Часть III 2 страница

Викен откинулся на спинку кресла. Он позлорадствовал по поводу того, что еще утром Паянен так уверенно утверждала, что это дело не по ведомству сектора расследования насильственных преступлений. И уже начал размышлять о том, кого еще привлечь к расследованию.

Вторник, 9 октября

Сигни Брюсетер подкатила к жилому корпусу пансионата в Рейн‑ коллене и припарковалась возле уже стоявшей там машины. Она заглушила мотор, радио сразу же как обрезало. Но, открывая дверь своим ключом и входя, она будто продолжала слышать голос диктора, сообщавшего о том, что случилось в лесопарке возле Осло. Сигни не выспалась. Она всего второй день работала на новом месте.

Метте Мартин, старшая медсестра и заведующая всеми тремя корпусами, теснившимися на небольшом участке, встретила ее в коридоре. Сигни была рада ей, потому что все, что бы Метте Мартин ни делала, получалось у нее умело и споро. А Сигни промаялась без работы год и одиннадцать месяцев. Пройдя собеседование, она была уверена, что места санитарки ей не видать, но чувствовала при этом даже какое‑ то облегчение. Тем не менее Метте Мартин сочла, что ее многолетний опыт работы в подготовительном классе школы мог представлять интерес и что разница между детьми и людьми, страдающими задержкой психического развития, вряд ли была столь уж велика. И она позвонила уже на следующий день – к ужасу Сигни! – и спросила, когда та сможет приступить к работе.

– Здесь всегда тихо и спокойно, – говорила старшая медсестра, – Тура спит, а Освальд сидит в своей комнате. Утром их умыла и одела ночная дежурная. Ты останешься с ними одна до обеда, а попозже придет Осе Берит, так что до конца рабочего дня будете трудиться вдвоем.

Сигни повесила пальто в шкафчик и села на диван.

– В девять нужно будет дать лекарства Освальду, – напомнила Метте Мартин. – Но только не включай радио. От всей этой болтологии он становится таким нервным, кидается на всех, будто медведь‑ шатун.

– Да он не один такой! – воскликнула Сигни. – Слыханное ли дело, чтобы взрослую женщину да медведь задрал! И всего в нескольких километрах от Карл‑ Юхана, главной улицы столицы, и королевского дворца.

– Ужас просто! – закивала старшая медсестра. – Трудно в это поверить.

Когда она ушла, Сигни постучалась и вошла к Туре. Здесь строго следили за тем, чтобы все не забывали стучаться в двери, хотя Тура и не могла ответить, и наверняка не понимала, к чему весь этот стук. Метте Мартин подчеркнула, что в любом случае необходимо проявлять уважение к живущим здесь, и Сигни это понравилось. Уж никак нельзя было сказать, что Тура вытянула счастливый билет в этой жизни: она родилась с врожденной патологией, из‑ за которой ее мозг не мог развиваться как следует. Странно, что она вообще была еще жива. Ее мать‑ наркоманка продолжала колоться, даже когда была беременна Турой, – наверняка от этого и все ее проблемы. За все то время, что Тура прожила в Рейн‑ коллене, никто ее ни разу не навестил. Ни одну живую душу вне стен этого комплекса не интересовало ее существование. Сигни не всегда приходилось легко в жизни, но, когда она смотрела на это существо, которое она сейчас как раз одевала, она чувствовала, что ей есть за что эту жизнь благодарить. И когда Тура уже сидела на своем кресле, умытая и причесанная, Сигни выкатила ее в коридор и поставила кресло перед зеркалом.

– Мы все здесь переживаем за тебя, Тура! – ласково проговорила она.

Тура пошевелила челюстями, будто смеясь, и издала какой‑ то звук. Это означает, что она радуется, говорила Метте Мартин, и Сигни улыбнулась, погладила ее по голове и сама как‑ то сразу тоже пришла в хорошее настроение.

Скоро нужно будет пойти к Освальду. Всю ночь ей не давала покоя мысль, что ей придется одной справляться с ним. Освальду, у которого был синдром Дауна, вот‑ вот должно было исполниться тридцать лет. В дополнение ко всему у него с гормонами все перепуталось, и он вымахал под два метра. Но хоть он и был неохватным, но умом – как трехлетний ребенок, только что почти не говорящий. Метте Мартин уверила ее, что он кроток как овечка и никогда никому не создавал проблем.

Сигни набралась мужества и открыла дверь к нему в комнату:

– Привет, Освальд, не хочешь пойти покушать немножко?

Он промычал что‑ то и поднялся так резко, что она отскочила на пару шагов назад.

– За ручку, – сказал он и протянул ей свою лапищу.

Осе Берит Нюторпет оказалась высокой и крепкой женщиной лет шестидесяти, с маленьким круглым ротиком, как у карпа, и седыми волосами, собранными в пучок. Она появилась на работе ровно в двенадцать, достала из пластикового пакета мохнатые тапки и сунула в них ноги.

– Ну и холодный же здесь пол! – заметила она, вразвалку входя в комнату.

С ней трудно было не согласиться.

Искупав Туру, две санитарки смогли присесть на диванчик и перевести дух.

– Тоскливо‑ то как здесь жить, когда к тебе никто никогда не приходит, – обронила Сигни и покосилась на Туру.

Осе Берит фыркнула:

– Ее мамка годами по улицам шлялась. Ты же не думаешь, что такая вдруг начнет проявлять заботу? Но вроде бы папаша у нее вполне себе знаменитость.

– Серьезно? – изумилась Сигни. – И кто он, не знаете?

Осе Берит пожала плечами:

– Да разные ходят слухи.

Она явно не жаждала распространяться на эту тему, может хотела попридержать рассказ до подходящего момента. Она включила было радио, но, поскольку приближалось время новостей, Сигни пришлось напомнить ей, что старшая медсестра просила их новости не слушать.

– Это из‑ за той, что убили, – сказала она, понизив голос. – Метте Мартин говорит, что Освальд просто с ума сходит, как только услышит об этом.

Осе Берит выключила приемник.

– Ага, допрыгались городские‑ то! – сказала она и поджала губы. – Сами виноваты, сами себе свинью‑ то подложили. Может, хоть щас до них дойдет, каково это – жить, когда под стенами твоего дома бродят дикие животные. Тогда хотя бы какой‑ никакой толк будет от этого.

Сигни не ответила. Она никак не могла относиться к случившемуся как к чему‑ то полезному. Убитая женщина была всего на пару лет старше ее самой.

– Да, ты бы послушала, что мой‑ то сказал, когда вчера новости передавали! – не унималась Осе Берит. – У нас в позапрошлом году аж четырех брюхатых овцематок жуть как порвали. И жалуйся не жалуйся – толку никакого. Уж конечно, бедного мишеньку нельзя тревожить. – У нее даже голос задрожал. – Диких животных не трожь! А расплачиваемся за это мы, для кого разводить овец – хлеб и заработок. – Она многозначительно покачала головой. – Но я вот что еще тебе скажу, Сигни. – Она понизила голос. – Если людей окончательно довести до ручки, они могут таких вещей натворить, каких и не следовало бы.

Сигни рот открыла от изумления:

– Уж ты не думаешь ли, что кто‑ то из местных в этом деле замешан?

Осе Берит еще плотнее сжала губы своего рыбьего ротика и провела пальцем по губам, будто застегивала молнию. Но пару минут спустя опять завела свое:

– Ты себе не представляешь, как некоторых злит все это. Здесь у нас, на хуторах, народ просто кипит. Мы уж сколько лет вынуждены были мириться с этим. А вот сейчас, я думаю, другой выйдет коленкор. Либо ладно, пускай у нас медведь ходит где хочет, но уж тогда пусть развлекается повсюду, а не только тут, в горах. Вот тогда и посмотрим, сколько это продлится.

Вдруг в дверях показался Освальд. Подбородок у него был столь недоразвит, что из углов рта постоянно стекала слюна.

– Освальд мишку ловить!

Он стукнул себя кулаком в грудь, и на лице Осе Берит сразу появилась умильная улыбка.

– Да, ты смог бы, Освальд, ты ведь такой сильный! – Сигни же она сказала: – Он у нас парень хороший, Освальд‑ то. Но бывают и у него черные денечки. Тогда его лучше оставить в покое. Это из‑ за того, что ему довелось в детстве пережить.

– Это как так? – полюбопытствовала Сигни.

– Да его в черном теле держали, беднягу, – поведала Осе Берит, – пока его не отобрали от родителей евонных. Папаша‑ то Освальда, тот еще был поганец с самого начала, это уж ты будь уверена, и я под своими словами подпишусь: я его с первого класса знала. Вот такому зверю я не хотела бы попасться. Да это тебе любой скажет. – Она мотнула головой. – Он в конце концов связался с одной городской девахой, которую сюда, в глушь, занесло каким‑ то ветром. Но она нашла себе другого и смоталася восвояси, а ребятишек‑ то скинула на него; ну, он тогда вообще с катушек съехал. Хутор пришлось продать за долги. Он ушел жить в лес, в домишко, который у них там был, и детишек с собой забрал. Они одни болталися, пока он штаны протирал у другого пьянчуги, в Холтете, и пропивал остаток умишка своего убогого.

– Но ведь Освальд мог тогда в лесу пропасть?

– А вот ты послушай, что его папаша учудил‑ то! Он в подвале домишка выгородил уголок за железной решеткой, и там он Освальда запирал, когда уходил из дому.

Сигни вытаращила глаза. Слушать про Туру, мать которой была наркоманкой и испортила Туре жизнь, было тяжело, но уж это было и того ужаснее.

– Да разве может такое быть! В подвале держал? Как зверя какого?

– Вот потому и не надо приставать к нему, когда на него находит. Мы же не знаем, что у них в башке‑ то происходит, у таких, как он. Правда же, Освальд?

Освальд просиял и еще раз ударил себя кулаком в грудь:

– Освальд мишку ловить!

Четверг, 11 октября

В полупустом вагоне метро сиденье ближе к дверям было свободно, и Аксель смог поставить велосипед и сесть рядом. Погода прояснилась, и стало теплее, так что, даже несмотря на влажность, казалось, что еще лето. Такой подарочек любителям теплой погоды, такое напоминание тем, кто не переносит жары.

Он отправлялся в лесопарк каждый четверг, только зимой с лыжами, а не с велосипедом. Этакая переменка посреди рабочей недели, он всегда с радостью предвкушал ее. Но этот день должен был стать иным, чем все остальные. Усилием воли он отогнал мысли об этом, достал из рюкзака газету «Дагбладет», которую успел купить на станции.

Дело о медведе еще не ушло с первых полос. Пару дней тому назад в газете было напечатано, что все свидетели будут опрошены снова, но его пока не вызывали. С заявлением выступила начальница сектора расследования насильственных преступлений Управления полиции Осло по фамилии Паянен. Это дело является приоритетным, утверждала она, но не смогла четко ответить на вопрос, полагает ли полиция, что в непосредственной близости от столицы водятся медведи. И никаких рекомендаций людям не гулять в одиночку по лесопарку не последовало. Еще бы, этого только не хватало!

Ниже на той же странице, во врезке, он увидел подборку фактов. Последний случай, когда с уверенностью можно было говорить о том, что в Нурмарке был замечен медведь, произошел более пятидесяти лет тому назад, но медвежьи следы находили и в конце девяностых годов. В Скандинавии медведь доживает на воле максимум до 25–30 лет. Длина тела взрослого медведя составляет 150–280 см, вес 100–350 кг.

Далее следовали рекомендации о том, как себя вести при случайной встрече с медведем. Не надо пытаться убежать от него: это животное может мчаться со скоростью до 60 км в час. Если к нему поворачиваются спиной и в панике устремляются прочь, то медведь воспринимает беглеца как свою добычу. Прятаться на деревьях тоже не стоит: молодые медведи прекрасно лазят по деревьям, да и старые легко делают это при необходимости. Держитесь спокойно, потихоньку отходите назад. Не пытайтесь отпугнуть медведя. «Большое спасибо за совет! » – усмехнулся Аксель и перелистнул страницу. Интервью с людьми на улицах, вопросы о том, боятся ли они медведя. Особо подчеркивалось, что жизнь в столице идет своим чередом. «Будто кто‑ то ожидал иного», – подумал Аксель, лишний раз убедившись в склонности журналистов изрекать банальности. Корреспондент накануне провел вечер в баре «Эль Коко» на улице Русенкрантс‑ гате, заведение рекламировало себя как зона, свободная от медведей. Они отгородили внутреннюю часть помещения своего рода решеткой. В баре подавали новые коктейли под названием «Пухов мед» и «Гризли‑ киллер». Аксель свернул газету в трубочку и засунул ее в щель между сиденьем и стенкой вагона.

Мириам стояла чуть в сторонке от перрона. На ней были велосипедки, черная куртка, шлем и солнечные очки.

– Давно ждешь? – спросил Аксель.

Вокруг них суетилось множество людей, как и они, приехавших на прогулку. Непохоже, чтобы их отпугнули газетные заголовки или мысли о том, что может таиться в глубине леса. Он легонько сжал ее руку повыше локтя:

– Крутой велик.

Она села в седло:

– Я его вчера купила.

Он приостановился подождать ее на вершине холма над озером Бланк‑ ванн. Когда Мириам наконец нагнала его, он кивнул в сторону лесной опушки:

– Вон там оставим велосипеды.

– А ты уверен, что по лесу бродить безопасно? – спросила она.

Он рассмеялся в ответ:

– Тот медведь давно уже убежал, можешь не сомневаться. Здесь уж столько потоптались, что наверняка напугали его так, что он драпал до самого Валдреса, а не то и до Трёнделага. А ты знаешь, сколько миль бурый медведь может пройти за неделю?

Он подошел ближе, снял с нее шлем. Ее волосы были заплетены в две косички и сзади закреплены заколкой.

– Или, может, ты чего‑ то другого боишься? – спросил он.

Когда они добрались до горного озерца, небо заволокло тучами. Аксель сбросил рюкзак возле вытащенной на берег и перевернутой вверх килем лодки, достал из него белую полотняную салфетку и разостлал на земле, поставил на нее термос, две чашки и пакетик из кондитерской Брюна.

– Ты и скатерть с собой взял?

Он развел руками:

– Нужно же выдерживать стиль! Я ее свистнул из процедурного кабинета. Она нестерильная, но чистая наверняка.

Мириам засмеялась, он протянул руку и дотронулся до ее уха, до почти невидимого пуха по краю мочки.

– Пусть это будет завершением нашей истории, – сказал он. – Я поэтому пригласил тебя на пикник.

– Что ты имеешь в виду?

– На следующей неделе меня не будет в городе, уезжаю на семинар. – Он забыл сказать ей об этом раньше, все время откладывал. – Те дни, что еще остались у тебя от практики, тобой будет заниматься Ингер Беата.

Аксель вскочил на большой валун, оглядел расстилавшуюся впереди зеркальную поверхность воды.

– Кто последний, тот и трус! – крикнул он и стащил с себя футболку, а потом разом брюки и трусы вместе. И, не мешкая, бросился в воду.

Она была холоднее, чем две недели тому назад. Он нырнул и сделал пару гребков под водой, потом снова вынырнул и повернул назад. Она стояла возле камня и выглядела расстроенной.

– Не думай о том, что сейчас осень, – подбодрил он ее.

– У меня же только что была ангина.

– Тем лучше – это гораздо более эффективное оздоровительное средство, чем съедать по яблоку в день.

Она начала стягивать тесные велосипедки. Пока она снимала остальное, он не сводил с нее взгляда. Она постояла немного на берегу в резком сероватом свете, не решаясь зайти в воду. Не для этого он привел ее сюда с собой. Но вот он стоял там в холодной воде, разглядывал ее нагое тело и чувствовал, что скоро это обязательно произойдет. Как‑ то незаметно для себя он оказался к этому готов. Не было уже той границы, которую оставалось пересечь, он оказался по ту сторону. «Это неизбежно», – сказал он себе.

В рюкзаке у него было полотенце. Он протянул его ей, когда она торопливо выбежала из воды, сам вытерся футболкой. После того как они покончили с багетом и допили кофе, он сказал:

– Ты все еще дрожишь. Нужно согреться.

На салфетку упало несколько капелек дождя. Он взял ее за руку и помог подняться.

– Бегом марш, пять минут! – приказал он.

И бросился вперед вокруг озера, вверх на горку, подождал, пока она его не нагонит. Капли дождя стали большими и тяжелыми. Она бросила озабоченный взгляд в гущу деревьев.

– Надо найти укрытие от дождя, – сказал Аксель, успокоительно взяв ее за руку.

За горушкой все так же прятался шалаш из еловых лап. На первый взгляд в нем ничего не изменилось с тех пор, как он был там в последний раз, но пустые бутылки не валялись. И маленькой буддистской библии он тоже не увидел.

– Вот где ты живешь, – улыбнулась Мириам.

Он заполз внутрь.

– Ночами в полнолуние я перебираюсь в лес, – ответил он и потянул ее за собой.

– Постель, надо же! – воскликнула она. – Как ты о нем узнал?

Он прижал ее к себе.

– Мириам, – сказал он еле слышно, – я перепробовал все, даже холодное купание не помогает.

– Совсем не помогает, – согласилась она.

– Я уже больше не могу терпеть.

– И я тоже не могу.

Он снял куртку и футболку, разостлал на земле; она снова стащила велосипедки, оставила только узенькие трусики. Прижалась лбом к его лбу и заглянула ему в глаза:

– Ты это серьезно говорил, Аксель? Что это наше прощание?

От ее кожи пахло озерной водой, потом, влажной землей и смолой еловых лап, служивших крышей. Он стянул с нее трусики, кивнул, словно в ответ на ее вопрос. Вдруг хрустнула ветка – он резко обернулся и посмотрел наверх. Снаружи маячила чья‑ то тень. А между ветками ели – глаз, пристально смотрящий вниз, на них. Он вздрогнул, высвободился из объятий Мириам и пополз к выходу.

– Что случилось, Аксель?

Он никого не увидел, постоял немного, вслушиваясь в звуки леса, потом наклонился над крышей шалаша. Между ветками в пластике была проделана щель. Через нее ему было видно Мириам.

– Ты хочешь напугать меня, что ли? – В ее голосе звучал страх.

И тут он вдруг осознал, что стоит в лесной глуши голый, наклонившись над чьим‑ то убежищем. Ее испуг отрезвил его, он просунул руку внутрь и нащупал свою одежду.

– Да нет, показалось, – успокоил он ее. – Ничего, просто медведь какой‑ нибудь.

Когда они шли назад к велосипедам, накрапывал дождик. Мириам держалась за его руку. «Если бы в шалаше произошло еще что‑ нибудь, – подумал он, – если бы произошло неизбежное, мы могли бы покончить со всем этим. А теперь она только стала мне ближе».

– Я тебе не рассказывал, что у меня есть брат? – спросил он вдруг.

– Да, близнец. Ты думал, что это его видела твоя пациентка в городе в тот день.

Прежде чем решиться, Аксель несколько раз вдохнул и выдохнул:

– Я, кажется, тоже видел его. В то утро, когда началась твоя практика у нас. – Он остановился и повернулся к ней лицом. – Бреде, можно сказать, больше не существовал для нас. Но в последние недели он не идет у меня из головы. Никак не могу избавиться от мыслей о нем. И вот сейчас, в шалаше, мне показалось, что он там стоял и пялился на нас. Я не хочу тебя втягивать в это…

Мириам прижалась к нему, обняла обеими руками:

– Я хочу быть втянутой. Я так рада узнавать все то, что ты рассказываешь о себе!

– В последний раз я видел Бреде лет двадцать тому назад, наверное. Его как раз вышвырнули из пивнушки в центре города, а я проходил мимо. Он на ногах не стоял. Я предложил проводить его домой или дать ему денег на такси. А он валялся на тротуаре и злобно смотрел на меня. «Ни хрена я не желаю брать у тебя! – заорал он. – Когда‑ нибудь я тебя уничтожу, точь‑ в‑ точь как ты меня уничтожил! »

Сесилия Давидсен домой не пошла. Она проделала пешком весь путь от больницы вверх до своего Виндерна. Теперь она продолжала подниматься выше. Склоны уже накрыла тень. Так она и бродила без цели несколько часов. Прошла мимо станций «Рис» и «Шлемдал», до самого «Воксеносена», потом опять двинулась вниз, в сторону пруда Холмен‑ даммен.

Сколько врачей озаботились бы тем, чтобы прийти к ней домой и лично рассказать о том, что случилось? Гленне был одним из немногих, кому было не все равно. Ему не было все равно, что она умрет. «Мама, не умирай! » Прошло девять дней. Он был совсем другим, чем в своем кабинете на Бугстад‑ вейен. Вообще‑ то, изначально она хотела, чтобы ее врачом оказалась женщина или пожилой мужчина. Аксель же Гленне был моложе ее. И все‑ таки, привыкнув к нему, она быстро поняла, как ей повезло. Он умел сделать так, чтобы она расслабилась. Он был высокий и сильный, казалось, ему все нипочем. Но на прошлой неделе, когда он пришел к ней домой, он вел себя неуверенно, чуть ли не растерянно. Он пришел потому, что хотел поговорить с ней сам, лицом к лицу. Он пришел рассказать, что она умрет. Она уже знала это. С того самого времени, как почувствовала, что шарик растет. И все же она никак не могла сообразить, зачем же он стоит здесь, у нее в дверях. А Бенедикта поняла. Прежде чем заснуть в тот вечер, она сказала: «Мама, не умирай! » И вместо того чтобы сказать: «Нет, маленькая моя, я не умру еще долго‑ долго», она заплакала. Бенедикта изо всех сил старалась утешить ее. Но когда позже вечером вернулся домой Хендрик, она сидела на диване, смотрела прямо перед собой и была не в силах сказать хоть что‑ нибудь. Не отваживалась. Будто если она сказала бы ему об этом, то все это обрело бы реальность. И она осознала бы, что это правда.

Во второй половине дня она пошла в Уллеволскую больницу. Долго разговаривала с медсестрой. В конце концов появился и хирург, который должен будет ее оперировать. «Это вы Сесилия Давидсен? » Ей так хотелось ответить «нет», крикнуть, что ему нужна другая женщина. Но выхода не было. Врач располагал к себе; было совершенно очевидно, что он очень занят, но все же нашел время поговорить с ней. Но и ему было понятно, что ничем хорошим это не может закончиться. Он не сказал, что, мол, она справится с этим. Он сказал: «Давайте будем реалистами. Мы сделаем все возможное, но трудно сказать, насколько это поможет».

Он отправил ее на больничный. Она пожалела о том, что согласилась. Сидеть дома и ждать. Со всеми этими мыслями, от которых некуда было деться. Всякий раз, как она пыталась их отогнать, они овладевали ею с новой силой. Хокону уже восемнадцать. Он справится. «Справится? Он гораздо сильнее привязан к тебе, чем хочет показать». Но он справится. А думать надо о Бенедикте. Остаток детства, всю юность и всю молодость провести без матери. Согласится ли Хендрик перейти на менее высокую должность? Заняться менее сложным делом? Невозможно себе представить. Он попросит помощи у своей матери. Она еще вполне бодра, хотя и не такая шустрая, как в былые времена. Или он обратится к своей сестре. Отдаст ребенка ей на воспитание. Мысль, что Бенедикта будет подрастать у его сестры, вынудила ее остановиться и ухватиться для поддержки за фонарный столб. Накатила тошнота. А что, если Хендрик найдет себе другую? Да что угодно, лишь бы Бенедикта не оказалась у золовки.

Она вышла на мостки, постояла там, всматриваясь в темную даль пруда. Ей бы поплакать, но не получалось. Она не плакала с того самого первого вечера, когда сидела на постели Бенедикты и гладила ее по волосам: «Нет, маленькая моя, я не умру еще долго‑ долго». Шаги по гравию, чуть в стороне. Они приближались. Она не могла заставить себя обернуться.

Пятница, 12 октября

Рита позвонила по внутреннему телефону в четверть четвертого:

– Ты не забыл, что я сегодня пораньше ухожу, Аксель?

«Забыл, конечно».

– А Сесилия Давидсен пришла? – спросил он в свою очередь.

– Нет, к тебе сейчас никого нет. А потом только Сольвейг Лундвалл, на половину четвертого.

– А Давидсен не звонила?

– Я, во всяком случае, никаких сообщений не принимала, записок не видела.

Аксель задумался. Операция Сесилии Давидсен была назначена в Уллеволской больнице на ближайшую среду. Хорошо бы проконсультировать и посмотреть ее прежде, чем она ляжет в больницу. Вдруг она не захотела прийти, потому что он заявился к ней домой? Вторгся в ее собственный дом с таким известием. Он до сих пор не мог забыть испуганных глаз ее дочери, когда она открыла дверь и впустила его в дом.

Он отогнал эти мысли, вышел в коридор. Рита уже ушла, Ингер Беата тоже, в приемной было пусто. Внезапно ему пришла в голову одна идея; он отпер кабинет Улы и вошел. Ула в этот момент стоит за штурвалом своего парусника, бороздит Средиземное море. Или вместе с сыновьями развлекается подводным плаванием на коралловом рифе около Фиджи. Цепляется за панцирь гигантской черепахи, уносящей его в океан. Еще целых полгода осталось ему путешествовать. Когда Ула, свидетель на свадьбе Акселя более двадцати лет тому назад, держал речь, он сказал, что у них с Акселем у каждого свой бог. Сам он приносит жертвы Посейдону, в то время как Аксель бродит по лесу по следам Пана.

Какое‑ то время Мириам работала в кабинете Улы. Акселю даже чудился здесь ее запах, хотя она не заходила сюда уже два дня. После выходных он уедет на семинар, и последние три дня практики пройдут под руководством Ингер Беаты. Когда они накануне расстались возле станции «Фрогнер‑ сетер», оба промолчали. Но Аксель решил, что видится с ней в последний раз.

Он подсел к письменному столу. В среднем ящике лежали ее стетоскоп и пара учебников. Он открыл один из них. На обороте она написала жирной синей шариковой ручкой свое имя. Он сидел и смотрел на него. «Счастливый ты, должно быть, человек, Аксель, – пробормотал он. – Все тебе плывет в руки. Так‑ то вот».

Под вторым учебником он обнаружил конверт, чем‑ то набитый. Это был большой конверт формата А4, и на нем она тоже написала шариковой ручкой свое имя. Конверт не был заклеен, и когда он приподнял клапан, то увидел внутри несколько конвертов поменьше. Он, можно сказать, все еще ничего не знает о ней и не хочет знать. Так легче справляться с собой. Тогда кажется возможным сидеть вот так и думать, что больше он ее не увидит. Пусть отпустит его, пусть ее образ поблекнет и станет почти невидимым, чтобы жизнь могла продолжаться как прежде.

Близился вечер пятницы. Он радовался предстоящим выходным, не грозившим никакими дежурствами. В субботу он будет тренировать команду Тома. У Марлен состоится урок верховой езды. После обеда он собирался съездить в Ларколлен – убрать лодку на зиму, покрыть олифой веранду дачи. Надо бы постараться вытащить с собой Тома, может быть, остаться переночевать до воскресенья, вдвоем. Других неотложных дел не было. Если не считать того, что плинтусы кое‑ где требовали покраски, вспомнил он, и нужно было поменять привод вентилятора в машине Бии.

Он сунул руку в конверт, собираясь достать то, что было в него напихано, и тут услышал, что кто‑ то зовет его из коридора. Он сунул вещи Мириам назад в ящик.

Перед дверью его собственного кабинета стояла Сольвейг Лундвалл.

– Здрасте, Аксель, – сказала она, услышав его шаги, и он сразу понял, что она еще не вполне здорова.

Он впустил ее в кабинет, спросил, как ей лежалось в закрытом отделении больницы. Да плохо лежалось – ее ремнями к кровати пристегнули.

– Неужели? – воскликнул он.

Она хмуро посмотрела на него:

– Вы думаете, я лгу, Аксель?

– Разумеется, нет, просто я очень удивился.

Она сидела перед ним в синем свитере с высоким воротом и серой юбке – лицо слегка осунувшееся, но удачно подкрашенное, – и трудно было представить себе ее воющей, с пеной у рта, привязанной к больничной койке.

Он измерил ей давление и выписал рецепт на лекарства.

– Меня жутко разносит от этих таблеток, – пожаловалась она. – Как бы мне хотелось перестать их принимать!

Это он мог понять – за последний год она поправилась почти на десять килограммов.

– По вашим ощущениям, Сольвейг, вы сейчас контролируете свои действия?

– Я боюсь ложиться спать, потому что тогда возвращаются те мысли.

– Что вам следует донести на них?

– Я не могу отделаться от мысли о том, что должно случиться что‑ то ужасное. Мне уже было так много знаков!

– Но ведь все зависит от того, как эти знаки истолковать, – мягко возразил Аксель.

Она сидела, глядя прямо перед собой:

– Вот вчера вечером. Я села в трамвай на площади перед железнодорожным вокзалом. Человек, оказавшийся на соседнем сиденье, читал газету «ВГ». Ну, про ту женщину, которую съел медведь.

– Да нет, он ее не съел, – успокоил Аксель.

– Когда я собралась выходить, ко мне подошла какая‑ то старая женщина. Я думала, что она слепая: у нее глаза были матовые, как жемчужины, и все‑ таки она уставилась прямо на меня и говорит: «Тебе это тоже известно, я вижу это по глазам» – и протягивает мне клочок бумаги. И я ужасно перепугалась и пришла в отчаяние, но все‑ таки больше перепугалась. «Тебе дарована эта способность», – успела она шепнуть мне, прежде чем я сошла.

Аксель видел, как у нее на шее пульсирует жилка.

– А что было написано на этой бумажке?

Прежде чем ответить, Сольвейг внимательно оглядела кабинет:

– «Откр. одиннадцать: семь».

Он не сразу понял:

– Это что‑ то из Библии?

Она порылась в сумке, вытащила толстую книжку небольшого формата и начала листать ее:

– Откровение Иоанна. – Она нашла нужное место и прочитала: – «И когда кончат они свидетельство свое, зверь, выходящий из бездны, сразится с ними, и победит их, и убьет их».

– Лучше бы вам не попадались такие старые женщины, – сказал Аксель, но Сольвейг пропустила его слова мимо ушей:

⇐ Предыдущая 2 3 4 5 678 9 10 11 Следующая ⇒