Часть первая 10 страница

– Вы тоже отдыхали! Что стряслось?

– Мне только что позвонил Анатолий Иванович и сообщил, что Евгений Ильич попал в больницу. Он плохо себя почувствовал еще вчера, уехал с работы. Состояние очень тяжелое. Я подумала: этот пробой… мой… он не мог повлиять? Можно что‑ то сделать, исправить?

Ярослав слышал и чувствовал, как расстроена Царева, как переживает и как рвется помочь шефу.

– Успокойтесь. Вы тут совершенно ни при чем, – соврал Ярослав. – Евгений Ильич давно серьезно болел. Я говорил с ним об этом. Он знал. Я предупредил, что его лечат хреново. Сказал: отличная тетка есть, бегите к ней, срочно! Он не послушал. Теперь ему только Господь Бог поможет!

– Да, я тоже намекала ему, что есть нетрадиционная медицина. Надо только найти честных людей, хороших специалистов… Где там обсуждать, даже слушать не хотел!..

– Может, теперь послушается, – утешил Ярослав, сильно сомневаясь в сказанном.

Мужика было жаль; Ярослав явственно видел начертанное в пространстве предопределение его судьбы.

– Что это у вас там за музыка играет? – полюбопытствовал, чтобы перевести разговор и избежать дальнейшего вранья.

– Да это я на уроке танцев, – вздохнула Ксения. – Он уже закончился, а некоторые еще тренируются…

Ярослав ей посочувствовал: только начала выбираться из депрессии – тут новая беда!

– Ого! Вы занимаетесь танцами? – воскликнул он бодро. – В конкурсах участвуете?

– До конкурсов мне еще далеко. Я недавно начала. Но на уроки хожу четыре раза в неделю, так что надеюсь скоро ликвидировать свою танцевальную безграмотность!

– Когда ж вы начали?

– С декабря. Я бы иначе не выжила, – добавила Ксения, как бы извиняясь.

– Так вы из‑ за танцев сидите на работе допоздна? – озарило Ярослава.

– Да. Урок начинается в девять. Куда податься? Каждый день в кафе – приедается, а на работе всегда есть дела. Зато утром можно попозже прийти!

– Ну и танцуйте, правильно делаете! Я завтра приеду в офис. Закажите мне пропуск! Добьем эту вашу дырку, не переживайте!

– Договорились, спасибо!

– Не за что. Это моя работа.

Вокруг Ксении облаком витали печаль и тревога… Но пространство, в котором она находилась, было гармоничным, довольно светлым и – целостным! Разлом пространственно‑ временной структуры остался в стенах «Черемушки‑ Нефтепроекта», он продолжал украшать опустевший на ночь кабинет главного психолога компании. Итак, «дырка» привязана не к человеку, а к месту. Пока совершенно не ясно почему.

Пробой, конечно, подтолкнул президента «ЧеНепа» к финалу. Но верно и обратное: балансирование президента на грани жизни и смерти увеличило разлом. Вот что теперь окончательно понял Ярослав! Евгений Ильич с отцовской нежностью относился к Ксении, он и впрямь считал своего главного психолога «душенькой» – душой всей организации, ее сердцем, ангелом‑ хранителем. Короче, он эмоционально опирался на Цареву. Такой опоры он, похоже, не находил в собственной семье. Поэтому его близость к могиле, то отверстие в толще всех семи земных пространств, которое уже разверзалось перед ним, незаметно добавило глубины и разрушительной силы ее собственной беде. А третьей, и более явной, стороной беды был Григорий. Вот такой получился треугольник утрат…

Ярослав заснул, едва повалившись в кровать. Последнее, что он слышал, было громкое урчание Скинхеда. Последнее, что ощущал, – тяжесть и тепло кошачьей тушки поперек своих голеней. Те же самые впечатления встретили его при пробуждении: свежий воздух, напоенный сладким ароматом черемухи, из открытого окна, урчание кота и его теплая возня у хозяина в ногах. И отсутствие необходимости спешить. После завтрака Ярослав нагло забрался обратно в постель и раскрыл дневник Царевой.

Незачем мучить женщину новыми расспросами! Если просить Ксению рассказать все, что его интересует, она опять будет пробиваться сквозь рыдания в борьбе за внятное произнесение каждой фразы… Кроме того, те подробности, которые так много говорят Ярославу и так сильно его настораживают, Царева попросту не догадается озвучить. Он дочитает ее записки и все поймет сам! А затем поедет в офис и выполнит обещание.

И еще: если «галлюцинация» все‑ таки наведена Ксенией, то дневник надо читать с удвоенным вниманием!

* * *

«В субботу он писал – уже с дачи, что катался на сфере без какой‑ то там трапеции и его унесло далеко, трудно было возвращаться. Я: «Всегда догадывалась, что это опасно, но теперь знаю, что может случиться, и буду волноваться за тебя, как положено! » Он: «Спасибо! » На следующий день я – ему – преданно: «Будешь кататься – надень трапецию! » Он: «Спасибо! » Вечером: «Катался, и – уж извини! – опять без трапеции». Я плавилась от удовольствия этого частого, всегда неожиданного, непредсказуемого общения. Начинала дергаться, если он вдруг пропадал, и переживать: не написала ли что‑ то столь коряво, что обидела его. Иной раз из‑ за этого вновь выходила на контакт первой: лишь бы загладить и выяснить, не дуется ли. Каждый раз оказывалось, что дергалась я зря. Например, отправляю записку с шуточным текстом, потом соображаю, что, если воспринять этот текст всерьез, то получится совсем другой, нежелательный смысл. Досылаю вслед смайлик. Вторая эсэмэска доставляется ему с сильным опозданием. Он: «Не понял. Но весточка от тебя радует! »

Хотела понять его отношение ко мне, намерения. Постаралась не головой это сделать, а почувствовать. Возникло очень сильное ощущение, будто он взял меня в большой кокон, как бы окружил собой…»

«Ай да Ксения! » – мысленно похвалил Ярослав. Так оно и бывает, если один человек заинтересован в другом.

«В следующий вторник буду в Москве: отпуск закончился. Пишу об этом и добавляю: «Если хочешь, воспринимай информацию как намек! » Он: «Ура! Конечно, хочу тебя видеть! » Жутко приятно: не ожидала такой пылкой радости и такого легкого подъема навстречу, учитывая, как долго мы уговаривались о свиданиях весной! Спросил, что меня интересует, куда меня повести? Ответила, что не в курсе последних событий культурной жизни, не знаю, что хорошего идет в театрах. Он: «Намек понял! Буду рыть в этом направлении! » Опять приятная неожиданность: я и не думала делать намеков, ляпнула первое, что в голову пришло.

На даче наконец восстановили электричество. Я поделилась радостью. Эсэмэс от него в субботу: «У меня сегодня день неудач: зашел в театральную кассу – она закрыта, купил тебе в подарок лампочку на батарейках – она уже не нужна». Третья неудача касалась авто: что‑ то там такое поломалось, что пришлось оставить машину в сервисе. Окончание записки: «Наверное, все это – к большой удаче! » Мне купили подарок!!! Я ответила, что лампочка все равно очень пригодится, театральные билеты – это совсем не обязательно. Единственное, что удачей не назовешь, – поломка авто. Посочувствовала, что пришлось ему ехать на дачу поездом. Он ответил: «Люблю ходить в народ». Потом спохватилась и отдельной запиской добавила, что желаю ему большой удачи. Опять энергично благодарил. Прислал забавную зарисовку. Ехал в электричке, там и присмотрел для меня лампочку. Сидевший рядом мужик осудил: здесь продают вдвое дороже, чем на рынке. Он все‑ таки купил. Мужик сказал: «Аллигарх – он и в Африке аллигарх! » (видно, смешались в его голове олигарх с аллигатором).

В понедельник он поздравил меня с началом августа. Написал: «Будем любоваться звездами? » Восхищенная совпадением вкусов, ответила: «Любимое занятие! Будем обязательно! » Интересно, что потом, сколько мы ни оказывались на природе ясными вечерами, созерцание звезд ограничивалось у него максимум двумя минутами.

Понедельник вечер – я в Москве. Он эсэмэской просил позвонить, когда буду дома. Пишу ему: звони сам, я не знаю твоего домашнего номера.

Позвонил. Болтали довольно долго. В какой‑ то момент он спохватился:

– Да! Запиши мой домашний телефон! И рабочий.

– Зачем рабочий? – засмущалась я, как будто он собрался выдать мне государственную тайну, после чего я на веки вечные останусь под подозрением.

Он легко согласился:

– Ну, как хочешь!

– Все‑ таки давай!

Продиктовал, и я подумала: значит, все же серьезно настроен!

Увидеть его, прикоснуться к нему хочется безумно! Если домой позовет – не откажусь! Итак, завтра, во вторник! Я – на работу, а после – с ним в театр на Таганке. Он сказал, что взял билеты на первый попавшийся спектакль – только потому, что театр известный. Комедия. Хорошо.

2 августа. Вторник.

Я работаю, он тоже. Договорились встретиться в метро, чтобы не маяться по центру в вечерних пробках.

У меня – радость: начальство из добрых чувств и по причине летнего затишья разрешило приходить на работу только три дня в неделю! Не зря я живописала в красках – безо всякой задней мысли! – все трудности и курьезы строительства.

Жарко. Надела длинный сиреневый сарафан за то, что хорошо облегает фигуру, и белые босоножки на высоком каблуке – за неимением выбора. Мне так сложно обувь подобрать! В босоножках к моменту встречи уже успела стереть ноги.

Стою на платформе. Опаздываю: поезда на линии плохо идут, поэтому нервничаю. Звонит. Он опаздывает еще сильнее: забыл дома билеты, и пришлось за ними возвращаться с работы. Потом я поняла, что это одна из его характерных черт – опаздывать – из‑ за неорганизованности и сбоев в прогнозировании ситуации. Долго ждала его на «Октябрьской», напряженно вглядывалась в лица. Он заметил меня издали, неторопливо подошел. Широко улыбается. Приветствуем друг друга. Так хочется, чтобы поцеловал! Нет, проявил сдержанность. Оказывается, он на машине. Бросил ее где‑ то в районе «Белорусской».

На даче, где я бегала в шлепках на плоской подошве, он был значительно выше меня, а тут с тревогой обнаруживаю, что на высоком каблуке я вровень с ним. Он, к моему удивлению, в театр оделся как на прогулку по парку: те же бежевые джинсы. Правда, белая рубашечка с коротким рукавом. Ковыляю. Жалуюсь, что натерла ноги. Он: «Мне эти твои босоножки не очень нравятся». Ну вот! Зря мучаюсь в них! Лучше бы на буксир взял! А он руки не предлагает. И опять же, нет бы самой попросить! Странно. Вспоминаю себя, будто чужого человека. Года не прошло… Наверное, босоножки‑ то мои не понравились ему именно из‑ за высоты каблуков…

Летняя толпа у театра всегда дышит таким легким, радостным праздником!

Купил программку, отдал мне. Прочитала – возвращаю ему. Он:

– Не надо, я там все равно ничего не прочитаю: очки с собой не взял.

Он читает в очках? Как трогательно! Мужчина в очках всегда вызывает у меня нежность. Очередной привет от Электры: и отец, и дед на моей памяти – «очкарики». Спросила:

– Хочешь, я тебе прочитаю?

Он как‑ то не заинтересовался.

Комедия оказалась глупой. Он смотрел на сцену с глубоким недовольством, без улыбки. Каждый раз, смеясь в тех местах, где это было возможно, я испытывала неловкость: еще сочтет меня недалекой. Но потом и он стал посмеиваться. Иногда мы переглядывались, но по моей инициативе. В антракте он сказал, что сначала удивился низкому уровню спектакля, а потом расслабился и стал веселиться над тем, что дают.

У него с собой была большая бутылка воды. Он прихлебывал в течение всего действа, а мне не предлагал. Я тоже хотела пить, но стеснялась попросить. В антракте он, наконец, спросил. Я ответила, что хочу. Он передал бутылку со словами: «Ну вот, я, оказывается, вел себя неприлично: надо было тебе предложить, а я пил сам! » Может, он не ожидал от девушки такой сдержанности. Во время следующего действия мы передавали бутылку друг другу. Я радовалась возможности подержаться за вещь, к которой прикасались его руки, губы. Он взял нам по пластиковому стаканчику шампанского. Объяснил, что машину потом можно вести: все выветрится!

Подвел меня к прилавку, где продавались билеты. Предложил еще куда‑ нибудь сходить. Я – с радостью! Стали выбирать. Обратила внимание на спектакль «Иствикские ведьмы». Показала ему. Спросил:

– Ты интересуешься ведьмами?

Я вспомнила многочисленные шуточки с подругами на эту тему.

– Я сама ведьма!

– Не шути так! Возьми свои слова назад!

Попыталась объяснить, что под словом «ведьма» понимаю человека, который обладает знаниями, «ведает». Он ни слушать, ни обсуждать не хотел:

– Я всего этого не люблю и боюсь!

Несколько раз попросил меня в тот день и позже взять свои слова назад. Я то отшучивалась, то переводила разговор – не взяла. Ох, и упряма я! За что и страдаю!

Его заинтересовал спектакль «Желтое танго» – биография Вертинского с его песнями в исполнении тогда еще не раскрученного Погудина. Я согласилась. Вертинского не особо любила, но умолчала об этом: не все ли равно? Спектакль – через две недели, в конце августа, в четверг. Рада: это гарантирует нам еще одну встречу!

После спектакля он предложил зайти в кафе напротив. Ели мороженое из вазочек, болтали. Позвонил один из хронических ухажеров. Я не нашла ничего умнее, чем сделать сброс. Это повторилось дважды. Наверное, выглядело подозрительнее, чем если бы я приняла звонок и сказала, что не могу разговаривать. Сидела спиной ко входу. Уже похолодало. Дуло из открытой двери. Пожаловалась ему, надеясь, что предложит поменяться местами, но он не предложил, даже когда я накинула припасенную кофточку‑ сеточку. Появление кофточки из маленькой театральной сумки прокомментировал с восхищением.

Потом ехали в метро до «Белорусской», сидели рядом. Радовалась, когда, жестикулируя, мы случайно соприкасались руками. Остро хотелось прикоснуться к нему, прижаться. Оживленно болтали. В голове вертелась фразочка из «Гусарской баллады»: «Она сама чуть не рвалась из платья! » А он, как нарочно, не проявлял инициативы. Будто и не он выдумал и целую неделю активно поддерживал переписку, рвался выполнить любое мое пожелание в плане культурной программы и смотрел на меня с такой решимостью из‑ под паруса резвой лодки…

Когда уже ехали в машине, он сказал мне сакраментальное: «Ты – психолог, ты меня, наверное, насквозь видишь! » Стала привычно объяснять, как на самом деле устроено зрение у психологов.

Наблюдала, как он ведет: осторожно, четко, уверенно. Еще прежде знала, что по городу он предпочитает перемещаться пешком, даже с тяжелыми вещами. На авто – только на дачу. Тем ценнее было, что в первые наши свидания он все‑ таки старался меня возить – даже утром по пробкам один раз вез до дома! Забавно, что у меня – та же картина. Но тут сходство не радовало: могла легко его понять, но я же – женщина! Я десять лет вожу и до сих пор неуверенно себя чувствую, даже недавняя покупка иномарки не спасла. Призналась, что он – загадка для меня; встречаю такое впервые: человек хорошо водит, но не любит этого. Он рассказал случаи из своей водительской практики. Как на проспекте на полном ходу у нынешней его машины открылся капот, разбил стекло, еще что‑ то повредил. А давным‑ давно, когда он еще «донашивал» отцовскую «Волгу», задумался и на перекрестке сильно стукнулся с другим авто. Сам был виноват.

Впоследствии я наблюдала, что он бывает разным за рулем. Он объезжал пробки по пыльной обочине, но не на большие расстояния; отказывался пустить кого‑ то без очереди в свой ряд; ругался на медленно едущего старичка; резко перестроился перед стоящим на красный свет грузовиком, вырулив едва ли не на пешеходный переход. Вся его манера вождения: неохотно, но умело; то излишне осторожно, то пылко, упрямо, порывисто; то осмотрительно, то невнимательно; то строго по правилам, то нарушая; с одной серьезной аварией и недлинным списком мелких инцидентов, – вся его манера вождения подтверждает мою теорию: как мужчина ведет себя за рулем, так и с женщинами. Если собрать статистику, наверное, число аварий у каждого совпадет с числом разводов и крупных разрывов…»

Ярослав не мог определить, чего ему хочется сильнее. То ли схватить Ксению на руки и подбрасывать в воздух с криками «Виват! » за ее такие точные и тонкие наблюдения, за то, что он после пятнадцати лет дружбы не сумел бы лучше описать поведение Григория и понять его характер, чем она – за каких‑ то несколько месяцев. То ли поколотить ее, наплевав, что женщина – за скрупулезную, занудную въедливость анализа там, где логика и расчет вообще не имеют права на существование, ведь должно говорить только женское сердце!

«Повез в Кунцево. Было около полуночи. Мама позвонила узнать: «Ты домой или как? » Я просила оставить дверь не на «собачке», чтобы открыть своими ключами. Он, весело: «Мама спрашивает, будешь ли ты ночевать дома? » Я промямлила, что‑ то про «собачку» и цепочку. И добавила, что никого не огорчит, если я буду ночевать не дома. Но он машину не развернул.

Думаю, полуосознанно он гениально доводил меня до той кондиции, когда я уже сама не просто соглашалась быть с ним, а стремилась к этому всем существом, всеми помыслами.

У подъезда, прощаясь, он отдал мне свой подарок – круглую белую лампочку, которая ярко горит на пальчиковых батарейках. При мне сам вставил батарейки: «Туго открывается крышка. Ты не справишься. Так что, как только закончатся батарейки, вызывай меня, чтобы поменял! Я сразу приеду». Однажды я воспользовалась его предложением. Потом, когда такой возможности уже не было, а лампочка гасла, лила слезы и думала: ведь он обещал, значит, если попрошу – выполнит!

Лампочка оказалась чудесным предлогом, чтобы его поцеловать. И снова он мою инициативу не развил.

Все же я вернулась домой довольная, с таким дорогим подарком!

В какой‑ то момент этого же дня он говорит: «Ты мне уже немножко доверяешь: знаешь, что не брошу «в набежавшую волну»…» Я поражаюсь его словам, так скоро произнесенным, и радуюсь, принимая за не очень тонкий намек на его ко мне отношение. Он, призадумавшись, честно добавляет: «…пока! » Намек приобрел зловещий оттенок.

Как‑ то мы уговорились, что он снова приедет ко мне на дачу в ближайшее время. Не помню, в какой момент, может, по телефону, когда я была еще в Москве, он рассказал, что неподалеку от моей дачи живут его хорошие друзья – семейная пара. У него родилась идея встретиться с ними там и вместе покататься по водохранилищу. Меня удивила его фраза: «Можно пригласить их к тебе туда…» Он распоряжается моей дачей! Однако виду не подала, идею одобрила. Потом он долго с ней носился, я только предложила обедать не у меня – негде же! – а в ресторане поблизости к яхт‑ клубу. Он: «Ну разумеется! »

Опять в течение недели обменивались эсэмэсками. Он позвонил, чтобы согласовать день приезда. Я сказала: можно в выходные – времени больше, но будут родители – это уже другой формат общения. А если хочешь – снова во вторник, когда все, кроме меня, в Москве. Думала: может, ему интересно познакомиться с моим старшим поколением. Но он выбрал вторник. Меня это больше устраивало. Так ждала его приезда и так боялась, что он отменит по какой‑ нибудь причине! Захватила лучшие фотоальбомы – показать, разделить с ним радость от такой красоты.

9 августа. Вторник.

С утра небо хмурилось, дождики шли. Я пала духом и была почти уверена, что из‑ за погоды он отменит визит. Решила слегка манипульнуть. Написала: «Гриша, ты приедешь или бросишь меня наедине с дождем и печалью? » Он ответил неожиданно просто: «Приеду в любом случае: соскучился! »

На сей раз я отлично себя чувствовала, готовилась с радостью. Было сыро, но тепло, так что опять надела шорты, смущаясь своего в них подросткового вида. Надеялась, что в такую погоду он не потащит меня кататься: хотелось сидеть в домике, разговаривать, смотреть в его лицо. И вовсе не хотелось мокнуть в лодке под дождем!

Он позвонил с полдороги: мол, подожди, немножко застрял в какой‑ то пробке из‑ за ремонта на трассе. Хотелось ответить: конечно, подожду, куда ж я теперь от тебя денусь?! «А твои друзья приедут? » – «Нет».

Еще он, когда договаривался по телефону о приезде, успел произнести нечто многообещающе‑ эротическое. Мол, поцелую в щечку, в то самое место, где заканчивается завиток волос. По‑ моему, я глупо смеялась, не надеясь ответить что‑ то умное. А может, это в другой раз было, позже…

После звонка с середины дороги он прибыл неожиданно скоро. Я только собралась выйти встречать – уверенный стук в дверь. Не успела отреагировать, как дверь сама отворилась. Вместе с освежающим запахом дождевой сырости он на пороге! Такой высокий (я‑ то босиком), статный, подтянутый, загорелый, цивильно одетый! Улыбается не социальным оскалом во все 32 зуба, а как‑ то очень по‑ домашнему: и тепло, и весело, и уверенно. Увидела его в тот момент таким молодым, таким красивым! У него заняты обе руки: в одной – неизменная сумка‑ холодильник, в другой – еще какая‑ то сумка. Я тянусь к нему поцеловать, а он в это время поднял голову в своей обычной манере, высматривает, куда бы сумку пристроить, и вообще в ситуации ориентируется. Достала только до подбородка, чмокнула. Первое, что он сказал, увидев меня: «Ты надела мои любимые шорты. Спасибо! » Огорошил: я‑ то смущалась! Позже услышала от него, что у меня красивые ноги, которые необходимо почаще и побольше открывать.

Неожиданно предлагает: «Поедем погулять! Вдруг дождь закончится? А если нет, ну просто на машине прокатишься. А то ты, наверное, одурела уже сидеть в четырех стенах! » Внутренне заскулив, соглашаюсь, собираю вещи. Никуда не хочется выбираться в такую сырость. И в лодку совсем не хочется: хлопотное это дело – все время пересаживаться с борта на борт, уворачиваясь от гика. И штормовое предупреждение объявили.

Сейчас удивляюсь: как я мучительно сопротивлялась прогулкам, любой физической активности! Я сильно изменилась с тех пор! Шило выросло там, где надо; чувствую себя плохо, если за день не прошла хотя бы нескольких километров. Это он выдернул меня за уши в активную жизнь, только не тогда, когда мне было с ним хорошо, а когда стало без него худо.

По дороге обсуждаем эсэмэс‑ переписку. Говорю, что ему, наверное, не очень нравится так много писать. Он признается: трудно и читать, и писать – надо очки надевать, попадать пальцами в крошечные клавиши. Я сообщаю, что тоже не фанатка эсэмэс. Он – неожиданно: в переписке посредством эсэмэсок есть своя прелесть – в их краткости, в их мимолетности!

Едем. Сильный дождь. Через 20 минут у поворота к яхт‑ клубу он уже закончился. Парковка, еще 5 минут на спуск к воде – солнце сияет в голубом небе, и лишь кое‑ где красивые белые кучевые облака.

На этот раз он решил взять другую лодку – попробовать такую, на которой прежде не ходил: «Финн» называется. Клубному мальчишке сказал: «Я больше серфингист, чем яхтсмен». Кажется, она побольше предыдущей: в ней удобнее было размещаться. Сумки надо оставить в ангаре. Перекладываю в карман шорт 200 долларов, заначенных на нужды строительства, и остаюсь в майке поверх купальника, а сверху в джинсовке – от холодного последождевого ветра, поверх нее, в свою очередь, спасательный жилет. В одну из более поздних встреч я – недовольно: «Там такой ветер! », он – с нежностью: «Ветер – это же счастье! »

Он и мальчик из клуба опять долго готовили лодку, я сидела на пеньке. В какой‑ то момент он поднимает взгляд в мою сторону и улыбается как бы про себя. В этом взгляде столько нежности, любви, умиления. Я сразу и вижу по направлению, и понимаю по содержанию, что взгляд обращен не ко мне. Он даже не замечает меня в это мгновение. Потом я обернулась. Позади ходил по лежавшим на берегу перевернутым лодкам малыш лет полутора‑ двух. Я подумала, что было бы чудесно, если бы однажды он с такой любовью посмотрел на меня. Но все равно очень приятно и радостно, что он так смотрит на чужого ребенка, что он вообще способен на такой взгляд! Позже напомнила ему этот эпизод. Удивился: «Дети! Ну как же их не любить?! Конечно, меня не умиляет, когда они кричат, капризничают. Но это родители виноваты. Ребенка всегда можно направить, как надо, отвлечь…»

Идем на середину – на сей раз осваивать другой отрог водохранилища. Ветер порывистый. Дошли до места, с которого виден мост через Вейну, дальше открылась широкая перспектива: очень интересно попасть и за тот поворот, и за следующий! Хочется нам обоим. Но он долго колеблется и возвращается с полпути: сильные порывы – рискованно уходить далеко от базы. Утешаю нас обоих: «Можно будет потом проехать на машине, чтобы посмотреть те места, куда не дошли на лодке» Он: «Это не спортивно! » Вместе решаем: что ж, будет куда отправиться в следующий раз! Идем в обратный путь вдоль противоположного берега.

Красивый островок на пути, необитаемый, но явно посещаемый: среди прибрежной травы утоптан широкий проход к воде. Он предлагает туда причалить. Я уже втянулась в водную прогулку, вошла в режим путешествия, я – за! Но ветер у берега силен и коварен, не дает безопасно подойти. А как на этом «Финне» убрать парус, он не знает. Решил оставить затею с причаливанием к необитаемому острову, но внезапно вновь направляет лодку к берегу. Подходим ближе, опять не удается. Он еле удерживает парус. Объясняет мне, как нужно действовать, если перевернемся. Я выслушала, но не поверила, что это серьезно: он же такой опытный! Буквально через минуту он не справляется с новым порывом, я вижу, как лодка медленно заваливается на мой борт. Еще есть надежда. Брызги летят, еще думаю – обойдется…

Новый миг – и ясно: не обошлось! Не страшно ни секунды: рядом же профессионал! Только очень противно, что сейчас окажусь в холодной воде. И вот соскользнула в сероватую толщу воды. Перевернутая лодка накрывает, как крышка большой кастрюли. Нереально разобраться, где верх, где низ. Дышать перестала вовремя – не нахлебалась, чувствую себя бодро. Ориентируюсь, куда выплывать. Без паники погребла из глубины на поверхность. Вынырнула – отплевываюсь, протираю глаза. Приятно, что вода оказалась очень теплой! Он тоже на поверхности. Потом говорил, что сразу после погружения бросился меня вытаскивать. Не заметила, но верю. Я‑ то гордилась, что все делаю самостоятельно, хотя еще спасжилет здорово помог!

«Вот это неожиданно! – изумился Ярослав. – Правда, считается, что стихию легче разбудить, чем обуздать. Одно дело – пригласить на помощь легкий бриз, другое – остановить шквал! » Вспомнился белокожий мальчик из видения с его игрушечным змеем. Мороз побежал по спине, хотя Ярослав еще ничего не понимал.

«Перекинулись какими‑ то шутками. Буквально сразу он начал восхищаться моей выдержкой и долго потом не мог остановиться: что я не рыдаю, не закатываю ему истерик на тему «куда ты меня завез, что ты со мной сделал?! ». Стал думать, как быть. Буксировать лодку к берегу, вылезать, сохнуть? Вплавь – до базы? Попробовать ее перевернуть обратно? В возможность перевернуть он практически не верил. Долго бултыхались в воде. Надеялись, что нас заметят из клуба – как бы не так! Хоть и теплая вода, я стала замерзать – зубы застучали. Он все что‑ то там решал. Думаю: хоть бы отпустил меня до ближайшего берега! Но молчу. Наконец, он попытался перевернуть лодку. Меня проинструктировал, как помочь и как потом увернуться. Неожиданно быстро все получилось! Я видела, какое огромное усилие он приложил.

Мачту положили, поскольку он не придумал, как отцепить от нее парус. В лодке я сняла с себя все мокрое, осталась в купальнике. Но солнце светило, ветер по‑ вечернему стих, было тепло. Все мокрое развесила сушиться на мачте. Получилось забавно, неаккуратно, уютно – по‑ домашнему. Он тоже что‑ то повесил сушиться. Только теперь я спохватилась: как там мои доллары?! Они мирно лежали в кармане шорт, только намокли. Он бурно радовался, что, плотно засунутая под банку, сохранилась бутыль его любимой минералки: «Архыз» спасен! » – и гребок (короткое весло). Вот этим‑ то орудием он и погреб в сторону клуба.

Он высказался в том смысле, что вот все‑ таки бросил меня «в набежавшую волну». И подчеркнул: «Это тебе месть за ведьму. Зачем ты меня пугала?! И я тебя за это напугал! Возьми свои слова назад! » Я: «Ты ведь уже меня бросил в волну, осуществил угрозу! Так что мне теперь не страшно. Какая же это месть? » «Ведьму» назад так и не взяла. Больше он эту тему не поднимал. Должно быть, из опасной, но загадочной я превратилась в обыкновенную, но упрямую…

Пока доплыли, я уже совсем обсохла. Вылезая из лодки, я предпочла забыть в ней подмоченный «Архыз»: вдруг под крышку нацедилась сырая вода!

Не помню, почему со всеми вещами мы возвращались не по берегу, а по мосткам. На берегу – мать с тем самым малышом. Ребенок запулил в речку мяч и теперь ревет: и мяча не достать, и мать костерит! Григорий кричит ему с мостков: «Не плачь! Вернем твой мячик! » Мальчик на него и внимания не обратил. А Гриша стремительно передал мне свой пакет – вышло, что я стою с двумя объемистыми сумками – встал на колени, протянул руки вниз – как раз туда, где в тот момент под мостками проплывал мячик, и выхватил из воды. У меня аж дыхание захватило: выйдет ли? Успеет ли? Получилось очень ловко! Он торжественно понес мячик, а я позади тащила две сумки…

Парадоксально, но, на сей раз мне хотелось искупаться! То есть нормально поплавать в такой теплой воде – без спасательного жилета, джинсовой куртки и долларов. Предложила, он согласился. Но я долго плавала, а он быстренько туда‑ обратно – и на берег. До сих пор не знаю, почему: замерз? устал? не хотел плыть так же медленно, как я?

В неуютном ангаре, спрятавшись за серфовым парусом, переодеваюсь. У каждого из нас большая часть вещей вымокла, но оставался сухой запас. Он предложил мне свои шорты и рубашку. Но у меня были джинсы, взятые на случай вечернего холода. Надела их, а сверху – его синюю рубашку с коротким рукавом и оранжевыми пальмами. Мне сразу стало так хорошо, так уютно в ней!

⇐ Предыдущая 6 7 8 9 101112 13 14 15 Следующая ⇒