поспевал за ним.

– А что, если она не придет? – спросил Джеймс, тяжело отдуваясь.

– Придет, придет! – бросил через плечо Адам, торопливо шагая по коридору.

– Ты так уверен?

Адам энергично кивнул и полез в карман за ключом от номера.

– Она скучала по мне. Очень.

Это было сказано с хищной надменной улыбкой.

– А ты скучал по ней.

Адам резко повернулся и пытливо заглянул в глаза Джеймса.

– Думаешь?

– Что тут думать? У тебя все на лице написано. Никогда не видел прежде, чтобы ты так сох по какой‑ либо женщине.

Адам сунул ключ в замочную скважину.

– Это потому, что она очень хороша, – задумчиво произнес он, открывая дверь.

– Хороша, никто не спорит.

– Послушай, будь другом, упакуйся как можно быстрее, – попросил Адам, бросая ключ на стол.

Джеймс с широко раскрытыми от удивления глазами столбом стоял посреди гостиной. Его озадачивала и пугала перемена в брате. Никогда он так не суетился из‑ за юбки!

– Мой дражайший кузен, судя по всему, ты попался‑ таки на крючок, – наконец торжественно провозгласил Джеймс.

– Не исключено, – весело согласился Адам. – Но всего лишь на два дня, Эш‑ ка‑ ка‑ мах‑ ху, – прибавил он, возбужденно срывая с себя широкий белый галстук. – Всего на два дня…

В освещенной лишь одной лампой комнате царила тишина. Джеймс давно ушел – чуть ли не взашей выгнанный. Так и не скинув вечернего костюма, освободившись только от галстука, Адам сидел в мягком кресле, развалившись и с закрытыми глазами. Он ждал. Несмотря на поздний час, усталость и не до конца вышедший хмель, сон не приходил. Куда там! Адам был полон яростной энергии и непрестанно ерзал в кресле при каждом воспоминании о Флоре, какой он ее видел сегодня – и раньше, без одежды и в самых соблазнительных позах… Он то обновлял в памяти былое, то фантазировал о предстоящем. Возбуждало и первое, и второе. Сколько он к ней не притрагивался? Две недели? Три? Нет, хуже того – больше месяца, намного больше месяца… а по ощущению – так целый год!

Пальцы Адама время от времени вцеплялись в подлокотники кресла с такой силой, что фаланги белели. Потом он утешал себя мыслью, что Флора вот‑ вот появится, и ослаблял хватку. Насидевшись вдоволь, молодой человек в нетерпении вскочил и пару раз обежал большую комнату, слепо натыкаясь на столы и стулья, которых в номере оказалось вдруг не меньше сотни.

Затем, еще не зная плана будущих действий, решительными шагами направился к двери.

Но как только он открыл ее, в прихожую, мимо него, вскользнула Флора – как если бы она только и ждала, чтобы дверь отворилась.

– Уф‑ ф! – выдохнула девушка и скороговоркой сообщила: – Просто ужас какой‑ то! Знал бы ты, какое уму непостижимое количество людей шляется по гостиничным коридорам в три часа ночи! И что им, чудакам, не спится! – При этом она опустила на пол небольшой полотняный сак. – Ну, Бог миловал, добралась. И вроде никто не заметил.

Флора подняла на слегка ошарашенного Адама смеющиеся глаза.

– Не будь я такой доброй, – сказала она, – я бы тебя заставила разработать стратегию моего исчезновения и попадания в твоей номер!

Её глаза смотрели тепло и радостно: ей припомнилось, как он по утрам, крадучись, уходил от нее, спящей. Как давно это было! Полторы вечности назад!

– Ну, похоже, ты сама отлично справилась, – с мягкой улыбкой произнес Адам, беря с пола ее полотняный сак, а из рук – предметы для верховой езды.

– Просто мне очень повезло, хотя задачка была не из легких, – капризно пожаловалась Флора. – Кстати, вернувшись от Фисков, мы с папой встретили в холле Джеймса.

– Да, он уехал в становище.

– Ха! Но ты не знаешь, что и я уехала с ним! Он у тебя молодец – мигом сообразил что к чему. Как только я услышала, что он покидает город, меня вдруг осенило. И я с ходу заявила, что еду с ним, потому что мне интересно побывать в лагере горных Воронов. Отец принял все это за чистую монету и не возражал. Договорились, что мы с папой воссоединимся в поселке Четырех Вождей через несколько дней. Джеймс поднялся в наш номер и подождал, покуда я соберу вещи. Умница Джеймс! Он так мил со мной!

– Главное, чтобы он не переборщил с «милостью», – буркнул Адам.

Фиалковые глаза Флоры шаловливо сверкнули.

– Эге! Да ты никак ревнуешь? Люблю, когда ты так вот сердишься.

– Была бы охота ревновать! Не обольщайся.

– Ах, ты так? В таком случае, я еще успею догнать милейшего Джеймса. – В глазах девушки прыгали чертики.

Адам небрежно швырнул на пол все вещи, шагнул к Флоре и порывисто обнял ее. Не век же им топтаться в прихожей!

Держа Флору в своих объятиях, он по инерции бросил:

– Если хочешь, беги за ним.

– А если не хочу? Что мне будет, если я останусь здесь? Стоило ли мне претерпевать такие трудности, чтобы пробраться к тебе?

– Будет хорошо – гарантирую.

– Не слишком ли вы самоуверенны, милорд?

– С тех пор, как я уехал с ранчо, я только о тебе и думал… А сейчас я ждал тебя, – тут он метнул взгляд на часы, – я ждал тебя, ерзая в кресле, час и семнадцать минут.

– Ты провел время так бездарно? Только ерзал в кресле – и ничего больше? – рассмеялась девушка.

– Нет, я ерзал со смыслом, – сказал Адам с понимающей улыбкой. Для обоих этот полунелепый обмен репликами был полон чувственных обертонов.

– Ты бывал так великолепен в своих жарких импровизациях, – шепнула Флора, горячо дыша ему в подбородок. – Я вся дрожу при мысли, как хорош ты будешь во время тщательно спланированной встречи.

– Тщательности тут не ахти сколько! – воскликнул Адам, наклоняясь и с ласковой шутливостью целуя ей кончик носа. – Это, считай, опять встреча на ходу – каких‑ то жалких сорок восемь часов!

– Целых сорок восемь часов! – упоенным шепотом возразила девушка. – Благословение Божье! Ты разве забыл, что прежде нам не доводилось проводить вместе больше одной ночи подряд – да и то все эти ночи были обрезаны по краям. Господи, какое счастье, что я проиграла свою дополнительную ставку!

– Для меня это тоже великое счастье, – сказал Адам, обжигая ее страстным взглядом. – А теперь – к черту твою одежду. Она не надобна для той верховой езды, которой ты здесь займешься.

Он подхватил девушку на руки и понес в спальню. Там усадил возлюбленную на край постели и принялся дрожащими руками расстегивать пуговки ее блузки, заправленной в амазонку. На третьей пуговице внезапно брызнула в глаза голая плоть – под шелком ничего не было.

– И Джеймс видел тебя в таком виде! – укорил Адам. – На тебе же нет ни корсета, ни нижней сорочки!

– Не будь ханжой, – поспешно сказала Флора, видя что он готов вот‑ вот нахмуриться. – Извини меня, но я так спешила! После бала я Бог весть сколько времени снимала свои вечерние доспехи: нижние юбки, шнуровка и все прочее – рехнуться можно! Ты же сам понимаешь, без служанки это целое приключение! Поэтому у меня не хватило сил возиться с одеванием: я набросила на себя только самое необходимое…

– Он небось видел торчащие соски под тонкой тканью блузки!

Адам натянул шелк – и действительно набухшие соски выдавались вперед самым неприличным образом.

– Я не хотела дразнить его или нарушать приличия, – вздохнула Флора. Ей было так приятно это его баловство с шелком. От сосков по всему телу расходились сладостные мурашки. – К тому же ночь, света мало, никто и не заметил мою маленькую шалость…

– Возможно, возможно, – тихо бормотал Адам, продолжая расстегивать блузку. – А теперь оставайся здесь. – Он слегка надавил руками на ее голые плечи, как бы подчеркивая свой приказ. – А когда я сяду вот там, – сказал он, кивая головой в сторону окна, – иди ко мне.

Молодой человек снял руки с ее плеч, пересек комнату и опустился в кресло у окна, критически щурясь на ее фигуру.

С расстегнутой на груди блузкой Флора продолжала сидеть на краю кровати – ноги не касаются пола, руки разбросаны у бедер, а в голове сущий сумбур: она не знала, как реагировать на команды Адама. Охваченная вожделением, девушка всегда терялась, когда он становился властным: начинало тянуть в разные стороны – плоть звала к утехам, а разум закипал от сознания, что ее используют как вещь. Щеки у нее горели, во рту пересохло, во всем теле была истома давно лелеемого желания.

Даже в простенькой блузке и заурядной амазонке Флора излучала такую животную страсть, что Адам закипел ревностью – темной, беспредметной. Ее неподвижность была полна внутреннего движения, и ему чудилось, что сейчас блузка сама по себе сползет с плеч, гонимая прочь одной лишь силой хозяйкиной похоти.

Еще несколько минут назад, до ее долгожданного прихода, он готовился немедленно опрокинуть Флору и овладеть ею чуть ли не в прихожей. Теперь же он сидел и внутренне кипел от злобы по поводу ее чрезмерной, бьющей через край чувственности. Эти пламенеющие щеки, этот порочный взгляд, эта лестная для него и все же такая мерзостная готовность расстелиться под ним с раскинутыми ногами – наглая, красивая, волшебно‑ манящая тварь! Черт возьми, ведь, в конце концов, неприлично – возбуждаться так вот легко! А может быть, он вправе обвинять ее в том, что у него возникает какое‑ то торможение по отношению к ней и он становится пленником сомнений и подозрений? Нет ли в ней некоего отталкивающего избытка женственности и чувственности? Должен ли он подавлять свои животные импульсы и отчаянное желание смять ее, покорить… и в конечном счете обуздать? Плыть по течению ее страсти для него было нестерпимо, почти унизительно. Она руководит их отношениями и направляет их по своему усмотрению – это касается даже хода интимных встреч. Тогда как главный – он, и это ей должно плыть по течению его страсти! Тонкость не такая уж глупая, если вдуматься хорошенько.

Эти полубессознательные, почти не расчлененные на слова размышления в действительности заняли секунду‑ другую, но после месяца разлуки, при распахнутой блузке, рдеющих в свете лампы щеках две секунды – суть половина вечности.

Наконец Адам произнес с хрипотцой:

– Сюда.

Однако мощь внутреннего протеста была такова что это «сюда» прозвучало словно «к ноге! » или «пиль! ».

Флора так и подхватилась с постели навстречу этой грубой команде. К ноге так к ноге! Она уже не могла прислушиваться к интонации. Она не виделась с возлюбленным больше месяца, она его хотела каждой клеточкой своего тела – и он был великолепен, истинный самец, уверенный в себе и потому подзывающий ее одним коротким словом.

И все было бы хорошо, не будь эта комната так велика – и охота же им затевать такие хоромы в Богом забытой Хелене, от которой до Вашингтона, кажется, за три года не доскакать! Флора все шла и шла к Адаму, а комната все не кончалась и не кончалась… Бальный зал в Тюильри можно было бы вдвое скорее перейти! А он все смотрит, и так угрюмо, так испытующе, так безлюбовно… И груди – ее прекрасные легкие и красиво поднятые груди – вдруг превратились в две неподъемные дыни, которые нарочито, отвратительно бухали под блузкой при каждом шаге. Собственное тело вдруг стало противно Флоре.

– Ну видно же, видно, что под блузкой у тебя голые сиськи! – мрачно сказал Адам.

– Я это не нарочно… – пролепетала Флора. Она остановилась в паре шагов перед ним и, как нашкодившая девочка, пыталась оценить глубину неудовольствия «папочки».

Похоже, Адама заклинило на Джеймсе, потому что в следующий момент он с маниакальным упрямством вернулся к этой теме:

– Джеймс, наверное, просто млел, на тебя глядя.

– Он… он не подал виду…

Она пыталась говорить нормальным голосом и вернуть Адама к реальности. Нельзя же так замыкаться на пустяке!..

Адам, казалось, не слушал ее слов. ОН медленно, не глядя на нее, снял сюртук, предварительно вынув из него четыре карты, сунутые в карман по завершении последней партии в покер. Откинув сюртук на ближайший стол, Адам откинулся в кресле и, далеко выставив правую руку с четырьмя картами, потряс ею перед Флорой, которая стояла перед ним, растерянно переминаясь с ноги на ногу.

– Ну‑ с, скажи‑ ка мне, случалось тебе раньше ставить себя на кон за карточным столом? А впрочем, зная тебя, даже глупо задавать подобный вопрос.

– Всегда удивлялась тому, что ты такой оголтелый собственник! – дрогнув ноздрями, сказала Флора. Чем больше в ней гасло желание, тем сильнее разгорался гнев.

Было бы много чести ответить ему простым и честным «нет». «Нет, мне не случалось ставить себя на кон за карточным столом». Коротко и ясно.

Но ее прошлое – это ее прошлое. Она не намерена отчитываться перед ним за каждый прошлый день и за каждый прошлый роман.

Адам в сердцах швырнул карты на стол и тяжело вздохнул.

– Что ж, мы оба это затеяли, и рыло в пушку у обоих… Извини, что я вдруг закатил сцену… – Он раздраженно передернул плечами. – Ума не приложу, отчего я реагирую на тебя с каким‑ то варварским ожесточением…

Тут он внезапно сверкнул белозубой улыбкой, обворожительной и зовущей. Как будто маска угрюмости слетела с его лица, и перед ней опять возник страстный, трепещущий любовник. Голова кругом шла от этих мгновенных метаморфоз!

– Ну а коль скоро ты здесь… Потешь меня – разденься передо мной.

Он удобно развалился в кресле – так, что почти лежал в нем, и смотрел на Флору чуть исподлобья. Даже сейчас, когда Адам был хмур, его темные глаза влажно блестели в слабом свете лампы и были непередаваемо прекрасны.

Она вздохнула про себя, тряхнула головой и томно улыбнулась. Ссориться не хотелось.

– Только обещай, что не будешь злиться!

– Договорились, – сказал он и снова одарил ее восхитительной, слепящей улыбкой. – Так лучше?

– В тысячу раз лучше! – отозвалась Флора весело и тоже улыбнулась, светозарно и вместе с тем вызывающе игриво. – А теперь, господин граф, все внимание на меня. Оп‑ ля!

Залихватским движением она сбросила одну туфлю, другую и затем принялась расстегивать остальные пуговицы блузки.

Адам рассмеялся.

– Не родился еще дурак, который отвел бы от тебя глаза в такой момент!

– Считать это комплиментом?

– А это и есть комплимент! Разве я не говорил тебе, что нахожу совершенно неотразимыми женщин с золотисто‑ каштановыми волосами и наклонностью изучать абсарокскую культуру?

– Это удачное совпадение, – посмеиваясь, заявила она, – потому как мне, ты нравишься как никто.

Тут девушка осеклась. До сих пор она никогда так внятно не формулировала вслух свое чувство к нему. Глупо давать ему в руки такой козырь. Он ощутит себя хозяином положения. Но Адам, как выяснилось, воспринял ее слова иначе. Он им не обрадовался, он за них не уцепился. Они его нахмурили.

Заметив это. Флора поспешно навесила на лицо кокетливую улыбочку и, наморщив носик, сказала:

– Кто‑ то обещал не злиться!

Он шевельнулся в кресле и закинул ногу на ногу, Теперь его поза была совсем расслабленной и небрежной до неприличия.

– Ты права, права. Я должен быть на высоте.

– А сможешь?

Адам хмыкнул, отметив про себя случайную двусмысленность ее вопроса. И ответил не без намека:

– Постараюсь, лапочка. А по истечении сорока восьми часов ты оценишь мою работу по десятибалльной шкале.

Теперь и она уловила двусмысленность и подхватила:

– Сколько помнится, ты всегда работал на «отлично». И я всегда принимала твою работу на «ура».

При этом она расстегнула последнюю пуговицу и выдернула блузку из‑ под пояса. Еще мгновение – и груда шелка отлетела в сторону. Флора осталась голой по пояс.

– Тебе нравится то, что ты видишь?

Что он видел, ему нравилось, и нравилось безусловно.

И поэтому она снова ощутила свою грудь как сад блаженства, как безотказное оружие, как длани богини Любви. «Два сосца твоих, как два козленка».

Но темные мысли продолжали ходить в голове Адама. Пожирая эту дивную грудь глазами, он возлежал в кресле и словно чугунные шары ворочал в мозгу: она голая для меня, и эти чудные, чудные груди – мои, но мои они только сегодня и завтра, две ночи и два дня. А потом – чьи они будут?

Он сцепил пальцы, затем разъял ладони и в молчании потрещал костяшками. В ночной тишине эти звуки были неожиданно звучны.

– Потрогай свои соски, – велел Адам. Невзирая на сладострастную улыбку, это было все то же знакомое «пиль! ».

И снова она проигнорировала тон, а отозвалась на смысл – всем телом отозвалась, и прежде всего низом живота. Собственное прикосновение к своим соскам Флора ощутила как его прикосновение, и все в ней запело, задрожало, затрепетало, заходило ходуном. Она ощутила потребность сжать соски – сдавить их с мужской неловкостью. И это было так хорошо, что она закрыла глаза, и горячие волны побежали от груди в пах.

– Открой глаза и посмотри на меня, – приказал Адам. – Ну же!

Ей потребовалось несколько секунд, чтобы вынырнуть из моря наслаждения, вернуться к действительности и открыть глаза.

Она натолкнулась на внимательные спокойные глаза.

– Добро пожаловать обратно. Если ты еще помнишь, я твой любовник на ближайшие сорок восемь часов. Я тебя выиграл в покер. И желаю, чтобы ты была здесь и развлекала меня по высшему классу. Итак, три и мни свои сосцы – пусть они набухнут как виноградины, пусть они вытянутся и станут твердыми‑ претвердыми. А я буду смотреть. – Вдруг его голос сделал новый кульбит и стал бархатистым голосом страстно влюбленного. – Ты ведь не против?

⇐ Предыдущая 7 8 9 10 111213 14 15 16 Следующая ⇒