Александр Лоскутов 6 страница

Представляю, хватаю я этого типа за шкирку, зову инквизиторов. А потом — бабах. И косточек не соберешь… Хотя, нет. Косточки, скорее всего, никуда не денутся. Но вот душу из тела вышибить — это вполне возможно, несмотря на всю мою трижды хваленую сопротивляемость…

В итоге продавший душу смывается, а я остаюсь здесь в виде бездыханного тела. Позднее, конечно, опросив свидетелей и изучив мои скорбные останки, святые отцы уяснят картину событий, поднимут страшный вой, начнут планомерно прочесывать город и, вполне возможно, поймают‑ таки убийцу. Но мне‑ то ведь от этого легче не станет.

И все‑ таки мой собеседник тоже рискует. Возможно, даже больше меня. Ведь мне необязательно хватать его живым. И оружие мне тоже необязательно иметь. Кулаком в висок. Пальцами в горло. Ногой в подбородок… Да мало ли существует способов убить человека одним ударом? И не факт, что он успеет хотя бы встать.

Другое дело, что подраться мы всегда успеем. А вот поговорить…

Ладно. Выслушаю я его.

Нет, все‑ таки этот тип читал меня, как раскрытую книгу. Я еще сам не осознавал, что принял решение, а он уже кивнул и, расслабившись, откинулся на спинку стула. И сразу же приступил к делу.

— Алексей, похоже, что у нас с вами появилась общая проблема.

Серые глаза спокойно смотрели в мою душу.

— Я, конечно, понимаю, что ты можешь мне не верить. В конце концов, мы служим разным силам и стоим у разных полюсов. Я сражаюсь за Тьму. Ты, хотя и не хочешь в этом признаваться даже самому себе, борешься на стороне божественного Света… Никак не могу понять, почему ваш Бог так любит идеи крестоносцев. — Продавший душу насмешливо тряхнул головой. — Служить делу добра с мечом в руке и по пояс в крови — это так иронично. Это почти по‑ нашему… Ты, Алексей, никогда не задумывался, в чем именно различие между нашими силами?

Усилием воли я заставил себя разжать челюсти.

— Разве ты пришел сюда, чтобы поговорить со мной о силах, целях и методах? Или чтобы обозвать кровавым убийцей?.. Скажи‑ ка лучше, сколько душ ты самолично уже сгубил?

Темно‑ серые глаза на мгновение закрылись. Незримый напор темной, источающей ощутимое зловоние силы ослаб. И на мгновение — всего лишь на мгновение, не больше — мне показалось, что рядом на стуле, чуть сгорбившись, сидит самый обычный не имеющий никакого отношения к иномировым силам человек.

— Извини, Алексей, занесло. — Еременко медленно поднял руки. Помассировал виски. Потом скосил пустые, ничего не выражающие глаза куда‑ то в сторону и коротко, будто бы даже извиняюще пояснил: — Давит.

Искоса взглянув на маячившие за окном золоченые купола, я неопределенно мотнул головой. И, не сумев удержать любопытства, спросил:

— Ты в саму‑ то церковь зайти сможешь? Продавший душу неопределенно повел плечами.

— Ненадолго. Извини, Алексей. Правда, больше не повторится… Ничего, что я на «ты»?

— Ничего.

Так вот тихо и незаметно такие, как он, и втираются в доверие. А потом сам не замечаешь, как оказываешься на поводке.

— Вот и хорошо.

Продавший душу поднял на меня взгляд. Обычный взгляд обычного человека. Ничего сверхъестественного. Никакого льда. Правда, зловоние тьмы вокруг него никуда не делось, потихоньку выметая народ из кафе. Люди просто вставали и уходили. Новые посетители, потоптавшись пару минут на пороге, тоже предпочитали убраться восвояси. И даже буфетчица за прилавком явно испытывала неосознанное желание сбежать куда‑ нибудь подальше. Впрочем, надо отдать ей должное, дамочка держалась на удивление стойко. Наверное, тоже обладала некоторой сопротивляемостью. Или просто боялась за свое рабочее место.

Нет, это же какую силу надо иметь, чтобы вот так фонить? У него же аура почти столь же сильная, как у Матери Ефросиний. Только с другим знаком. Откуда только такие люди взялись в нашем тихом и спокойном городе?

И почему я тут сижу развесив уши вместо того, чтобы немедленно бить тревогу, звонить по трем девяткам, звать инквизицию?..

— Вот и хорошо, — негромко повторил продавший душу. — Тогда, Алексей, перейдем непосредственно к делу. Я так полагаю, ты уже знаешь о том, какие беды нас ждут в ближайшем будущем?

— Не понимаю, о чем ты. — Всеми силами я постарался не выказывать своих чувств.

Губы Еременко тронула чуть заметная улыбка.

— Хорошо, тогда я поясню. Приближается очередной катаклизм, по масштабам сравнимый разве что только с Днем Гнева. Или с пришествием Христа. Всевышний снова готовит нам всем большой сюрприз. Уже второй за последние тридцать лет… И мне это не нравится.

— Как человеку не нравится? Или как представителю нижнего мира? — Язвительность в моем голосе можно было черпать ведрами. Только вот пропала она зря. Еременко ее попросту проигнорировал.

— Я никогда не мог понять вашего Бога, — вполголоса сознался он. — Почему Всевышний действует столь… топорно? Почему Он не бережет детей своих, созданных по образу и подобию? Испокон веков люди обвиняли нас в жестокости и презрении к общечеловеческим ценностям. И может быть, даже по праву. Да, мы убиваем. Да, мы ввергаем в искушение и крадем души. Но почему никто и никогда не обращает внимания на то, что и Господь тоже не слишком‑ то жалует установленные им же самим заповеди? Вспомни Писание, если не веришь. Там ты найдешь все что угодно, начиная с разрываемых медведями детей и заканчивая массовой торговлей своими женами. И все это по воле Божьей. Великий потоп. Долина Сиддим. День Гнева… Все правильно. Гораздо легче стереть свои ошибки с лика земли, нежели вникнуть в корень проблемы и попытаться как‑ то исправить ситуацию.

— Ты еще скажи, что к этим «ситуациям» ваша адская братия не приложила свою загребущую лапу, — прошипел я сквозь зубы.

— Приложила, — неожиданно спокойно согласился продавший душу. — Конечно, приложила. Но, можешь мне поверить, это было совсем маленькое вмешательство. Крохотное. Незначительное по сравнению с масштабами катастроф, обрушенных рукой вашего Бога на своих заблудших детей.

— Незначительной искры достаточно, чтобы поджечь стог сена.

— Чтобы сено вспыхнуло от искры, его сначала нужно хорошенько просушить, — спокойно парировал Еременко. — Подготовить. И ты знаешь, кто готовил его. Прекрасно знаешь…

Я промолчал.

— Считается, что именно мы несем людям зло. Это не так. Тьма изначально присутствует в каждом живом существе. В каждом! Наша задача — пробудить ее. Заставить активно действовать.

— И потом забрать душу?

— Да. И потом забрать душу. Но ведь никто не может заставить человека действовать так или иначе. Никто не может склонить его на путь зла или, если на то пошло, добра. Мы можем только подталкивать и намекать. Но дорогу каждый человек выбирает сам. И в мир он выплескивает свое зло, а не наше. А ведь между тем из любой ситуации можно выйти, не нарушая пресловутых десяти заповедей. Из любой! А то, что законы Божьи у вас не в чести, — это уже не наше упущение. Мы им только пользуемся.

И снова я промолчал. Еременко тоже сделал небольшую паузу, спокойно поглядывая на меня из‑ под наполовину прикрытых век. В глазах его вновь медленно набирал силу черный колючий лед.

— Ты никогда не задумывался, откуда вообще пришло в мир зло? — вдруг спросил он. — Хочешь, я изложу тебе свою версию?..

Я молчал, беззвучно скрипя зубами.

— Этот мир, — бездушный повел рукой, — создан Господом от начала своего до конца. Здесь нет ничего, что так или иначе не несло бы в себе Его отпечаток. Согласно Писанию, именно Всевышний создал небо и землю, день и ночь, воду и сушу… а также растения, животных и человека. А между тем то же Писание говорит, что созидаемое не может быть шире Творца. Так что относительно природы зла можно ска…

— Хватит! — Я с силой хватил кулаком по столу. Глухой звук удара прокатился по пустому кафе, отражаясь от стен. Стойко торчавшая за прилавком буфетчица вздрогнула и попятилась. — Говори конкретно, что ты хочешь, или убирайся! Немедленно!

На мгновение мне показалось, что Еременко удивлен моей неожиданной вспышкой. Но только на мгновение.

— Предотвратить кризис, конечно.

— Ну а я тут при чем?!

— При том, — огрызнулся бездушный, — что в событиях ближайшего будущего тебе, друг мой, предопределена далеко не последняя роль.

Я молчал, прожигая Еременко яростным взглядом. Только где уж мне было тягаться с колючим льдом в его глазах. Все, что я мог, — это бессильно расплескать свою ненависть среди черного льда спокойствия, не причинив продавшему душу ни малейшего неудобства.

Еременко подвинул ближе лежащую на столе салфетку. Спокойно достал из кармана ручку. И резкими уверенными движениями начал чертить что‑ то вроде схемы.

— Угловой дом по улице Мира, на пересечении с Липецкой. Знаешь, где это?

— Допустим. И что дальше?

— Если придешь — узнаешь.

— Чего это я там забыл?

— Придешь — узнаешь, — холодно повторил бездушный, пододвигая мне испещренную ровными, как по линейке, линиями салфетку. — Поднимешься на третий этаж. Вторая дверь направо.

— Там‑ то меня и прикончат. Спасибо, — я презрительно фыркнул. — Вы что, меня совсем за дурачка считаете?

— Если бы мы действительно хотели тебя устранить, ты был бы уже мертв, — резонно возразил Еременко. — И нам не понадобилось бы для этого выманивать тебя за периметр.

А ведь в чем‑ то он прав. Прав!.. Только я не могу… не хочу в это верить.

— А почему я должен этому верить? Ты, продавшийся Отцу Лжи в обмен на жалкую крупицу его силы, почему я должен тебе верить?

Лед в глазах бездушного полыхнул неземной чернотой. Незримые иглы ощутимо кольнули в грудь, царапая окутывающий душу панцирь, заставляя содрогнуться всем телом. Аура зла на мгновение сделалась непереносимой. Глаза затянуло серым зловонным туманом…

А через мгновение все исчезло.

В абсолютной тишине посреди таинственным образом умолкших звуков большого города негромко скрипнула дверь. Едва слышно вздохнула бледная как мел буфетчица. И почти сразу же в кафе весело ворвался гудок одного из проезжающих мимо автомобилей, а в двери толкнулся первый за последние полчаса посетитель.

Даже не взглянув на рисунок, я смял салфетку в кулаке. Превратил ее в маленький аккуратный комочек, который точным движением пальца отправил прямиком в урну. Потом встал и, не оглядываясь по сторонам, вышел из кафе.

Свет и тьма.

Почему этот мир столь странно устроен? Почему Господь делает это с нами?.. Почему последователи Сатаны попрекают нас Святым Писанием?.. Почему я никак не могу успокоиться?

Глубоко вздохнув, я прислонился к теплой стене дома, подставил лицо лучам нависшего над самым горизонтом солнца и на мгновение прикрыл глаза, пытаясь, как иногда удавалось, поймать отблески далекого света в моей душе. Но там было темно. Темно, пусто и холодно. Никакого света я так и не ощутил.

Но хотя бы руки перестали дрожать.

* * *

Залитая неярким вечерним светом улица. Рвущиеся в небо высотные дома. Радужные отблески реклам, написанных на незнакомом мне языке, который я тем не менее понимаю. Автомобили всевозможных мастей и расцветок, заполонившие все вокруг, сердито гудящие и фыркающие. Идущие по тротуарам люди, обменивающиеся невнятными словами чужого языка, складывающимися во вполне понятные фразы.

Я иду по улицам города. Иду напрямик, расталкивая прохожих и игнорируя возмущенные сигналы вынужденных резко нажимать на тормоза водителей.

Стоящий на углу мужчина в бело‑ голубой форме недовольно смотрит на меня, поворачивается и идет навстречу. Откуда‑ то я знаю, что это местный страж порядка. Полицейский. И я даже знаю, что это означает.

Наверное, он думает, что я пьяный. И он прав. Я действительно пьян, хотя и не брал в рот ни капли спиртного. Я пьян от своего знания. От того, что знаю, ЧТО случится всего через несколько минут. И знаю, к каким это приведет последствиям…

А еще я знаю, что скоро умру.

Очень трудно все это знать. Очень трудно быть пророком, которому выпала доля предсказать Апокалипсис вдобавок к своей собственной смерти.

Полицейский хватает меня за руку и что‑ то сердито бормочет. Но я его не слушаю. Я слушаю то, что не слышит и никогда не услышит он, — далекий рев всесокрушающей волны, беспощадной и всемогущей. Скоро, очень скоро эта волна захлестнет весь мир. И ничто уже не сможет остановить ее.

Свободной рукой я вытаскиваю из кармана пистолет и, стиснув его прохладную рукоять, сую ствол под нос внезапно побледневшему стражу порядка. А потом размахиваюсь и швыряю никчемную бесполезную железку прямо в стеклянную витрину ближайшего магазина.

Звон разбитого стекла. Потрясенные лица прохожих. Смущенные улыбки и жесты усомнившихся в моем здравом уме людей.

Дураки, разве же это безумие? Настоящее безумие наступит через двенадцать минут. Хотел бы я услышать, что вы тогда скажете… Жаль, что этого мне не дано.

Опомнившийся полицейский хватает меня за ворот, толкает на землю. Я не хочу на землю. Оттуда я не смогу увидеть…

Я выворачиваюсь и бью его по лицу с такой силой, что полицейский падает.

А потом я получаю ответный удар. И в свою очередь отлетаю назад…

Боль в ободранных костяшках пальцев. Шатающийся зуб. Кровь, капающая на тротуар из разбитого носа. Чьи‑ то руки, хватающие меня сзади… Это нечестно, нападать вот так, сзади. Но кто говорил, что этот мир честен?

Двое полицейских вталкивают меня в машину. Приковывают наручниками к какой‑ то скобе. Садятся по бокам. На лице того, что садится справа, я вижу многочисленные следы своих стараний: разбитые губы, длинная ссадина на скуле, заплывающий синевой глаз. Полицейский смотрит на меня, и по его глазам я вижу, что он меня ненавидит.

Я начинаю смеяться.

Человек… он еще не знает, что для ненависти уже не осталось времени.

Третий полицейский садится за руль. Коротко взвизгнув сиреной, машина срывается с места. Мы едем по улице, послушно притормаживая на светофорах, поворачивая и пропуская торопливо перебегающих дорогу пешеходов. Мимо мелькают дома. Богатые дома, высокие дома, красивые дома… Никому не нужный хлам.

Человек, ты не то строил. Ты должен был строить не дома, не эти бесполезные каменные коробки. Ты должен был строить свою судьбу. Было время, тебе внятно об этом сказали. Но ты не внял. И теперь ее выстроят за тебя.

Широкой серо‑ зеленой лентой открывается впереди река. Машина медленно вползает на набережную. Набирает скорость. Я ухитряюсь извернуться, бросить взгляд на часы и вижу, что секундная стрелка уже пошла на свой последний круг.

Мой тихий смех перерастает в почти гомерический громкий хохот.

Избитый мной полицейский коротко и резко тычет меня локтем под ребра, приказывает заткнуться. Я поворачиваюсь к нему и, давясь от хохота, начинаю считать. Вслух.

— И пять… И четыре…

Медленно‑ медленно ползет секундная стрелка… Полицейский снова тычет меня локтем. Теперь уже метит в лицо. Я отдергиваюсь и продолжаю считать:

— И три… И два… И один…

Мир вздрагивает, кричит в ужасе, бьется. Но мои соседи этого не слышат. Выпучив глаза, они смотрят на то, как один за другим бесследно исчезают идущие по тротуару люди, как начинают беспорядочно вилять и сталкиваться друг с другом машины, водителей которых коснулась невидимая рука Господа.

Сначала исчезает левый полицейский. Потом почти сразу же правый. Последним, продержавшись двумя‑ тремя секундами дольше, беззвучно истаивает в воздухе испуганно вытаращивший глаза водитель. Я остаюсь один в машине, мчащейся по дороге со скоростью шестьдесят километров в час.

Прямо на моих глазах выскочившую на дорогу женщину сбивает оставшийся без водителя грузовик. Отброшенное в сторону тело — а я знаю, что теперь это всего лишь тело, — исчезает, не успев коснуться земли. Только редкие капли алой крови долетают до грязной стены ближайшего дома.

Теперь недолго осталось.

Я знаю…

Машина, в которой я сижу, вылетает на встречную полосу и лоб в лоб сталкивается с каким‑ то джипом, за рулем которого я вижу ошалелое лицо безусого пацана. Мой разбушевавшийся дар успевает в подробностях показать жестокую и мучительную смерть, поджидающую бедолагу в ближайшем будущем. И тут же могучий удар швыряет меня вперед. Я снова разбиваю и без того окровавленное лицо и, кажется, ломаю парочку ребер. Но теперь уже все это не важно.

Все это больше не важно…

Завалившись набок, машина падает… падает… падает…

Мягкий толчок. Всплеск. Беззвучный рев сделавшей свое дело уходящей волны. Стоны миллионов до срока вырванных из тел душ. Разверзшиеся врата небытия. Чей‑ то скорбный лик в небесах.

Даже теперь, когда холодные воды реки захлестывают мой рот, я продолжаю смеяться. Перед глазами плывет белесая муть, расцвеченная красными прожилками крови.

Я захлебываюсь. И, даже набрав полные легкие воды, не перестаю хохотать.

Великое милосердное забвение мягко окутывает мою выходящую из тела душу. Но в самый последний момент мой дар, мое проклятье, моя горечь даруют последнее видение. И тогда я понимаю, что этот день — это всего лишь первый самый маленький шаг на пути ступившего сегодня на пути очищения человечества.

Я понимаю, но уже никому не смогу поведать…

Я умираю…

* * *

Содрогнувшись всем телом, я открыл глаза. Рывком сел и застыл, невидяще таращась в пустоту. Сердце колотилось как сумасшедшее. В ушах гулко пульсировала кровь. По спине медленно ползла капля пота. Сырая простыня липла к телу.

Скосил глаза на часы. Половина второго. Очевидно, на дворе глубокая ночь. Тогда почему так светло? Почему солнце смотрит прямо в окно, а через открытую форточку в мою пыльную, захламленную квартиру вливается шум просыпающегося города?..

Несколько долгих минут, ничего не понимая, я тупо пялился в окно и только потом вновь перевел взгляд на часы. Секундная стрелка не двигалась. Вечные, не требующие завода часы остановились.

Что бы ни принес мне этот разгорающийся день, начинался он с явно недоброго знака.

Я встал, подождал, пока уляжется противный звон в ушах, и потопал в ванную. Вода опять шла ржавая,. но сейчас мне было на это наплевать. Сунув голову под освежающе холодный поток, я старательно сгонял остатки замутившего сознание тумана, смывал засевший в памяти сон.

Сегодня он что‑ то был слишком уж яркий…

Закончив водные процедуры, я вернулся в комнату. Достал из давно уже не работающего холодильника, который я использовал вместо шкафа, стандартный армейский паек. Усиленно жуя и запивая привычно безвкусную массу водой из‑ под крана, уселся на кровать. Хрустящий пакетик из‑ под сухого пайка я, недолго думая, отправил в угол — в компанию точно таких же смятых бумажек, копившихся там месяцами.

Все еще пережевывая собравшуюся во рту клейкую массу, я отставил в сторону кружку и, потянувшись, достал из тумбочки пистолет. Выщелкнул обойму, полюбовавшись на холодно смотрящие на меня серебряные пули — маленькие кусочки смерти, пойманные в латунный плен гильз.

Пистолет был не мой… Вернее, конечно, мой, но только по идее у меня его быть не должно. Два пистолета в одни руки даже армия не выдает. Но ведь иногда тем, кто бродит по старому городу, случается и находить оружие. Чаще всего рядом с телами своих же товарищей.

Этот пистолет я взял у Темки Петухова, предварительно отрубив ему голову и засыпав в рот горсточку соли. В первый раз я тогда поднял оружие против своего коллеги. Потом было еще много таких случаев. Некоторые из них уже стерлись из памяти, но мутные невидящие глаза своего бывшего однокашника и его полуразложившиеся пальцы, тянущиеся к моему горлу, я не забуду никогда…

Вороненый ствол ровно поблескивал в солнечном свете. Тяжелая рукоять удобно лежала в ладони. В Управлении этот пистолет до сих пор наверняка числится как потерянный в старом городе, но на самом деле… На самом деле вот он, в моих руках, готов нести смерть любой нечисти. Вторую и окончательную смерть.

Положив пистолет на колени, я потер подбородок.

Так, что там еще? Пояс с его комплектом порошков и бутылочек? Ну, соль я, положим, найду на кухне. Бутылка со святой водой стоит на окне. Деревянные колышки — последнее и самое действенное средство против вампиров — тоже где‑ то были. Основной набор я как‑ нибудь соберу. Да если бы и не собрал — беда невелика. Ухитрялся же я раньше ходить без пояса. И ничего. До сих пор вроде бы жив.

Хуже всего с мечом. Мой удобный, привычный, надежный и недоступный клинок остался в Управлении, и подобрать ему достойную замену будет не так‑ то просто. Но и тут не все так плохо, как кажется.

Ухмыльнувшись, я ногой выкатил из‑ под кровати холодно блеснувший в лучах утреннего солнца меч. Конечно же, эта катана рядом со стандартным оружием чистильщиков смотрелась бы более чем неуклюже: слишком тяжелая, несбалансированная, лишенная столь опасных для нечисти серебряных накладок. Но все равно это было лучше, чем ничего. По крайней мере, с кухонным ножом мне бегать не придется.

Я натянул куртку, сунул за пояс пистолет, забросил за спину кое‑ как втиснутую в потертые ножны железную чушку, по недоразумению называвшуюся мечом. Еще раз огляделся, подмечая, не забыл ли чего. Взглянул на застывшую в мертвенной неподвижности стрелку часов.

И захлопнул за собой сухо щелкнувшую замком входную дверь.

О предстоящей прогулке за город я думал как о чем‑ то решенном. Плевать на запреты. Плевать на то, что мне недвусмысленно приказали не выходить из дома. На все плевать! Что мне теперь, весь день торчать на балконе и облаками любоваться?

Схожу и вернусь. Если повезет, никто даже не узнает.

Улицы Мира и Липецкая, угловой дом… Ровные линии виденной только мельком схемы незримым маяком пылали в моем мозгу… Третий этаж, вторая дверь направо.

Размеренно и неторопливо шел я по городской улице. И люди расступались передо мной, освобождая дорогу.

Я был чистильщиком. Пусть и пошедшим против своего начальства, против позволения церкви, возможно, даже против самого Господа. Но я был чистильщиком. И никто не отнимет у меня призвание, пока я сам не захочу сбросить эту ношу.

Не доходя нескольких кварталов до северной границы городского периметра, я покинул широкий проспект и свернул на боковую, куда менее людную и гораздо более запущенную улицу. А потом и вовсе перебрался во дворы, проходя мимо заросших сорняками клумб и укоризненно взирающих на меня грязных окон домов. Здесь, в непосредственной близости от защитной стены, заселенных домов было мало. Да и жили в них в основном те, кто либо не имел средств на приобретение нормального жилья, либо по какой‑ то своей причине не хотел этого делать: то есть беднота, сумасшедшие и преступники.

Естественно, что ради такого контингента городские власти не желали тратить время и бесценное топливо на вывоз мусора из этих районов. Потому практически в каждом дворе медленно росли, взрослели и старились многочисленные большие и маленькие свалки. Аромат в воздухе плыл непередаваемый. Под ногами опавшими листьями шелестели грязные клочья пластиковых пакетов — неувядающее наследие прошлых лет.

Едва не вляпавшись в очередную мусорную кучу, я вполголоса выругался. Даже за городом, где дворники и мусоровозы не появлялись на улицах вот уже тридцать лет, дворы были намного чище. Впрочем, это не было чем‑ то удивительным — мертвые, при всех своих недостатках, куда чистоплотнее, чем живые.

Причина, по которой я забрался в эти трущобы, была более чем проста: пойдя против прямого указания шефа, просто выйти через городские ворота я не мог. Зная Дмитрия Анатольевича, можно было с почти стопроцентной уверенностью заявить, что он на всякий случай уже передал на армейские посты указание ни в коем случае не выпускать меня из города. Но даже если и нет… зачем зря нарываться на неприятности?

В конце концов существуют и другие способы покинуть сравнительно безопасные пределы городских стен. И этими способами широко пользуются все те идиоты, которые мнят себя настолько крутыми, что, выходя за город, даже не берут с собой иного оружия, кроме заряженного бесполезным свинцом пистолета. Как человек, косвенно обязанный бороться с этим явлением, я знал большинство таких лазеек.

Из города можно выйти, например, по реке. Там, конечно, стоят сети, но заслон не сплошной. И потому в него, кроме нечисти, ловятся разве что только полные дураки. Любой, у кого мозги еще не окончательно протухли, выход найдет. Можно дождаться какого‑ нибудь каравана и, если повезет, зайцем выехать вместе с ним. А еще, если не бояться грязи и соответствующего запаха, пройти можно через канализацию.

Вот только ни мокнуть, ни плутать по подземным лабиринтам, периодически натыкаясь на бетонные пробки и вмурованные в стены решетки, я не собирался. Тем более что существовал еще один, куда менее неприятный способ перебраться через стену: армейский, предназначенный для особых операций выход. И я знал, где его искать.

Грязная замызганная пятиэтажка, в нарушение всех правил стоящая слишком близко к опутанной колючей проволокой стене. Другая точно такая же пятиэтажка с другой стороны. И тонкая ниточка с небольшим уклоном натянутого между ними стального троса.

То, что мне и нужно.

Стоя на подоконнике и стараясь не смотреть вниз, я провел рукой по соединявшей два здания нити. Натянутый, как гитарная струна, трос едва слышно загудел под моими пальцами.

Пять этажей вниз. Тридцать метров расстояния. Идущий вдоль железобетонной змеи защитного периметра армейский патруль. Пулеметная вышка метрах в пятидесяти справа.

Ну что, благословясь…

Я медленно потянул из‑ за спины меч. После нескольких секунд бескомпромиссной борьбы проклятая железяка, вздумавшая сначала застрять, все же сдалась и с тихим звоном вылетела из ножен. Тонкая полоса стали легла на столь же тонкую ниточку стального каната. Замерла, ожидая, пока я обмотаю левую руку специально для этой цели прихваченным из дома полотенцем. А потом…

Пронзительно засвистел в ушах ветер. Как живой забился, выворачиваясь из рук, меч. Протяжно загудел трос, принявший на себя дополнительную тяжесть. Сказочным дождем посыпались вниз искры. Кто‑ то внизу закричал, требуя немедленно остановиться (интересно, как бы я это сделал? ). Коротко рявкнула автоматная очередь… И все стихло.

А я, в последний момент успев поджать ноги, влетел в настежь распахнутое окно и покатился по грязному, усеянному притоптанными клочками бумаги полу.

Ковыляя на четвереньках, подобрал меч, неловко сунув его обратно в ножны. Размотал исполосованное в лапшу полотенце. Поморщился, глядя на бегущую по запястью темно‑ красную каплю.

Дьявол, все‑ таки порезался. Нехорошо получилось. Ох, как нехорошо. Кое‑ кто здесь чует запах живой крови за добрую сотню метров… Только бегающих по пятам оголодавших вампиров для полного счастья и не хватало.

Зализывая порез, я рывком оторвал от сделавшего свое дело полотенца клок ткани и перетянул левую ладонь. Порез, собственно, был не такой уж и глубокий. Царапина. Я еще дешево отделался: если бы полотенце соскользнуло или оказалось чуть менее прочным… посыпались бы мои пальцы на землю с десятиметровой высоты. Да и я следом за ними.

А еще вполне можно было и словить пулю.

Какая все‑ таки это глупость — прорываться через периметр, скользя по тросу на глазах у доброго десятка вооруженных автоматами вояк…

Стараясь держаться ниже уровня окон, я аккуратно перебрался в соседнюю комнату и только там набрался наглости выпрямиться в полный рост. Сквозь чудом уцелевшее грязное стекло был прекрасно виден поднятый моей безумной выходкой переполох. Вдоль стены, придерживая автоматы, носились туда‑ сюда наши доблестные вояки. Их командир, ладонью прикрывая глаза от бьющих прямо в лицо солнечных лучей, пялился куда‑ то наверх. Часовой на вышке развернул свой пулемет и нацелился прямехонько на то самое окно, куда я так удачно влетел пару минут назад. Туда же смотрели и карабины в руках двоих солдат, маячивших в окне возле начала троса. Наверняка бедолаги недоумевают, как это я смог пройти мимо их поста незамеченным?.. А потому и смог, что поднимался не как все нормальные люди по лестнице, а по стене, перелезая с балкона на балкон.

Тоже, кстати, глупость была несусветная.

По грязной, присыпанной пылью лестнице я спускался неторопливо. Спешить было некуда. Несмотря на всю свою чисто показную активность, армейцы никогда не сунутся за периметр. Тем более что и особой нужды в этом нет: прорыв периметра произошел не из пригородов в центр, а в обратном направлении. Армия, конечно, обязана препятствовать этому, но выслеживать выскользнувшего из города одиночку не станет. Это — работа для чистильщиков… Для меня то есть.

Максимум, что могут сделать армейцы, — позвонить в Управление. Максимум, что может сделать Управление, — послать кого‑ нибудь по моим следам. Да и то вряд ли. Уверен, у них там хватит и других проблем. Однако даже если и пошлет… Что ж, следы путать я, в отличие от большинства беглецов, умею. А вырезанные на подошвах инициалы еще дома залепил жвачкой. Пойми теперь, кто здесь прошел? И прошел ли вообще?

Выбравшись из дома через окно, я вытащил из‑ за пояса пистолет и короткими перебежками двинулся вверх по улице.

* * *

Старый, покинутый людьми еще до моего рождения дом выглядел более чем уныло. Растрескавшаяся штукатурка, зияющая пустота окон, заваленный мусором порог. Типичное заброшенное здание, каких в старом городе двенадцать на каждый десяток. Никаких следов человека. Каких‑ либо признаков присутствия нечисти тоже не было видно. Впрочем, это еще ничего не значило…

⇐ Предыдущая 1 2 3 4 567 8 9 10 Следующая ⇒