НЕВОЛЧЬЕ МЕСТО 4 страница

-Так это-то были его следы.

-А там не могло быть и следов Гайды тоже? – спросила я с надеждой, оборачиваясь на него.

-Не знаю. – Никита покачал головой. – По-моему, там были следы только одной собаки. Иди давай. – Он легко подтолкнул меня, и я, опомнившись, пошла к тропе.

Когда мы вернулись к первым следам Серика, Никита повторно их осмотрел и сказал со знающим видом:

-Да, это следы только Серика. Гайды тут либо не было, либо она шла другим путем, что вряд ли. Собаки же, как волки, если один ведет, второй ему чуть ли не след в след бежит.

Мне это напомнило то, как я сейчас шла за Никитой по болотине, и я невольно улыбнулась. Никита поймал мою улыбку и не так ее понял.

-А ты чего испугалась Серика-то? Думала, волк?

-Ага, - недовольно ответила я. – Конечно, вы тут мне со своими волками все уши прожужжали. Второй день на даче, а уже жду, как бы волк из теплицы не выскочил.

Никита искренне посмеялся моей шутке, потом посмотрел на лес и серьезно сказал:

-Дед говорил, у нас раньше было неволчье место. – Я улыбнулась тому, как точно он воспроизвел слова Волкодава, которые он успел донести и до меня, а Никита продолжил задумчиво. – А тут вон за год один столько всякого с этими волками. Даже страшно.

Он хитро посмотрел на меня и, пряча усмешку, спросил:

-Поднимемся в ельник? Надо покликать там Гайду. Нет – нет, бог с ней, а есть – так она скорее прибежит, если услышит меня.

-Конечно. Почему ты спрашиваешь? Я же сказала, да, - оскорбившись, сказала я.

-Ну, - Никита жеманно пожал плечами и кинул мне ехидный взгляд. – Ты волков не боишься?

-Ну, ты же не боишься, - сказала я с достоинством. – А я тебе верю.

-А что я? – засмеялся Никита. – Я ничего в лесу не боюсь. Тут ведь как? Боишься чего, так непременно тебе это самое из лесу и покажется. Боишься волка встретить – видишь волка, даже если это Серик.

-Хватит, я испугалась от неожиданности, - раздраженно сказала я, ковыряя носком сапога грязь. – Мы идем или будем тут стоять?

-Идем, идем, - усмехнулся Никита и посмотрел на лес, загнув голову кверху.

Мы перешли речку вброд, благо – она была нам по щиколотку. Никита быстро нашел тропку, и мы стали взбираться вверх, скользя на еловых шишках и коричневых старых иголках, хватаясь за молодые мягкие елочки. Никита снова, как там, внизу у речки, резко остановился, отчего я чуть не врезалась в него, чудом удержав равновесие и не скатившись кубарем вниз по склону.

-Ты только это…не бойся медведя встретить, а то мы отсюда живыми не выйдем, если он нам сейчас из-за елочки «Бу! » скажет.

Он засмеялся своему остроумию, а я, разозлившись, толкнула его рукой, на что он только усмехнулся и пошел дальше.

-Очень смешно! Я думала, ты что-то умное хочешь сказать.

-А разве не умно? – усмехнулся, обернувшись, Никита.

-Нет, - отрезала я, скатившись чуть-чуть вниз из-за того, что поставила ногу не туда.

-Давай сюда, - сказал Никита, подавая мне руку. Он уже забрался на самый верх, где было более или менее не так круто, а я все еще барахталась в еловой грязи.

Я посмотрела на него с негодованием, как бы раздумывая принять его помощь или нет. На самом деле, конечно, я просто боялась отпустить елочку, которая, как верный друг, держала меня над пропастью, но сделала вид, будто я разозлилась на него.

-Ну, не обижайся, шутка же, - сказал елейным голосом Никита, заискивающе улыбаясь, а я, как раз собравшись с духом, подала ему руку, и он быстрым рывком помог мне забраться наверх.

-Как мы обратно будем спускаться, это, чувствую, будет кино, - сказала я, отряхиваясь от иголок и заранее боясь обратного пути.

Никита насмешливо посмотрел на меня, отвернувшись, пошел по лесу и крикнул:

-Эх, вы, горожане.

Я ничего ему не ответила и просто пошла следом. Лес здесь был все такой же сырой и темный, весь усыпан мягким, проминающимся под каждым шагом, ковром из иголок, но здесь уже было свободнее дышать, хотя терять бдительность было нельзя – каждую секунду сухие черные ветки старых темно-серых елей норовили выколоть глаз. Никита шел бодро, будто на прогулке, а я плелась, вероятно, как старая кляча на своей последней пробежке, потому что минуты через две уже была в совершенном отчаянии закончить этот путь без потерь, моральных и физических.

-Долго еще? – спросила я и сама посмеялась про себя своему страдальческому голосу.

Никита, вероятно, ожидая повода высказать свою мысль, остановился, не ответил на вопрос, но глубокомысленно изрек:

-И чего вот вы, городские, так тянетесь в деревню? Я вот был в городе, пожил, понюхал, попробовал. Ужас да и только. Я в этом городе, что котенок новорожденный. Вот я там и не живу, раз не мое это. А вы?

-Деревня не только для деревенских, - хмуро заметила я, подходя к нему. – Природа для всех.

-Да, только не все к ней готовы, - усмехнулся Никита. – Устала?

Я хотела было с жалобным видом кивнуть, я даже уже сделала «жалобный вид» на лице, но, увидев его усмешку, быстро нахмурилась, стыдясь своей усталости, и сказала:

-Нет. Сколько идти-то?

-Ну, я хотел до поляны дойти. Смысла нет в ельнике орать, все равно никто не услышит, - сказал Никита серьезно, бросив свое насмешливое настроение.

-То-то тут так тихо. – Поежилась я.

-Ага, - просто ответил Никита. – Пошли поскорее, раз тебе неуютно.

Я хотела спросить, почему он понял, что мне не уютно, но потом осознала, что, вероятно, на моем лице все написано максимально красочно. Я вздохнула и пошла за ним.

Лес становился только гуще, и с каждым шагом мне все больше казалось, будто кто-то смотрит на меня или вообще преследует. Я резко обернулась, ожидая увидеть за собой что угодно: самого страшного маньяка, самое ужасное чудовище. Но там ничего не было. Только старые ели на фоне серого, затянутого облаками неба. По мне пробежали мурашки. Я снова огляделась и поспешила догнать Никиту.

Он уже ждал меня на краю ельника. Здесь было поле с маленькими елочками и не очень высокой травой. Вдалеке проселочная дорога белела зажившим шрамом на теле поля. По ней деревенские ходили в малинник. Но сейчас она пустела под низким набухшим небом.

Никита зашагал по полю, звал Гайду. Я пошла следом, но тут же ошпарилась крапивой.

-Черт! – вскрикнула я от боли и стала дуть на ладонь, на которой прямо на глазах начали вспухать красные волдыри.

Никита как-то быстро оказался около меня, посмотрел со знанием дела на мою ладонь и заключил:

-О, старая.

-Кто? – не поняла я.

-Крапива старая. Старая всегда жгучая очень. – Никита пожал плечами. – Скажи еще, не знала такого?

Я помотала головой, а Никита задумчиво продолжил:

-Вот ты говоришь, природа для всех. Для всех, кто с ней за одно, я бы сказал. – И добавил с улыбкой. – А меня вот крапива уже лет 10, наверное, не жалила, или я не замечал.

-Ага, как же? – недоверчиво сказала я, потирая жгущую руку.

-Ну, смотри.

Никита подошел к крапиве и резко вырвал несколько листьев, сминая их в руке.

-Я их хоть съесть могу, - сказал Никита, протягивая мне крапиву. – Надо?

Я отшатнулась от него и помотала головой.

-Не знаю, кто ты и человек ли ты, но не надо.

Никита пожал плечами, почесал щеку и запихал в рот один листик. Я с ужасом следила за выражением его лица, но оно нисколько не менялось.

-Тебе совсем не больно? – недоверчиво спросила я, уже сомневаясь, что он просто настолько хороший актер.

Никита закивал и выпустил крапиву из рук.

-Совсем не больно. Я вообще понял так. – Он задумчиво посмотрел на небо с явным намерением высказать мне сейчас все свои мысли, которые, как видно, давно искали слушателя. – Когда ты знаешь, что крапива вот жалится, собака кусается, куры клюются и так далее, и когда ожидаешь этого всего, то растения и животные это все чувствуют и действительно делают, как ты ожидаешь. А когда ты не думаешь об этом, когда ты за одно с природой, в которой живешь, от которой кормишься и которую сам кормишь, то никакого вреда она тебе и не наносит.

Он замолчал, снова покликал Гайду, прислушался. Я смотрела на него, ощущая теперь кожей всю враждебность этого поля и этого ельника. Природа будто бы меня терпела, но все равно, как могла, меня отсюда выгоняла, и потому мне здесь и кажется всякое, потому и не по себе мне здесь. Я обернулась на лес, и елки, подчиняясь ветру, будто важно закивали: «Да, да, он прав». Я снова перевела взгляд на Никиту, а он как почувствовал и продолжил.

-Бывает, выйдет человек один на охоту, так ему ни один зверь носа ни покажет, все по норам сидят, будто чувствуют что. А другой, дед мой, к примеру, вроде, и пьет, и с бабкой ругается, и со мной сколько собачился, а ведь он как выйдет на охоту, так и через часов пять-шесть уже и возвращается, говорит, места нет, всю сумку уже дичью забил, хоть в зубы бери и неси до дома. Во как! Люди думают, пропащий человек, все последнее пропил. А собаки в нем души не чают, а как его корова наша, Ночка, любит! А на охоте то ему и равных нет.

У Никиты лицо стало мечтательным и одухотворенным, что я даже не решалась прервать его, и он продолжил:

-А природа же все чувствует, все знает, ее не обманешь. Она не люди, с ней такого не пройдет.

-Ну, я люблю природу, - тихо сказала я.

Никита снисходительно кивнул и усмехнулся.

-А ее понимать надо, с ней надо срастись, понимаешь? В одно сплавиться.

-Ну, а если не выходит? Если тянешься-тянешься, а все равно ни нарисовать не получается, ни даже по лесу без опаски не пройдешь? - Сказала я с жаром и сама удивилась, каким отчаянным и плаксивым звучит мой голос, будто бы даже со слезами. – Тебе хорошо говорить, ты вон тут как рыба в воде.

-Каждому свое, - просто сказал Никита.

Я хмыкнула на это и отвернулась от него, чтобы скрыть свои эмоции. Одновременно я злилась на себя, что сказала лишнего, на него, что он зачем-то поднял эту тему, будто это его дело. Более того, неприятное ощущение, что я здесь лишняя, только усилилось.

-Ладно, не обижайся, - сказал Никита, похлопав меня по плечу. – Я просто пошутил.

Я поняла, что он сказал это просто, чтобы меня успокоить, и он не шутил, и недовольно посмотрела на него. Никита понял мой взгляд и закусил губу.

-Пойдем домой, Гайды тут нет.

Мы пошли по лесу в обратную сторону, и я старалась справиться со своими эмоциями. Рассказы о том, как часто здесь стали появляться волки, о крапиве, природе, накладывались в моей голове на усилившееся в ельнике неуютное ощущение того, что за мной наблюдают. От этого я постепенно впадала в странное состояние, похожее на панику.

Мне показались шорохи справа, и я нарочно не посмотрела туда, чтобы не подпитывать свой страх, но это только все усугубило. Теперь я специально вслушивалась, готовясь вскрикнуть в любой момент, когда услышу что-то похожее снова. Но все было тихо, и, судя по тому, что Никита ничего не услышал, ничего там и вправду не было.

Постепенно разыгравшаяся фантазия успокоилась, и я вздохнула почти свободно. В тот самый момент, когда я грешным делом смела подумать, что в лесу мне больше не страшно, из-за густого ельника справа на тропку буквально в паре шагов от меня выскочило что-то большое, черное и издающее непонятные булькающе-рычащие звуки. От неожиданности я даже не успела вскрикнуть, только отшатнулась назад и, поскользнувшись на мокрых, прелых иголках, упала, хватаясь за все близко стоящие деревья.

Никита обернулся и, увидев существо, закричал:

-О, господи, Гайда, что с тобой стало?

Я с удивлением и ужасом посмотрела на напугавшее меня чудовище, и в этот самый момент к стыду своему поняла, что это была действительно большая серая лайка Гайда, только очень грязная, мокрая и черная. И как я не сразу это увидела?

Никита засмеялся, понимая, наконец, что произошло, и подошел ко мне. Я отряхнулась от иголок и, не смотря на него, встала, пытаясь скрыть свой стыд, раздражение и искренний испуг.

-Ты цела? – спросил участливо Никита.

-Да, - хмуро ответила я, потирая ушибленный локоть.

Он подозвал виляющую хвостом Гайду и пожурил ее.

-Что ж ты, клуша, сбежала? По полям тебя бегаем, ищем. Твой друг Серик давно уже дома чай пьет.

Никита ласкал собаку, а та, извиняясь, лизала ему руки. У меня неприятно засаднило правую ладонь, и, когда я перевела взгляд на нее, я увидела, что, вероятно, падая и цепляясь за стволы деревьев, я ободрала руку.

Аккуратная капля крови скатилась с моей ладони и упала на лист подорожника, оставляя на нем след, будто вода на жирной поверхности, задерживаясь только в прожилках. Мне вспомнилась зима, пропитавшийся собачей горячей кровью снег и клочки шерсти, вмерзшие в ледяную корочку.

Наверное, Арчи тоже не был единым целым с природой. А, может, наоборот – был, и поэтому погиб, подчиняясь единой цели?

Я подняла глаза на Никиту, журившего и не без удовольствия гладящего Гайду, на ластившуюся к нему собаку со счастливой, нашкодившей мордой, на его пытающееся быть строгим лицо хозяина, и поняла, что есть, вероятно, в природе то, чего я не пойму никогда, как бы ни пыталась. Он прав, я здесь чужая, но значит ли это, что мой удел – прятаться в городских бетонных коробках? Ведь это трусость, ведь это побег от своего дома. Но мы сами выбрали этот побег, и пути назад для нас уже нет. Мы привыкли называть матерью ту, что мы создали сами для себя, и наша добрая, но очень уж строгая родная мать никогда нам этого не простит.

Никита прервал мои раздумья и весело сказал:

-Алис, пошли-ка ко мне домой, зайдем, посмотрим, ушли ли наши деды из кафе, не ушли – так с собой возьмем. Мама пирожки постряпала еще утром. Угощу тебя на радостях. Она будет только рада.

Он потрепал собаку за ухом. Гайда смотрела на меня с извиняющейся, наивной мордой, потом подошла и лизнула кончик моего пальца. Никита улыбнулся и сказал:

-Пошли, правда, бабку твою предупредим, чтоб не потеряла.

Я смотрела на Гайду, черную от грязи, со скатавшейся шерстью, но счастливыми глазами, на Никиту, ставшего обычным веселым парнем, каким всегда и был, на солнце, будто выглянувшее из-за туч меня просить пойти к Никите, и невольно улыбнулась.

-Ладно, пошли.

⇐ Предыдущая 1 2 34