Торкиль Дамхауг 4 страница

– А кто‑ нибудь из вас знает, кто она?

– А почему мы должны это знать? – спросила Ингер Беата, рот которой был набит салатом.

Аксель знал, что она хотела обсудить с ним ведение одного своего пациента. Но она, конечно, не захочет этого делать в присутствии студентки. Придется ему заглянуть к ней в конце рабочего дня.

– Вы оба с ней знакомы.

Ингер Беата бросила взгляд на Акселя, тот отвел глаза.

– Ну давай же, Рита, не тяни! – раздраженно сказала она.

– Хильда Паульсен, физиотерапевт из центра на Майурстюа.

– Да не может быть! – воскликнула Ингер Беата.

Рита, поглядывая то на одного, то на другую, протянула им блюдо с бисквитом.

– В полиции считают, что ее убили.

Аксель резко повернулся к ней:

– А ты откуда знаешь?

– У одной моей подруги дочка работает в «ВГ»[8]. Они там все про это знают. В полиции думают, что, наверное, Хильда Паульсен встретила кого‑ то на прогулке или что кто‑ то караулил ее в лесу.

Она вздрогнула, и блюдо с бисквитом чуть не опрокинулось на стол.

Ближе к четырем в кабинет к Акселю зашла Мириам:

– Я закончила заполнять карточки.

Он молча продолжал работать.

– Я насчет женщины, на машину которой наехали сзади, – напомнила девушка. – Нет ли у нее хлыстовой травмы шейного отдела?

– Я посмотрю сегодня.

Она не уходила:

– Вы такой задумчивый сегодня…

Он убрал волосы со лба и только после этого поднял взгляд от бумаг и посмотрел на нее:

– Входи, садись.

Она прикрыла дверь.

– Мне жаль, если вы… – начала она, – о чем мы в среду разговаривали.

Глаза у нее были даже больше, чем ему помнилось, или, может, это она их подкрасила так удачно. Под белым халатом на ней была надета маечка. В том месте, где выпирали грудки, маечку украшали большие блестящие буквы.

– У тебя какое‑ то тайное послание на груди? – спросил Аксель, не удержавшись от улыбки.

Она покраснела и запахнула халат:

– Это мне подруга на день рождения подарила. У меня других стираных маек не оставалось.

– Дай‑ ка взглянуть, – попросил он.

Поколебавшись, она распахнула халат. Он неторопливо разглядывал витиеватую надпись.

– М‑ и‑ р‑ и‑ а‑ м, – прочел он вслух. – Вот сегодня у меня есть время, Мириам. Я имею в виду, зайти выпить чашечку кофе.

Сидя рядом с девушкой на заднем сиденье такси, Аксель сказал:

– Ты права, сегодня мне действительно есть о чем задуматься.

Он откинулся на мягкую спинку:

– Женщину, которую не могут найти, я встретил в тот самый день, когда она пропала. Может статься, я последний, кто видел ее в живых.

Больше он ничего не стал говорить, пока не уселся поудобнее на диване в квартире Мириам. В гостиной было выделено место для плиты и кухонных принадлежностей, а в одном углу устроена ниша, где, предположил он, стояла ее кровать.

Пока она расставляла чашки и блюдечки, Аксель рассказал о том, как встретил в лесу пропавшую женщину. Ему почему‑ то казалось важным передать их разговор слово в слово, как он ему запомнился. Упомянул он и о чем тогда подумал, что не каждая женщина осмелится вечером гулять по лесу в одиночку, и по завершении своей прогулки.

Мириам разлила по чашкам кофе из френч‑ пресса. Он пригубил. На вкус, скорее всего, «Ява» из синей упаковки.

– Вкусный кофе! А ведь я знаток по этой части.

Ее мысли явно все еще были заняты тем, что она только что услышала.

– А вот перед тем, как вы встретились, – сказала она, опустившись на стул с другой стороны стола, – вы ведь купались в озерце в дальнем уголке лесопарка и нашли шалаш из веток?

– Не знаю даже, чего это я расселся тут и разглагольствую, Мириам!

– Вы не подумайте, что мне ваши разговоры могут наскучить.

Ее действительно интересовали даже мельчайшие подробности. Ее вопросы придавали всему особую значимость, которой он сам вначале не разглядел. И он тут же представил себе, как он мог бы взять ее с собой туда. К озеру и к шалашу. Ему пришлась по вкусу мысль прогуляться по лесу вместе с ней. Аксель чуть было не предложил ей это, но удержался. Вместо этого он заговорил о том, что ждет его дома и к чему он скоро должен будет вернуться. Об уроках верховой езды и футбольных тренировках, о совместных трапезах за обеденным столом. О Марлен и о Томе, о Даниэле, который уехал учиться в Нью‑ Йорк, и о Бии, пишущей статьи в модный журнал, в котором раньше она работала редактором. Он рассказывал все это, чтобы снять то напряжение, которое постепенно стало ощущаться между ними; вроде бы помогло.

– Ты из тех, кому люди раскрывают свою душу, Мириам. Знаешь ли ты это? Если бы ты работала в полиции, тебе наверняка пришлось бы выслушать немало признаний.

Она отвернулась и взглянула в окно:

– Так со мной было всегда. Истории, которые мне довелось услышать, продолжают жить у меня в душе. Бывает, я еще долго сижу и вспоминаю их, когда человек уже ушел от меня.

– Как же ты сможешь работать врачом? Нельзя же носить в себе все это – такого не выдержать!

Она подула на кофе и отпила глоток.

– Придется мне научиться жить с этим. Научиться возводить стену между собой и людьми. Мне кажется, у меня уже немного получается.

– Я, во всяком случае, не стану больше грузить тебя рассказами об этой истории. – Он отставил чашку в сторону и поднялся.

Он остановился возле стула, на котором она сидела. Мириам запрокинула голову. На ее лицо падал сероватый свет из чердачного окошка. Зеленоватых крапинок, которые он раньше заметил у нее в глазах, сейчас не было видно. Аксель впервые ощутил, что за ее спокойствием скрывалось и что‑ то иное. Пожалуй, почувствовал это сразу, когда она впервые пришла в клинику… А он не задал ей ни одного вопроса о ее жизни. Надо было постараться избежать таких разговоров, которые могли бы привести к ее превращению в нечто большее, чем юная студентка, с которой он будет общаться несколько осенних недель перед тем, как она навсегда исчезнет из его жизни. Аксель чувствовал, что снова может контролировать ситуацию, и не хотел утратить этого ощущения. Все же спросил:

– Случилось что‑ нибудь?

Она отвела глаза.

– Я должна признаться кое в чем, Аксель, – ответила она после минутной заминки. – Я ведь не случайно оказалась на практике в вашей клинике. Я поменялась с другим студентом. Когда вы читали нам лекции весной, я каждый день старалась поймать вас в перемену. А потом я думала о вас. И мне почему‑ то казалось, что и вы обо мне думаете, – такая вот глупость. Но вы меня даже не вспомнили, когда я в первый день практики пришла к вам в кабинет.

– Зачем тебе это было нужно? – спросил он.

– Мне нужно было снова с вами поговорить.

– Поговорить?

Он дотронулся до ее плеча. Мириам прильнула к нему:

– Мне кажется, я этого хотела.

Нижняя губа у нее слегка оттопыривалась. Он наклонился и поцеловал эту губку:

– А теперь мне пора.

Он поднял ее со стула. Узкие брюки плотно обтягивали ее бедра. Его рука скользнула ей под пояс. Она привстала на цыпочки и прижалась губами к его шее.

– Не надо, Мириам.

– Ну ладно, – пробормотала она, – не надо так не надо.

После вечерней службы отец Раймонд остался в костеле. Ему предстояло принять исповедь, и он не стал гасить свечи. В эти минуты, пока он сидел вот так, ждал и вслушивался в пространство большее, чем земное, его душу наполнял покой. Он мог в такие моменты слиться с тишиной. Звуки уличного движения едва доносились извне. Наконец отворились двери. Он тотчас же узнал фигуру, приближавшуюся к нему по центральному проходу.

– Доброго вечера! – с шутливой торжественностью вымолвил он. – Вот так сюрприз!

Молодая женщина схватила протянутую ей Руку:

– Я не отниму у вас много времени, отец Раймонд.

Он замотал головой:

– Милая Мириам, знала бы ты, как я рад тебя видеть! Ты же месяцами не показываешься.

Он проводил ее к небольшому закутку рядом с ризницей, указал рукой на скамью рядом у двери. Сам сел на стул напротив.

– Я так часто думаю о тебе, – сказал отец Раймонд. – Вот и сегодня тоже думал.

И осознал вдруг, что то же самое было и накануне, и утром, когда он пришел в свои покои. Он думал о ней, вставляя ключ от двери в замочную скважину. Он думал о ней потому, что она явилась ему во сне, увиденном этой ночью. Но этого он не сказал, просто спросил, как идут дела с учебой. Мириам отвечала как‑ то рассеянно, и это удивило его, потому что обычно она подробно рассказывала о том, чем занималась.

Он положил ногу на ногу и откинулся назад, разглядывая ее. Именно ее лицо – вот что больше всего завораживало его в ней. Видеть перед собой красивое лицо – это всегда действовало на него позитивно. Как хорошее вино или как изящно изложенный текст. Но в лице Мириам было нечто большее. Оно наводило его на мысль, к которой он и так часто возвращался.

Ее высказал один философ, который, как ни странно, был родом из ее страны[9] и на изучение трудов которого отец Раймонд потратил годы своей жизни. «Его печать в лице Другого».

– Я встретила одного человека, – сказала Мириам.

Он довольствовался тем, что пару раз кивнул, и потянул паузу ровно столько, чтобы ей не осталось ничего иного, как продолжить.

– Одного мужчину.

Это он и так понял. Он начал легонько раскачиваться взад и вперед на стуле, как если бы старался прогнать все прочие мысли, что могли занимать и отвлекать его.

– Ты это так сказала, словно сама не рада.

Разом куда‑ то улетучилось дурное настроение, что не давало ему покоя весь вечер, напротив, он чувствовал, как внутри ширится и растет некая тихая радость. Девушке было трудно. Она пришла к нему. Некоторое время тому назад она уже приходила к нему, чтобы поговорить о мужчине. Она тогда хотела порвать с тем человеком, но ей было его жалко, и она чувствовала, что не в состоянии причинить ему еще большую боль.

– А давно ты повстречала его… этого, нового? – осторожно поинтересовался отец Раймонд.

– Сегодня как раз будет неделя.

Он открыл рот, чтобы сказать что‑ нибудь.

– Я знаю, может показаться, что мы совсем мало знакомы, – поторопилась она добавить, – но кажется, будто я знала его всегда. Не знаю, как это объяснить.

– Ну же, ты так хорошо умеешь все объяснять, – подбодрил ее пастор.

Она долго смотрела на него.

– Мы не сможем продолжать встречаться… Он старше меня на семнадцать лет.

– Вот как.

– Он женат, и у него трое детей. Вот и рассказала. Если вы теперь прогоните меня, я это пойму.

Губы отца Раймонда тронула улыбка.

– Не думал, что ты такого плохого обо мне мнения.

Она рассказала много чего еще. И все же у него возникло ощущение, что чего‑ то она недоговаривает. Что‑ то мучило ее: она казалась даже напуганной, но он не стал на нее давить. Когда она замолчала, он спросил:

– Может ли человек обрести счастье вместе с другим человеком, если это счастье будет построено на разрушенной жизни других людей?

– Думаю, что нет, святой отец.

Он кашлянул:

– Как далеко зашли ваши отношения?

– Мы с ним немножко пообщались еще до каникул, когда он читал у нас лекции. Я думала о нем все лето. Я думала, что если мне удастся снова с ним встретиться, то эти мысли отпустят меня, но стало только хуже.

– Так, значит, вы с ним не… – начал пастор. – Он тебя ни к чему не принуждает?

– Это все я затеяла, – решительно ответила она. – Я это заранее спланировала.

Отец Раймонд был с ней знаком все те шесть лет, что она жила в Осло. С тех самых пор, как она пришла к нему сюда в первый раз, его влекло к ней, но так, что он мог это разрешить себе. Эта слабость служила своего рода напоминанием, окошком в ту жизнь, которую когда‑ то вел и он; отказавшись от страсти, которая терзала его в прошлой жизни, он обрел ее снова, но в иной плоскости, где ее держало в узде не принуждение, но радость.

– Я никогда не забуду, как вы мне помогли в тот раз! – воскликнула она. – Ведь именно разговоры с вами придали мне сил, чтобы вырваться из тех отношений. Иначе они разрушили бы меня.

– Я только и сделал, что помог тебе соткать из отдельных нитей цельное полотно, – уточнил он. Ему не хотелось сейчас бередить этого; гораздо важнее было дело, ради которого она пришла к нему сейчас и что пожелала рассказать ему. И он вынужден был признать: его подстегивало и собственное любопытство. – Так на сколько далеко зашли… ваши отношения? Я говорю о тех, что начались недавно.

– Ничего такого у нас с ним не было. Он поцеловал меня и ушел.

Отец Раймонд склонился к ней:

– Я хотел бы, чтобы ты, прежде чем уйти отсюда, задумалась над двумя вопросами. Во‑ первых, чего он от тебя ожидает?

Но Мириам не могла или не хотела ответить на этот вопрос, и он попросил ее рассказать, что она знает об этом человеке. Потом он подвел итог сказанному ею:

– Ты нарисовала образ привлекательного мужчины, симпатичного и успешного, который много хорошего делает для других людей. У него есть жена, и дети, и брат‑ близнец, которого он много лет не видел. Пусть мой вопрос пока остается без ответа, Мириам, но не забывай о нем. Однако мой второй вопрос гораздо важнее. Чего ты ждешь от него?

– Я хотела бы быть вместе с ним, – ответила она не задумываясь, – во всех отношениях.

Отец Раймонд опустил глаза. Она продолжала:

– Только разум твердит, что это неправильно. А все остальное во мне желает этого. Я все потеряю и останусь ни с чем. И когда я думаю об этом, я чувствую облегчение… Но он никогда не оставит свою семью ради меня. Он не такой.

– А тебе не приходила в голову мысль, что именно это и является причиной твоего желания быть с ним вместе? Потому что он не свободен завязывать отношения с женщинами. Может быть, это попытка справиться с чем‑ то дурным, чем‑ то тяжелым, Мириам?

Казалось, она раздумывает над тем, о чем он спросил, но не находит ответа. Отцу Раймонду было известно о том горе, которое она носила на сердце с юных лет. Но он достиг пределов того, что был в состоянии понять. «Я познал человека лучше, чем женщину или мужчину», – снова подумал он.

– Я понимаю, каково тебе сейчас, Мириам. Может быть, моя помощь понадобится тебе и на этот раз.

На вопрос, с ответом на который она так замешкалась, имелся однозначный ответ. Она знала, как ей следовало поступить, но она пришла сюда не для того, чтобы услышать это. Ему казалось, что в ней он узнаёт многое из того, что ему самому довелось выстрадать в жизни. И все же она была лучше приспособлена для мирской жизни, чем он когда‑ то. Она была сильнее и лучше подготовлена к ее перипетиям. Или он неправильно оценил ее? Было ли то, благодаря чему она так сильно привязывалась к другим людям и почему она так сильно притягивала других людей к себе, только во благо? Ему казалось, что он так ясно представляет себе ее. Но и она тоже соткана и из света, и из тени. Вполне вероятно, что тень глубже, чем он представляет себе. Что там есть что‑ то, о чем он не желает знать.

Ему и раньше встречались люди, носящие в себе бездну скорби, он видел, как эта скорбь поглощала этих людей, подобно страсти. И как они, возможно и не желая этого, умели превращать других людей в таких же рабов своей страсти.

Он взял с нее обещание прийти снова. Большего ему не удалось добиться. Теперь для него было вполне очевидно, что она боится. Меньше всего пастору хотелось бы оттолкнуть ее от себя, выказав осуждение. Когда он стоял возле алтаря и смотрел вслед девушке, удаляющейся по центральному проходу, ему вдруг вспомнилось, в каком виде она приснилась ему вчерашней ночью. Он резко повернулся и ушел в ризницу.

Вторник, 2 октября

Аксель перекусил в кабинете, продолжая работать. Ему нужно было разобраться с целой кипой документов. В течение дня необходимо было заполнить несколько заявлений о выплате пособий по нетрудоспособности и четыре направления к специалистам. В результате он так и просидел весь обед за стопкой бумаг и пакетом с едой на столе. Мириам заболела. Так она, во всяком случае, сказала Рите по телефону. Сначала он почувствовал облегчение. Не впервые практикантка проявляла к нему интерес, выходивший за пределы профессионального. Обычно он ничего не имел против. Пару раз он был настолько неосторожен, что поощрял такой интерес, но никогда ранее не допускал развития отношений… Мириам не появится раньше следующей недели. Как‑ то исподволь подкралось настойчивое желание позвонить ей. Он посидел, держа в руке мобильный телефон, потом отложил его в сторону. Не нужно было ему прикасаться к ней! Наверняка теперь это снова произойдет.

В обеденный перерыв Аксель успел разобраться только с одним пособием, и, как только последний записанный на этот день пациент вышел за дверь, он переключил телефон на голосовую почту и снова взялся за документы. Пришли результаты анализов за последние четыре дня. Он отмечал для себя те, в которых содержались отклонения от нормы. В основном это были пустяки или явные ошибки. Но некоторые были и серьезными. И еще один, читая который он так и застыл с листком бумаги в руке. Сесилия Давидсен, результат биопсии уплотнения в груди. «Результат может указывать на инвазивную дуктальную карциному в III стадии. Многочисленные митозы, грубая атипия и метастаза в миндалины». И недели не прошло с тех пор, как эта пациентка побывала у него. Ему сразу же стало понятно, что опухоль у нее злокачественная, потому он и постарался сделать так, чтобы на маммографию она попала на той же неделе. Тут важно было иметь хорошие отношения с теми, от кого это зависело, а также славу опытного терапевта.

Он открыл ее карту и нашел номер телефона, схватил трубку. Детский голосок на другом конце провода.

– Позови, пожалуйста, маму, – попросил он.

– А ты кто?

– Я… э‑ э‑ э… мне нужно ей кое‑ что сообщить.

Ребенок – ему было слышно, что это девочка, ровесница Марлен, – позвал мать. Аксель положил трубку.

Пока он ехал в такси, перед его мысленным взором вновь всплыл образ Мириам. На щеке у нее, прямо под ухом, была маленькая родинка. И еще одна, похожая, на шее, с той же стороны. Когда она слушала, брови у нее неожиданно взмывали кверху и, дрогнув пару раз, опускались на место. Он бросил взгляд на часы, не будучи уверенным, успеет ли он заехать в больницу к матери, перед тем как сесть на паром. «Ты должен научиться отвечать за свои поступки, Аксель». Для отца в мире существовал только один настоящий грех.

Судья Верховного суда Торстейн Гленне перевидал стольких людей, которые крали, обманывали, убивали. «Единственный настоящий грех – это ложь, Аксель. Все остальное можно простить, если ты признаешься и расплатишься за содеянное. А вот когда ты лжешь, вот тогда‑ то ты и погибаешь. Потому что ты ставишь себя вне общества. Вот этого‑ то Бреде и не в состоянии понять».

Аксель попросил шофера подождать, зашел в калитку. У Давидсенов был большой сад с яблонями и кустами малины по периметру, а фасад был весь увит клематисом. Он позвонил в дверь и услышал, как залаяла собака и кто‑ то крикнул внутри; сразу же после этого дверь отворилась. На пороге стояла девочка – две тоненькие косички, розовый курносый носик. Аксель догадался, что это она подходила к телефону, когда он звонил двадцать минут тому назад. Она придерживала за ошейник кокер‑ спаниеля, маленького, как щенок.

– Мне нужно поговорить с твоей мамой.

Она испуганно посмотрела на него. Собака тоже казалась испуганной; она вырвалась из рук девочки и убежала.

– Это ты звонил, – сказала она, не сводя с него взгляда.

Он кивнул.

– А потом пропал, потому что, когда мама подошла, в трубке уже никого не было.

– Показалось удобнее приехать самому и поговорить с ней, – сказал он.

В этот момент за спиной дочери появилась Сесилия Давидсен. Она была в очках, волосы казались более темными, чем в прошлый раз. В руках она держала книгу, учебник арифметики для младших классов, заметил он. Когда она узнала его, ее зрачки расширились, а лицо на глазах вытянулось.

– Так это вы… Это вы звонили?

Он почувствовал себя неловко и только теперь осознал, насколько нелепо было ехать сюда, в ее дом, с таким известием.

– Мне нужно навестить больного, который живет здесь поблизости. Я подумал, что могу и к вам зайти по пути.

Сесилия распахнула дверь, В лице не было ни кровинки. Девочка обхватила ее за талию и прижалась к ее джемперу.

«Вестник», – подумал Аксель Гленне, переступая порог просторной виллы в фешенебельном районе Виндерн с результатом биопсии ткани, полной растущих клеток – растущих бесконтрольно и сеющих смерть вокруг.

В холле пахло обедом, еще сильнее им пахло в гостиной. Мясо по‑ французски и рис, кажется. Он подождал, пока она отошлет девочку со щенком, учебником арифметики и печеньем в руке в ее комнату.

– Я по поводу результата анализов, – сказал он, хотя видел, что женщина, сидевшая напротив, прекрасно знает, зачем он пришел.

Четверг, 4 октября

Подружки Марлен были приглашены к шести часам. Акселю пришлось отказаться от велосипедной прогулки: он обещал пораньше вернуться домой и взять организацию мероприятия на себя. За час до прихода гостей лимонад и пицца были закуплены и привезены в дом. Накануне вечером Бия испекла шоколадный бисквит, булочки и кексики и приготовила ягодное желе. По работе ей нужно было съездить в Стокгольм, но она собиралась вернуться еще до окончания праздника. Она была просто счастлива, что избежит всей этой суматохи, и благодарна мужу за то, что он согласился взять все на себя. Он попросил Тома помочь ему подготовиться к приходу гостей; сын буркнул в ответ что‑ то, что могло сойти за «ладно», но тут же Аксель увидел прошмыгнувшую за калитку спину в кожаной куртке.

Пока он накрывал стол бумажной скатертью, расставлял одноразовые тарелки и надувал шарики, Марлен сидела под столом и играла с подарком, который он вручил ей утром. Она просила у них собаку или хотя бы кошку. Но ни того ни другого ей было нельзя из‑ за аллергии. Мини‑ свинку не стали дарить на том же основании, хотя с точки зрения медицины это уже было сомнительно. Но черепаху он ей все‑ таки купил. Это устраивало всех: она не линяет, ее нет необходимости выводить на прогулку в любое время суток, она непривередлива в еде и ей не нужно давать противозачаточные или делать прививки, она не писает на ковры и подчиняется принятому в доме распорядку, не устраивая скандалов. Марлен тут же объявила ее своим лучшим другом.

Перебрав несколько разных кличек, она остановилась на имени Кассиопея, в честь ее сородича в одной из книг, которые читал ей Аксель, и тем самым черепаха обрела свое собственное созвездие в ночном небе. Марлен давно уже решила, что все приглашенные на день рождения должны прийти в костюме, изображающем какое‑ нибудь животное. Сама она собиралась одеться старшей сестрой Кассиопеи, и Аксель закрепил у нее на спине пластмассовую лохань, а длинные волосы убрал под вязаную шапочку. И вот теперь дочь валялась под столом и щебетала на черепашьем языке, ожидая первую гостью.

Пока пицца стояла в духовке, Аксель отослал двенадцать девчушек в их зверином обличье вниз, в комнату в подвале, где они устроили танцы под мигающий, как на дискотеке, свет. Сам он пошел за мобильным телефоном – хотел посмотреть, не задерживается ли Бия. На мобильном оказалось одно сообщение. От Мириам. Он так и застыл, стоя в коридоре: не мог решить, читать его или нет. Сегодня был четверг. Прошло три дня с тех пор, как он побывал в ее квартире. Он поцеловал ее. Весь вечер он ощущал наполненность ею. Ее голосом, ее запахом. Когда Мириам на следующий день не появилась в его кабинете, он то и дело хватался за мобильный телефон, собираясь позвонить или послать сообщение. Но он сумел удержаться, и, казалось, эта зацикленность на ней отпустила его. Сегодня Аксель почти не вспоминал о ней. Он потерял контроль над собой, но сумел снова вернуть его… Она писала: «Я выздоровела. Увидимся в понедельник. Мириам». Он не знал о ней ничего и не хотел знать. Постарался не расспрашивать ее ни о чем таком, что могло бы спровоцировать ее на откровенность. С кем она общалась. Откуда она приехала. Семья, друзья, прежние возлюбленные. Слишком многое для него было поставлено на кон. Сигнал таймера оповестил, что пицца готова. Он сочинял себе эту девушку, почти не замечая этого. Только сейчас до него дошло, что мысленно он начинает превращать ее в ту, кем она наверняка не является. Не поэтому ли для него оказалось возможным подняться к ней в ее мансарду? Не поэтому ли оказалось возможным снова с ней встретиться? Он знал, что так должно было случиться. А потом он отпустит ее от себя.

В течение долгих лет Аксель устраивал большинство деньрожденных праздников для своих сыновей. По сравнению с ними девчоночий день рождения был просто сказкой: никто не швырялся пиццей, никто не поливал стол кетчупом, никто не совал соломинку в ухо соседа за столом и не лил в это ухо лимонад. Можно было не торопясь ходить вокруг стола и подливать напитки в стаканчики стайке розовых кроликов. Набралось среди них и несколько кисок, парочка пони, божья коровка и меланхоличный ослик. Наташа, лучшая подруга Марлен, была вроде бы львом: пышное афро было начесано кверху как грива, а на все вопросы она отвечала зловещим рычанием. Но, увидев, как испугался Аксель, она так расхохоталась, что ее большущие глаза превратились в узенькие щелочки, и она заверила его, что, вообще‑ то, она очень добрая, если только ей достанется достаточно пиццы.

– А моего дедушку чуть немцы не убили, – заявила Марлен. – Правда, папа?

– Действительно, так.

Марлен взяла на руки Кассиопею и поцеловала ее в панцирь.

– Расскажи про то, как дедушке пришлось бежать в Швецию, – попросила она.

Аксель отказался – не захотел запускать полковника Гленне в эту компанию. В разных укромных местечках по всему дому он припрятал пакетики со сладостями и нарисовал пиратский план, в котором были зашифрованы указания о том, где их искать. Но Марлен не отставала.

– Раз так, расскажи нам про Кастора и Поллукса, – потребовала она. – Про того, которому пришлось отправиться в царство мертвых, чтобы навестить своего умершего брата.

Она подбила и других зверей хором поддержать ее требование. Аксель понял, что деваться некуда, и принялся рассказывать. Еще когда он был мальчиком, он любил рассказывать истории. Если у него получалось изложить их достаточно живо, удавалось привлечь интерес матери. В таких случаях глаза Астрид Гленне широко распахивались и становились огромными; она откладывала то, чем занималась, и усаживалась рядом, чтобы выслушать его до конца. Ей особенно нравилось, если ему удавалось напугать ее. Когда он рассказывал о Франкенштейне, вампирах и оборотнях, она могла струхнуть всерьез. Как бы защищаясь, мать выставляла руки перед собой, словно не хотела слушать дальше, но на самом деле именно этого она и хотела. И когда ему удавалось вызвать в ее воображении облик графа Дракулы, проникающего в спальню полуобнаженной женщины, не отбрасывающего тени и ведомого безмерной жаждой крови, – вот тогда мать была во власти Акселя. Чем страшнее ей было, тем более она принадлежала ему.

Он старался не напугать этих маленьких девочек‑ зверюшек историей о близнецах, но вплетал в нее новые драматические события, которые сам придумывал по ходу действия, и они слушали как завороженные.

У малышки в костюме ослика (единственной из подружек Марлен, имени которой он не помнил) на лбу и щеках были нарисованы черным морщины, и она выглядела как пожилая женщина. Что‑ то в ее широко распахнутых глазах напомнило ему о дочери его пациентки, домой к которой он заходил накануне. Его вновь охватило то же самое ощущение – будто он вторгается в их домашний уют на Виндерне с вестью о смерти. И эта мысль потянула за собой мысль о Мириам: ответить на ее сообщение. Позвонить. Поехать к ней домой. Ему нужно поговорить с ней!

– Вы найдете Кастора и Поллукса, посмотрев на звездное небо, – завершил он рассказ. – Недалеко от эфиопской царицы Кассиопеи.

– А вы знали, что Кассиопея царица? – воскликнула Марлен. – Давайте выйдем на улицу, посмотрим, сможем ли мы найти ее.

Она промчалась через всю комнату и открыла дверь на террасу, а остальные «зверюшки» бросились следом. Аксель тоже пошел туда. К вечеру прояснилось и видно было почти все небо. Он показал им и Близнецов, и Кассиопею.

– Но там же поблизости есть одна звезда, на которую смотреть нельзя.

Он замолчал, все девочки повернулись к нему.

– А что это за звезда? – спросила Наташа.

– Она находится в созвездии Персея и называется Алголь, – сказал он. – Название ей придумали арабы, и оно означает «дух, пожирающий мертвецов».

Девочки хранили молчание, они застыли, вглядываясь в темноту.

– Иногда Алголь бывает яркой и четкой, иногда она едва видна, она все время изменяется. И, собственно говоря… – Аксель понизил голос, – собственно говоря, это мы видим злой глаз Медузы там, наверху. Он нам подмигивает. Но об этом вам лучше бы не слушать…

Раздался дружный хор протестующих голосов, и Марлен пригрозила, что они его побьют, если он не расскажет до конца.

– Ну ладно, – согласился он, тяжело вздохнув. – Придется рассказывать.

⇐ Предыдущая 1 2 345 6 7 8 9 10 Следующая ⇒