Книга первая 3 страница

Когда через некоторое время она с трудом поднялась на ноги, то увидела нотариуса Ледрю: он доблестно удерживал Мерлина за уздечку, пытаясь успокоить лошадей, которые то вставали на дыбы, то бросались вперед, путаясь в сломанном дышле. Судя по всему, они были напуганы.

– Осторожно, мадам! И поскорее спускайтесь, – задыхаясь, вымолвил нотариус. – Слава богу, вы спасены! Если они теперь снова рванут, то их уж ничем не удержишь.

– Это вы их остановили? Я могу помочь? – Эти два вопроса прозвучали почти одновременно.

– О нет, что вы! Бегите туда, мадам, скорее, там, сзади! – закричал он. – Посмотрите, жив ли парень, вы его переехали…

Линнет понеслась назад. Тело лежало на дороге, ярдах в двадцати от экипажа, его отшвырнуло в сторону. Подбежав к нему, она опустилась на колени прямо в пыль. Линнет пыталась приподнять безжизненную голову, когда подскакали два всадника, следовавших за экипажем. Они спешились, и тот, кто скакал впереди, поспешил на помощь нотариусу. Второй, бросив взгляд в ту сторону, склонился над Линнет и пострадавшим.

– Он мертв, мэм?

– О, надеюсь, нет! Нет. Я в этом уверена! Слушайте, слушайте, вот опять!

Она приблизила ухо к губам парня, разорвала у него на груди рубаху и послушала, бьется ли сердце. Единственным видимым повреждением была рана над самым лбом, которая кровоточила. Наверно, когда он падал, его задело обломком дышла.

– Кажется, кости не сломаны, – сказал дородный всадник, опускаясь на колени и ощупывая ноги раненого. – Вы меня знаете, миссис? Если бы нам удалось доставить его живым в Лантиэн…

– О, мистер Бозанко! – воскликнула Линнет. – Смотрите – он открыл глаза! А теперь снова закрыл! А‑ а‑ ах! – вскричала она, так как мгновенно произошли две вещи – все происходило сейчас очень быстро. Слепящая молния осветила дорогу, и изгороди, и лица – много лиц, ибо со всех сторон сбежался народ. А еще повсюду была кровь: она текла из раны на голове у парня, попадая на подбородок и горло, она была везде. «Откуда? » – гадала Линнет. Она услышала, как фермер Бозанко призывает толпу отойти, чтобы пострадавшему было побольше воздуха.

– Но у него кровь – кровь всюду! – воскликнула Линнет.

Ее голос был заглушён раскатом грома. Когда гром стих, она услышала, как мистер Бозанко говорит:

– Это ваша кровь, миссис, ваша собственная кровь капает, мэм, уж извините меня. У вас все лицо в крови.

Он достал большой красный носовой платок и протянул его Линнет. Но она уже ощупывала свое лицо. Когда Линнет посмотрела на свои ладони, они были в крови. У нее была рана над бровью – вероятно, она ударилась, когда ее швырнуло на поручни.

С детства Линнет презирала себя за склонность падать в обморок при виде крови. Сейчас она раскинула руки – и тут же полил дождь, как будто она вызвала его этим жестом. Дождь лил как из ведра, падал сплошной завесой, которая отгородила их от толпы. В течение десяти секунд Линнет вымокла насквозь. Когда она снова инстинктивным жестом подняла руки, то увидела, что они вновь белые, и словно по заказу опять сверкнула молния. Эта вспышка осветила лицо Амиота, и оно тоже было чистым, а еще – мокрым и бледным, как лицо утопленника. Брызги дождя отскакивали от дороги, яростно шипя.

Дождь закончился столь же внезапно, как и начался; тучи разделились на два темных батальона и направились в сторону моря, а в просвете засияло солнце. Чья‑ то рука обняла Линнет за плечи – это был фермер Бозанко.

– Прошу прощения, миссис, но мне показалось, что вы сейчас лишитесь чувств. Когда вы вот так вскинули руки…

Она приподнялась на коленях. С полей шляпы фермера, когда он наклонился, на грудь ей начал стекать ручеек.

– Нет. Займитесь им!

Над Амиотом, ощупывая его тело, уже склонился нотариус, которого освободили от лошадей. Бросив взгляд в сторону Бозанко, он резко приказал:

– Возьмите мой носовой платок и перевяжите ей лоб.

Пока фермер возился с платком, к ним торопливо подошел муж Линнет. Он выполз из ландо целым и невредимым. Как большинство трусов, он разъярился, когда опасность была уже позади. А увидев, что дорогое платье жены измято, испачкано и покрыто пятнами крови, он начал срывать свою злость прямо при толпе, которую только что прибывший констебль выстраивал полукругом.

– Что заставило вас прыгать – это же безумие! – воскликнул он злобно. – Вы же могли убиться! И полюбуйтесь, что вы сделали с платьем, будь оно проклято!

Услышав его, Линнет медленно повернулась, и повязка, которую неуклюже наложил фермер Бозанко, соскользнула. Слова так и просились Линнет на язык, но она не произнесла ни звука.

– Вы ранены! Вы ранены! – завопил Марк, увидев ее лицо, по которому снова начала струиться кровь; его гнев перешел в ужас и озабоченность, колени задрожали. А Линнет в душе стала презирать его еще сильнее, чем прежде.

Когда они стояли так друг перед другом, кто‑ то вдруг закричал: «Доктор! » Толпа подхватила это слово громким шепотом: «Доктор, доктор! » – и расступилась, образуя проход.

При свете солнца, вызолотившем дорогу и мокрые изгороди, они увидели серую кобылу, которая приближалась легким галопом. На ней ловко сидел человек средних лет, закрывавший огромный зонт; поглощенный этим занятием, он ничуть не заботился о поводьях – они висели на согнутом мизинце левой руки. Наконец зонт, высоко поднятый над порыжевшей шелковой шляпой, благополучно закрылся. Доктор Карфэкс въехал на арену. Перекинув ногу над сачком для ловли бабочек, который был приторочен к седлу, он спешился. Это был человек среднего роста, чисто выбритый, с очень некрасивым лицом, но с осанкой, отличавшейся непринужденностью и достоинством. Уверенный взгляд из‑ под седых кустистых бровей выдавал сельского джентльмена, привыкшего внушать почтение. Инстинктивно выделив в толпе нотариуса, который не был знаком ни ему, ни собравшимся, доктор громко обратился к нему:

– Простите, если опоздал, сэр! Посылал за линейкой для Уди: у него сильное сотрясение, но ничего страшного. Господь милостив к таким, как он. Я отправил полицейского за второй линейкой. По‑ видимому, она понадобится. Удачно вышло, что я случайно тут проезжал.

Доктор осмотрел пострадавшего, первым делом осторожно стянув с парня рубаху и обнажив его грудь. Проделав это, он взглянул на нотариуса, которому доверил свой зонтик.

– Передайте его нашему другу Бозанко, сэр, и возьмите это, – он вытащил из своего объемистого кармана корпию. – И, если можно, займитесь миссис Льюворн. Мне кажется, у вас это получится лучше, чем у него.

– Мне никогда не удавалось завязать узел, – скромно признался мистер Бозанко, – даже на собственном шейном платке. Я всегда повторяю: да поможет Бог, чтобы я не пережил свою хозяйку!

Рана на лбу Линнет была неглубокой, и кровотечение уже почти прекратилось, но все же с помощью корпии и чистого носового платка нотариуса Линнет была оказана помощь.

– Посмотрим, посмотрим… – бормотал доктор Карфэкс, делая свое дело проворными и осторожными руками. – Ну конечно, ключица; два‑ три ребра и рана на голове – пока ничего страшного. А теперь кто‑ нибудь помогите мне его приподнять… Осторожно, очень осторожно, я вам сказал.

Он провел рукой по спине и, дойдя до лопатки, вдруг изумленно поднял глаза:

– Что за черт!

Нотариус кивнул:

– Вы видели?

– Нет, не видел. Но нащупал.

– Я расскажу вам об этом позже, это другая история. Она не имеет никакого отношения к происшедшему.

– Ну что же, ладно… А вот и линейка.

– Его можно отвезти в Лантиэн, – предложил фермер Бозанко, – и добро пожаловать к нам! Моя жена – женщина заботливая, как вы знаете, доктор. А парень, который столь отважен… Никогда ничего подобного мне видеть не приходилось. Он поправится?

– Конечно поправится! Дышло, должно быть, ударило его сбоку, и он отлетел в сторону. Это просто чудо, что по нему не проехалось колесо и он не попал под копыто. Посмотрите, вот след от подковы у него на шапке – отпечатался так четко, что не смыл даже дождь. Через пару недель он снова будет в полном порядке.

– Это хорошая новость. А когда он сможет передвигаться… Пожалуй, я поговорю об этом со своей женой, – сказал фермер.

– Не говорите с ней сейчас. Просто возьмите парня к себе. Уложите его на полу в вашем холле и скажите, что я буду через двадцать минут.

Доктор Карфэкс повернулся к двум подъехавшим линейкам – одна была пуста, во второй лежало бесчувственное тело Тима Уди. Бегло осмотрев страдальца второй раз, доктор остановил один из экипажей, возвращавшихся со скачек, и велел доставить Уди в Трой, в маленькую больницу на Фор‑ стрит. Люди, сидевшие в экипаже, бодро высыпались из него и набились в другие повозки. Амиота уложили в линейку.

Мэрмана и Мерлина, которые уже успокоились и присмирели, повели домой, в стойло. С ближайшего поля доставили ломовую лошадь, чтобы она оттащила ландо Льюворнов в колесную мастерскую, находившуюся на перекрестке дорог. Когда разместили пострадавших, во второй линейке нашлось место для Линнет, ее мужа и нотариуса. Итак, все покатили в Трой, а доктор Карфэкс, перемолвившись парой слов с мистером Бозанко, вскочил на лошадь и медленно двинулся за первой линейкой.

ГЛАВА 7 Доктор Карфэкс и дискуссия за ланчем

– Это было слово «Лантиэн», – сказал нотариус, – и парень произнес его четко, на английский манер, сделав сильное ударение на «и», так что следующий за ним звук «э» проглатывается и слово звучит как «Лантин». Я заметил, вы почти так же произнесли его сейчас, и фермер тоже – кажется, его имя Бозанко.

– Именно так мы и произносим его в этих краях, – ответил доктор, осторожно счищая ножом кожуру с лимона. – Насколько я понимаю, вы в некоторой степени филолог, а может быть, еще и историк. Дело в том, что на «лан», «стоу» и «честер» ударение не ставится, что вполне естественно: Морвенстоу, Бридстоу, Ландульф, Ланкелли, Дорчестер.

– Простите, но дело не совсем в этом, точнее, меня изумляет вовсе не это, в данный момент я не думаю о филологии. Разумеется, я знаю свой бретонский язык и немного корнуоллский – вполне достаточно, чтобы правильно поставить ударение в названии любого места, когда вижу его напечатанным.

– Вы скромничаете. – Доктор бросил в чашу с пуншем всю кожуру лимона, срезанную в виде идеальной спирали.

– Предположим, это так. В таком случае я остановлюсь на двух моментах. Во‑ первых, этот Амиот предугадал слово, неизвестное ему, которое вертелось у меня на кончике языка; во‑ вторых, что еще более удивительно, он предугадал мое произношение и исправил его. Я бы произнес это название как «Лантэн» – что‑ нибудь в таком роде.

Доктор Карфэкс наклонился над огнем, чтобы водворить чайник обратно на таган. Он сам предложил месье Ледрю зайти и покурить вместе после обеда, и нотариус с благодарностью принял приглашение, радуясь перспективе побывать в этом уголке мира, в гостях у «оригинала». Но когда его принял учтивый, изысканно одетый джентльмен в прекрасно обставленной библиотеке, у камина, в котором пылал огонь, гость перестроился с быстротой, делающей честь его манерам. Комната была с низкими балками, но просторная, с большим эркером, из которого открывался вид на гавань, и в окно проникал рокот прилива и плеск волн. Над камином висел портрет молодой женщины, выполненный акварелью. Это была единственная картина в комнате, тускло освещенной четырьмя восковыми свечами, стоявшими на столе. Они горели в старинных серебряных подсвечниках, хорошо почищенных. Месье Ледрю также обратил внимание, что в комнате пахнет лавандой. Аромат исходил от двух больших ваз, которые он только что заметил: одна стояла на столике из полированного дуба, другая – на высоком комоде. Стены до самого потолка были в книжных полках, уставленных коричневыми томами; то тут, то там на переплетах поблескивала старинная позолота, перекликаясь с пламенем в камине.

– Давайте рассмотрим обе ваши загадки по очереди, – предложил доктор Карфэкс, отступая к столу и набивая трубку табаком. – Что касается первой, то могу вам сказать, что я вовсе не скептик. Да, передача мыслей – это факт. Кто из нас один, два или множество раз в своей жизни не предугадывал слова, которые собирается произнести другой? По роду моей профессии мне часто приходилось выслушивать исповеди, и на основании накопившихся фактов я могу с уверенностью сказать, что среди супружеских пар, когда муж и жена спят вместе, такое случается очень часто. Когда‑ то, – он затянулся, – когда‑ то, – повторил доктор, – я частенько отгадывал, что именно скажет кто‑ либо… Но я рад заметить, что никогда не обладал даром ясновидения.

– Я думал, – сказал нотариус, – об этом мальчике.

Затем он рассказал доктору Карфэксу, откуда взялись рубцы на спине и плечах Амиота, и потом продолжил:

– Допустим на минуту, что одно человеческое существо может предугадать мысль другого и выразить ее в словах. Но это меня не удовлетворяет. Это не полностью объясняет… Я забыл вам сказать, что уже во время нашего путешествия по реке он мне признался, что этот пейзаж: водная гладь и холмы, поросшие лесом, – напоминает ему о каком‑ то месте, которое он знал когда‑ то, но не мог сказать, где оно. Когда я стал его расспрашивать, он не мог вспомнить ничего определенного – возможно, видел какое‑ то похожее место в младенчестве, или это был всего лишь сон. Обнаруживаете ли вы какую‑ либо связь между этим и тем, что он сорвал слово «Лантиэн» буквально с кончика моего языка? Я имею в виду лишь возможную связь.

– Конечно обнаруживаю. Я также думаю, что этот юноша, у которого не было друзей, пока вы не спасли его с того ужасного корабля, этот несчастный, который был совершенно издерган и вымотан, наверно, неожиданно ощутил, что плывет на лодке в рай.

– Но со сломанной скрипкой.

– Хотя скрипка и была сломана, перед ним открылся настоящий рай.

– Вы только что сказали, – вежливо возразил месье Ледрю, – что в какой‑ то период своей жизни заранее угадывали, что именно скажет некая особа.

Доктор Карфэкс вынул изо рта трубку.

– Touché! [12] В то время я был молод и переживал муки первой любви.

– Ах! – тихонько выдохнул месье Ледрю. – Так вы думаете…

– Нет, не думаю, – отрезал доктор, словно запирая неосторожно приоткрытый ставень. – Нет, не думаю, – повторил он. – Возможно, мне следует сказать вам, что я в некотором роде, по‑ своему, являюсь человеком науки. О, у меня нет никаких ученых степеней! Можете называть меня натуралистом, если вам хочется загладить своей любезностью мое нелюбезное приглашение войти в дом через дверь врачебного кабинета. Истина заключается в том, что мое парадное крыльцо заняла одна леди – довольно неприятная леди. Вчера она убила своего мужа и съела его. Короче говоря, это садовый паук, чьи повадки я наблюдаю последние две недели. Почему она выбрала мое парадное крыльцо? Почему Лето[13] выбрала Делос, чтобы произвести там на свет Аполлона? Во всяком случае, я запер парадный вход, дабы не тревожить ее, и прикрепил там табличку с просьбой, чтобы посетители прошли кругом, ко входу во врачебный кабинет.

Доктор Карфэкс поднялся, снял с огня свистящий чайник и сосредоточенно занялся приготовлением пунша в чаше. Эта процедура исключала какие‑ либо разговоры. Когда она была закончена, доктор взял два бокала с высокими ножками и, быстро поднеся их к пламени свечи, ловко наполнил доверху.

– Оцените, – сказал он, передавая нотариусу дымящийся бокал.

– Вкусно, – сказал месье Ледрю, сделав глоток, и добавил через секунду: – О, удивительно вкусно. Да вы просто художник, доктор Карфэкс.

– Я натуралист, как уже говорил вам. Мой дед тоже был натуралистом, но лучше меня, ибо придерживался только фактов, которые наблюдал, совершенно не теоретизируя.

– Он тоже был доктором?

– О да! У нас в семье было три поколения врачей, и я, бездетный, буду последним в роду. Но все мы, пожалуй, подозревали, что наша практика – чистый эмпиризм и лучшее, что мы можем сделать, каждый в своем приходе, – это облегчить страдания и внушить уверенность, которая облегчает эти страдания. Я говорю не об исключительных случаях или сложных хирургических операциях, а о той загадочной уверенности, которую может внушить доктор, просто войдя в дом и положив в холле шляпу и перчатки. Итак, все мы, Карфэксы, были врачами, но нас все же занимало нечто находящееся за пределами эмпиризма. Подытоживая все, что мы знали, втайне мы всегда искали в природе какое‑ то шестое чувство – и у человека, и у паука. Вы понимаете, куда я клоню?

– Начинаю понимать, – с интересом ответил нотариус Ледрю, удобно расположившийся в кресле. В тех случаях, когда старики не рвутся выговориться сами, они – самые лучшие слушатели.

Доктор Карфэкс подошел к буфету, стоявшему в углу, достал из него нечто вроде серебряного кубка с крышкой и, наполнив его горячим пеплом из камина, осторожно опустил в чашу с пуншем, чтобы подогреть жидкость.

– Любопытно, – заметил он задумчиво, – что серебро не вредит пуншу. И сидру тоже. А вот для любого вина металл – яд. Как только самое лучшее вино соприкоснется с металлом, оно безнадежно испорчено, причем мгновенно. – Обернувшись к месье Ледрю, он протянул ему вновь наполненный бокал. – Так вот, как я говорил, или собирался сказать, у вас в голове засело слово «Лантиэн». Во время путешествия по реке ваши мысли были заняты Лантиэном. Кроме того, вы надеялись, вопреки всему, найти остров. Могу я спросить, уж не тот ли остров вы искали, на котором Тристан сражался с ирландцем Морхольтом?

Нотариус вздрогнул, словно от звука выстрела, и с изумлением взглянул на доктора Карфэкса.

– Как! Значит, вы тоже об этом знаете?

– А почему бы и нет? – сухо ответил доктор Карфэкс и, подойдя к книжным полкам, указал на несколько тонких томиков, плотно прижатых друг к другу. Он слегка потянул за один из них, затем водворил его на место и снова повернулся к своему гостю.

– Кто может сказать, какими путями приходят к нам сведения, когда они нас интересуют? Перед тем как стать натуралистом, я собирал книги, и наше Общество антиквариев, членом которого я был, имело связи с аналогичным обществом по вашу сторону Ла‑ Манша. Мы передавали трактаты из одного общества в другое, и любимой нашей темой было сходство топографических названий в Бретани и Корнуолле, а также местные легенды. Вначале я был совершенным невеждой. Как большинство корнуэльцев и англичан, я считал, что двор короля Марка находился в Тинтагеле, что Изольда высадилась там, прибыв из Ирландии, – а если вы взглянете на побережье, то поймете, что это невозможно. И только когда я прочитал Беруля…

– Ах! – воскликнул нотариус. – Значит, вы читали Беруля!

– Рукопись двести семнадцать, – процитировал хозяин, – «du fonds franç ais de la Bibliothè que Nationale, le commencement et le fin du poè me sont perdus», [14] двенадцатый век – самый ранний сохранившийся манускрипт из всего, что написано о Тристане. Да, я читал «Роман о Тристане» Беруля, по крайней мере ту часть, которую профессор ученого общества, о котором я только что упомянул, счел нужным процитировать. Сюжет восходит к шестому веку, а то и ранее, и это сказание передавалось от отца к сыну, скорее, от матери к дочери, пока ваши странствующие трубадуры не подхватили его и не превратили в поэзию.

– Романтизируя похоть и распущенность и превращая их в бессмертную любовь, – прошептал нотариус.

– Можно сказать и так, – ответил Карфэкс, – однако мой опыт врача свидетельствует, что в целом результат был благотворен. Не хлебом единым жив человек, точнее, простите за прямоту, не только совокуплением. Мечтательную сторону натуры тоже надо удовлетворять. Позвольте мне рассказать вам кое о чем. Лет девятнадцать тому назад ждал я в Замке Дор появления на свет младенца – это та самая молодая женщина, которая чуть не погибла сегодня в экипаже, когда лошади понесли, – и когда я бодрствовал под звездами, мне показалось, что я близок к какому‑ то прозрению. Я не знал, что это такое, разгадка была мне не под силу. И вот, много месяцев спустя, читая вашего поэта Беруля, я обнаружил слово Lancien – древний вариант нашего «Лантиэна» – и осознал, что если его слова верны, то все свое детство – разоряя птичьи гнезда, собирая в лесу куманику и орехи или просто предаваясь праздным мечтам – я ходил по тропинкам одной из величайших в мире историй любви.

– И что же?

Доктор Карфэкс размышлял с минуту, пытаясь оживить прошлое, стертое временем, – лишь аромат его сохранился в лабиринтах памяти, словно цветок, забытый между страницами книги.

– Меня озарило, – ответил он наконец. – Я взял «Роман о Тристане» Беруля – вернее, отрывки из него, напечатанные в журнале нашего общества, – чтобы перечитать его снова в Замке Дор и в лесах Лантиэна, где, по утверждению вашего поэта, Тристан когда‑ то назначил свидание королеве Изольде. Припоминаю, что там как раз валили дубы ради коммерческих целей какой‑ то фирмы, контора которой находилась за пределами Бодмина, и стволы свозили на санях к бухте, чтобы сплавлять их бог знает куда. Но в тех местах, где вырубили деревья, удивительно пышно разрослась наперстянка, прикрывая холм и оказывая первую помощь поруганной красоте.

Он поднялся с кресла и встал у окна, глядя на гавань. Не так уж и притупилась у него память. Он вспомнил, как шмели пили нектар из цветов, как сверкали крылья стрекозы, как внезапно взлетали напуганные голуби.

– Это один из самых чудесных фокусов природы, – продолжал он, – когда после опустошения вырастает дикий цветок. Снесите дом, разрушьте город – и на следующий год вы увидите там целое поле одуванчиков. Глядя на изобилие наперстянки, выросшей в разоренном лесу, я размышлял: возможно, почва, когда‑ то породившая такую историю, как история о Тристане и Изольде, никогда больше не возродит подобный цветок, но все же она не в силах будет позабыть об этом и не удержится от попытки снова дать ростки…

Доктор Карфэкс резко оборвал свою речь и, бросив на гостя быстрый взгляд из‑ под кустистых бровей, вернулся в свое кресло.

– Простите меня, – сказал он. – Вы видите, я не настолько человек науки, чтобы порой у меня не возникали… романтические теории. Точнее, они возникали у меня когда‑ то… Revenons à nos moutons. [15]

Нотариус смахнул со своего галстука воображаемую мошку.

– Я не заметил, – мягко возразил он, – чтобы мы от них отвлеклись. А ваши романтические теории, как вы их называете, представляют для такого старика, как я, больший интерес, нежели ваши изыскания, связанные с обычным пауком. Однако скажите: прочитав Беруля, что вы думаете о его топографии?

– Что он был точен, – ответил Карфэкс, – и это можно доказать, исследуя историю старых маноров[16] и изучая названия мест. Этот Лантиэн, который вы ищете, несомненно, Лансьен оригинального романа. Я верю – а Беруль знал, – что двор короля Марка находился там, где Замок Дор, и оттуда он правил всей этой частью побережья Корнуолла; что Тинтагель, находящийся на севере, никогда не имел никакого отношения к этой истории; что Изольда и Тристан любили и страдали на этом самом месте под деревьями, потомков которых, покрытых зеленой листвой, я покажу вам завтра. Приготовьтесь к тому, что вы увидите простой фермерский дом, а не дворец. По пути я познакомлю вас с еще одним из своих пациентов, который согласно моему предписанию для поправки здоровья изучает грачей, вместо того чтобы принимать лекарства.

Нотариус улыбнулся. Нечасто приходилось ему встречать человека, взгляды которого на жизнь настолько бы совпадали с его собственными, как в случае с этим врачом из маленького приморского городка на побережье Корнуолла.

– Минуту назад, – признался он, – у меня на кончике языка вертелся вопрос, который может показаться абсурдным. Вы педант в том, что касается научного метода?

– Без него любая догадка – дитя самонадеянности.

– Тогда скажите откровенно: как же вы в таком случае считаете возможным, что определенное место – скажем, вода, лес, старинные здания – может хранить память, чуть ли не мысль и даже порой оглашать это с помощью человеческих уст?

Доктор Карфэкс встал, помешал в камине угли и, подбросив в огонь полено, обернулся к нотариусу.

– Как, сэр? – переспросил он. – Да никто, кроме философа с прочной системой, не стал бы отрицать такую возможность. Видите эту кочергу? Ваш сторонник системы изливает презрение на бедную женщину, которая, после того как разожжет огонь в очаге, вертикально прислоняет кочергу к решетке. Откуда ему знать, как доказать свою правоту? Против него – практический опыт многих поколений женщин, которые всю жизнь помешивали огонь в очаге. Они не знают, почему так делают, но они это делают. Все, что ему известно, это то, что он не может объяснить, почему кочерга, поставленная вертикально, должна помочь огню разгореться. Кстати, она часто помогает.

Для иллюстрации доктор Карфэкс прислонил кочергу к камину.

– Словарь человека науки не должен включать слова «невозможно» – так же, как не включал его словарь Наполеона. Откуда нам знать, что ветка не расцветает от удовольствия из‑ за того, что на нее села птичка? У травинки есть разум. У плюща довольно разума, чтобы виться по стене, осуществляя идею Создателя. Вы полагаете, что они увядают и возрождаются без всяких воспоминаний?

– Растение – это растение, – возразил месье Ледрю. – А вот пейзаж с рекой и лесом – другое дело. Это скопление, сочетание тысяч, миллионов отдельных вещей, что позволяет им даже чувствовать.

– Ну вот! Таковы и вы, и я, и любой кочан капусты. Что‑ то может произойти – скажем, раз в тысячу лет, – и на этом клочке земли все элементы соберутся воедино в тот момент, ради которого, согласно нашей фантастической, но тем не менее вполне научной гипотезе, эта частица мироздания корчится в родовых муках. Однако вы совершили долгое путешествие и устали. Позвольте мне зажечь фонарь и проводить вас в гостиницу. Завтра, если у вас не найдется занятия получше, вы усядетесь в мою двуколку и позволите отвезти вас в Лантиэн, я намерен навестить там своих пациентов.

ГЛАВА 8 Предписания доктора Карфэкса

На следующий день ранним утром доктор Карфэкс послал гонца в «Розу и якорь», чтобы сообщить, что он отправится к своим пациентам в одиннадцать часов; что собирается нанести визит и в Лантиэн; что день просто чудесный; что он сочтет за честь, если месье Ледрю составит ему компанию в его двуколке. Нотариус принял это приглашение весьма охотно.

– Кассандра, – сказал доктор, когда они отправились в путь, – вначале ходила под седлом, и теперь, когда ее запрягают, шаг ее – да, старушка? – бывает слегка неровен. Она тоже это знает, и знает также, что это знаю я. По взаимному соглашению она обычно сама решает, с какой скоростью ей следовать, и приспосабливает свой шаг к моей привычке читать в пути книгу. Она благоразумно уступает дорогу любому экипажу и даже любому живому существу, встретившемуся ей, исключение составляют свиньи. Если мы вдруг столкнемся со свиньей или священником…

Тут доктор пустился в обсуждение антипатий некоторых животных к другим, особенно среди четвероногих, присовокупив сюда и ряд людских суеверий. Затем он вынырнул из этих глубин на поверхность, издав восклицание по поводу чудесной погоды и поездки, которая у них впереди. Месье Ледрю похвалил плавный ход двуколки, и как раз в этот момент из калитки, мимо которой они проезжали, с неистовым лаем выскочила овчарка, но, заметив в руке доктора хлыст, в ту же секунду ретировалась.

– Однажды, – спокойно произнес доктор, в то время как Кассандра продолжила свой путь, – я преподал урок этой собаке. Мы называем ее Достопочтенный Доктор Вульгариус.

Он принялся описывать, как лучше всего защититься от нападения одной или нескольких собак.

– Конечно, если у вас с собой окажется толстая палка, нужно бить по передним лапам. Но мой отец зафиксировал в рукописи, оставшейся после него, такой эксперимент: если резко сесть и рассмеяться, это укротит самую злобную собаку, причем мгновенно. Что касается меня, то мне всегда не хватало для этого мужества.

– Chem faisant, [17] друг мой, – сказал месье Ледрю, когда они покатили меж высоких изгородей, – как вы понимаете этот поразительный вопль, который издал вчера наш юный друг?

– Расскажите. Мне не пришлось его услышать.

– Я стоял тогда на валу, над дорогой, и мне казалось, что его должны были услышать и через три поля.

– А я вот не слышал. Насколько мне помнится, играл духовой оркестр, наши местные любители. Я также припоминаю, что при первых же тактах стая куропаток вылетела из своего укрытия и понеслась через долину. Я их не виню: ведь они не могли, подобно мне, заткнуть уши, чтобы не слышать медь.

– Этот пронзительный крик, – задумчиво произнес месье Ледрю, – не был похож ни на что на свете. Он остановил лошадей так, словно в них выстрелили.

– Этот парень когда‑ нибудь имел дело с лошадьми?

– Не знаю. Правда, судя по тому, что мне известно о месте его рождения, можно сказать, что его знакомство с четвероногими ограничивалось вьючными ослами.

Они проехали по тропинке, поросшей травой, и почти сразу же очутились перед воротами, за которыми виднелась усыпанная гравием подъездная аллея, а слева, у самых ворот, – сторожка с соломенной крышей. Навстречу уже спешила бодрая женщина средних лет, должно быть узнавшая звук колес двуколки. Она открыла им ворота, приседая в реверансе и одновременно крича через плечо:

– Уильям Генри! Уильям Генри!

⇐ Предыдущая 1 2 345 6 7 8 9 10 Следующая ⇒